Преступник, так и не искупивший свою вину

В советские времена Комиссия по помило­ванию,- не стану скрывать,- любое поручение воспринимала как оказанное высокое доверие партии и правительства лично каждому из нас. Тем не менее, мы безмерно были рады тому, что наши предложения предстанут перед Нурсул­таном Абишевичем Назарбаевым - первым Президентом страны, обретшей свободу и не­зависимость после трехвекового гнета, который уже сам, без оглядки, как прежде, на Москву, будет решать судьбу своего народа, каждого своего гражданина. К тому же мы с особым тщанием, с позиции гуманности относились к каждому заявлению, чтобы каждое наше реше­ние было предельно справедливым и четким. Чтобы охарактеризовать, как проходили наши заседания, какое активное участие принимали члены комиссии в обсуждении вынесенных на повестку дня вопросов, позволю себе привести небольшой фрагмент заседания, состоявшего­ся 15 июля 1990 года. Как правило, ход каждо­го заседания фиксировался путем стенографи­ческих записей.

Заседание, о котором идет речь, тоже про­ходило под моим председательством. На нем рассматривалось 39 заявлений о помиловании. Выберу из них лишь дело Парманкулова (фа­милия изменена).

С общим содержанием прошений по ходу об­суждения ознакамливал членов комиссии М.Ф. Бабушкин. Вот он, стенографический отчет:

БАБУШКИН М.Ф. Некий Парманкулов покушался на изнасилование несовершеннолет­ней девочки. В результате девочка потеряла способность передвигаться самостоятельно, а точнее - стала инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Поэтому я призываю вас воздержаться от помилования Парманкулова.

САРТАЕВ С.С. Думаю, что это правильное предложение. Пусть Парманкулов продолжает отбывать наказание на месте, пока не осозна­ет до конца тяжесть своего злодеяния.

ЕЛЕМИСОВ Г.Б. (прокурор Республики). Посоветовавшись, мы пришли к единому мне­нию: одиннадцать лет тюремного заключения - непомерно строгое наказание за содеянное Парманкуловым. Люди, имеющие непосредствен­ное отношение к деятельности судебных органов, должны знать, что за такое преступление неможет быть определен такой срок наказа­ния. Верно, жертва стала инвалидом. Но в су­дебной практике за такое деяние обычно да­валось 7-9 лет лишения свободы. Такие случаи в жизни часто происходят. Но никогда еще мера наказания за это не определялось 11 го­дами. Даже убийцам в исключительных случа­ях выносится срок в 7-8 лет.

БАБУШКИН М.Ф. Мы ведь не категоричес­ки против смягчения наказания. Просто вносим предложение отложить обсуждение данного вопроса до следующего заседания. Пусть прой­дет еще с полгода. По истечении этого времени Парманкулов вправе обращаться с повторным прошением.

ЕЛЕМИСОВ Г.Б. Со стороны Парманкуло- ва была лишь попытка к изнасилованию, дело им не было доведено до конца. Значит, факти­чески никакого изнасилования не было. Если подойти к этому делу, придерживаясь буквы закона, то оно имеет двоякое толкование. Де­вочка жива, не изнасилована. Следовательно, на конечный результат этого преступления мож­но подойти с разных точек зрения.

КРИВОБОРОДОВ. Находясь в колонии, Парманкулов целых 50 раз отмечаетсяблагодарностями и премиями. Мне кажется, что срок его наказания можно скостить до вось­ми лет.

САРТАЕВ С.С. Вопрос, кажется, проясня­ется. Давайте проявим снисходительность — уменьшим срок Парманкулова с 11 до 8 лет. Правильно я говорю?

ГОЛОСА. Правильно, правильно!

Стенографию вела А. Маленкова.

Таков один из эпизодов заседания комиссии. Я абсолютно далек от мысли, что комиссия по помилованию, образованная самим первым Президентом Казахстана, когда-либо поверхно­стно относилась к судьбе человека. Вспомним глубоко философские строки великого Абая:

Нынче - дышишь, завтра - прах,- таков закон.

Нашей жизни блеск обманчив, словно сон.

Разве знаешь, где назавтра будешь ты?

Помни, друг мой, что для смерти ты рожден!

Эх, Абай, мудрейший ты наш, Абай!

НАЗИДАНИЯ ЧИНГИЗ ХАНА

В последнее время очень уж часто говорим о том, что увлечение спиртным превращается в неизлечимый недуг нашей казахской нации. Это правда, от которой никуда не уйти. Но внешне пытаемся скрыть эту ужасающую исти­ну, а в душе-то признаем, отчего становится больно и тревожно.

О том, что борьба с этим пороком ведется издревле, все мы хорошо знаем. Но о том, что водка была главным врагом одного из тиранов, прославившегося на весь мир своей жестокос­тью правителя, оставившего в истории челове­чества несмываемый след своими завоеватель­ными походами, Чингиз Хана, вряд ли кто знал. Лично я узнал об этом из его умных заветов, мудрых слов назиданий, оставленных грядуще­му поколению. Эти назидания жестокого хана сохранились в бесценных исторических трудах одного из непревзойденных летописцев мира сего, ревностного хранителя реликвий в виде человеческих мыслей, имеющих непосредствен­ное отношение к нашей истории Рашид-ад-дина под названием «Летопись событий». Впервые на казахском языке опубликовала эти бессмер­тные заветы на своих страницах газета «Ана тілі» (Родной язык). Вот они, эти заветы Чингиз Хана предостерегающие не только от пьянства, но охватывающие и другие сферы человеческого бытия, в том числе и вопросы государственнос­ти, семейных уз, обычаев и традиций, милосер­дия и добродетели, и вообще, соблюдения чисто­ты самого имени Человека.

1. Если сыновья не пойдут по стопам своих отцов, младшие перестанут слушать старших братьев; если жена будет слушать мужа невни­мательно, как бы на ходу; свекровям придутся по душе снохи, а снохи, в свою очередь, не будут по­читать свекровей; если великие не станут защи­той для обездоленных, бедные не внемлют словам мудрецов; если начальники не найдут путь к сер­дцам своих подчиненных служащих, не сумеют повести за собой окружение свое; если нажившие состояние богатые не протянут руку помощи другим, чтобы и те разбогатели; если они будут смотреть пренебрежительно и свысока на обы­чаи, традиции и законы других народов, на их ум и познания, добропорядочность, не будут призна­вать установленный государственный порядок, то в такой стране будут господствовать и дик­товать свои условия воры и мошенники, преступ­ники и грабители, создавая угрозу благополучиюсвоей отчизны. Иными словами говоря, достоя­ние этой страны станет легкой добычей для вся­ких хапуг, нечистых на руку плутов и мошенни­ков, стяжателей и мздоимцев; нарушится покой народа, земля будет ходить под ногами ходуном; лошади, изможденные в походах от запала, над­рыва падут. Таким образом, весь народ превра­тится в немощного, бессильного, ничего не стоящего бишару-беднягу.

• Если каждый человек будет сверять свои помыслы с общественным мнением, вся страна очиститься от всякой нечисти и скверны, от во­ров-грабителей, от дурных и вредных привычек.

• Сказанное слово, - пусть оно будет добрым или худым, шуткой или правдой,- все равно его уже не воротишь обратно.

• В среде тихого и послушного народа сам будь смирным, как ягненок; а вступишь в схватку с вра­гом - будь хватким и стремительным, словно го­лодный беркут, увидевший добычу.

Мужчина - не солнце. Он не способен осве­тить ярким светом своим всю округу в одно и то же время. Коль так, то жена, когда муж ухо­дит в поход, должна поддерживать огонь его очага, держать дом в чистоте и порядке, со­здавать уют. Она должна уметь не показыватьгостю отсутствие мужа, принять его с почестя­ми и вкусно угощать от чистого сердца. Этим самым она преувеличит не только свой авторитет, но вознесет авторитет мужа на недосягаемую вы­соту. Репутация мужа во многом зависит от жены. Если же жена окажется безразличной, бесхозяйственной, неряшливой в глазах людей, не будет дорожить честью своей, то и муж ее окажется беспутным, посмешищем, предметом для пересудов, тряпкой под ногами чужих.

6. Не жди ничего путного от водки и вина: ни ума, ни пользы, ни авторитета, ни добродетели, ни человечности не принесут они. Если у тебя не хватит силы воли бросит пить, то, по крайней мере, старайся пить в меру своих сил. Самый ува­жаемый человек - это тот, кто и капли спирт­ного не берет в рот.

Таковы вот назидания Чингиз Хана. Есть еще такие слова, приписываемые Чингиз Хану:

Пьяный человек похож на слепого - глаза его не видят; похож на глухого - ничего не слышит; по­хож на немого - язык не ворочается. У пьяного и мысли туманные, руки дрожат, память коротка - забывает даже то, что знал. Выпивший умный пре­вращается в дурака, а дурак - во вредителя. Вино не смотрит: хан ли ты, чернь ли - всех одинаковолишает ума. Законченной пьяница теряет коня, что под собой, жену, что в объятиях, скот, пасущийся на лугах - все, что имеет. Если уж нет мочи обойтись без этой проклятой водки, то уж выпей один раз в десять дней, а еще лучше - раз в год. А самое лучшее - вообще не брать в рот. Но разве сыщешь таких в бренном этом мире?

Как мудро сказано да еще в далекие, древ­ние времена. Какие обстоятельства вынудили, интересно, сказать хану так мудро и метко?

Можно было бы и не включать эти изрече­ния Чингиз Хана в эту книгу. Но ведь и Чингиз Хан человек, состоящий из мяса и костей. Он тоже дитя матушки-природы. Мне казалось, что устами хана говорят и те, кто произносит пос­ледние слова перед собственной совестью, чес­тью и перед лицом смерти. Надеюсь, что и вы воспримите это именно в таком контексте.

ТЩЕТНЫЕ СТАРАНИЯ

Уроженец Донбасса Виктор Хавратов и но­восибирец Николай Борецкий знакомятся в тюрьме. Здесь они держат совет: как и где мог­ли бы поживиться без труда после освобожде­ния и выбирают Казахстан. В частности, при­ходят к решению податься в его Северные области, где больше русского населения, пола­гая, что там им будет легко затеряться в людс­кой массе.

И вот два подельника встречаются в 1988 году в зимовье Кусмурун Костанайской облас­ти. Здесь они знакомятся с неким Сабуровым и находят с ним общий язык.

Сабуров для них - это настоящая находка, кого днем с огнем не сыщешь. Потому что Са­буров знает все закоулки северных областей как свои пять пальцев, знает, кто чем промыш­ляет, кто чем торгует, кто богат, кто беден. «Я вас наведу на большие деньги, а там уже ваше дело - каким образом завладеть ими» - говорит он.

Но, чтобы пойти на такое рисковое дело, нужно иметь надежное оружие. Одними ножа­ми да кинжалами тут не обойтись. Нужно, как минимум, ружье.

И здесь Сабуров оказывает неоценимую ус­лугу: неведомо каким образом, но он добывает для них два ружья 16-го калибра. Спилив ствол, укоротив еще кое-какие детали, преступники превращают эти ружья в удобные и для хране­ния, и для применения обрезы, с достаточным запасом боеприпасов.

Вдобавок к этому они приобретают невесть где милицейскую форму. Лучшего прикрытия для своих преступных деяний и не придумать.

Подготовившись, таким образом, основатель­но, трое пришлых россиян, сойдясь на казахской земле под названием Кусмурун, далее отправля­ются в свой кровавый поход. Ничем они не брез­гуют: ни воровством, ни грабежом средь бела дня, ни домушничеством. Хозяйничают, разбой­ничают во всех северных областях - Костанае, Кокшетау, Ценинограде (Акмола, ныне уже Ас­тана). Иногда органы нападают на их след, но они ловко увертываются. Не стану я подробно описывать в деталях все деяния этой дерзкой воо­руженной шайки. Остановлюсь лишь на главных из них, неопровержимо доказанных следственны­ми органами.

