53 Арчер - Жертвы мирного времени 1976

Жертвы мирного времени: влияние войны на стремление населения к насилию в мирное время¹

Дэйн Арчер и Розмэри Гартнер (Dane Archer and Rosemary Gartner)

Насилие со стороны государства странным образом игнорируется в дискуссиях по проблеме насилия. Работы, посвященные изучению агрессии, касаются самых разных тем, от влияния гормонов на агрессивность до криминальных убийств, при этом не затрагивая такие темы, как смертная казнь, расстрел грабителей на месте, разгон демонстраций или более «впечатляющая» форма государственного насилия: война. Игнорирование последнего особенно удивляет, так как с некоторого времени ведется официальная статистика жертв военного времени (Singer and Small, 1972), включая смерть, по крайней мере, 46 000 молодых американцев в период с 1963 по 1973 г., а также существенно большие жертвы в странах, втянутых во Вьетнамскую войну.

Почему же так мало говорят о государственном насилии? Наиболее четкое объяснение заключается в следующем: войны и другие формы официального насилия уникальны тем, что они легитимизируются государством. Бомбежка деревень, наем правительством США киллеров с целью убрать неугодных им иностранных лидеров, убийство полицейским грабителя, применение национальной гвардией смертельного оружия при разгоне демонстрации — это насилие является результатом приказов (Marx, 1970). Приказы рождаются в иерархических организациях. Они издаются назначенными или выборными представителями власти и приводятся в исполнение людьми в форме. В каждом отдельном случае убийство является необходимым актом для достижения какой-либо важной государственной цели — недопущение распространения враждебной идеологии, остановка разрушения института частной собственности, снижение возможности появления новых преступников или контроль над политическими оппонентами. Государственное насилие может также считаться ответным актом — ответом на нелегальное насилие или легальной угрозой нелегальному насилию. Официальные убийства, таким образом, отличаются от нелегального насилия тем, что они исходят из государственных приказов, воплощаются несколькими агентами, действующими коллективно, и являются инструментом достижения некой высокой цели. Данные отличия являются основой государственного насилия.

Это узаконивание вполне успешно в том смысле, что многие граждане признают государственное насилие вполне приемлемым и непроблематичным. Есть информация, подтверждающая данные выводы. В исследовании 1968 г. 57% национальной выборки согласились с утверждением: «Любой, кто оскорбил полицейского, не имеет морального права жаловаться, если за этим последуют ответные агрессивные действия» (Gamson and McEvoy, 1972). Общественный мандат официальному насилию узаконивает даже экстремальные акты насилия. В другом исследовании 1968 г., проведенном институтом Гэллапа, респондентов спросили, как они относятся к тому, что глава большого города отдал приказ полиции стрелять в грабителей; 61% согласились с тем, что это лучший путь решения проблемы грабежей. В 1969 г. почти половина американцев (48%) посчитали, что применение огнестрельного оружия является лучшим способом подавления студенческих акций протеста (Kahn, 1972). Такая терпимость к официальному насилию может объяснить общественное восприятие бунтовщиков как жестоких преступников — и это несмотря на то, что число людей, убитых во время подавления бунтов, в десять раз превышает число людей, убитых бунтовщиками (Couch, 1968).

Общественная поддержка официального насилия настолько распространена, что это, несомненно, влияет на само определение понятия насилия. В исследовании 1969 г. 30% респондентов национальной выборки сказали, что избиение студентов полицией не было актом насилия, и, что еще удивительней, 57% сказали, что отстрел грабителей также не является актом насилия (Blumenthal et al, 1972). Семантика понятия «насилие» отлично отражает легитимацию исполнителя, а не природу его действия. В том же исследовании 1969 г. респондентов спросили, какие проявления насилия их больше всего затрагивают, беспокоят. Несмотря на то, что исследование проводилось во время войны во Вьетнаме, только 4% отметили войну.

Одним из следствий легитимации официального насилия является, таким образом, создание запаса общественной поддержки этого насилия. Для большинства американцев убийства могут не считаться насилием — при условии, что эти убийства узаконены правительственным авторитетом. Весьма распространенная поддержка насилия со стороны государства объясняет силу общественной реакции на военные преступления, в качестве примера можно взять действия лейтенанта Вилльяма Келли во время Вьетнамской войны (Kelman and Lawrence, 1972). Так как жители поддерживают официальное насилие, неудивительно, что под насилием понимается лишь «преступное насилие».

