Глава II. Санитарный быт первоселов Севера
На Севере санитарный быт складывался на основе русских народных традиций Новгородской феодальной республики и Русского централизованного государства. В свою очередь, особенности местной физико-географической среды не могли не оказать воздействия на способ расселения, ведения хозяйства, на характер жилища, его архитектурного типа, одежды и обуви, состав пищи, выработку трудовых процессов, привычек, личную и общественную санитарию и гигиену, на особенности духовной культуры, способы лечения и предупреждения заболеваний.
Места первоначальных поселений приурочивались к водным путям. Они воздвигались у берегов рек, озер, в приморской полосе, на островах. Количество дворов вначале было незначительным. В условиях постепенного роста населения жилища располагались вдоль водоемов узкой лентой. Примером этого могут служить Холмогоры, Архангельск и другие города.
К настоящему времени деревянных сооружений на Севере почти не осталось. О них лишь отчасти можно судить по археологическим находкам в Ладоге. Новгороде, Пскове. Строительные традиции этих городов усиленно переносились на Север.
Жилище
С течением времени жилище претерпевало весьма существенную эволюцию. Первоначальным архитектурным типом его был «ослон» (шалаш), «чум», устраивавшийся в лесах из жердей, крытых берестой, ветками, хвоей, валежником, мхом, дерном. Землянки были неудобны из-за постоянной «мокроты» (сырости), в особенности в таежнотундровой полосе. Протопоп Аввакум, находившийся в тюремном подземелье города Пустозерска (XVII в.), жаловался, что сто обуевает грязь и вода, которая доходила до колен заключенного, и у него от этого появился «мыт» (понос).
Переход к оседлому образу жизни позволил воздвигать прочные и долговременные жилища. В XV–XVII вв. наиболее распространенным его типом была надземная деревянная изба.
О характере строительного материала можно судить по фольклору, житиям, таможенным книгам. В Белозерском крае, на Ветлуге для изб употреблялся дуб (XVI в.). В других районах изба строилась из сосны, ели или березы, считавшихся также очень прочным материалом. Сохранилось и до сего времени много народных поговорок, подчеркивающих всестороннюю пользу сосновых и особенно еловых деревьев: «Толкуй про сосновый, а еловый крепче», «Изба елова – и сердце здорово» (В. Даль).
Типовая архитектура северных деревянных жилищ Белозерского края XVI–XVII вв., описанная Н. К. Никольским, может быть без особой погрешности принята и для других местностей Севера: «Сооружение это из соснового леса, четырехстенное, несколько продолговатое, рубилось в замок из бревен, обтесанных топором без помощи пилы как снаружи, так и изнутри помещения… Покрытие из досок, скрепленных гвоздями со «скалою» (решетником из бересты. – Н.Б.) – на два ската. Небольшая низкая дверь с окном в виде малого отверстия ведет в помещение, имеющее в длину 3 аршина 14 вершков (2,78 м. – Н.Б.), а в ширину 3 аршина 4 вершка (2,34 м – Н.Б.) и в высоту до кровли 4 аршина (2,88 м. – Н.Б.). В южной стене прорублено небольшое «оконьце», закрывавшееся извнутри деревянной задвижкой. Потолка помещение не имело».
Пол в избе настилался из тесаных горбылей.
Стены домов, как правило, конопатились, «мшились». Это делалось для теплоты и сухости. Отступление от этого правила северянам казалось необычным, и поэтому жителей Сибири они в шутку называли «Сибирь немшеная»: сибиряки времен Ермака и позднее изб не мшили.
Пакли в XVI столетии на Севере еще было мало. Для конопачения употреблялся мох («хвощеватка»). Его было очень много, как и теперь, в болотах. О торговле «хвощеваткой» имеются указания по Белозерску еще от 15 июня 1535 г. В старину сырой мох накручивали на еловые шесты длиной в два аршина (1,44 л – Н.Б.), и только в таком виде, высушенный на солнце или в печи, он считался пригодным в дело. Продавали мох на базарах не возами, а «елками». Чтобы венцы срубов
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
от морозов не расходились, их прочно крепили металлическими («конопатными») скобами, которые на Север завозились из центра России.