Все мы хорошо помним, как многие дельцы обогащались нелегальной спекуляцией водкойво времена Горбачева из-за отсутствия спирт­ного на прилавках магазинов.

Именно таким путем становится богачкой жительница Костаная некая Винтер. Ну разве Сабуров был бы Сабуровым, если бы не выз­нал о таких? Он прямиком приводит своих по­дельников в дом Винтер. Видимо подумав, что стучат в дверь очередные ее клиенты, Винтер гостеприимно распахивает ее. Ворвавшийся стремительно в дом Хавратов, не мешкая, на­носит удар молотком прямо в лоб хозяйке, от­чего женщина падает на пол. Расправившись с Винтер, Хавратов проходит вглубь дома и ви­дит сидящего там ее любовника Каргаполова. Угрожая ножом, заставляет того лечь на пол лицом вниз, а сам начинает шарить по дому. В это время слышится стук захлопнувшейся две­ри. Выбежавший на этот стук Борецкий видит удирающую со всех ног Винтер. Борецкий в мгновение ока настигает ее и снова наносит несколько чувствительных ударов молотком. Женщина падает, теряет сознание. «Ну уж те­перь-то, наверное, отдала Богу душу, сколь бы живучей не была» - думает Борецкий и обрат­но заскакивает в дом. Смотрит и видит - на полу лежит все еще живой Каргаполов. Получив задание от Хавратова: «Иди, посмотри и убе­дись, сдохла ли эта женщина!» Борецкий снова выбегает на улицу. Глядь - ее нет на месте. Жи­вучая Винтер и на сей раз уцелевает и бежит позвать соседей на подмогу. Испуганный Бо­рецкий, вбегая обратно в дом, орет: «Ойбай, пропали мы. Надо немедленно бежать!» Тем временем успевает найти 450 рублей. Потом, добив Каргаполова топором, чтобы не оста­вить лишнего свидетеля, пускаются наутек.

А Винтер, которой так и не удается задер­жать бандитов на месте преступления с помо­щью других, позже оказывает большое содей­ствие в задержании вооруженной шайки.

Аналогичную кровавую расправу бандиты чинят и над другой своей жертвой - жительни­цей Акмолы Шокиной. Шокина была худож­ницей, а муж ее зарабатывал немалые деньги распродажей копий звукозаписей, качественно сделанных на магнитофоне японского произ­водства. Ведавший об этом Сабуров наводит подельников в этот дом. Дверь бандитам откры­вает Шокина, но тут же падает от неожидан­ного удара Хавратова молотком. Заперев за собой дверь, Хавратов требует от нее денег. Шокина признается, что они с мужем давно в разводе и у нее нет никаких денег. Бандиты, естественно, не поверив ей, туго закатывают женщину в ковер, а сами переворашивают дом вверх дном. Не найдя денег, складывают в ме­шок импортный магнитофон стоимостью 7015 рублей, дорогие кассеты и другие редкие вещи и сматываются вон.

Уже в пути Борецкого охватывает ужасная мысль: "ведь женщина то художница, она завт­ра может в точности описать милиции все наши приметы и погубит нас. Нет, нельзя оставлять ее в живых". С этой мыслью он возвращается в дом и ножом перерезает горло Шокиной.

Ну ни зверь ли хищный, скажите ради Бога?!

Шайка эта, наводившая страх и ужас свои­ми дерзкими нападениями и поставившая на ноги всех жителей Костаная, Кокшетау, Акмолы, вскоре все же была схвачена. Хавратов с Борецким приговариваются к расстрелу. Вот тут-то и начинаются словопрения между быв­шими подельниками, у которых не было и кап­ли жалости к другим жертвам, кроме себя.

Оба тщетно пытаются переложить тяжесть содеянного друг на друга. Чтобы сохранить собственную шкуру с неприкрытым нахаль­ством заявляют: "Убивал не я, а он!"

Нет слов, с жизнью расставаться нелегко. Эта ситуация, когда ради сохранения собственной жизни оба преступника были готовы столкнуть один другого в могилу, напомнил мне поучи­тельную историю.

Однажды слон и лев пускаются в дальний путь. Вот они доходят до берега реки с болоти­стой противоположной стороной. Тут лев при­знается:

• Болото бы я преодолел, но страшно боюсь переправляться через воду.

• А я наоборот: воду-то преодолею, а через болото не смогу, - говорит слон в ответ.

Звери приходят к соглашению: слон перене­сет льва через воду, а лев слона - через болото.

Когда достигают середины реки, лев, боясь свалиться, больно впивается когтями в хребет слона.

• Оу, друг любезный, зачем ты больно впи­ваешься когтями, - говорит слон.

• Ведь когти-то для этого и предназначены, - отвечает лев.

На том берегу реки настает черед льва - пе­ренести на своем горбу слона через болото. Когда достигают середины болота слон, чтоб не упасть, обвивает шею льва своим хоботом. Лев, едва не задыхаясь, говорит:

• Нельзя ли полегче, ведь хобот твой не ког­ти. - Тогда слон отвечает:

• Эй, родной ты мой, вы же хватаетесь ког­тями, а мы - хоботом! - Подобно этой истории и заканчивается кровавый поход душегубов, тщетно пытавшихся столкнуть один другого в могилу.

Пророк Мухаммед говорил, что самый боль­шой грех - это напрасно пролитая кровь, оскорб­ление отца и матери, лжесвидетельство. При рассмотрении прошений этих двух кровопийц, подавляющее большинство членов комиссии хотя и не знало хадис Пророка, но подсознатель­но руководствовалось вышеприведенным пра­вилом.

У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ

В начале этой книги я уже рассказывал, как приговоренный к смертной казни за убийство с особой жестокостью четверых студенток-ка­зашек КазГУ кровопийца Манджиков перед эшафотом, испугавшись смерти, со слезами на глазах умолял помиловать его. Поведал и о том, как молодой ингуш Досхоев, лишивший жизни другого, раскаиваясь в содеянном, сам отказал­ся писать прошение о помиловании считая, что не имеет права жить.

Рожденному смерти не миновать. Это - не­преложный закон природы. Но весь вопрос в том, как и за что умереть. Душегубы в момент покушения на чужую жизнь напрочь забывают о том, что их самих тоже ждет смерть. Руки их обагрены кровью невинных. Опоминаются они лишь перед лицом смерти, у последней черты. Только тут они познают истинную цену жизни. Перед членами нашей комиссии всегда стояла трудная задача: помиловать или нет таких не­людей. Об этом я уже говорил, когда рассказы­вал вам о рассмотрении заявлений Манджико- ва и Досхоева. Меня немало удивило тогда совершенно противоположное поведение их упоследней черты. Да не одного меня, а всех членов комиссии.

Теперь я хочу поведать вам о том, как кто проявляет себя в экстремальных ситуациях, кому какая судьба предопределена по воле Ал­лаха. Для начала я приведу отрывок из книги «Тысяча вопросов о нравственности».

Было это у самых истоков творения богом человека, во времена Адама и Евы, во време­на, когда Абат, Азрет раздавал каждому на­реченную ему судьбу. Послушайте, почитайте:

Первой приходит Смерть. «Эй, человек, меня, к тебе прислали» говорит она. Адам Ата гово­рит ей: «Найди свое место и займи его». Тут Смерть говорит: «Мое место в голове вашей». Адам Ата: «Нельзя, это место занято разумом». А Смерть отвечает: «Когда прихожу я, разум должен покинуть занятое место».

Следующей приходит Ляпсы (Похоть) и го­ворит, что ее место в глазах Адама. «Твое мес­то занято Совестью» - отвечает Адам Ата. Ляп­сы возражает: «Когда прихожу я, Совесть должна покинуть это место».

Третьим приходит Гнев: «Эй, человек, меня прислали к тебе». Адам Ата говорит: «Хорошо, найди свое место и займи его». Гнев молвит: «Мое место в душе вашей». Адам Ата отвеча­ет: «Это место занято добротой, милосердием». Тогда Гнев говорит: «Разве остается место доб­роте, милосердию, когда приходит Гнев» (стр. 28).

Вникните в суть этих диалогов, оставшихся нам в наследство от самого Пророка Мухам­меда. Убийцы, душегубы вобрали в себя все эти отрицательные человеческие пороки. Только у одного Досхоева пробуждается совесть перед лицом смерти.

Следующий рассказ мой о молодом казахе Ергалиеве, у которого тоже совесть просыпа­ется у последней черты.

Для этого мне необходимо вернуться к засе­данию комиссии по помилованию от 30 июня 1990 года. В тот день рассматривались прошения Н.С. Обухова, лишившего жизни шести человек и Ергалиева, на чьей руке кровь одного челове­ка. Оба были приговорены к смертной казни.

Н.С. Обухов со своим младшим братом 26 марта 1988 года обманом останавливают ма­шину некоего Карпачева и, убив его ножом, угоняют машину, забирают магнитофон. Что­бы замести следы преступления, они сжигают автомобиль и документы Карпачева. 13 мая 1988 года опять же с младшим бра­том Обухов совершает внезапное нападение на Богова и, покончив с ним, угоняют его маши­ну. На их беду заглохшая машина повторно не запускается. Обухов с братом бегут, не успев даже подпалить машину.

28 июня того же года он с особой жестокос­тью убивает некоего Курманова из-за каких- то 670 рублей.

16 сентября, придравшись: «Ты косо посмот­рел на нас», сначала избивают до полусмерти, а затем приканчивают ножом некоего Асанова.

В декабре 1988 года отбирают у гражданина Стойлова личную машину, полушубок, наруч­ные часы, все деньги, а затем, погрузив самого в багажник, некоторое время катаются в свое удовольствие и только после всего этого сжи­гают Стойлова вместе с автомобилем. В мае 1989 года точно так же поступают с неким Голубом. Через год Обухова арестовывают, полностью доказав его вину, приговаривают к расстрелу. Истинное лицо этого душегуба, по­винного в лишении жизни шестерых невинных, обнажается после вынесения ему смертного приговора. Обухов оказывается трусливее зайца.

Когда читаешь прошение Обухова, где он пытается убедить правосудие в том, что он те­перь-то понял, как дорога и сладка жизнь, на первых порах думаешь, что этот-то наверняка знает цену жизни. А потом, когда узнаешь, что он погубил шестерых безвинных со звериной жестокостью, волосы встают дыбом. С отвра­щением, брезгливостью приходишь к мысли: нелюдь и только! Неужто он не знал, что его ждет за это суровая кара, что и его ждет та же участь. При всем при этом он без зазрения со­вести слезливо просит сохранить ему жизнь, пытаясь разжалобить и объяснить, как она, эта жизнь, дорога и бесценна, напрочь забыв о том, что все его жертвы тоже хотели жить и трудить­ся на благо своих семей. Все помыслы этого изу­вера работали в одном направлении: любыми путями спасти собственную шкуру.

Совершенно по-другому объясняет причину своего падения Ергалиев, который в марте 1989 года убивает старуху по фамилии Ключнико­ва, жившую в селе Приозерное, а дом ее преда­ет всепожирающему огню. Он пишет, что никогда не простит себя за убийство старо­го человека, до естественной смерти которой итак оставалось считанное время. Ергалиевотказывается писать прошение о помиловании, признав правильность и справедливость выне­сенного ему смертного приговора.