Отсутствие темы государственного насилия в научных дискуссиях об агрессии является неким элементом нарушения порядка. Так как ученые сами являются гражданами своей страны, очевидно, что и они также захвачены процессом легитимации и что, так же как и большинство граждан, они не рассматривают государственные убийства как насилие. Например, войны в большинстве своем рассматриваются в научных кругах лишь с политической точки зрения, и только политические противники войны рассматривают убийства во время войны именно как насилие. Так как исследователи в области социальных наук привыкли рассматривать поведение с точки зрения свободы выражения оценки, очень любопытным является то, что официальные убийства не критикуются как акты насилия. Возможно, мы все, в том числе и ученые, социализированы таким образом, что принимаем государственную монополию на легитимацию насилия, — и, возможно, эта социализация влияет на определение понятия насилие.

Тенденция рассматривать официальное насилие легитимным распространяется только на действия нашего собственного правительства. В качестве примера: военные действия в нацистской Германии пользовались поддержкой правительства и были легитимными для граждан того времени — в том числе для ученых и интеллектуальной элиты, — но не для граждан других стран. Несмотря на то, что социализация призывает нас поддерживать государственное насилие вообще, этноцентризм заставляет нас поддерживать лишь действия собственного правительства. Официальные акты насилия поддерживаются в пределах государства, но не за пределами оного.

То, что ученые избегают обсуждать проблему официального насилия, объясняется структурными факторами, и это вызывает беспокойство. Так как современные ученые работают в рамках учреждений, правительство имеет возможность усиленно влиять на исследовательские агентства при попытке изучения ими проблемы насилия. Структура научных исследований, регулируемая правительством, может сама по себе создать так называемую «мертвую зону» в отношении насилия. К сожалению, примеры таких исследований существуют. Когда губернатор Калифорнии Рональд Рейган объявил о своем предложении организовать Центр по изучению насильственного поведения в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (UCLA), Эрл Брайан, министр здравоохранения и социального обеспечения, провел пресс-конференцию, на которой он попытался прояснить цели, которые ставят перед собой организаторы проекта. На вопрос, будут ли изучаться военные действия как форма насилия, доктор Брайан ответил: «Я не думал о войне».

Замечательной демонстрацией того, как официально может определяться понятие «насилие» с целью избежать признания наукой его существования, является описание Шортом (Short, 1975) истории Национальной комиссии по фактам и предотвращению насилия. Так как Шорт занимал должность соруководителя этой президентской комиссии, отвечая за научные исследования (вместе с Марвином Е. Вольфгангом), данное повествование представляется весьма интересным и познавательным. Национальная комиссия приняла весьма нейтральное определение насилия, сфокусированное на природе самих актов насилия: «угроза или использование силы, которые могут повредить человеку или как-либо ограничить его против его воли, а также разрушение или захват имущества» (Short, 1975). Несколько раньше такое нейтральное понимание насилия побудило Комиссию «закинуть сеть с широкими ячейками». Например, документ Комиссии «Доклад о прогрессе» так обозначил сферу исследования: «В данном определении насилия нет какого-либо подразумеваемого оценочного суждения. Поддержание закона и порядка невозможно без него. Полицейский, если это понадобится, имеет право угрожать и применять силу и даже ранить или убить преступника. Война включена в это определение наподобие некоего наказания для детей. В это определение также включена жестокость полицейских, нацистское насилие и физическое насилие над детьми» (цит. по: Short, 1975). Даже учитывая то, что официальное насилие, такое как войны и жестокость полиции, были включены в сферу действий Комиссии, реального рассмотрения этой проблемы почему-то не было в рамках последующих исследований. Например, ко времени выхода Итогового Отчета комиссия работала уже только с нелегальным насилием (Short, 1975). Термин нелегальное в данном случае является ключевым, так как действия правительства с некоторого времени очень редко признаются нелегальными. Такое изменение базовых понятий в серьезных правительственных исследованиях сместило акценты внимания в сторону рассмотрения индивидуальных девиантных актов, действий убийц и членов банд. В то же время такое достаточно традиционное фокусирование внимания на нелегальном насилии исключило из рассмотрения насильственные действия государства как таковые, и это несмотря на то, что комиссия проводила исследования в самый разгар Вьетнамской войны. Кстати, Шорт указывает на то, что некоторые исследователи предложили изучить также и военные действия наравне с другими темами. Эта идея была отвергнута. Шорт это объясняет тем, что эта тема имела «потенциально взрывную природу при непосредственном фокусировании на изучении военных действий в общем случае и конфликта в Индокитае в частности». Несмотря на то, что основная масса материалов, полученных в ходе исследований, имела огромную ценность, очень беспокоит тот факт, что правительство оказывало сильное давление на комиссию в вопросе выбора тем исследования — по вполне понятным причинам изучалось все, кроме насильственных действий со стороны государства.

