Сухих_С_И_Тих_Дон_Шолохова

крыв глаза, Григорий… стал вспоминать тех быков, на которых ему в детстве и потом, когда он уже стал взрослым, пришлось работать. Все они были разные по масти, по телосложению, по характеру, даже рога у каждого имели какую-то свою особую форму. Когда-то водился на мелеховском базу бык вот с таким же изуродованным, сбитым набок рогом… Много неприятностей и огорчений доставил он в свое время Григорию".

Сравнение человека с животным – и в положительном, и в отрицательном смысле – для казаков самое близкое и понятное. Григорий не любит своего нового начальника штаба, полковника Андреянова, назначенного вместо убитого Копылова, за "безудержную и старческую болтливость, которой страдают некоторые словоохотливые и неумные люди, еще смолоду привыкшие судить обо всем легко и развязно. С людьми этой птичьей породы Григорий не раз встречался на своем веку и всегда испытывал к ним чувство глубокого отвращения".

Свою собственную судьбу, будущее своего дела казаки тоже яснее всего определяют через параллели с природными явлениями, с животным миром. Перспективы восстания становятся для них очевидными задолго до его разгрома: "Мужика, его в России – темная туча, а нас, казаков, сколько? Горсть!" "Собьют нас в кучу, и очутимся мы на ужачином положении, вроде как ужаки в половодье где-нибудь на островке". "Коли хочешь знать, мы зараз как бездомная собака: иная собака не угодит хозяину либо нашкодит, уйдет из дому, а куда денется? К волкам не пристает – страшновато да и чует, что они звериной породы, и к хозяину нельзя возвернуться – побьет за шкоду. Так и мы. И ты попомни мои слова: подожмем хвост, вдоль пуза вытянем его по-кнутовому и поползем к кадетам. Примите нас, братушки, помилосердствуйте! Вот оно что будет!" Параллели яснее ясного: повстанцы – нашкодившие собаки, хозяева – белые, а красные –" звериной породы", "волки" – к ним пристать "страшновато".

Земля, по народному поверью, и кормилица, и спасительница. К земле прижимается оголенной грудью Григорий в припадке после убийства матросов под Климовкой. Земля облегчает ему нестерпимо острую боль в сердце, которую Григорий часто стал испытывать, когда был в фоминской банде. "Но он нашел верный способ избавления от боли: он ложился левой стороной груди на сырую землю или мочил холодной водой рубашку, и боль медленно, словно с неохотой, покидала его тело".

Взгляд изнутри крестьянского мира, глазами пахаря особенно очевиден в шолоховских сравнениях при описании неба ("небесное" – всегда описывается через "земное") или природных стихий, вообще пейзажа. Вот, к примеру, только несколько характерных шолоховских пейзажных сравнений:

"По Дону наискось – волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном – туман, а вверху звездное просо".

271

«Вороное небо полосовали падучие звезды. Падала одна, и потом долго светлел ворсистый след, как на конском крупе после удара кнута».

«Ущербленный пятнистый месяц вдруг выплеснулся из-за гребня тучи, несколько секунд, блестя желтой чешуей, нырял, как карась, в текучих тучевых волнах…»

«На небе вспыхнула молния, она, как пахарь-работник, наискось распахнула взбугренную черноземно-черную тучу».

"Вхолостую палила молния, ломая небо на остроугольные голубые краюхи".

"Зыбились гордые звездные шляхи, не попранные ни копытом, ни ногой; пшеничная россыпь звезд гибла на сухом, черноземночерном небе, не всходя и не радуя ростками; месяц – обсохлым солончаком, а по степи – сушь, сгибшая трава, и по ней белый неумолчный перепелиный бой да металлический звон кузнечиков…"

"Ветер нес огонь из цигарок, перевеивал снежную пыльцу. Под звездами он хищно налетал на белопёрую тучу (так сокол, настигнув, бьет лебедя круто выгнутой грудью), и на присмиревшую землю, волнисто качаясь, слетали белые перышки-хлопья».

"Отягощенную вешней жарою землю уже засевали первые капли дождя"

«Накрапывал мелкий, будто сквозь сито сеяный дождик». «Ядреный дождевой сев начал приминать травы».

"Над огнем метелицей порошили бабочки".

"Серебряным дождем сыпала над поверхностью воды мелочьрыбешка"

«Пулемет взлохматил тишину пронзительным сорочьим чечеканьем, разбрызг воющих пуль пронизал березки…»

«На месяц бинтом легло облако; ничего не видно за серой непроглядью..»

