Свиридов С.В. - Поэзия А. Башлачева. 1986 год

Что касается столь характерной поэтики цитат, то в поздних песнях поэт стремится не только символически, но мифологически перекодировать образ. Цитата, да и весь претекст прочитываются в том коде, который заложен в посттексте. Так, Башлачев цитирует Маяковского, писавшего в стихотворении «Прощанье»: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, / Если б не было такой земли — Москва»34 — и подталкивает нас к прочтению ряда мотивов Маяковского «в духе Башлачева». Отношение к цитате переносится на весь большой текст советского классика, и переносится удачно. В самом деле, кроме двух стихов, процитированных не без полемического сдвига, о Маяковском напоминает желание «дожить» до светлого и праведного времени, увидеть земную благодать — ср. мотив воскресения Маяковского ("Человек", «Про это», «Во весь голос»). Последняя из этих поэм приводит к еще более важному мотиву — к жертве, продиктованной этическим ригоризмом. В случае Маяковского это «некрасовское» смирение эстетики ради этики: «строчить романсы» — доходно и прелестно, но долг требует «наступить на горло» этому прельщению, соблазну. «Во весь голос» — оправдание перед будущим и собой за принесенную страшную жертву — жертву словом и красотой. Наконец, у Маяковского человек тоже превращается в общую пользу, только в башлачевском коде эта польза — живая, теплая, хлебная, а в более гностическом и рациональном коде Маяковского фигурирует бессмертие железное, но с тем же признаком неуязвимого общего блага — «тебя посеяли, чтоб ты пригодился». Вспомним: «В порт, горящий, как расплавленное лето», входит не корабль, а сам Теодор Нетте — «как я рад, что ты живой»; «Мы идем сквозь револьверный лай, / Чтобы, умирая, воплотиться / в пароходы, строчки и в другие долгие дела» — чтобы найти бессмертие, став овеществленной общей пользой. Кстати, именно эти стихи Башлачев цитирует в «Ржавой воде». 

Но не забудем о цели столь долгих поисков сверхслова — решить конкретные проблемы национального искусства и духовности. Магическое слово нужно Башлачеву, чтобы приблизить Преображение национального (и всеобщего) мира. И, по мрачной иронии, в последних песнях, написанных уже на пороге молчания, грядущее кажется как никогда прекрасным, близким ("Вечный пост", «Имя Имен»). Но противоречие изначально было заложено в этих высоких стремлениях. С одной стороны, поэтом руководит сверхцель — абсолютная любовь, вера в мировую идею — и связанные с ней ценности, по сути христианские, происходящие из Евангелия, прочитанного сквозь призму Достоевского: жизнь ради ближнего, соборность, мудрость страдания, сознание общей вины. С другой — чувство земной, языческой природы рок-н-ролла, опирающегося на тварную, почти физиологическую энергию, дионисийского, страстного и воплощающего любовь к жизни земной, прекрасной во всех ее натуральных проявлениях. Поэт не желал обходить это противоречие, отмахиваться от него. Напротив, он принял своеобразную диалектику поиска, согласно которой «всегда существуют две противоположные друг другу истины, и каждая из них абсолютно верна по-своему. То, что истина лежит где-то посередине, — это вздор. Между ними — не истина, между ними — проблема. И как только ты ее решаешь, эти две истины примиряются естественным образом» (БЮ). Так что, певец видел особый философский смысл в примирении двух истин, что и попытался сделать, уверовав в экуменическую и филологическую сущность — Имя Имен. Русский национальный рок — эта проблема ведет к одухотворенному и мистическому року и далее — к религии национального рок-н-ролла. Имя Имен национально (хоть одновременно и наднационально): крестительницей от его лица выступает «девица Маша» — не то «русифицированная» Дева Мария, не то хлыстовская «богородица», не то сама Россия в женственном образе. Имя Имен страстно, энергийно: в его веру крестят не прорубью, а кипятком, оно превращает снег в росу, его Рождество ветер ворожит на углях, его характеризуют слова и понятия «тепло», «весна», «красный». Поэт, вроде бы, принимает христианские ценности, но в то же время «куполам / не набросить на Имя Имен золотую горящую шапку» — свою горящую шапку. А на ком шапка горит? 

Очевидно, что полное примирение двух истин не произошло. Итог интеллектуального, эстетического, духовного пути Башлачева остался открытым, многомерным. Если воспользоваться его же диалектикой, одинаково верно и то, что он обрел искомый синтез, и обратное. 