По приведенным выше причинам дискуссии на тему насилия во всех популярных и научных публикациях в основном фокусируются на нелегальном или «девиантном» насилии. Это предубеждение находит свое отражение в языке. Понятие «убийство» (murder) принято относить к действиям отдельного субъекта, и даже более нейтральное понятие «убиение» (homicide) почти никогда не используется применительно к действиям государственных исполнителей. В военное время, например, правительства используют такие термины, как жертвы, тела или человеческие потери, чтобы отразить в более мягкой форме то, что в обычной жизни называется просто — убийство. Когда в мирное время представители государства отнимают жизни, убийство камуфлируется с помощью таких слов, как наказание. Лишь политические оппоненты власти не соглашаются с таким официально-лживым языком. Противники войны, например, обвиняют правительство в «убийственной политике» и говорят о солдатах как об убийцах.

Мы считаем, что необходимо перестать игнорировать тему насилия со стороны государства. Очевидно, что «девиантное» насилие в прошлом оккупировало внимание исследователей. Это не что иное, как научная недальновидность, по двум причинам. Во-первых, акты официального насилия могут пагубно сказаться на общей ситуации, так как они являются формами насилия, легитимизированного авторитетом и престижем государства. Во-вторых, множество интересных и волнующих вопросов по поводу официального насилия еще ждут ответов: кто наиболее интенсивно поддерживает насилие со стороны государства? Какие именно формы оправдания официального насилия наиболее эффективны в процессе легитимизации этого самого насилия? Считают ли дети войну формой губительного насилия? В каком возрасте дети начинают принимать государственную позицию по отношению к официальному насилию? По-разному ли люди с различным уровнем «морального развития» оценивают официальное насилие? Поддерживают ли преступники насилие со стороны власти больше, чем люди, чистые перед законом? Каким образом оправдывают себя законодатели, являющиеся проводником этого насилия? Какие аргументы кажутся наиболее убедительными при вынесении смертного приговора? Являются ли американцы более толерантными к официальному насилию, чем, например, англичане? Информации по этой теме одновременно и много, и мало.

ПОСЛЕДСТВИЯ НАСИЛИЯ СО СТОРОНЫ ГОСУДАРСТВА

В течение последних нескольких лет нас заинтересовал вопрос о последствиях государственного насилия. Особенно нам было интересно, увеличивается ли уровень насилия в обществе после окончания войны. Есть довольно убедительные научные доказательства того, что война в некотором роде способствует легитимации насилия. Например, существует неопровержимая информация, что социальное обучение или «моделирование» служит посредником между множеством форм агрессии и насилием (Bandura, 1973). Хотя в большинстве исследований такого плана использованы или эксперименты, или каузально-регрессионный анализ для оценки последствий насилия, описываемых в средствах массовой информации, теория моделирования также дает хорошие результаты в объяснении воспроизведения особых методов убийства, захвата самолетов и терроризма (Bandura, 1973). Основной принцип теории социального обучения состоит в том, что виртуальное насилие и настоящее насилие позволяют построить модель, увеличивающую вероятность подражательного насилия. К тому же исследования показывают, что агрессивные модели, как правило, оказывают большее воздействие, когда они вознаграждаются за проявленную агрессию.