Этот взгляд человека земли, крестьянина-пахаря особенно очевидно чувствуется при воссоздании картин войны, военного пейзажа, в частности.

"Фронт еще не улегся многоверстной неподатливой гадюкой". "Хмурое лицо земли оспой взрыли снаряды".

"Солдаты муравьями ползли меж кустов и деревьев…копошились у каждой рытвинки, совали головы в каждую ямку. И все же, когда майским ливнем буйно брызнул и затопотал по лесу стрекочущий пулеметный огонь, – не выдержали: ползли назад, гусеницами влипали в землю, позли по-змеиному, влача за собою по грязи след… По лесу, осекая хвою, щепя сосны, с гадючьим шипом зарываясь в землю, скакали и, чмокая, рвались разрывные пули".

"Над лесом, уродливо стриженным снарядами, копится темнота, дотлевает на небе дымный костер Стожаров, Большая Медведица ле-

272

жит сбоку от Млечного пути, как опрокинутая повозка с косо вздыбленным дышлом…"

"Матросы пошли в атаку на пулеметы в лоб, не ложась, без крика. С бугра далеко виднелось тоскливое снежное поле… По нему на протяжении версты черной сыпью лежали трупы порезанных пулеметным огнем матросов. Одетые в бушлаты и кожаные куртки, они чернели на снегу, как стая присевших в отлете грачей…"

"От дальнего острова тополей, гонимые ветром, высоко и стремительно неслись два ворона… Гухнуло орудие, пристрельный снаряд с тугим нарастающим скрежетом стал приближаться, и когда вой его, казалось, достиг предельного напряжения, один из воронов, летевший выше, вдруг бешено завертелся, как стружка, схваченная вихрем, и, косо простирая крылья, спирально кружась, еще пытаясь удержаться, стал падать огромным черным листом. "Налетел на смерть! – в восторге сказал… красноармеец.– Как оно его кружануло, лихо!"

"Может, и Григорий лежит, проклеванный пулями…"

Изредка в описании эпизодов войны или пейзажа с "военным" оттенком встречаются изысканно-книжные тропы: "Голубой ливень клинков…"; "Холодный северо-восточный ветер горнистом трубил в лесах, мчался по степи, разворачиваясь в лаву, опрокидываясь и круша ощетиненное каре бурьянов". Чаще – наоборот: книжнолитературные метафоры и сравнения разворачиваются в яркоживописные, конкретные и сугубо реалистические шолоховские развернутые "метафорические темы".

Метафора "волны атаки" превращается в наглядную и эмоционально насыщенную картину: "Наступали французским способом – волнами. Шестнадцать волн выплеснули русские окопы. Колыхаясь, редея, закипая у безобразных комьев смявшейся колючей проволоки, накатывались серые волны людского прибоя… Из шестнадцати волн докатились три последних, а от изуродованных проволочных заграждений, поднявших к небу опаленные укрепы на скрученной проволоке, словно разбившись о них, стекали обратно ручейками, каплями… Девять с лишним тысяч жизней выплеснули в тот день на супесную невеселую землю неподалеку от деревни Свинюхи".

"Волны массового дезертирства" увидены глазами Прохора Зыкова: "Едут-то как, прямо валками. Как, скажи, их из мешка вытряхнули!"

Между "натурфилософским" мировосприятием и миропониманием героев и автора, разумеется, есть существенная разница. Герои мыслят "природными" образами чаще спонтанно, стихийно, лишь иногда осознанно прибегая к такого рода параллелям, автор же применяет принцип "двойного уподобления" сознательно, осмысливает связи человека и природы глубоко философски, и из этих параллелей часто вырастают авторские философские обобщения. Иногда они выражены прямо в речи повествователя, например, когда он рассуждает

273

о судьбе человека, который не может покорно смириться с уготованной ему судьбой и, протестуя, бьется головой о землю, "на которой родился и жил, полной мерой взяв из жизни – богатой горестями и бедной радостями – всё, что было ему уготовано… Лишь трава растет на земле, безучастно приемля солнце и непогоду, питаясь земными животворящими соками, покорно клонясь под гибельным дыханием бурь. А потом, кинув по ветру семя, столь же безучастно умирает, шелестом отживших былинок своих приветствуя лучащее смерть осеннее солнце".