В XVI в. в Холмогорах, Устюге Великом, на Вологде были известны дома для жилья из кирпича, побеленные снутри и снаружи, чему дивились иностранные путешественники и ставили этот русский обычай в пример жителям своих стран.
Цена избы четырех- и пятистенной по г. Тотьме в середине XVII столетия, часто с баней и всем дворовым «нарядом» (домашней утварью), не превышала 1 р. 20 к. – 2 р. 30 к., т. е. стоимости 1–2 коров, 10–20 пудов соли[373].
Освещение естественное осуществлялось «оконьцами», «окнами», «скважней». В большинстве случаев одиночное, оно размещалось почти под крышей, снабжалось деревянной задвижкой (отсюда «оконьце волоковое»). С прогрессом строительной техники оконная доска стала уступать место материалам, пропускающим свет. На первых порах это были тонкие пластинки льда, животные перепонки (брюшина телят, баранов), «пузыри рыб и морских зверей» («кутыри»), промасленная холстина, сукно, особым образом выделанное («абинное»).
Однако брюшину использовали неохотно: «Где оконцы брюшинны, там и жители кручинны» (ДаВ. ль).
Шире распространены были слюдяные окна, так как слюда в большом количестве издревле добывалась на месте – в Карелии, Белозерском крае, Поморье. Там было много селений с названием «Слуда», «Слудяное», «Белослюдка». Под именем «московского стекла», «мусковита» она хорошо была известна на рынках Западной Европы уже в XVI в.[374] Различали слюду – суровую (необделанную) и слюду очищенную, отшлифованную. На базарах продавалась слюда разных природных цветов: самая дешевая – была слюда красная; богатые предпочитали слюду лимонно-желтого цвета. Продавалась слюда в коробах, косяками, пачками, ящиками «мелкой, середней и великой руки». Готовые рамы («окончины») редко были цельными, обычно кусочки слюдяные сшивались нитями («шитуха»). В богатых домах слюда крепилась к оловянной обойме гвоздиками и в таком виде вставлялась в оконные проемы. В конце XVI в. белозерские вотчины закупали тысячами штук «гвоздья, чем двери и вокна пушат»
(Н. К. Никольский). Трудно сказать, насколько широко были распространены в XVI–XVII вв., хотя бы в крупных городах, окна из стекла, которые в Москве, по П. В. Сытину, к тому времени уже не представляли редкости. Но коробы с листовым стеклом с середины XVII в. часто завозились на Север, судя по таможенным книгам.
Крыши делались из досок, теса, драниц. В более древнее время они покрывались «скалою» (берестою); для придания ей гибкости она вываривалась «в кипятке жару» и в таком виде, в рулонах, свертках, продавалась на базаре, идя на различные хозяйственные поделки. Северный климат требовал крутого подъема кровли, и поэтому покатая крыша на Севере встречается уже с XII в. Она создавалась русскими зодчими для защиты жилья от дождя и снега. Тесовые скаты от застоя легко загнивали и протекали, а железо допускало лишь минимальные уклоны; таможенные книги отмечают уже в XVII столетии завоз на Север значительного числа кровельного железа «немецкого», «свицкого» (из Швеции). Впрочем, почти все оно шло на культовые цели, для крыш, окончим церквей, подсвечников, светцов[375].
Отепление в связи с холодным климатом и сыростью занимало большое место в истории поисков северянами наиболее гигиенического его разрешения, тем более, что способ отепления соприкасался вплотную с вопросом создания удобного пищеварного очага в доме.
В шалашах и чумах огонь разводился на середине жилья на камнях или глинобитном круге, и дым выходил через отверстие конической верхушки.
Деревянные избы без потолка освобождались от дыма так же, как шалаши – через трубу, дымовое окно. Отверстие это делалось в стене или на крыше из дупла деревьев (осина, дуб, липа там, где она росла). Это сооружение носило названия «дымник», «дымница», «дуплянка», «гасень», так как способствовало тушению искр и пламени.
Наиболее примитивным было отопление по-черному. Оно держалось веками, и еще в XVIII в. в селах Вологодской губернии насчитывалось немало «курных изб»[376].