Если акты насилия со стороны реальных или «фиктивных» индивидов могут вызывать имитацию, то, по нашему мнению, и официальное насилие, так же как и война, вполне может стимулировать послевоенные акты насилия. Войны, в конце концов, легитимизируются властью и престижем государства, война поощряет убийство в том смысле, что героями военных действий считаются солдаты, уничтожившие максимальное число боевых единиц противника. Для каждой отдельной войны характерны вполне определенные цели и собственное рациональное зерно: сохранение Крыма, уничтожение буров в Африке, свержение фашистского или коммунистического режимов и т. д. Но все войны имеют одну общую черту — когда они освобождены от идиосинкразических обстоятельств — это установка, моральный урок человечеству, что убийство приемлемо и даже является в отдельных случаях благом, лучшим средством достижения цели. Такая установка лучше всего усваивается гражданами воюющего государства. Войны, таким образом, содержат в достаточно убедительной, четкой форме все ингредиенты, необходимые для провоцирования имитационного или смоделированного насилия: большое число убийств, официальное покровительство и узаконивание насилия, благословение насилия и вознаграждение за убийство.

Несмотря на то, что существуют теоретические основания ожидать, что война спровоцирует волну убийств после своего окончания, проверка этой гипотезы очень сложна. С первого взгляда, есть весьма интересные наблюдения в подтверждении этой гипотезы. Например, во время Вьетнамской войны США число предумышленных убийств, как, впрочем, и непредумышленных, возросло более чем в 2 раза — с 4,5 (на 100 000 чел.) в 1963 г. до 9,3 в 1973 г. (Archer and Gartner, 1976). Этот пример не может служить достаточным доказательством нашей гипотезы, так как в этот период в США наблюдались существенные демографические и социальные изменения. Настоящая проверка этой гипотезы требует множества примеров, с помощью которых можно было бы оценить изменения показателя убийств. Очень важно в данном случае решить два вопроса: 1) растет ли показатель убийств после войны и 2) какие события во время войны вызывают изменение этого показателя.

Несмотря на то, что долгое время писатели и ученые предполагали, что война в некотором смысле легитимизирует насилие, проверка этого предположения была невозможна. Главным препятствием было отсутствие необходимой статистической информации. Без объемного архива данных по статистике убийств, проверка гипотезы неосуществима. За три года работы мы собрали необходимые сравнительные данные о преступлениях (CCDF — Comparative Crime Data File), содержащие ежегодный показатель убийств и других правонарушений для 110 государств и 44 крупнейших многонациональных городов за период с 1900 по 1970 г. (Archer and Gartner, 1976, 1977; Archer et al., 1978).

Создание CCDF дает возможность впервые ответить на вопрос, действительно ли государственное насилие увеличивает показатель убийств, произведенных простыми жителями. В нашем исследовании мы проводим сравнение показателя убийств в странах, где проходили военные действия, с тем же показателем для наций, живших мирно. Такое сравнение помогает отказаться от предположения, что рост показателя убийств универсален для указанного периода. Только в том случае, если война действительно стимулирует увеличение количества преступлений, показатель убийств будет отличаться в военных и мирных обществах. В условиях военной мобилизации появляется информация, которая тяжело интерпретируется в военное время, поэтому мы решили взять статистику за 5 лет до и 5 лет после войны. Сведения о том, какие страны участвовали в военных действиях, были взяты из энциклопедии Сингера и Смолла (Singer and Small, 1972). Богатая историческая информация в CCDF позволила проверить изменения показателя убийств после четырнадцати войн, и так как некоторые страны участвовали в нескольких войнах, определить показатели пятидесяти «наций-войн» (одна страна в одной войне). Эти изменения и изменения в 30 контрольных примерах стран, не участвовавших в войнах, приведены в табл. 3.1.

Наш анализ показывает, что у воюющих наций показатель убийств после войны неизбежно увеличивался, в отличие от стран, где войны не было. В большинстве воевавших стран этот показатель увеличивался, по крайней мере, на 10%, тогда как в мирных странах этот показатель даже уменьшался на те же 10%. Во многих воевавших странах показатель убийств увеличивался очень сильно, в некоторых случаях в два раза. Таким образом, гипотеза легитимации подтверждается результатами в табл. 3.1. Войны стимулируют рост насилия в послевоенное время.