Иногда это обобщение находит выражение в пейзажном образесимволе, где образ природы становится выражением человеческой судьбы и авторским философским размышлением об этой судьбе, о жизни и смерти человека (об этом ниже). Образ природы у Шолохова несет громадную философскую нагрузку, это определяется авторским взглядом на мир, авторской философией бытия и эпико-трагедийным ключом восприятия жизни.

Природа у Шолохова – подчас последняя и решающая инстанция, оценивающая и регламентирующая поведение людей. Жизнь человеческая, у Шолохова, кстати, в её конце, как бы трагичен ни был её финал, почти всегда получает своеобразное продолжение в жизни природы, вновь и вновь расцветающей и ликующей "всё так же", несмотря ни на что.

Особенно ярко это выражено в многочисленных шолоховских описаниях могил (Петра, Танюшки – дочери Григория и Аксиньи, Дарьи, Валета, деда Гришаки, деда Сашки). Природа на шолоховских могилах никогда не бывает "равнодушной", она всегда яростно "кипит" и всегда "сияет", "обласканная" ветром и "согретая" солнцем. Так что, по словам Н.Драгомирецкой, "в шолоховском мире… в какой-то момент исчезает чувство смерти, словно падает та роковая грань, черта, которая так страшила героев Толстого"1 (и Пушкина, и Тургенева, и Тютчева тоже).

Принцип "двойного уподобления" является универсальным для шолоховской образности и находит свое развитие в развернутых пейзажных описаниях и картинах самого различного типа, о которых и пойдет речь далее.

При этом мы рассмотрим:

1)основные виды пейзажных образов;

2)наиболее типичные приемы включения пейзажных картин;

3)их характер и функции в сюжете.

Тем самым попытаемся выстроить своего рода типологию шолоховских пейзажных образов.

1 Драгомирецкая Н.В. Метафорическое и прямое изображение // Проблемы художественной формы социалистического реализма. – М., 1971. С. 331

274

2.Пейзаж "связанный" и "свободный" (психологический и философский)

Исследователи обычно выделяют в шолоховской прозе две основных разновидности пейзажных образов: субъективированный (психологически связанный) и самостоятельный (свободный) пейзаж.

Критика 30-х годов, обескураженная беспрецедентным обилием

имощью пейзажных образов в произведениях Шолохова, заговорила о том, что «пейзаж, несмотря на свою блестящую живопись, крепость

ияркость,… слишком част и обилен и кажется порой совершенно не-

мотивированным… приобретает самодовлеющее, независимое от отношения к нему героев романа существование»1.

Критика вообще оценивает пейзаж чаще всего с чисто психологической точки зрения: «соответствует» или «не соответствует» он душевному состоянию персонажа. У Шолохова такой субъективированный, психологически насыщенный, «связанный» пейзаж можно найти очень часто. Он обычно бывает связан с эмоциональным состоянием воспринимающего его героя. Когда Григорий уходит из семьи, он не случайно видит "алмазно отсвечивающую черноту в окнах Степанова дома" и "рудое, в синих подтеках, трупно синеющее над ветряком небо". Когда в пасхальную ночь Наталья решается на самоубийство, небо затянуто "черногрудыми тучами", "отсыревшая темнота давит хутор", а на Дону "с протяжным, перекатистым стоном хрястнул лед".

Перед казнью Подтелкова над головами казаков "вились молнии, крылом недобитой птицы трепыхались зарницы". Сцену самоубийства Каледина сопровождает описание тревожного карканья вороньей стаи. В начале: "За окнами сухо и четко кричали перелетавшие вороны. Они кружились над белой колокольней, как над падалью". В конце: Богаевский, упавший на колени возле койки выстрелившего себе в сердце генерала слышит "только четкое тиканье лежавших на столике ручных часов… да через окно – обрекающее, надсадное и звучное карканье ворон".

Резко меняется характер пейзажных деталей и картин, введенных в описание батальных сцен в разные моменты схватки: до боя, во время боя и после боя (например, в З7-й главе 6-й части). Всё дано через восприятие Григория. До боя: "Весна отворяла жилы рек. Ядренее становились дни, звучнее нагорные зеленые потоки. Солнце приметно порыжело, слиняла на нем немощно желтая окраска. Ости солнечных лучей стали ворсистей и уже покалывали теплом. В полдень парилась оголенная пахота, нестерпимо сиял ноздреватый, чешуйчатый снег. Воздух, напитанный пресной влагой, был густ и духовит". Во время боя, конной атаки – только отдельные бросившиеся в глаза и запечатлевшиеся в памяти детали: "плотно и зло прижатые конские уши",