В XVI в. нередко встречаются печи. Ранние из них делались из камня-дикаря и назывались «каменками», «каменицами». Но в феодальных вотчинах в это время довольно широко применялся и кирпич. В 1621 г. один из заточенных чернецов Белозерского
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
монастыря просил устроить ему «келью белу с немецкою печью» (голландкой). В некоторых городах Севера с середины XVII в. местными мастерами делались в домах «образчатые, ценинные (т. е. кафельные– . Н.Б.) печи, чтобы угару отнюдь не было»[377].
В XVIIв. в о многих городских церквах печи делались с длинными коленчатыми дымоходами. На рынках Устюга продавались «закрышки», «заслонцы железные к печной трубе». В Соловках, Белозерске кельи, в особенности больничные, обогревались системой труб, проложенных внутри стен, по которым проходил нагретый воздух из нижнего помещения (подполья).
Для вентиляции помещения служили дополнительные продушины по типу волоковых окон, в которые вставлялись вертушки («ветреики»).
Во время продолжительных полярных ночей свет представлял условие, без которого невозможно было выполнение таких тонких домашних работ, как резьба, вышивание, переписка книг, чтение.
Самым распространенным источником освещения была традиционная лучина. С лучиной на Севере связан богатый фольклор. У В. Даля о ней приведено много поговорок, поверий: «Лучина трещит и искры мечет – к ненастью», «Лучина трещит, пыл с визгом по лучине
– к морозу». Березовая лучина считалась лучшей по сравнению с сосной и елью. О березе бытовала пословица: «Береза – дерево зелено, угодно на четыре угодья: мир освещает, крик утишает (розга для детей, деготь для скрипучих колес), чистоту соблюдает (банный веник), больных утешает» (из нее приготовлялись многочисленные народные средства лечения). В соответствии с уставными грамотами XV– XVI вв. крестьяне обязаны были поставлять вместе с вениками березовую лучину на двор феодала. Повинность считалась очень нудной. Березовая болванка и кусок сердцевины смолевого дерева предварительно парились в печке, кололись «лучинником» на чурки, обломком косы («косарем») щепались на лучины; перевязанные лыком, они по счету сдавались вотчинным экономам. Светцы, на которых держалась лучина, были пристенными или переносными, делались из дерева, но, чаще, из металла. Под косо поставленную лучину ставился ушат с водой, а над самой лучиной, светцом – «лучник», «ворох» – род колпака из бересты, мешковины или кожи с трубой для отвода дыма.
Другим источником освещения были жиры животные (ворвань, сало домашних животных), растительные масла (конопляное, льняное, деревянное), воск. Жиры и масло горели в плошках, «жировиках», каменных, глиняных, позднее стеклянных. Фитиль («кнут», «светилно») выделывался вначале из моха, шерсти пушных зверей (лен был дорог). Восковые свечи употреблялись по преимуществу в церквах, у богачей. Более ходкими были свечи сальные, по примеру новгородцев издревле на Севере называвшиеся «жигалками», «свещами ночными». Они устанавливались в подсвечниках железных, часто «струйчатых» (сделанных в виде спирали). Для тушения служили железные щипцы или деревянные «лещеди» (двухлопастной прибор в виде современных бельевых приколок), применялись также специальные металлические колпачки на пламя. В XVI в. в Соловках упоминаются «лампы». Но какую форму они имели и не были ли это обычными плошками – утверждать трудно.
Идеалом считалось такое освещение, которое бы давало яркий «уголь» и было «без поломени». Но тогдашний набор осветительных средств не в состоянии был удовлетворить это требование. Свет был тусклым, мигающим. Дым и чад стояли столбом. Стены и крыша были покрыты, как пушистым ковром, толстым слоем копоти. Сажа загрязняла белье, одежду, пищу, воду, служила источником заболеваний легких, кожи; сильно страдало зрение; отсюда народная пословица: «Ворох (колпак над светцом) ворошить – токмо очи порошить». Сажа использовалась для чернил, из нее приготовляли краски для тканей, ее применяли в сапожном деле, для переплета книг, в лекарствах.