Вспомним основной тезис лосевской «Диалектики мифа»: миф есть развернутое магическое имя(35). Башлачев не ставил малых целей. Если дано слово — надо говорить об абсолютном, а лучше не только говорить, но сообщаться с ним. Высокое стремленье привело его к магическому слову, к имени, а оно — к мифу. Как любого, даже гениальнейшего творца, Башлачева влекли атмосферные массы и фронты культуры. А культура в кризисные годы, когда умирала великая и страшная страна, вспоминала забытое и повторяла пройденное. Башлачев был обречен открывать заново хорошо (и насильственно) забытое старое. Он «припоминает» символизм. В самом деле, бегство от феномена, эсхатологичность, прозрение идеального за маской реального, синтез индивидуальности и коллективизма, поэзии и религии, действенный магический язык и даже четко рисуемый поэтический путь — чем не символизм?36 Особенно «своими» делает Башлачев открытия символистов в области слова и религии, их квазихристианские эсхатологические и национально-возрожденческие чаяния. Увлекшись магией слова, он почти что «заново изобретает» русскую философию имени от Потебни до Лосева, интуиция художника вплотную подводит его к путям исихазма. Как любой русский, Башлачев тоже «ни в чем середины не знал» и безоглядно уверовал в слово как в «наше всё». Как не уверовать, «когда губы лижет магия языка» (Р, 16)? 

Итак, эволюция Башлачева — это путь от рационального предмета и слова к иррациональному (абсолютному) предмету и слову. В семиотическом аспекте — от конвенционального знака, аллегории и метафоры, к символу и мифу. Тематика и проблематика Башлачева — место и роль человека в бытии, и поэт находит, что человек причастен абсолюту (или может стать), а роль его активна (или может стать). Причем, в реализации этих потенций огромная роль принадлежит слову, а значит поэту, творцу. В духовном плане Башлачев сочетает стремление к обновленной, дионисийской вере с христианской этикой жертвы. 

Он был не просто русским до конца, но до конца современным русским, ХХ века, и в своей трагедии тоже. Страх метафоры, несогласие с условностью слова, желание видеть знак доподлинным бытием — не это ли некогда воспламенило «Мертвые души», тогда воспламенило революцию, а сейчас распахнуло окно для поэта Башлачева? Русская душа любит realiora (действительность) и страдает аллергией на hic et nunc (здесь и сейчас). Башлачев доверился своей утопии, как мятежу; мятеж захлебнулся… Не была ли его жизнь конспектом пройденного русской душой за последние семьдесят (сто, двести) лет? Не стала ли его смерть точкой в затянувшейся истории модернизма? Ответит время.

1. См.: Свиридов С.В. Поэзия А. Башлачева. 1983–84 гг. // Русская рок-поэзия: текст и контекст. 3. Тверь, 2000; Его же. Поэзия А. Башлачева. 1984–85 гг. (в печати).

2. Помня о несовершенстве датировок и основываясь, кроме анализа фонограмм, на художественных особенностях, к позднему периоду следует отнести 17 песен. Упомянутые фонограммы: Москва. В студии А. Агеева. 20.01.1986 (известна также как «Лихо», из ее отрывков составлены виниловые издания «Время колокольчиков» и «Всё будет хорошо»); Москва. Театр на Таганке. 22.01.1986. («Таганский концерт», изданный на виниле и CD). Есть сведения о несохранившейся песне, созданной в августе 1986.

3. Башлачев А. Интервью [Б. Юханананову для спектакля «Наблюдатель»]. Далее обозначается в тексте статьи БЮ. Все интервью А. Башлачева цит. по сети Интернет. Все курсивы в цитатах принадлежат автору статьи.

4. Новосибирск. 1986. («Русские баллады»). Ленинград. Дом радио. 06.1987.

5. Ср. в интервью Юханананову: «Просто из века в век, из года и год, изо дня в день общую мировую идею мы переводим в форму за счет таланта».

6. См.: Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М., 1998. С. 105 – 106.

7. См.: Бердяев Н. Духовные основы русской революции. СПб., 1999; Эпштейн М. Русская культура на распутье // Звезда. 1999. № 1.

8. См., например: Гоготишвили Л. Коммуникативная версия исихазма // Лосев А. Миф. Число. Сущность. М., 1994. С. 880.