Вот они последние слова убийц, вот их по­нимание и представление о жизни и смерти. Думаю, дорогие читатели, вы сами в состоя­нии проанализировать и оценить действия и помыслы каждого из этих извергов в человечес­ком обличье.

Все убийцы напрасно прожгли дарованную самим Господом Богом жизнь. Они напрочь за­были истину о том, что жизнь человека так ко­ротка, что порою вместилась бы в промежуток времени от зари до заката.

НЕСЛЫХАННОЕ ЗЛОДЕЯНИЕ

От этого ужасного происшествия волосы дыбом становились у жителей Чистопольского района Кокшетауской области.

Жили-поживали в селе Ялта две милых ста­рушки 66 и 93 лет по фамилии Корженко и Стойко. Жили сестры смирно и тихо, поддер­живая друг друга, не мешая никому. Родных и близких у них не было. Одевались старушки опрятно, питались неплохо. Одним словом - не бедствовали. И это благополучие кое у кого вы­зывало чувство зависти. Судачили, будто у ста­рух припрятана солидная сумма на черный день.

На беду старух в селе ошивались двое пьяниц несусветных: Садовников и Смирнов. Весть о "состоятельности" старух доходит и до их ушей. И вот они замыслили любыми способами завладеть деньжатами скромных старух. Жили эти божьи старушки в приличном доме на ок­раине села на довольно большом отдалении от соседей. Ну, прямо на руку пьяницам: мож­но незамеченным осуществить свой черный за­мысел.

И в полночь 16 ноября 1969 года собу­тыльники объявляются в доме любовницы Садовникова, изрядно выпивают. Потом, сказав хозяйке, что они идут помочь одному то­варищу заколоть свинью, берут нож и исчеза­ют в ночной тьме.

Недолго думая, прямиком направляются эти ночные "пираты" прямо в дом старух. В селе ведь каждый знает друг друга. Дверь им откры­вают сами доверчивые старухи. Не успев пере­шагнуть через порог, Садовников, приставив к горлу нож, с угрозой заявляет:

- Если сейчас же не отдадите нам пять тысяч рублей и всю припрятанную водку, то зарежу на месте, что не успеете даже перекреститься.

Легко ли расставаться с жизнью? Старухи божатся, клянутся, что у них нет ни денег, ни товару. Разъяренный Садовников тут же пус­кает в ход нож, нанося рану за раной. Ну, где возьмут старухи деньги, которых у них не было. Даже умирая, утопая в собственной крови они пытаются защитить себя. Но приторный запах крови еще сильнее разъяряет хищников о двух ногах. Глаза Садовникова ничего не видят от раздираемого его гнева: он наносит одной из старух целых 25, а другой - 19 ножевых ране­ний. Но живучие старухи долго не умирают. Ну вот, покончив наконец-то со старухами, душегубы переворашивают весь дом вверх дном в поиске наживы: находят 90 рублей денег, бу­тылку водки и кувшин самодельной браги. Хотя снова напиваются до одури, убийцы не забы­вают о том, что надо замести следы своих пре­ступных деяний. Приносят с собой три канист­ры бензина и поджигают дом вместе с трупами старух.

Но преступники попадаются на глаза слу­чайных прохожих, которые прибегают в сель­совет и вызывают милицию. Вскоре задержи­вают самих кровопийц.

И в ходе следствия, и на суде Садовников полностью признает свою вину, а Смирнов тщетно пытается увернуться. Весь район тре­бует для них самой тяжкой кары. Жители рай­она до предела возмущены неслыханным звер­ством, изощренным садизмом этих палачей. Их сердца больно ноют от жалости к старухам, принявшим жестокую и мучительную смерть.

Да, на земле происходит множество смертей. Кто умирает естественной смертью, кто поги­бает от чужих рук. В этом-то вся разница между смертями. Зверство, садизм Садовникова пере­ходит все мыслимые и немыслимые границы. Естественно, он по заслугам приговаривается к расстрелу.

Вот здесь-то я хочу повести речь не о выне­сенном преступнику приговоре, а о том, какая показуха существовала при Советском строе. Все: и партийные босы, и представители пра­воохранительных органов лезли из кожи вон, чтобы казаться самыми демократичными, спра­ведливыми. И с этой целью порою допускали недопустимую мягкотелость к отдельным пре­ступным элементам. А как же, надо ведь проде­монстрировать миру, что "советский суд - са­мый справедливый суд", "наше общество - самое демократическое общество"!

И что удивительно, убийцы тоже бывают разными. Одни из них умирают как трусы, а другие, осознавая неотвратимость суровой кары, с достоинством принимают смерть. Как ни банально звучит это, но скажу: последние вызывают уважение. К числу их я отношу и Садовникова. Зная, что за содеянное рукой при­дется отвечать головой, что ему не будет ника­кой пощады за убийство двух невинных старух с особой жестокостью, Садовников наотрез отказывается от прошения о помиловании. Как раз в этот момент "ревнители" советс­ких законов разыгрывают настоящий спек­такль, который, по их разумению, будет ярким свидетельством гуманности этих законов. Они в буквальном смысле этого слова, настойчиво наседают на Садовникова, чтобы тот написал прошение о помиловании, заявляя: "по советс­ким законам любой смертник имеет право на прошение о помиловании". Однако Садовни­ков упорно стоит на своем - ни в какую не со­глашается. "Эй, почему ты отказываешься от своего шанса? Тебе что, жить не хочется?" - про­должают агитировать его советские "законни­ки". Но не таков Садовников, чтобы поддать­ся всяким там уговорам. Он даже не объясняет причину своего отказа.

Когда окончательно убеждаются, что ниче­го из задуманного спектакля не выходит, пред­ставители Кокшетауского областного управле­ния внутренних дел, областной прокуратуры совместно с начальством тюрьмы составляют акт об отказе от помилования и заставляют Садовникова подписать его с пометкой: "с ак­том ознакомлен".

Этот чудовищный документ до сих пор хра­нится в архиве, как бы служа исторической приметой эпохи правления коммунистической партии, громким лозунгом которой был: "За построение самого гуманного, самого справед­ливого коммунистического общества!"

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В древнем Египте, прежде чем бальзамиро­вать усопшего Фараона из его груди вынима­ли сердце, которое билось при всех его добрых Делах и злодеяниях, чтобы оно не выступило Против самого господина - Фараона и чтобы Тот (бог луны и мудрости, записывавший все Деяния умершего на Суде Осириса) не записы­вал в Книгу Судей всего того, что отягощает его. Поэтому Фараонам вместо сердца ему в грудь вкладывали священный Камень. Но кро­ме Фараонов и знатных вельмож умирают или Погибают от рук злодеев и богатые и нищие. И Их души уходили в страну мертвых, где могу­щественный Бог Осирис помогает невинным Против ужасных Сорока двух судей, которые судят мертвых и перед которыми должен дока­зывать свою невиновность каждый.

Так было в древнем до исламском Египте, Во всяком случае, так полагала народная фан­тазия.

Сегодня речь идет о людях второй полови­ны XX века, которые, по крайней мере, обога­тили человечество знаниями во всех отраслях Нашей жизни. Но ясно одно: до сих пор никто Не вернулся с того света и никто точно не знает, что происходит с мертвыми, которые, как мы полагаем, ушли в потусторонний мир. Даже и те, которые верят в потусторонний мир и жизнь со всеми радостями и невзгодами, не спешат покинуть этот мир — имя которому жизнь.

И благородные, мудрые и честные люди, и отпетые преступники, которым не место в этом чудесном мире, хотят остаться среди живых. Поэтому преступники всех мастей, не дожидаясь суда потустороннего мира, пытаются всеми правдами и откровенной ложью и неискренно­стью доказать свою невиновность и сохранить свою жизнь.

Мне в этой связи вспоминается прошение о помиловании на имя нашего Президента Нур­султана Абишевича от жестокого убийцы Ива­на Дмитриевича Маджикова. Судя по его прошению, он не осознал тяжесть своего пре­ступления перед обществом, государством и народом. Он хладнокровно не только изнаси­ловал (в разное время) четырех еще несовершен­нолетних студенток Казахского Государствен­ного Национального Университета, но и убил молодого человека, который заступился за его последнюю жертву. Он насильственно отнял у пятерых молодых людей жизнь, дарованную не им. И в тоже время на четырех страницах ученической тетради (в клеточку) просит его помиловать, что он еще может быть полезным для общества. Читая его прошение о помиловании, я пришел к выводу, что у него со­весть не проснулась даже перед казнью.

Можно из мировой практики привести сле­дующий пример, когда отъявленные преступни­ки не только не осознавали тяжесть своего пре­ступления, но и считали себя абсолютно невиновными.

7 мая 1931 года Нью-Йорк стал свидетелем совершения самого бесчеловечного преступле­ния. Некий Кроули Два Пистолета (это его про­звище) убивал абсолютно не виновных людей. Полицейские долго следили за ним и наконец его обнаружили в квартире его возлюбленной.

Вот как описывается в литературе преступ­ные похождения Кроули Два Пистолета:

«Сто пятьдесят полицейских и сыщиков оса­дили его убежище на верхнем этаже. Продол­бив отверстия в крыше, они пытались выкурить этого "убийцу полицейские" слезоточивым га­зом. Затем они установили на соседних домах пулеметы, и в течение часа с лишним в одном из прекрасных жилых кварталов Нью-Йорка

трещали пистолетные выстрелы и раздавались пулеметные очереди. Кроули, укрывшись за массивным креслом, непрерывно стрелял в по­лицейских. Десять тысяч возбужденных зрите­лей наблюдали за этим сражением. Ничего по­добного никогда еще не происходило на улицах Нью-Йорка.

Когда Кроули схватили, комиссар полиции Малруни заявил, что этот головорез — один из самых опасных преступников во всей истории Нью-Йорка. "Он убивает, — сказал комис­сар,— ни за что ни про что".

Но каким видел себя сам Кроули Два Пис­толета? Мы это знаем, ибо в те минуты, когда полиция вела стрельбу по его укрытию, он на­писал письмо, адресованное "тем, кого это касается". Пока он писал, кровь, сочившаяся из его ран, растекалась по бумаге, оставляя на ней багровый след. В письме Кроули говорил: "В моей груди бьется усталое, но доброе серд­це, которое никому не причиняло зла".

Незадолго до этого у обочины загородной дороги, ведущей с Лонг-Айленда, Кроули об­нимался в машине со своей возлюбленной. Вдруг к машине подошел полицейский и ска­зал: "Предъявите ваши водительские права".

Не говоря ни слова, Кроули вытащил пис­толет и сразил полицейского градом пуль. Ког­да умирающий полицейский упал, Кроули выс­кочил из машины, выхватил из его кобуры револьвер и выпустил в распростертое тело еще одну пулю. И это был тот убийца, который ска­зал: "В моей груди бьется усталое, но доброе сердце, которое никому не причиняло зла".

Кроули был приговорен к казни на электри­ческом стуле. Когда его привезли в отделение смертников тюрьмы Синг-Синг, он заявил: "Ду­маете, меня осудили за убийство людей? Нет, меня осудили за то, что я защищал себя".

Все дело в том, что сам Кроули Два Писто­лета ничего не ставил себе в вину. У этого пре­ступника, надо полагать, небыло ничего чело­веческого.

Известный всему миру американский Аль- Капоне, от которого страдало сотни людей, счи­тал что: "Лучшие годы своей жизни я потратил на то, чтобы доставлять людям веселые развле­чения и помогать им хорошо проводить время. И какова же была награда за все это? Одни лишь оскорбления и жизнь человека, за кото­рым охотятся".