Хоть различие в показателях между мирными и воевавшими странами значительно, это сравнение является достаточно скромной проверкой гипотезы легитимации. Наряду с другими изменениями войны влияют на половую и возрастную структуру нации. Во время войны погибает множество молодых людей. В конце Первой мировой войны на каждую тысячу людей в возрасте от 20 до 45 лет насчитывалось 182 погибших во Франции, 166 в Австрии, 155 в Германии, 101 в Италии и 88 в Англии (von Henting, 1947). Так как люди молодого возраста являются преобладающей категорией в статистике потерь (Wolfgang and Ferracuti, 1967), эти потери военного времени касаются как раз тех, кто статистически наиболее расположен к совершению убийств в послевоенное время. К тому же послевоенные демографические бумы, в особенности после крупных войн, также снижают показатель убийств, увеличивая знаменатель дроби — общее число популяции, с помощью которого производятся расчеты.

Значение этих артефактов можно резюмировать таким образом: если сделать поправку на потерю молодого поколения во время войны или на демографический бум, то воюющие нации испытали увеличение количества убийств в гораздо большей степени, чем страны, приведенные в табл. 3.1. Например, во Франции показатель убийств после Первой мировой войны почти не изменился. Если подсчитать ужасные военные потери Франции, то послевоенный показатель убийств можно считать серьезно возросшим. Тот факт, что в воюющих странах показатель убийств увеличивается несмотря на демографические потери, впечатляет.

«Нации-войны» в табл. 3.1 отличались по времени участия в военных действиях и числу потерь. Воюющие страны в нашем исследовании, таким образом, получили различные «дозы» военных действий. В рамках легитимационной гипотезы граждане стран с большим количеством потерь более склонны узаконивать убийство в послевоенное время. Используя информацию, предоставленную Сингером и Смол-лом (Singer and Small, 1972), мы можем классифицировать «нации-войны» согласно объему военного опыта. Использованная классификация предполагает разделение наций в зависимости от того, было ли число погибших на полях сражений более пятисот человек на миллион довоенного населения. Такая процедура дает поистине драматические результаты. В странах, которые понесли наибольшие потери в войне, показатель убийств в мирное время определенным образом увеличился: в 79% этих стран данный показатель вырос, и только в 21% он упал. Мы интерпретируем эти результаты как несомненное подтверждение результатов исследования, приведенных в табл. 23.1, так как страны, в которых наш показатель увеличился больше всего, наиболее интенсивно участвовали в боевых действиях.

Таким образом, ответ на первый из двух вопросов ясен. В странах, принимавших участие в военных действиях, показатель убийств возрастает больше, чем в мирных странах. Увеличение количества убийств не сильно «страдает» от демографических потерь и практически не различается среди стран, которые понесли наибольшее количество потерь. Теперь нужно проверить вторую часть легитимационной гипотезы: в чем специфика влияния войны на рост количества убийств? Долгое время считалось, что ветераны войны более склонны совершать убийства, чем простые граждане (Archer and Gartner, 1976). Эти страхи появляются после каждой войны. Например, адвокат Кларенс Дарроу (Clarence Darrow, 1922) связывал увеличение количества убийств с возвращением ветеранов войны, которых он назвал «вселенскими сумасшедшими», а Лифтон (Lifton, 1973) не так давно высказался в отношении ветеранов войны во Вьетнаме: «Некоторые ищут в мирной жизни подтверждение той модели поведения, к которой они успели привыкнуть на войне, совершая акты насилия или вступая в криминальные группировки». Основная идея, стоящая за этими размышлениями, заключается в том, что армия социализирует мужчину таким образом, что он становится более толерантным к насилию, а также в том, что такой опыт увеличивает вероятность насилия со стороны ветеранов в послевоенное время.