1 Красная новь. 1933. № 5. С. 233, 212

275

"шея, вытянутая, как на плаху", "короткий кусок бурьянистой хуторской толоки, поглощаемый конскими копытами" двух несущихся друг на друга конских лав, "вскинутая запененная конская морда", "в глазах – копошащаяся куча конных", "папахи и малахаи с белыми повязками, припавшие к лошадиным шеям". "Вот-вот хутор, черные купы садов, часовенка на пригорочке, широкий проулок… С конских спин – мыло и кровь.. Лошадь с красноармейцем зашкобырдала через голову. У другой колени подогнулись, морда по уши в снег…" После боя: "Словно повязка свалилась у него с глаз. Опять, как и перед атакой, увидел он светившее миру солнце, притаявший снег возле прикладков соломы, слушал весеннее чулюканье воробьев по хутору, ощущал тончайшие запахи ставшей на порог дней весны. Жизнь вернулась к нему не поблекшая, не состарившаяся от пролитой недавно крови, а еще более манящая скупыми и обманчивыми радостями. На черном фоне оттаявшей земли всегда заманчивей и ярче белеет оставшийся кусочек снега…"

Вот последний день пребывания Григория в банде Фомина. "Затуманившимися глазами" смотрит Григорий на "поросший кучерявым подорожником двор, на крытую соломой хату с желтыми ставнями, на высокий колодезный журавль", видит на одном из кольев старого плетня "лошадиный череп, выбеленный дождями, черневший провалами порожних глазниц", зеленую тыквенную ветвь, цепляющуюся "мохнатыми усиками за выступы черепа, за мертвые лошадиные зубы, и свесившийся кончик её, ища опоры, уже доставал ветку стоявшего неподалеку куста калины… Охваченный внезапным приступом густой тоски, он лег под плетень ничком, закрыл лицо ладонями…" А вот ночью Григорий покидает банду. "Верст пять он гнал лошадей не останавливаясь, а потом перевел их на шаг, прислушался – не идет ли позади погоня? В степи было тихо. Только жалобно переплетались на песчаных бурунах кулики да где-то далекодалеко чуть слышно звучал собачий лай. В черном небе – золотая россыпь мерцающих звезд. В степи – тишина и ветерок, напитанный родным и горьким запахом полыни… Григорий приподнялся на стреме-

нах, вздохнул облегченно, полной грудью…" Другое положение – другое настроение – совсем другой пейзаж.

Одна из разновидностей такого связанного, психологически насыщенного пейзажа встречается при описаниях моментов мучительного выбора Григория, колеблющегося между разными правдами. Есть своя правда в доводах казачьего сепаратиста Изварина, предрекающего неизбежное столкновение казачества с большевиками, "как только кончится война и большевики протянут к казачьим владениям руки". Есть своя правда в аргументах Подтелкова, утверждающего, что, если не пойдут казаки в революцию вместе с остальной Россией, то снова возьмут верх "атаманья" и "штаб-офицеры", "так же над народом, какой трудящийся, будут измываться. Тянись перед всяким их

276

благородием, а он тебя будет ссланивать по сусалам". А состояние Григория, колеблющегося между «правдами» Изварина и Подтелкова, передается через пейзажную картину. Григорий "мучительно старался разобраться в сумятице мыслей, продумать что-то, решить. Минут десять стоял он, молча вычерчивая на стекле вензеля. За окном, над крышей низенького дома, предзимнее, увядшее тлело на закате солнце: словно ребром поставленное на ржавый гребень крыши, оно мокро багровело, казалось, что оно вот-вот сорвется, покатится по ту или иную сторону крыши". Образ застывшего перед выбором пути солнца – прямая психологическая проекция внутреннего состояния остановившегося в нерешительности перед решающим выбором своего пути героя. Психологический связанный пейзаж – очень часто встречающийся у Шолохова прием.

Но еще чаще, пожалуй, встречается у него пейзаж как бы «свободный», самодовлеющий, развивающийся параллельно действию и не ориентированный обязательно на восприятие конкретного героя. Такой пейзаж становится средством выражения авторской позиции, авторской точки зрения, и дан он не в восприятии героя, а «от рассказчика». Его функция не столько психологическая, сколько философская: это своеобразный философский иносказательный комментарий к эпическому и трагическому действию. Философское подытоживание – основной смысл такого относительно самостоятельного пейзажного потока, пейзажного фона «Тихого Дона»1.