Аль Капоне в США в своё время считался врагом общества номер один. Он являлся гла­варём самого опасного сообщества гангстеров когда либо существовавших в США. И самое удивительное, Аль Капоне не осуждал себя - фак­тически он считал себя благодетелем общества.

Кстати, после смерти Аль-Капоне его семья и собратья по преступному делу воздвигли ему такой памятник, который особо выделяется на кладбище своими внушительными размерами. Это - огромная мраморная глыба высотой око­ло 5 метров и шириной около 2 метров. По сравнению с ним памятник президенту США Джону Кеннеди выглядит куда скромнее. Его могилу украшает лишь маленький мраморный крестик. Парадокс заключается в том, что один из них известен миру своими масштабными преступлениями, а другой - своими благород­ными делами для всего американского народа.

Из сотни и сотни дел, рассмотренных в Ко­миссии по помилованию всего лишь двое искренне осознали тяжесть своих преступлений и не просили помиловать и сами пришли к вы­воду, что в интересах общества и осужденного следует привести приговор в исполнение как можно быстрее.

Рассматривая дела убийц о помиловании, я пришел к выводу, что убийцы самые подлые, трусливые люди. Они герои (по-своему) пока отнимают жизнь у абсолютно невиновных лю­дей. Когда вполне на законном основании по приговору суда сами, образно говоря, оказы­ваются перед гильотиной, у них раскрывается подлое трусливое нутро, прося их пощадить и помиловать. Над сущностью и ценностью жиз­ни им надо было бы думать, когда они заноси­ли топор над своими жертвами. Время упуще­но. Поэтому каждый злонамеренный убийца должен отвечать по всей строгости закона.

В современных условиях значительное коли­чество государств мира из своих уголовных кодексов убрали смертную казнь как меру на­казания. Государственные деятели, политичес­кие организации и юристы этих стран пришли к выводу, что в их странах экономические и политические условия их стран и общеполити­ческое и правовое сознание населения их стран созрели к тому, чтобы вычеркнуть смертную казнь из своих уголовных кодексов. На сегод­няшний день в 67 странах отменена смертная казнь для обычных преступлений, а в 14-ти странах смертная казнь отменена де-факто, тоесть фактически в этих странах смертная казнь, хотя и существует в их уголовных кодексах, она не применяется. Из числа стран, отменивших смертную казнь ее восстановили в 4-х странах, в том числе в такой стране как Непал, где пре­ступность среди населения итак очень мала. За применением смертной казни на международ­ной арене наблюдает такая организация как "Международная амнистия". Эта организация начала функционировать около 40 лет тому назад в Англии. На сегодняшний день "Между­народная амнистия" в своих рядах в 160 стра­нах мира насчитывает 750 тыс. членов. Она выступает как неправительственная организа­ция и не принадлежит ни к какой политичес­кой партии и политической организации. В сво­ей деятельности она не выступает против какого-либо правительства или системы. Глав­ными принципами деятельности "Междуна одной амнистии" является независимость, бес­пристрастность. Она является той организаци­ей, которая выступает в защиту прав человека, право на жизнь каждого из нас в любой части земного шара. Мы знаем, что по всему миру существует значительное количество заклю­ченных, как политического, так и уголовного характера, поэтому основное внимание "Меж­дународная амнистия" обращает на социаль­ное, бытовое положение заключенных. Словом, "Международная амнистия" поддерживает признанные Организацией Объединенных На­ций общепринятые межнациональные нормы в области прав человека. С 1961 года, то есть с момента своего основания по 1999 год она вы­ступила в защиту 33 тыс. заключенных в раз­личных уголках земного шара. Она выступила в защиту многих диссидентов, узников совес­ти, а главное она повсеместно выступает про­тив пыток и иных жестоких обращений, уни­жающих человеческое достоинство, наказания и выступает главным образом против смертной казни. По сообщению нашей прессы, только в течение 1997 года "Международная амнистия" зафиксировала 2607 случаев смертной казни в 40 странах мира. 4364 были приговорены к смерти в 69 странах мира. По сообщению прес­сы, по количеству смертных казней впереди идет КНР (1876 человек), затем идет Иран (143 человека), Саудовская Аравия (122 человека), США (74 человека). На сегодняшний день смертная казнь как лишение жизни человека го­сударством проводится различными способами:

• Казнь через повешения

• Казнь на электрическом стуле

• В газовой камере

• Расстрел

• Гильотинирование

• Смертельные инъекции

Смертная казнь в тех странах, где она суще­ствует, может быть вынесена за наиболее тяж­кие преступления в соответствии с законом, дей­ствующим на момент совершения преступления. При этом государства, которые применяют смертную казнь, должны считаться с основны­ми положениями Международного пакта о гражданских и политических правах (1996) и конвенцией о предупреждении преступления, геноцида и наказания за него (1948 г.).

Никто еще не сумел доказать, что наличие смертной казни благотворно влияет на крими­нальную ситуацию в стране.

Главный аргумент за отмену смертной казни — возможность отправить на смерть невиновного человека в результате судебной ошибки. Как сообщает пресса, за 85 лет в США смертные приговоры были вынесены 350 неви­новным, в результате повторного рассмотре­ния из них 23 человека были казнены. Если вдуматься, у каждого человека одна единствен­ная жизнь, которая неповторима, поэтому во всех странах мира предпринимаются меры к тому, чтобы не было судебных ошибок в про­цессе вынесения судебных приговоров.

Как сообщает газета "Русская мысль" от 11 февраля 1999 года, в декабре 1998 года Касса­ционный суд рассмотрел жалобы адвокатов трех приговоренных к смертной казни: из Мос­квы, Сахалинской области и Удмуртии. По этим делам приговоры были вынесены без участия суда присяжных. Поэтому адвокаты полага­ют, что тем самым нарушены права их подза­щитных. Кстати, один из них дважды пригова­ривался к смерти, а затем был полностью оправдан. По мнению адвокатов, нарушаются не только основные права граждан, но и вера в справедливый суд. Вынесенные без суда присяжных приговоры порой оказываются ошибочными только из-за того, что во время предварительного следствия доказательства со­бирались с нарушением закона.

Не только судебные работники, но и каж­дый гражданин, очевидно должен быть убеж­ден в справедливости судебного приговора. Если учесть, что у каждого человека одна жизнь, то никто не вправе ошибаться. Но, тем не ме­нее, судебные ошибки случаются, иногда к смер­тной казни приговариваются абсолютно неви­новные люди. Поэтому, видимо, даже и в тех государствах, где существует смертная казнь, она не должна приводиться в исполнение неза­медлительно. Для того чтобы не было трагичес­ких судебных ошибок, я полагаю, приговоры к смертной казни должны приводиться не рань­ше, чем через 3 года. За это время и пригово­ренные к смертной казни, и их адвокаты могут всесторонне обдумать и собрать материалы, оправдывающие приговоренных или смягчаю­щие их вину обстоятельства. Правда, находятся и противники моратория по смертной казни. Они исходят из того, что раз он лишил жизни человека, то и он должен быть лишен жизни. Когда объявляется мораторий к смертной каз­ни, никто его не собирается оправдывать или создавать для него комфортных условий, в дан­ном случае речь идет о том, чтобы не допустить роковой судебной ошибки.

В истории известны случаи, когда смертная казнь приводилась в исполнение через 10-12 лет после приговора. В новейшей истории извес­тен случай в США, когда смертную казнь привели через 17 лет после вынесения пригово­ра. Думаю, что вот эти годы, которые прошли в ежеминутном ожидании смертной казни были для приговоренных не продлением их жизни, а продлением мучений, терзаний, душевных вол­нений в ожиданий смертной казни. Поэтому, я думаю, мораторий в отношений приговоренных к смертной казни не должен превышать 3-х лет.

Знаменитый итальянский юрист Чезаре Беккария (1738-1794гг.), говоря о необходимости соразмерности наказания и преступления, при­шел к выводу о бессмысленности смертной каз­ни как меры борьбы с преступностью. Это было сказано более 200 лет назад. Можем ли мы сей­час сказать о бессмысленности смертной каз­ни, не говоря о других странах, в нашей рес­публике, когда ежедневно, ежемесячно совершаются десятки бессмысленных убийств из-за зависти, грабежа чужого добра и так далее?

Рассуждая о смертной казни, я не собира­юсь доказывать необходимость этой высшей меры наказания в современных условиях на­шего развития или немедленной отмены ее и, тем более, ставить вопрос: устрашает ли пре­ступников смертная казнь или нет? Способству­ет ли эта мера уменьшению убийств?

Ученые мужи разных стран уже несколько веков изучают гносеологию смертной казни. И пришли к выводу о том, что смертная казнь воз­никла еще до появления государства как по­литической организации общества, способству­ющей к организованной жизни, к упорядочению политических и общественных структур. Иначе говоря, государство застало общество, где смерт­ная казнь существовала в виде кровной мести, когда не только убивали всех родственников, но и грабили имущества, разрушали жилище.

На заре государственности (и в порядке за­имствования с догосударственного развития общества) существовали такие страшные фор­мы смертной казни: повешение, расстрел, обез­главливание, четвертование, сожжение, сажа- ние на кол, бросание в прорубь, сбрасывание с возвышенности, закапывание в землю, разры­вания тела двумя конями и т.д. И даже эти жес­токие формы наказания не могли остановить преступников от тягчайших зверских деяний.

Поэтому, как мне представляется, при реше­нии вопроса быть смертной казни или нет, каж­дое государство должно учитывать существу­ющие факторы, национальный менталитет, уровень развития правового сознания.

В условиях Казахстана полностью отменить смертную казнь, с учетом сегодняшних реалий нашей республики, невозможно. Нацио­нальный менталитет и общее правовое созна­ние нашего народа пока не позволяет полнос­тью отказаться от смертной казни.

Старый уголовный кодекс Республики Ка­захстан предусматривал смертную казнь по 31 статьям. Новый уголовный кодекс, который был принят 16 июля 1997 года с учетом требований мировой общественности и "Международной амнистии" и национального менталитета наше­го народа предусматривает смертную казнь только по 13 видам тяжких преступлений.

Для общего сведения приведу эти статьи Уго­ловного Кодекса Республики Казахстан, кото­рые предусматривают смертную казнь:

По Уголовному кодексу РСФСР (редакции 1926г.), который действовал на территории Казахской ССР, вплоть до принятия УК Казах­ской ССР 1959г., смертная казнь как высшая мера уголовного наказания предусматривалась в отношении 36 составов преступлений, из них 13 за так называемые политические преступле­ния, 13 - общеуголовные и 10 -воинские преступ­ления.

По УК 1959г., вступившему в силу с 1 янва­ря 1960г., - как она стала называться "исклю­чительная мера наказания" могла применять­ся в отношении 22 преступлений.

По УК РК 1997г., вступившему в силу с 1 ян­варя 1998г., смертная казнь может применяться в отношении 17 составов преступлений - из них:

а) за убийство при отягчающих обстоятель­ствах (ч.2 ст.96);

б) за ведение агрессивной войны (ч.2 ст. 156);

в) за применение запрещенных средств и ме­тодов войны (ч.2 ст. 159);

г) за геноцид (ст. 16);

д) за наемничество (ч.4 ст. 162);

е) за государственную измену (ст. 165);

ж) за посягательство на жизнь государствен­ного или общественного деятеля (ст. 167);

и) за диверсию (ст. 171);

к) за посягательство на жизнь лица, осуще­ствляющего правосудие или предварительное расследование (ст.340);

л) за 9 воинских преступлений, притом и за деяния, не связанные с причинением смерти.

Согласно ст.49 УК смертная казнь (расстрел) не назначается женщинам, а также несовершен­нолетним и мужчинам, достигшим к моменту вынесения приговора 65-летнего возраста.