9. Башлачев А. Интервью Дж. Стингрей. (Записано летом 1986). Далее обозначается в тексте статьи ДС.

10. См.: Агурский М. Великий еретик // Вопросы философии. 1991. № 8.

11. Тексты А. Башлачёва цитируются с указанием страниц в тексте по изданиям: 1) Стихи Александра Башлачёва // Речь. Воскресное приложение. Череповец. Февраль, 1991 (Р); 2) Башлачёв А. Посошок. Л. 1990. – отсутствующие в череповецком издании (П). В особых случаях цит. по авторским фонограммам.

12. «Агеевская», «Вишня» и др. авторские фонограммы.

13. Потебня А.А. Мысль и язык // Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989. С. 160.

14. См.: Флоренский П.А. Строение слова // Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М., 1990.

15. Башлачев А. Корни всегда остаются в земле. Интервью РИО. Далее обозначается в тексте статьи РИО.

16. Ученый отводит поэзии четко определенно место – она покрывает область, недоступную ни разуму, ни религии. Об иррациональности искусства он говорит совершенно «башлачевскими» словами: «Синтез, творчество очень отличны от арифметического действия: если агенты художественного произведения, существующие до него самого, обозначим через 2 и 2, то оно само не будет равняться четырем» (Потебня А. Указ. соч. С. 167).

17. Потебня А.А. Указ. соч. С. 184, 187.

18. Флоренский П.А. Указ. соч. С. 236, 250.

19. Правда, Потебня здесь говорит об эволюционном, а не окказиональном переосмыслении слова. Флоренский же настаивает, что внешнее слово принадлежит только народу и эволюционирует, а внутреннее – только говорящему и вечно рождается.

20. На самом деле, кажущаяся этимология полностью совпадает с реальной только в последнем примере.

21. Ср. хотя бы «Я сразу смазал карту будня…» В. Маяковского.

22. Флоренский П.А. Магичность слова // Флоренский П. У водоразделов мысли. С. 265.

23. См. фонограмму: Ленинград. Дом радио. 06. 87. Согласно теории А.П. Журавлева, звук речи способен передавать только периферийные, оттеночные значения. См.: Журавлев А.П. Фонетическое значение. Л., 1974. С. 31 – 33.

24. Лотман Ю., Успенский Б. Миф – имя – культура // Лотман Ю. Избранные статьи в 3 т. Таллин, 1992. Т. 1.

25.. Там же. С. 68.

26. К сожалению, в сборнике «Посошок» прописная буква никак текстологически не обоснована, хотя следует признать, что в большинстве случаев такой выбор соответствует логике текста.

27. См.: Флоренский П. Имеславие как философская предпосылка // Флоренский П. У водоразделов… С. 294 – 298.

28. Лотман Ю., Успенский Б. Указ. соч. С. 61 – 62.

29. См. там же. С. 59.

30. Мы не обращаем внимания на «мифологические» значения таких слов, как «волк», «дерево», «солнце»: они доказывают лишь отношение к мифу как к тексту.

31. Лотман Ю. Текст в тексте // Лотман Ю. Избранные статьи в 3 т. Таллин, 1992. Т. 1. С. 150.

32. См.: Флоренский П.А. Магичность слова. С. 271 – 272: философ расценивает речь как духовную аналогию соития и зачатия.

33. Для анализа взят текст, зафиксированный на «Агеевской» фонограмме – с четверостишием «Как ветра осенние черной птицей голосили…», которое, вероятно, не вошло в окончательную редакцию.

34. Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: в 13 т. М., 1957. Т. 6. С. 227. Сам же Маяковский цитирует Н. Карамзина, о чем Башлачев, вероятно, не знает: «Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве, но после России нет для меня земли приятнее Франции» (Карамзин Н.М. Сочинения в 2 т. Л., 1984. Т. 1. С. 422. Отмечено в: Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 317). Возможно, именно «Москву» имел в виду поэт, говоря «Россия». Вспомним: в Москве «можно жить», в Ленинграде «стоит жить» (РИО).

35. См.: Лосев А.Ф. Указ. изд. С. 194 – 198.

36. Не символизм – искренней иррациональностью, натуральным дионисийством; про Башлачева никак не скажешь, что у него «элементы мифологических текстов организуются по немифологическому принципу и, в общем, даже наукообразно» (Лотман Ю., Успенский Б. Указ. Соч. С. 6J. 

10