3. Пейзажный контраст

Оценочно-регламентирующая функция пейзажного образа в «Тихом Доне» иногда реализуется через введение контрастного пейзажного образа, построенного на постоянной антитезе: животворящая природа – ожесточение людей.

Вот пример: «Шуршали на кукурузных будыльях желтые листья. За холмистой равниной переливались синие отроги гор. Около деревушки по пажитям бродили коровы. Ветер клубил за перелеском морозную пыль. Сонлив и мирен был тусклый октябрьский день: благостным покоем, тишиной веяло от забрызганного скучным солнцем пейзажа.

А неподалеку от дороги в бестолковой злобе топтались люди, готовились кровью своей травить сырую от дождей, обсемененную сытую землю».

Или: "Степным всепожирающим палом взбушевало восстание. Тень обреченности тавром лежала на людях. Казаки играли в жизнь, как в орлянку, и немалому числу выпадала "решка". Со зла на "жизньжистянку" шли в пешем строю в атаку, в лоб, на пулеметы, а не то, опаляемые бешенством, люто неслись, не чуя под собой коней, в ноч-

1 См. об этом: Бритиков А.Ф. Мастерство М. Шолохова. – М-Л., 1964. С. 139

277

ной набег и, захватив пленных, жестоко, с первобытной дикостью глумились над ними, жалея патроны, приканчивая шашками.

А весна в тот год сияла невиданными красками. Прозрачные, как выстекленные, и погожие стояли в апреле дни. По недоступному голубому разливу небес плыли, плыли, уплывали на север, обгоняя облака, ватаги казарок, станицы медноголосых журавлей. На бледнозеленом покрове степи возле прудов рассыпанным жемчугом искрились присевшие на попас лебеди. Возле Дона в займищах стон стоял от птичьего гогота и крика. По затопленным лугам, на грядинах и рынках незалитой земли перекликались, готовясь к отлету, гуси, в талах неумолчно шипели охваченные любовным экстазом селезни. На вербах зеленели сережки, липкой духовитой почкой набухал тополь. Несказанным очарованием была полна степь, чуть зазеленевшая, налитая древним запахом оттаявшего чернозема и вечно юным – молодой травы".

Но таких прямых контрастов в романе не так уж много. В них есть отчетливая мораль, а такого прямого морализирования Шолохов, как правило, избегает, и соотнесения природной и людской жизни в контрастных ли, или параллельных сопоставлениях у него обычно даются гораздо тоньше.

4. Психологический пейзажный параллелизм

Раскрытие состояния человеческой души через образ природы – наиболее известная, распространенная форма литературной пейзажной живописи.

Классический пример такого приема – знаменитый дуб в «Войне мире», описание которого раскрывает душевные состояния князя Андрея. Сначала – это дуб, еще не проснувшийся от зимней спячки посреди уже пробудившегося березового леса: «С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца. «Весна, и любовь, и счастье! – как будто говорил этот дуб, – и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья…» «Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, – думал князь Андрей, – пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем: жизнь – наша жизнь – кончена».

А потом, после встречи с Наташей в Отрадном, – тот же, но могучий, летний, пышно распустившийся дуб – и новое состояние, новые мысли князя Андрея: «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год…»

Здесь, в этом знаменитом пейзажном параллелизме, всё строится на открытом, акцентированном одухотворении, олицетворении пейзажа и заострении передаваемой при помощи его мысли.

278

У Шолохова нет такой акцентированности, хотя порой встречаются такие же почти прямые аллегории (например, сравнение вновь вспыхнувшего чувства Аксиньи к Григорию со снежной глыбой, которая ждет только толчка, чтобы сорваться и безоглядно ринуться вниз в своем сокрушительном движении: "Зимою над крутобережным скатом Обдонской горы, где-нибудь над выпуклой хребтиной спуска кружат, воют знобкие степные ветры. Они несут с покрытого голызинами бугра белое крошево снега, сметают его в сугроб, громоздят в пласты. Сахарно-искрящаяся на солнце, голубая в сумерки, бледносиреневая по утрам и розовая на восходе солнца – повиснет над обрывом снежная громадина. Будет она, грозная безмолвием, висеть до поры, пока не подточит ее из-под исподу оттепель или, обремененную собственной тяжестью, не толкнет порыв бокового ветра. И тогда, влекомая вниз, с глухим и мягким гулом низринется она, сокрушая на своем пути мелкорослые кусты терновника, ломая застенчиво жмущиеся по склону деревца боярышника, стремительно влача за собой кипящий, вздымающийся к небу серебряный подол снежной пыли… Многолетнему чувству Аксиньи, копившемуся подобно снежному наносу, нужен был самый малый толчок»).