В порядке помилования смертная казнь мо­жет быть заменена пожизненным лишением сво­боды или лишением свободы на срок 25 лет с отбыванием его в колонии особого режима.

Приговор о смертной казни приводится в исполнение не ранее, чем через год с момента вступления его в силу.

В мире смертная казнь предусмотрена в 135 странах. Это наказание не предусмотрено в странах западной Европы.

В США она значится в Уголовных кодексах 37 штатов.

Относительно применения смертной казни существуют разные мнения - "за" и "против".

Вопрос дискуссионен - аргументы тех, кто "за", и тех, кто "против" - могут быть оспо­рены.

За последнее время муссируется предложе­ние о том, чтобы во всем мире ввели наряду со смертной казнью так называемое пожизненное заключение. В этой связи возникает вопрос: это благо или мучительное удлинение смертной казни в виде "жизни в кредит" преступнику? Можно себе представить: человек, приговорен­ный к пожизненному заключению, живет в стро­го ограниченном пространстве - в пределах четырех стен площадью около 4-6 квадратных метра с 1,5-2-х часовой прогулкой в сутки.

Недавно я прослушал интеррью одного преступника, приговоренного к пожизненному заключению, который сам пришел к совершен­но трагическому выводу, что его ежедневно одолевает мысль, что было бы куда лучше, если его приговорили к смертной казни. Развитая дальше свою мысль, он говорил о том, что ког­да ему вынесли приговор о пожизненном зак­лючении, он испытал в душе огромное облегче­ние оттого, что оставили ему жизнь. Но по истечении времени, - продолжает он, - я почув­ствовал, что я сам себя казню ежечасно, ежед­невно. Чему я радовался, если испытываю те­перь такие муки? - заключает он свою грустную мысль.

Вынося приговор о пожизненном заключе­нии, разве не мы сами продлили срок смерти этого человека, хотя и преступника, на долгие и долгие мучительные годы заключения в четы­рех стенах.

3 истории, насколько я помню, известен только один случай, когда приговоренный к пожизненному заключению находил себе уте­шение жизни в пределах четырех стен. И было это в Соединенных Штатах Америки. Молодой человек безумно влюбляется в девушку, кото­рая привлекала не только прекрасной внешно­стью, но и незаурядным умом, дарованным ей самим господом Богом. Влюбленная пара эта многие дни и вечера обсуждали проблему по­вседневного бытья: как они в будущем обуст­роят совместную жизнь, как они будут созда­вать свой семейный очаг, вокруг которого будут резвиться, и веселиться их дети и как они будут растить из них порядочных, честных, образо­ванных людей для общества. Но судьба уго­товила им трагическую жизнь со всеми мыс­лимыми и немыслимыми трудностями и испытаниями.

Однажды этот влюбленный молодой человек приходит в дом, можно сказать, своей невесты. Еще у порога он вдруг слышит душераздираю­щий крик своей девушки. У него был лишь один выход: выбить дверь и ворваться в квартиру. Он так и сделал. И когда увидел окровавлен­ную постель и умирающую свою невесту, его охватил ужас. Находясь в состоянии аффекта, тут же убивает в гневе насильника не то ножом, не то топором. За это преступление он и был приговорен к пожизненному заключению, несмотря на протесты общественности, либе­ральной молодежи.

Так он и оказывается в четырех тюремных стенах вместе с другими таким же заключенны­ми. Долгие дни и ночи он не находил вразуми­тельного оправдательного или обвинительно­го ответа своему поступку. Но в его душе теплилась мысль, что на свете одним насильни­ком стало меньше. С другой стороны душу его грызла и другая, совершенно противоречивая мысль: чем же я отличаюсь от преступника, убившего мою невесту?..

Так проходили нескончаемые дни и ночи. Однажды он заметил, как у открытой форточ­ки начала свивать гнездо воробьиная пароч­ка. Он с огромным любопытством наблюдал за происходящим. Его поражала, как эта птичья пара работает дружно над созданием собствен­ного гнездышка. Чтобы не спугнуть птиц, мо­лодой человек забился в дальний уголок своей камеры и целыми днями наблюдал, как они тру­дятся, сколько раз каждая из них прилетала, и что они приносили на своих клювах. Словом, он фиксировал буквально каждое их движение, записывал, через несколько дней они закончи­ли закладку гнезда, сколько дней высиживали яйца.

А когда вылупились птенцы, он с интере­сом наблюдал: сколько раз в день кормят птен­цов родители. Кульминационным моментом всего этого наблюдения стал для молодого че­ловека день, когда птенцы впервые вспарили в воздух, покинув родное гнездо.

В итоге всех этих наблюдений в голову мо­лодого пришла любопытная мысль: почему бы ему не описать весь этот процесс жизни воро­бьев от начала до конца в каком-либо журна­ле? После долгих раздумий и своеобразных обобщений, он отправил первую свою статью в журнал в области орнитологии. Статья эта вызвала огромный интерес у орнитологов и, чтобы работа была продолжена дальше, они стали обеспечивать его научной литературой. И вот, совершенно незаметно для себя, этот молодой человек по существу начал занимать­ся научным исследованием в области орни­тологии.

Его судьбой заинтересовалась одна богатей­шая миллионерша. Она не только обеспечива­ла его необходимой научной литературой, но и создавала ему боле или менее сносные условия жизни в тесных рамках четырех тюрем­ных стен.

Ежегодно у форточки его камеры гнездились различные птицы, и он описывал все увиденное им. Просидел он в тюрьме 52 года. За это время он стал не только ученым с мировым именем, но и человеком, который в какой-то мере скрасил собственный пожизненный тюремный срок.

По требованию научной общественности он был выпущен из тюрьмы через 52 года. Едва пройдя первые сотни метров на свободе, он вдруг подумал: не вернуться ли ему обратно в свою камеру, сможет ли он жить теперь среди свободных своих соплеменников?

В этой связи возникает вопрос: его пожиз­ненное заключение взамен смертной казни - это добро или зло? Трудно ответить однозначно. С одной стороны, можно сказать, что человек, хотя и находился в заключении на протяжении 52 лет, сделал немало открытия в области ор­нитологии. Он нашел способ лечения болезней птиц, считавшихся до него неизлечимыми. С другой стороны, Вся жизнь, дарованная ему Богом, прошла В невыносимых условиях - в рам­ках четырех тюремных стен, выстроенных для него самим государством.

И вот, судите теперь сами: надо ли сохранить или следует ли иметь в арсенале государства такую меру наказания, как пожизненное зак­лючение?!

Насильственная смерть всегда у добропоря­дочных людей вызывает недоумение, недопони­мание, сильное возмущение и, наконец, сердеч­ное переживание за убиенного. Если отдаться только чувствам, шире говоря, эмоциям, то че­ловек отнявший жизнь человека заслуживает мучительной смерти, но с позиции общечелове­ческой морали, и в частности с точки зрения нашего национального менталитета - это непоз­волительно. Поэтому, считаю, что наши зако­нодатели сохраняя смертную казнь по опреде­ленной группе тяжких преступлений, правильно учли сегодняшние реалии нашей жизни, уровень правосознания нашего народа.

Для того чтобы Вы, читатели, сделали соб­ственные выводы, привожу полностью размыш­ления французского юриста Альбера Камю о гильотине (об одной из форм казни преступника).

Альбер Камю. Размышления о гильотине:

"Незадолго до первой мировой войны некий убийца, чье преступление было на редкость зверским (он зарезал крестьянскую чету вместе с детьми), был приговорен к смертной казни в городе Алжире. Преступник был батраком, которого обуял какой-то кровавый бред; пре­ступление отягчалось тем, что, расправившись со своими жертвами, он еще и ограбил их. Дело получило широкую огласку. Общее мнение сводилось к тому, что смерть под ножом гильо­тины слишком мягкое наказание для такого чу­довища. Так думал, как мне говорили, и мой отец, которому убийство детей казалось осо­бенно гнусным. Отца я почти не помню, но точ­но знаю: он самолично хотел присутствовать при казни.

Ему пришлось встать затемно, что­бы поспеть на место экзекуции на другой ко­нец города вместе с огромной толпой. Но о том, что отец увидел в то утро, он не проронил ни слова - никому. Мать рассказывала: он с пере­кошенным лицом опрометью влетел в дом, бро­сился на кровать, тут же вскочил - и тут его выр­вало. Ему открылась жуткая явь, таившаяся под личиной напыщенных формул приговора. Он не думал о зарезанных детях - перед глазами у него маячил дрожащий человек, которого су­нули под нож и отрубили ему голову. Надо по­лагать, что этот ритуал оказался слишком чу­довищным и не превозмог возмущение простого и прямодушного человека: кара, которую он считал более чем заслуженной, в конце концов, только вывернула его самого наизнанку. Ког­да Высшее правосудие вызывает лишь тошноту у честного человека, которого оно призвало защищать, трудно поверить в то, что оно при­звано поддерживать мир и порядок в стране.

Становится очевидным, что оно не менее возмутительно, чем само преступление, и что это новое убийство вовсе не изглаживает вызов, брошенный обществу, и только громоздит одну мерзость на другую. Это столь очевидно, что никто не решает напрямую говорить об этой церемонии. Чиновники и газетчики, которым волей-неволей приходится о ней распростра­няться, прибегают по этому случаю к своего рода ритуальному языку, сведенному к стерео­типным формулам, словно они понимают, что в ней есть нечто одновременно вызывающее и постыдное. Вот так и получается, что за завт­раком мы читаем где-нибудь в уголке газетно­го листа, что осужденный "отдал свой долг об­ществу", что он "искупил свою вину" или что "в пять утра правосудие свершилось".

Чиновники упоминают об осужденном как о "заинтересованном лице", "подопечном" или обозначают его сокращением "ПВМН" "при­говоренный к высшей мере наказания". О самой же "высшей мере" пишут, если можно так выразиться, лишь вполголоса. В нашем циви­лизованном обществе о тяжелой болезни при­нято упоминать только обиняками. В буржуаз­ных семьях полагалось говорить, что старшая дочь "слаба грудью" или что отца "беспокоит опухоль", ибо туберкулез и рак считались бо­лезнями в известном смысле постыдными. Тем более это справедливо по отношению к смерт­ной казни, поскольку все и каждый исхитрялись выражаться на сей счет только посредством эв­фемизмов. По отношению к общественному телу она все равно, что рак по отношению к телу отдельного человека, с тою лишь разницей, что отдельный человек не станет говорить о необ­ходимости рака, а вот смертная казнь обычно рассматривается как печальная необходимость, оправдывающая узаконенное убийство, пото­му что без него не обойтись, и замалчивающая его, потому что оно достойно сожаления.

Я же, напротив, намерен говорить о ней без всяких околичностей. Но не из любви к скан­далам и, мне кажется, не из-за врожденной по­рочности моей натуры. Как писателю мне всегда претили такого рода самоопределения; как че­ловек я считаю, что отталкивающим явлениям нашей действительности, уж коли они неизбеж­ны, нужно сопротивляться только молча. Но если умолчание или словесные уловки потвор­ствуют заблуждениям, которые можно искоре­нить или бедам, которые можно отвратить, у нас нет иного средства, кроме прямой и ясной речи. Раскрывающей все бесстыдство, таящее­ся под прикрытием пустословия.

Франция разделяет с Испанией и Англией сомнительную честь быть одной из последних стран по ею сторону железного занавеса, где в арсенале наказаний числятся смертная казнь. Сохранение этого варварского пере­житка стало у нас возможным лишь благода­ря безответственности или глухоте обществен­ного мнения, привыкшего обходиться навязанными ему условными фразами. Когда воображение спит, слова лишаются смысла: пораженный глухотою народ рассеянно вни­мает сообщению о казни того или иного че­ловека. Но покажите ему машину смерти, за­ставьте его коснуться дерева и железа, из которых она состоит, и услышать стук отруб­ленной головы - и внезапно пробужденное общественное мнение устыдится и собствен­ного пустословия, и самой казни.