Несколько ярких примеров дополняют образ ветерана-преступника. Например, солдаты, состоявшие в Квантрилльских отрядах, стали известны своим активным неподчинением законам; это Джесс и Франк Джеймс и братья Янгер. Есть и другие примеры. В Нью-Джерси в 1949 г. ветеран Говард Анрух впал в бешенство и убил двенадцать человек сувенирным пистолетом — во время Второй мировой войны Анрух был награжден медалями за отличную стрельбу. Во время Вьетнамской войны солдат Дуайт Джонсон убил около 20 вражеских солдат и был награжден Конгрессом медалью за доблесть; через несколько месяцев после возвращения домой, в Детройт, он был убит во время неудачной попытки ограбления. Эти исследования сами по себе мало что доказывают, остается ответить еще на один вопрос: как поведение ветеранов влияет на статистику убийств в послевоенное время. Так как большинство стран не ведут статистику опыта участия в военных действиях людей, арестованных за убийство, трудно доказать преобладание ветеранов войны в числе убийц. Даже если бы нам было известно число ветеранов, совершивших преступления, непонятно, с каким показателем надо сравнивать эти цифры, так как ветераны и мирные жители отличаются по многим критериям. Можно разделить ветеранов на ветеранов-солдат и ветеранов-тыловиков, не участвовавших непосредственно в сражениях. Недавнее исследование не показало сильного преобладания ветеранов-солдат в статистике убийств (Borus, 1975). В отсутствие конкретной информации образ убийцы-ветерана представляется скорее мифическим, нежели реальным. Устойчивость этого мифа в общественном сознании объясняется природой военного обучения. Мирные жители имеют постоянные опасения насчет того, что солдат учат убивать; они боятся, что таким образом правительство «выпускает на волю» насилие, а загнать его обратно в клетку будет очень трудно.

Таким образом, мы получили информацию, говорящую о том, что предположение о ветеранах не объясняет увеличения количества убийств в послевоенное время. Ответом на этот вопрос послужили результаты исследования, свидетельствующие, что рост насилия наблюдался как раз вне среды ветеранов-солдат. Во время Вьетнамской войны показатели насилия для мужчин и женщин выросли непропорционально.

При сравнении данных за 1963 и 1973 гг. число мужчин, арестованных за убийство, выросло на 101%, женщин — на 59%. Для других стран имеются несколько иные показатели, но, в любом случае, показатель насилия возрастал и у мужчин, и у женщин. Этот показатель увеличивался также во всех возрастных группах, а не только среди молодых солдат, пришедших с войны.

Статистика возрастания числа убийств в послевоенное время примерно одинакова для всех стран. Этот показатель увеличивается после маленьких и масштабных войн, в победивших и в проигравших государствах, в странах с развитой экономикой и в отстающих странах, среди ветеранов и мирных жителей, среди мужчин и женщин, а также в различных возрастных группах. Мы считаем, что это нельзя объяснить социальными изменениями, совпавшими по времени с войной, или какими-либо артефактами. Также мы считаем, что наше исследование выявляет связь между насилием со стороны государства и насилием отдельных индивидов. Эта связь основана на процессе легитимации, благодаря которому убийства во время войны приобретают высокий статус, становятся образцом для подражания для множества людей. Благодаря войне общество становится более толерантным к насилию. Изменение социальных установок по поводу возможности убить человека может привести к тому, что такой вид разрешения конфликтов, как применение силы, может стать нормальным в современном обществе. Мы располагаем информацией о том, каким образом государство вмешивается в личную жизнь простых граждан в воюющих странах. Хаггинс и Штрос (Huggins and Straus, 1975) установили, что описание насилия в детской литературе достигает своего пика именно во время войны.

Несмотря на то что ученые в свое время открыли, что подражание или воссоздание моделей поведения могут породить насилие, они упустили один момент — государство, как наиболее авторитетная модель поведения, также может провоцировать рост насилия благодаря своей власти и возможностям. Вот как в 1928 г. судья Луис Брандис говорил о влиянии государства на поведение людей: «Наше правительство — могущественный, вездесущий учитель. Хорошо или плохо, оно ставит себя в пример всем гражданам. Преступление заразительно. Если правительство совершает преступление, это порождает презрение к закону».

Нежелание ученых изучать официальное насилие приводит к тому, что люди начинают воспринимать акты насилия со стороны государства как норму, а не как нарушение их прав. Это, в свою очередь, приводит к тому, что общество принимает такие формы насилия, как война. То, что война стимулирует волны насилия в послевоенное время, означает, что это принятие плачевно сказывается на статистике преступлений и что правительство ответственно за рост насилия в обществе.