Пейзажный образ у Шолохова всегда, даже в психологическом параллелизме, сохраняет свою "самоценность", самостоятельность, хотя при этом чаще всего не напрямую, очень тонкими, почти неуловимыми ассоциациями связывается тем не менее с психологией героя. Кроме того, Шолохов в гораздо меньшей степени, чем Л.Толстой, олицетворяет (т.е. очеловечивает, одухотворяет) картину природы.

Вот пример: сцена свидания Григория и Аксиньи на берегу Дона. Роль толстовского дуба, т.е. значение своеобразного «катализатора», вызывающего и усиливающего скрытые до того чувства, выполняют в этом эпизоде вербы на противоположном донском берегу. Герои встречаются здесь дважды: в самом начале, когда рождалась их любовь, и вот теперь, после разрыва, долгой разлуки, охлаждения, страданий, когда они вновь увиделись на том же самом месте и вдруг забрезжило старое.

Григорий, «ужаленный тоской, покоренный нахлынувшими воспоминаниями, сказал:

-Здравствуй, Аксинья, дорогая!

-Здравствуй.

В тихом голосе Аксиньи прозвучали оттенки самых чужеродных чувств – и удивления, и ласки, и горечи… С минуту простояли молча. Над головами их, как кинутая тетивой, со свистом пронеслась чирковая утка. Ненасытно облизывая голубые плиты, билась у обрыва волна. По разливу, затопившему лес, табунились белорунные волны. Ветер нес мельчайшую водяную пыль, пресный запах с Дона, могущественным потоком устремляющегося в низовья».

279

Пейзаж пока нейтральный. Но вот он переключается в психологический план:

«Григорий перевел взгляд с лица Аксиньи на Дон. Затопленные водой бледноствольные тополя качали нагими ветвями, а вербы,

опушенные цветом – девичьими сережками, пышно вздымались над водой, как легчайшие диковинные зеленые облака. С легкой досадой и огорчением в голосе Григорий спросил:

-Что же?.. Неужели нам с тобой и погутарить не об чем? Что же ты молчишь?

-Но Аксинья успела овладеть собой; на похолодевшем лице ее уже не дрогнул ни один мускул, когда она отвечала:

-Мы свое, видно, уж отгутарили…

-Ой ли?

-Да так уж, должно быть! Деревцо-то – оно один раз в году

цветет…

-Думаешь, и наше отцвело?»

Психологический параллелизм обнажает, высвечивает мотивы этой встречи и разговора: зазеленевшие легким, почти неощутимым облаком вербы не близко, на другом берегу Дона, но они зацвели, они намекают на вспыхнувшую снова надежду, что чувства не умерли, что они оживут, уже оживают, и эта параллель «вербы – чувство» предвещает новое сближение. Параллель недосказана, но ее смысл переходит в диалог, и хотя после того, как взгляды героев сходятся на вербе, и они перехватывают эти взгляды друг друга, Аксинья говорит, что ее с Григорием «деревцо отцвело», но сама она уже в это не верит и надеется, что не отцвело деревцо их любви, что оно снова зазеленеет и расцветет.

Здесь нет прямого сопоставления чувства и природы, есть лишь легкий намек. Нет и олицетворения пейзажа; по словам А.Бритикова, в этой картине «природа лишь на миг соприкасается с человеческой душой. Сопоставление остается недосказанным, параллель – внутренней, намекающей»1.

Сравнение человека с природой у Шолохова обычно движется не в сторону их противопоставления (это бывает только в прямом контрасте), а в сторону сближения, даже слияния в тождество, в новое целостное единство. В развернутых сравнениях Шолохова отчетливее всего проявляется основополагающий для его мировидения и стиля принцип "двойного уподобления". Приведем один из таких примеров.

"Всходит остролистая зеленая пшеница, растет; через полтора месяца грач хоронится в ней с головой, и не видно; сосет из земли соки, выколосится; потом зацветет, золотая пыль кроет колос; набухнет зерно пахучим и сладким молоком. Выйдет хозяин в степь – глядит, не нарадуется. Откуда ни возьмись, забрел в хлеба табун скота: иско-

1 Бритиков А. Мастерство М.Шолохова. – М-Л., 1964. С. 159

280