Когда в Польше нацисты проводили прилюдные казни заложников, они затыкали рты жертв повязками, пропитанными гипсом, опасаясь, что из уст казнимых прозвучат призывы к со­противлению и свободе. Нельзя цинично срав­нивать участь этих невинных жертв с участью осужденных преступников. Но - исключая то обстоятельство, что у нас идут на гильотину не одни лишь преступники, — метод остается тем же самым. Мы скрываем медоточивыми реча­ми правду о высшей мере наказания, о закон­ности которой можно рассуждать лишь после того, как вникнешь в ее действительную суть. Прежде чем говорить о необходимости смерт­ной казни, а затем ее замалчивать, нужно сна­чала сказать о том, что она является на самом деле, а уж потом решать, необходима ли она. Что касается меня, то я считаю ее не только бес­полезной, но и по-настоящему вредоносной, и, перед тем, как перейти к сути дела, обосную свое убеждение.

Бесчестно было бы утверждать, будто я при­шел к этому заключению после многодневных расспросов и поисков, посвященных данной проблеме. Но столь же непорядочно было бы приписывать это заключение одному только всплеску эмоций. Я, как никто другой, чужд дряблому умилению, до которого так падки вся­кого рода человеколюбцы, и в котором стира­ются грани между достоинством и ответствен­ностью, все виды преступлений приравниваются один к другому, а невиновность, в конце кон­цов, лишается всех прав. Вопреки мнению мно­гих знаменитых современников, я не считаю, что человек по природе своей - общественное жи­вотное. Правду сказать, я думаю совсем иначе. Другое дело, что как мне кажется, он уже не может жить вне общества, чьи законы необхо­димы для его физического существования. Из этого следует, что шкала его ответственности должна быть установлена таким образом, что­бы отвечать велениям разума и приносить пользу обществу. Но высшее оправдание зако­на - в том благе, которое он приносит или не приносит обществу в данном месте и в данное время. Много лет я видел в смертной казни все­го лишь кару, невыносимую для воображения и нерадивый разлад, неприемлемый для моего рассудка. При этом я готов был согласиться, что моя позиция определялась воображением. Но, сказать по правде, мои многодневные поиски не увенчались чем-то таким, что пошатнуло бы мои убеждения или изменило ход моих размыш­лений. Как раз, наоборот: к аргументам, с ко­торыми я давно сжился, прибавлялись все но­вые и новые.

И теперь я целиком разделяю убеждение Кестлера: смертная казнь позорит наше общество и ее сторонникам не под силу найти для нее разум­ные оправдания. Не пересказывая его резкую обвинительную речь, не нагромождая факты и цифры, которые можно повернуть так и этак - тем более что Жан Блок-Мишель с убийственной точ­ностью обосновал их бесполезность - я только разовью положения Кестлера, призывающие к немедленной отмене меры наказания. Главный аргумент защитников смертной казни общеизве­стен: она служит острасткой для других. Головы рубят не только затем, чтобы наказать тех, кто носил их на плечах, но и затем, чтобы этот устра­шающий пример подействовал на тех, кто решился бы подражать убийцам. Общество не мстит, а лишь предупреждает и предотвращает. Оно по­трясает головой казненного перед лицом канди­датов в убийцы, чтобы они прочли в его чертах вою судьбу и одумались.

Этот аргумент был бы неотразим, если бы мы не были вынуждены констатировать: 1) Общество само не верит в "острастку", о которой гово­рит; 2) Никем не доказано, будто смертная казнь заставила отступить хотя бы одного че­ловека, решившего стать убийцей, тогда как яснее ясного, что она не оказала никакого эф­фекта, кроме завораживающего, на тысячи пре­ступников; 3) Во многих отношениях она явля­ет собой отталкивающий пример, последствия которого непредсказуемы. Итак, прежде всего общество не верит в то, что само провозглашает. Если бы верило, оно и впрямь демонстрировало бы отрубленные головы. Оно воспользовалось бы казнями для рекламной шумихи, которую обыкновенно поднимают вокруг государствен­ных займов или новых марок аперитива. На деле все обстоит как раз наоборот: казни у нас уже не совершаются публично, они происходят во дворе тюрьмы перед узким кругом специа­листов.

Менее известно, почему и с каких пор так происходит. Речь идет о сравнительно недав­нем нововведении. Последняя прилюдная экзе­куция состоялась в 1939 году: казнили некоего Вейдмана, совершившего несколько убийств; его "подвиги" получили широкую огласку. Тем утром в Версале собралась огромная толпа, в которой было несколько фотографов. Пока Вейдман был перед казнью выставлен на обо­зрение, фотографы успели сделать множество снимков. Несколько часов спустя "Пари-суар" опубликовала целую страницу фотографий, иллюстрирующих это пикантное событие. Доб­рый парижский люд смог таким образом удос­товериться, что легкая и точная машина, кото­рой пользовался палач, столь же отличается от знакомой ему по истории гильотины, как авто­мобиль марки "ягуар" от допотопного "дион- бутона". Противу всякого ожидания, админис­трация и правительство весьма неодобрительно отнеслись к этой великолепной рекламе и зая­вили, что газетчики хотели подогреть крово­жадные инстинкты читателей. Поэтому было решено, что экзекуции больше не будут произ­водиться публично; это распоряжение чуть поз­же значительно облегчило деятельность окку­пационных властей. Логика в данном случае изменила законодателям. Ведь нужно было бы, напротив, наградить лишним орденом директо­ра "Пари-суар", чтобы в следующий раз он дей­ствовал с еще большим размахом. И в самом деле: если мы хотим, чтобы казнь действитель­но была показательной, следовало бы не только размножить снимки, но и установить эшафот с гильотиной посреди площади Согласия не на рассвете, а в два часа дня, зазвать туда весь парижский люд, а для отсутствующих произве­сти телесъемку.

Вот что надо было сделать - или же прекра­тить болтовню о показательных казнях. Как может быть показательным убийство, сверша­ющееся ночью, тайком, во дворе тюрьмы? Со­общения о такого рода казнях могут, самое большее, периодически напоминать гражданам, что их ждет смерть, решись они на убийство; то же самое можно обещать и тем, кто никакого убийства не совершал. Чтобы быть по-настоя- щему показательной, казнь должна быть уст­рашающей. Тюо де Ла Буври, представитель народа, оказался куда логичнее наших тогдаш­них правителей, когда в 1791 году провозгла­сил в Национальном собрании: "Чтобы сдер­живать народ, надлежит устраивать для него ужасающие зрелища". А сегодня мы лишены каких бы то ни было зрелищ, их заменили слу­хи да редкие сообщения в прессе, приукрашен­ные обтекаемыми формулировками. Каким образом преступник в момент убийства может помнить о грозящей ему санкции, которую власти исхитрились сделать как можно более абстрактной? И уж если они, в самом деле, хо­тят, чтобы санкция эта накрепко засела у него в памяти, чтобы она могла сперва поколебать, а затем и пересилить его безрассудное решение, не следовало бы запечатлеть эту санкцию в каж­дой душе всеми средствами образности и словесной убедительности?

Вместо того чтобы туманно напоминать о долге, который в это самое утро кто-то возвра­тил обществу, не стоило ли бы воспользовать­ся подходящим случаем, расписав перед каж­дым налогоплательщиком подробности той кары, которая может ожидать и его? Вместо того чтобы твердить "Если вы совершите убий­ство, вас ждет эшафот", не лучше ли сказать ему без обиняков: "если вы совершите убийство, вам придется провести в тюрьме долгие меся­цы, а то и годы, терзаясь то недостижимой на­деждой, то непрестанным ужасом, и так - вплоть до того утра, когда мы на цыпочках проберем­ся к вам в камеру, чтобы схватить вас во сне, наконец-то сморившем вас, после полной кош­маров ночи. Мы набросимся на вас, заломим вам руки за спину, отрежем ножницами ворот рубахи, а заодно и волосы, если в том будет необходимость. Мы скрутим вам локти ремнем, чтобы вы не могли распрямиться и чтобы заты­лок ваш был на виду, а потом двое подручных волоком потащат вас по коридорам. И, нако­нец, оказавшись под темным ночным небом, один из палачей ухватит вас сзади за штаны и швырнет на помост гильотины, второй подпра­вит голову прямо в лунку, а третий обрушит на вас с высоты двух метров двадцати сантимет­ров резак весом в шестьдесят кило - и он брит­вой рассечет вашу шею".

Чтобы этот пример был еще убедительнее, чтобы наводимый им ужас обратился в каждом из нас в столь слепую и могучую силу, что она могла хотя бы на миг противостоять необрати­мой тяге к убийству, следовало бы пойти еще дальше. Вместо того чтобы со свойственной нам бессознательной кичливостью бахвалить­ся столь молниеносным и человечным орудием [*1] уничтожения смертников, нужно было бы распечатать в тысячах экземпляров, огласить в школах и университетах медицинские свиде­тельства и отчеты касательно состояния тела после экзекуции. Особенно желательным было бы издание и распространение недавнего отчета Академии медицинских наук, составленного докторами Пьедельевром и Фурнье. Эти муже­ственные медики, пригашенные - в интересах науки - для осмотра тел после казни, сочли сво­им долгом подвести следующий итог своим чудовищным наблюдениям: "Если нам позволи­тельно высказать свое мнение на сей счет, при­знаемся: зрелища такого рода невыносимо тягостны. Кровь хлещет ручьем из рассеченных артерий, затем она мало-помалу сворачивает­ся. Мышцы судорожно сокращаются, ошелом­ляя наблюдателя; кишечник опорожняется, сер­дце работает с перебоями, через силу. Губы по временам искажаются страдальческой грима­сой. Глаза отрубленной головы неподвижны, зрачки расширены; их невидящий взгляд еще не отуманен трупной поволокой, он ясен, как у живых, но смертельно пристален. Все это мо­жет длиться много минут, а у субъектов с креп­ким здоровьем - и часов: смерть наступает от­нюдь не мгновенно...

Таким образом, все жизненные отправления продолжаются и после обезглавливания. Этот кошмарный опыт производит на медика впечат­ление убийственной вивисекции, за которой

следует поспешное погребение" [*2].[*1]

Осужденный, согласно обнадеживающему мнению доктора Гильотина, не должен ничего чувствовать. Разве что "легкий холодок в области шеи". [*2] "Правосудие без палача", 1 2, июнь 1956 г.— Думаю, найдется немного чи­тателей, которые могли бы бесстрастно озна­комиться со столь ужасным отчетом. Стало быть, можно рассчитывать на его впечатляю­щую силу и способность к устрашению. Нич­то не мешает дополнить его сообщениями сви­детелей, лишний раз подтверждающими наблюдения медиков. Говорят, искаженное лицо Шарлотты Корде залилось краской от пощечины палача. Стоит ли этому удивлять­ся, принимая во внимание рассказы более со­временных наблюдателей? Один подручный палача, чья должность не очень-то распола­гает к романтике и чувствительности, следу­ющим образом описывает то, чему он был сви­детелем: "Человек, которого мы швырнули под резак, казался одержимым, его сотрясал на­стоящий приступ /с1еИгшт 1гетеп§/. Отрублен­ная голова тут же перестала подавать призна­ки жизни, но тело буквально подпрыгивало в корзине, словно его дергали за веревочки. Двадцать минут спустя, на кладбище, оно все еще содрогалось" [*1].