Спички в Западной Европе стали вводиться лишь на рубеже XVII–XVIII вв. В XVII в. в России на Севере упоминаются «сернички» – тонкие лучинки с застывшей на конце серной «шапочкой». Однако более употребительными были «трут» или «жагра», «пиногор», представлявшие высушенный мицелий березового гриба, жженое тряпье. Трут долго тлел, легко возгораясь от искры при ударе железки («кресала», «кресева») о твердый кусок камня-дикаря (кремня). Весь набор для зажигания – кресало, кремень, трут под названием «огниво» – можно было купить на рынках городов Севера по умеренной цене. Моряки, речники, путешественники на лесных дорогах тщательно берегли огниво, храня его в непромокаемых
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
«мошонках», глухо закрывавшихся «крабицах» (ракушках), металлических «влагалищах» по типу футляров для очков.
Естественно, что домашняя обстановка («наряд избной») не могла быть однотипной в разных классах северян. Непременной принадлежностью, даже крестьянского бедного жилья, были стол, лавки, скамьи, иногда отдельные «столчаки» (стулья). Мебель эта делалась из хорошо выструганных, дубовых по преимуществу досок, привозившихся на рынки Устюга с Ветлуги, Вологды. У жителей Приморья исходным поделочным материалом для мебели служили ель, сосна.
Спали, в зависимости от имущественного положения, на полу, голых скамьях, подстилая рядины, войлок, «рогозины». У людей состоятельных были кровати, иногда с фигурной вырезкой. Матрацы набивались мохом, соломой, у богачей – оленьей шерстью, пухом, пером птиц, часто лебяжьим, гагачьим («перина»). Принадлежностью почти каждого жилья была «завеса» или «запон» (полог) из холста или тонкой материи, что служило защитой от комаров и мошек. Одеяла упоминаются самые разнообразные – соболиные, беличьи, из шкур волка, лисы, росомахи, но чаще всего «овчинные». «Оленьи мешки спалныя» употреблялись не только у жителей Приморья, но и в таких местах, как Вологда, Белозерск, Пермь. Простыни из грубого холста продавались на рынках Устюга уже в XVII столетии и были в употреблении и в селах.
Принадлежностью семейных жилищ была «зыбка», нередко резная. Она подвешивалась к потолку на «ужище» (веревке) около постели кормящей матери, закрывалась колоколообразным «запоном» из «серпинки», «китайчатой» материи.
О других домашних сооружениях, служивших для сна, сушки овощей, хранения одежды, столовой, кухонной посуды и размещавшихся для экономии места в углах избы, у стенок, около печи, вверху, внизу жилья, – судить довольно трудно. В разных местах Севера в разные столетия они имели различные синонимические названия: «грядка», «полати», «стамик», «полица», «полка», «полавочник», «брус», «воронец», «пересовец», «кут» ипр.
Стол во время принятия пищи покрывался холщовым столешником, известным на Руси по миниатюрам Радзивиловской летописи XIII–XV столетий. В зажиточных домах, у феодалов, в
монастырях, по данным XVI в., употреблялись скатерти местные «бранья», целые или сшитые из двух-трех «столбов» холста, полотна, а также заграничной выделки, – «скатерти гусиной плоти». Вместо салфеток служили «ширинки», «убрусы», иногда «мохнатья», различные «утиральники» для рук.
В XVII в. на базарах можно было купить рукомойники или «барашки» (так они назывались по лепному изображению на них головы барана). Простонародные «рукомои» изготовлялись на местах из глины; зажиточные люди употребляли умывальники металлические
– серебряные, медные, часто вычурной формы.
Стены и пол в богатых домах украшались коврами, «полазами», «дорогами». Не было недостатка и в шкурах, например, медвежьих («медведно»). В более скромном жилье этой цели служили: циновка, «рогожа застилошная», «холщовый хрящ». У входа жилья ноги очищались от грязи железными или деревянными скобами.
На характере жилья, представляющего фактор большой санитарно-гигиенической важности, сказывалась степень классового расслоения. Это не оставалось незамеченным умными наблюдателями народной жизни. На одной из миниатюр дана попытка отразить этот кричащий антагонизм в красках на бумаге.
Усадебные пристройки. Из них интерес представляют погреб, «нужник», баня, портомойня.
Погребы для хранения скоропортящихся продуктов питания, а у торговцев для хранения некоторых товаров – строились обычно в виде землянки с деревянным срубом.