Теперешний капеллан тюрьмы Санте, пре­подобный отец Девуайо, вроде бы не являющий­ся противником смертной казни, в своей книге "Преступники" идет еще дальше, как бы вос­крешая историю осужденного Лангийя, чья от­рубленная голова подавала признаки жизни, когда к ней обращались по имени [*2]. "В утро казни осужденный пребывал в сквернейшем расположении духа и отказался от исповеди и причастия. Зная, что в глубине души он таил привязанность к жене, ревностной католичке, мы обратились к нему: "Послушайте, собери­тесь с духом хотя бы из любви к жене!" Осуж­денный последовал нашему совету. Он долго предавался сосредоточенным раздумьям перед распятием, а потом перестал обращать на нас внимание. Во время казни мы находились не­подалеку от него; голова осужденного скати­лась в лоток перед гильотиной, а тело было тут же уложено в корзину, но, вопреки обыкнове­нию, ее закрыли крышкой, забыв поместить туда голову. Подручному палача, принесшему голову, пришлось немного подождать, пока корзину снова откроют. Так вот, в течение это­го короткого промежутка времени мы успели заметить, что оба глаза казненного сморят на нас с умоляющим выражением, словно взывая о прощении.

В безотчетном порыве мы осенили голову крестным знамением, и тогда ее веки затрепе­тали, выражение глаз смягчилось, а потом крас­норечивый взгляд окончательно потух..." Чита­тель может принять предложенное священником объяснение сообразно со степенью своей ре­лигиозности. Но "красноречивый взгляд" не нуждается ни в каком толковании. [*1]

Опубликовано Роже Гренье в книге "Чудови­ща", изд. "Галлимар". Все собранные в ней сви­детельства - подлинные. [*2] Изд. "Мато-Брэн",

Реймс. Я мог бы привести другие, не менее впечатляющие свидетельства, но не хочу заходить слишком далеко.

Как бы там ни было, я не считаю смертную казнь назидательной, это мучительство пред­ставляется мне грубой хирургической операци­ей, производимой в условиях, сводящих на нет весь ее поучительный характер. А вот обществу и государству, насмотревшимся и не на такие операции, легче легкого переносить подобные детали. Будучи поборником назидания, они дол­жны приучать к тому же и своих граждан, что­бы никто не оставался в неведении относительно кары и чтобы раз и навсегда устрашенное об­рело кротость Святого Франциска. Но на кого рассчитывают они нагнать страху этим невнят­ным примером, угрозой наказания мягкого, мгновенного и, в общем, более сносного, чем раковая опухоль, – наказания, увенчанного риторическими цветочками? Уж во всяком слу­чае, не на тех, что слывут порядочными людь­ми (и, конечно же, таковыми являются). Посколь­ку в час казни, не возвещенной им заранее, они спят сном праведников, в час поспешного по­гребения уплетают бутерброды и узнают о свер­шившемся правосудии только из слащавых га­зетных сообщений, которые растают в их памяти, как сахар.

И, однако, именно эти кроткие создания по­ставляют наибольший процент убийц. Многие из этих порядочных людей не подозревают, что они – потенциальные преступники. По мнению одного судьи, подавляющее большинство душе­губов, с которыми ему довелось сталкиваться, ут­ром, во время бритья, даже не предполагали, что вечером посягнут на человеческую жизнь. Зна­чит, в целях острастки и ради общественной бе­зопасности следовало бы не накладывать грим на лицо казненного, а сунуть его отрубленную голову прямо в лицо всем обывателям, мирно бреющимся по утрам. Но ничего подобного нет и в помине. Государство представляет казни в розовом свете и замалчивает тексты и свиде­тельства вроде тех, что приведены выше.

Стало быть, оно само не верит в назидатель­ную ценность смертной казни, а если и верит, то разве что по привычке и лености мысли. Преступника убивают потому, что так делалось столетиями, да и сами эти убийства соверша­ются в той форме, что установилось в конце XVIII века. В силу своей косности мы повторя­ем аргументы, бывшие в ходу столетия назад, обессмысливая их мерами, которые стали не­обходимыми с ростом общественной чувстви­тельности. Мы прибегаем к закону, который уже не способны осмыслить, и наши смертники становятся жертвами вызубренных наизусть параграфов и гибнут во имя теории, в которую давно не верят их палачи. Верили бы - у них сжималось бы сердце. Что же касается гласно­сти, то она, и впрямь пробуждая кровожадные инстинкты, непредсказуемые последствия кото­рых могут разрешиться новым убийством, мо­жет, кроме того, вызвать гнев и отвращение общества. Было бы куда труднее производить

казни одну за другой, как это по сей день и де­лается у нас, если бы запечатлевалась в народ­ном восприятии в виде животрепещущих образов.

Того, кто прихлебывает кофе, почитывая заметку о "свершившемся правосудии", сто­шнило бы от упоминания малейшей детали. А приведенные тексты наверняка вызвали бы кис­лую мину у тех профессоров права, которые, будучи неспособными, оправдать эту устарев­шую меру наказания, утешаются, повторяя вслед за социологом Тардом, что лучше уж пре­терпеть безболезненную казнь, чем всю жизнь казниться. Именно поэтому заслуживает одоб­рения позиция Леона Гамбетта, который, бу­дучи противником высшей меры наказания, го­лосовал против проекта закона, отменявшего публичные экзекуции, заявив при этом: "Отме­нив это ужасное зрелище, совершая казни за стенами тюрем, вы подавите всплеск народно­го возмущения, проявившегося за последние годы, и тем самым будете способствовать уп­рочению смертной казни".

И в самом деле, следует либо казнить при­людно, либо признать, что никто не давал нам права на казнь. Если общество оправдывает ее необходимостью устрашения, ему следовало бы оправдаться и перед самим собой, позаботив­шись о необходимой публичности. Пусть оно обяжет палача после казни выставлять напо­каз руки, пусть принудит смотреть на них че­ресчур чувствительную толпу – ив первую оче­редь тех, кто вблизи или издали подзуживал этого палача. В противном случае ему придется при­знать, что оно убивает, либо, не ведая, что тво­рит, либо, сознавая, что эти отвратительные це­ремонии не только устрашить общество, но напротив, способны породить новые преступ­ления или стать причиной растерянности и раз­брода.

Кто мог бы прочувствовать все это лучше, чем судья в конце своей карьеры, - я имею в в щу господина советника Фалько, чье мужествен­ное заявление стоит того, чтобы над ним по­размыслить: "Был у меня единственный за всю жизнь случай, когда я высказался против смяг­чения приговора, за казнь подсудимого. Мне казалось, что присутствие на экзекуции не ли­шит меня душевного равновесия. Преступник, кстати сказать, был личностью вполне зауряд­ной: он всего-навсего замучил свою маленькую дочь и швырнул ее тело в колодец. И что же? Спустя недели и даже месяцы после казни, она продолжала преследовать меня по ночам... Я, как и многие, прошел войну, видел, как гибнут ни в чем не повинные молодые люди, но могу сказать, что при виде этого ужасного зрелища не испытывал таких угрызений совести, какие пережил, став соучастником организованного убийства, именуемого высшей мерой наказа­ния" [*]. [*] Журнал "КеаШез". 1 105,

октябрь 1954г. Но почему же, в конце концов, общество продолжает верить в нази­дательность таких примеров,— ведь они не в силах остановить волну преступлений, а их воз­действие, если оно и есть, остается незримым? Прежде всего, высшая мера не способна сму­тить человека, не подозревающего о том, что его ждет участь убийцы, того, кто решается на убийство в считанные секунды, готовит роко­вой шаг с лихорадочной поспешностью или под влиянием навязчивой идеи; не остановит она и того, что отправляется на встречу с кем-то для выяснения отношений. Он прихватывает с со­бою оружие, только чтобы запугать отступни­ка или противника, и пускает его в ход, сам того не желая или думая, что не желает. Словом, уг­роза смертной казни - не препона для челове­ка, попавшего в преступление, как попадают в беду. То есть угроза эта в большинстве случаев оказывается бессильной.

Справедливости ради заметим, что в подоб­ных случаях она осуществляется лишь изредка. Но само слово "изредка" способно бросить нас в дрожь. Отпугивает ли она хотя бы тех, про­тив кого главным образом и направлена, тех, кто живет преступлением. Маловероятно. У Кестлера можно прочесть, что в ту пору, когда в Англии вешали карманников, оставшиеся на свободе воры изощрялись в своем ремесле сре­ди толпы, окружавшей виселицу, на которой вздергивали их собрата. Согласно статистичес­ким данным, опубликованным в начале наше­го века в той же Англии, из 250-и повешенных 170 ранее сами присутствовали при двух-трех смертных казнях. Еще в 1886 году 164 из 167-и смертников, прошедших Бристольскую тюрьму, были свидетелями, по меньшей мере, одной экзе­куции. Такого рода статистика стала теперь невозможна во Франции по причине покрова тай­ны, окутывающей смертные казни. Но собранные и Англии данные наводят на мысль, что среди зевак, стоявших рядом с моим отцом в то утро каз­ни, было предостаточно будущих преступни­ков - и уж их-то не мучили приступы тошноты.

Устрашение действует только на боязливых, которые и не помышляют о преступлении, но отступает перед сорвиголовами, которых она как раз призвана обуздывать. У Кестлера и в других специальных трудах можно отыскать еще более убедительные цифры и факты, отно­сящиеся к данному вопросу. При всем при том невозможно отрицать - люди боятся смерти. Лишение жизни - тягчайшее из наказаний, ис­точник невыразимого ужаса. Страх перед смер­тью, зародившийся в самых темных глубинах человеческого существа, пожирает и опустоша­ет его; жизненный инстинкт, поставленный под угрозу, безумствует и корчится в мучительном смятении. Законодатели, стало быть, руковод­ствовались мыслью, что их закон воздействует на один из самых тайных и мощных рычагов человеческой натуры. Но закон всегда неизме­римо проще натуры.

И когда, стремясь возобладать над нею, он сбивается с пути в слепых пространствах чело­веческой души, ему более чем когда-либо, гро­зит опасность оказаться бессильным перед той сложностью, которую он намерен одолеть. Страх перед смертью, таким образом, очевиден, но существует и другая очевидность: как бы ни был силен этот страх, ему не перечислить стра­стей человеческих. Прав был Бэкон, говоря, что даже самая слабая страсть способна Преодо­леть и укротить страх перед смертью. Жажда прощенья, любовь, чувство чести, скорбь, ка­кой-то другой страх - все они торжествуют над страхом перед смертью. А если это под силу таким чувствам, как любовь к тому или иному человеку или стране, не говоря уже о безумной тяге к свободе, то почему бы то же самое не доступно алчности, ненависти, зависти?

Век за веком смертная казнь, подчас сопря­женная с изощренными мучительствами, пыта­лась взять верх над преступлением, но ей это так и не удалось. Почему же? Да потому, что инстинкты, ведущие между собой борьбу в че­ловеческой душе, не являются, как того хоте­лось бы закону, неизменными силами, пребы­вающими в состоянии равновесия. Это изменчивые сущности, поочередно терпящие поражение или одерживающие победу; их вза­имная неустойчивость питает жизнь духа, по­добно тому, как электрические колебания по­рождают ток в сети. Представим себе ряд психических колебаний, от желания похудеть до страсти к самоотречению, я которые все мы испытываем в течение одного дня. Умножим эти вариации до бесконечности - и получим представ­ление о нашей психологической многомерности. Эти противоборствующие силы обычно слишком мимолетны, так что ни одна из них не может це­ликом взять власть над другой. Но бывает, что какая-то из них, словно срываясь с цепи, завладе­вает всем полем сознания; тогда ни один инстинкт, включая волю к жизни, уже не может противо­стоять тирании этой неодолимой силы.

Для того чтобы смертная казнь и впрямь была устрашающей, следовало бы изменить человеческую натуру, сделать ее столь же ус­тойчивой и ясной, как сам закон. Но это была бы мертвая натура. Между тем она полна жиз­ни. Вот отчего, сколь бы я поразительным это ни казалось тому, кто не прослеживал и не ис­пытывал на себе всю сложность человеческой натуры, убийца, в большинстве случаев, в мо­мент преступления чувствует себя невиновным. Каждый преступник оправдывает себя еще до суда. Он поступает так если не по праву, то хотя бы в силу смягчающих обстоятельств. Он ни о чем не думает и ничего не предвидит, а если и думает, то лишь для того, чтобы предвидеть свое полное и окончательное оправдание.

С какой же стати ему бояться того, что пред­ставляется ему в высшей степени невероятным? Страх смерти овладевает им только после суда, но не до преступления. Посему необходимо, что­бы закон, стремясь к устрашению, не оставлял убийце ни малейшего шанса, чтобы он был за­ранее неумолим и не учитывал никаких смяг­чающих обстоятельств. Но кто из нас решился бы требовать такое? А сели бы и решился, ему пришлось бы столкнуться еще с одним парадок­сом человеческой натуры: тяга к жизни, сколь фундаментальным инстинктом ее ни считай, не фундаментальнее другого инстинкта, о котором помалкивают записные психологи, — тяги к смерти, направленной подчас на самоуничто­жение и на уничтожение других. Вполне вероят­но, что тяга к убийству нередко совпадает со стремлением к самоубийству, саморазрушению [*].

Таким образом, инстинкт самосохранения уравновешивается, в разных пропорциях, ин­стинктом саморазрушения. Только он полнос­тью объясняет разнообразные пороки - от пьян­ства до наркомании, — помимо воли человека ведущие его к гибели. Человек хочет жить, но бесполезно надеяться, что этим желанием будут продиктованы его поступки. Ведь он в то же время жаждет небытия, стремится к непопра­вимому, к самой смерти. Вот так и получает­ся, что преступник зачастую тяготеет не толь­ко к преступлению, но и к вызванному им собственному несчастью, и чем оно безмернее, тем вожделенней. Когда это дикое желание разрастается и становится всепоглощающим, то перспектива смертной казни уже не толь­ко не сдерживает преступника, но, может статься, с особой силой влечет его к всепог­лощающей бездне. И тогда, в известном смыс­ле, он решается на убийство, чтобы погибнуть

самому. [*]

В прессе каждую неделю сообщается о пре­ступниках, которые колебались между убий­ством и самоубийством. С учетом всех

этих странных особенностей становится, поня­то, отчего мера наказания, задуманная для ос­трастки нормальных людей, лишается всей сво­ей силы при столкновении с обычной психологией. Вся без исключения статистика, относящаяся к тем странам, где смертная казнь отменена, и ко всем прочим, показывает, что не существует никакой связи между ее отменой и уровнем преступности [*]. Последняя не рас­тет и не сокращается. Гильотина существует сама по себе, преступление - само по себе; их связывает только закон. [*].

В отчете английского 8е1ес1 СотгшИее (1930) и Королевской комиссии, недавно продолжив­шей исследования, говорится: "Все изученные нами статистические данные свидетельствуют о том, что отмена смертной казни не влечет за

собой увеличения числа преступлении". Все, что мы можем заключить из цифр статистики, сводится к следующему: веками смертной каз­нью каралось не только убийство, но и другие преступления, однако постоянно применяемая высшая мера не помогла искоренить ни одного из них. Теперь они давно уже не караются смер­тью, тем не менее, число их не возросло, а кое- какие из них даже пошли на убыль.

Равным образом, карой за человекоубий­ство столетиями служила казнь, но, несмотря на это, Каинов род не перевелся до сих пор. В тридцати трех странах высшая мера отмене­на, либо не применяется на практике, но в результате количество убийств нисколько не увеличилось. Кто решится заключить из всего этого, что смертная казнь и в самом деле служит устрашением? Консерваторы не в состоянии от­рицать эти факты и цифры. Но их последний и решающий довод против выкладок сам по себе знаменателен и служит объяснением пара­доксальной позиции общества, тщательно скрывающего казни, которые оно не считает назидательными. "Ничем, в самом деле, не подтверждается, - говорят они, - что смертная казнь назидательна; ясно как день, что она не сумела устрашить тысячи и тысячи убийц. Но мы не можем судить и о том, скольких она все- таки отвратила от преступления; посему мне­ние о ее неэффективности тоже ни на чем не обосновано".

Выходит, что страшнейшее из наказаний, влекущее за собой бесповоротное уничтожение осужденного и являющееся наи­высшим правом общества, основывается лишь на вероятности, которая не поддается провер­ке. А ведь смерть не знает ни о каких степенях и вероятностях. Все, чего она коснулась, зас­тывает в непоправимом окоченении.

Тем не менее, у нас прибегают к ней, руко­водствуясь одновременно и случаем, и расчетом. Даже будь этот расчет разумным, не следовало бы подкрепить его достоверностью, прежде чем посылать, кого бы то ни было на самую верную из смертей? А пока преступника рас­секают надвое не столько за совершенное им преступление, сколько во имя всех преступ­лений, которые могли бы совершиться и не со­вершились, которые еще могут произойти, не, но произойдут. Самая зыбкая неопределенность торжествует здесь над самой неколебимой дос­товерностью. Не одного меня поражает столь опасное противоречие. Государство также осуж­дает его, и эти муки совести, в свой черед, объяс­няют всю противоречивость его позиции.

Оно не предает гласности совершение каз­ней, поскольку не может утверждать перед ли­цом фактов, что казни эти когда-либо служили для устрашения преступников. Оно не в силах разрешить дилемму, которую поставил перед ним еще Беккариа, писавший: "Если необходи­мо почаще являть народу доказательства влас­ти, нужно совершать побольше казней, но тог­да и преступлений должно быть больше, а это доказывает, что смертная казнь не производит ожидаемого впечатления, из чего следует, что она столь же бесполезна, сколь и необходима". А что делать государству с бесполезной и все же необходимой карой, как не скрывать ее, но и не отменять? Вот оно и сохраняет ее где-то на задворках, делая это не без смущения, в слепой надежде, что хоть кто-нибудь будет арестован из уважения к наказанию и его смертной сути и тем самым, втайне от всех, оправдает суще­ствование закона, никому не нужного и не по­нятного.

Упорствуя в своем утверждении, будто ги­льотина служит для острастки, государство вынуждено, таким образом, множить вполне реальные убийства ради того, чтобы избежать одного-единственного кровопролития, о кото­ром оно ничего не знает, и никогда не узнало бы, не выпади ему шанс совершиться. Что за странный закон, учитывающий только обуслов­ленные им самим убийства и знать не знающий о тех, которым он должен воспрепятствовать! Что же в результате остается от этой показа­тельной власти, если доказано, что смертная казнь наделена другой властью, причем впол­не реальной, которая доводит людей до бес­стыдства, безумия и убийства?

Можно без труда проследить показательные последствия этих ритуалов на общественное мне­ние - всплески распаляемого ими садизма, мелкое и мерзкое тщеславие, которое они возбуждают у части уголовников. У эшафота не найти ника­кого благородного чувства - только отвраще­ние, презрение да самое низкое злорадство. Эти последствия общеизвестны. Благопристойнос­ти ради гильотины перенесли с Ратушной пло­щади за специальные загородки, а потом - за стены тюрьмы.

Меньше известно о чувствах людей, которые по долгу службы обязаны присутствовать на такого рода представлениях. Прислушаемся же к словам директора английской тюрьмы, кото­рый признается в "остром чувстве личного стыда", или тюремного капеллана, который вспоминает об "ужасе, стыде и унижении" [*1]. Попробуем представить себе чувства человека, вынужденного убивать по распоряжению, — я имею в виду палача. А что прикажете думать о тех чиновниках, которые называют гильотину "драндулетом", а казнимого — "клиентом" или "посылкой"? Тут поневоле согласишься со свя­щенником Белой Жюстом, который присутство­вал при трех десятках казней и впоследствии писал: "жаргон вершителей правосудия не ус­тупает по вульгарности и цинизму блатной фене" [*2].

А вот откровения одного подручного пала­ча, касающиеся его поездок в провинцию: "Это не командировки, а настоящие пикники. И так­си к нашим услугам, и лучшие рестораны" [*3].

Тот же тип говорит, бахвалясь сноровкой па­лача, нажимающего на пусковую кнопку реза­ка: "Можно /позволить себе удовольствие/ по­таскать клиента за волосы". Сквозящая в этих словах моральная разнузданность имеет и дру­гие, более глубокие аспекты. Одежда казнен­ных в принципе достается палачу. Дейблер- старший развешивал эти тряпки в дощатом бараке и /время от времени заходил полюбо­ваться на них/. Но и это еще не все. Вот что сообщает наш подручный палача: "Новый па­лач окончательно чокнулся: сидит возле гиль­отины целыми днями в полной готовности, в паль­то и шляпе, сидит и ждет вызова из министерства"

[*4]. [*1] Отчет 8с 1 ее I Сопптйее, 1930 [*2]

Бела Жюст/. "Виселица и Распятие", изд. "Фас- келль". [*3] /Роже Гренье/. "Чудовища", изд.

"Галлимар". [*4] Там же. Да, вот он каков, этот человек, о котором Жозеф де Местр говорил, что его существование немыслимо без особого указа высших сил, иначе "порядок обернется хаосом, троны падут, а общество погибнет". Вот он, этот человек, с чьей помо­щью общество полностью избавляется от преступников, ибо именно палач подписы­вает бумагу об освобождении осужденного из-под стражи и, таким образом, получает в свое распоряжение свободного человека.

Великолепный и назидательный пример, придуманный нашими законодателями, влечет за собой, по меньшей мере, одно неоспоримое следствие: принижение и уничтожение челове­ческой сути и разума у всех, кто непосредствен­но участвует во всей этой мерзости. Кое-кто мог бы сказать, что здесь мы имеем дело с диковин­ными существами, нашедшими свое призвание в столь гнусной профессии. Он поостерегся бы так говорить, если бы узнал, что сотни человек набиваются на эту должность, не требуя ника­кой оплаты. Людей нашего поколения, своими".

СОДЕРЖАНИЕ

• О составе комиссии

• Вместо предисловия

3.0 жизни и смерти

• Происшествие, потрясшее всю Алма-Ату

• Убийца "приходит в себя"

• "Лучше впроголодь жить, чем хапугой слыть" И еще об одной форме жадности

• Душераздирающий крик, который был слышен,

но не услышан

• Любовь - непредсказуема, любовь — слепа

• Кто виноват?

• Шестнадцатилетняя мамаша

- Утопающий хватается за соломинку

• Отдай деньги

• Мужчина погибает в бою, заяц - в камышах

• Годы, потраченные напрасно

• И вор способен на мужество

• Берущая рука щедра и на отдачу

• Душегуб, который ищет справедливости

• Налетчица Сулужан

• Эх, казахи вы мои, завистливые

• Один домашний враг опаснее тысячи внешних И милиционеров настигает пуля

• "С больной головы на здоровую"

• Опрометчивый шаг

• Когда молодость позади, а старость впереди

- Преступник, так и не искупивший свою вину

-Назидания Чингиз хана

• Тщетные старания

• У последней черты

• Неслыханное злодеяние

• Послесловие

• Содержание