«Нужники» в виде выгребной ямы со срубом известны на Севере не позднее XVI в. Не снабженные срубом ямы засыпались по наполнении. «Нужники» упоминаются около правительственных мест
– приказных изб, таможен, на «торжищах», в монастырских усадьбах. Были еще теплые уборные («каморки потребныя»); они делались внутри жилищ у феодалов, во дворах воевод, бояр, в келиях игуменов, при городских школах.
На заднем дворе у зажиточных поселян имелись небольшие избушки, служившие для храпения хозяйственных предметов, посиделок, для стирки белья.
Одежда. Обувь. Стирка белья. Мыло
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
В характере и покрое одежды и обуви население Севера долгие годы оставалось верным древнерусским традициям Новгородской земли, Московского государства. Однако специфический климат заставлял вносить коренные изменения. В итоге получались значительная пестрота и разнообразие. Процесс заимствования от коренного населения в одежде сказался значительно заметнее, чем в архитектуре жилья, составе пищи.
Впредь до сельскохозяйственного освоения земель Севера, введения посевов льна, конопли, упрочения животноводства исходным материалом для одеяния были дикие пушные звери, птицы, рыбы.
По каноническим правилам греческой церкви христианам не разрешалось ношение одежды из меха. Поэтому приверженцы этих чуждых бытовых традиций запрашивали с Севера новгородских вероучителей о допустимости ношения ими меховой одежды. Под давлением условий жизни еще в XII в. последовало полное разрешение носить «меховииу» даже служителям культа: «Служебником иереом, иж облачаются в порт исподний от кож, их же ядят, и неснедных, не возбраняем великиа ради зимы ни в Грекох, ни в Руси студени ради»[378]. В миру же со всей решительностью были отброшены эти заплесневелые культовые предрассудки. Мех, кожа стали основой одеяния северян в холодное время года.
Мех обильно доставляли море, реки и в особенности лес. Самыми распространенными были шкурки векши (белки), зайца, лисы, рыси, волка, медведя, росомахи; кожи лося, оленя, моржа, тюленя. Однако меха ценных животных – «горносталя», соболя, лисы чернобурой, бобра, куницы, песца и др. – уже в период новгородского заселения стали одной из важнейших государственных монополий, которая в Московском государстве еще более упрочилась и была строго отрегулирована. Мехами государство торговало с заграницей, они служили ясаком (данью), разменной монетой внутри страны, ими оплачивались государственные чиновники. Свободная торговля мехами была запрещена. Зато чрезвычайно выросла контрабанда. «Злостные воры» (крупные царские чиновники) мехами обвертывали тело, прятали их в дорожные подушки, подшивали к подошвам обуви, втискивали в печеные хлебы, выдолбленные ямские дуги, санные полозья, наколески телег, подстилали под покойников в гробах, перевозимых на дальние расстояния. Естественно поэтому, что такой
мех был доступен только богачам. Достаточно сказать, что соболиная шуба в XVI столетии стоила столько же, сколько стоили 15–20 лошадей.
Основой мехового сырья малосостоятельных первоселов была овчина. Северные овцы отличались очень теплой шерстью, пользующейся большим спросом. Из нее домашним способом валяли «сермягу» – грубое сукно, полсти, войлок, изготовляли «прядено» – нити.
Северяне умели хорошо «голить» и дубить кожи диких и домашних животных в кустарных мастерских. Кожа получалась прочная. Высоко ценилась «ровдуга» или «ирха» – род замши. Она выделывалась из кожи лося, оленей, баранов, коз; способ выделки был перенят от коренного населения. Ровдугой обивали окончины, опушали двери, ею преплетались книги, покрывали верхнюю одежду, из нее шили белье, потому что поверхность ее была нежной, бархатистой, как бы покрытой мохом.
Из культурных растений изготовлялся холст. Он был известен во многих видах, начиная от «хряща» – грубого «рядна» для мешков, торпищей, хребтугов, парусов, рыболовных сетей, так как делался из очесей конопли, льна, и кончая тонким полотном. Самым доступным был холст – «хрящ»; на рынках он продавался огромными партиями («концами»-свертками), тысячами аршин закупался вотчинами, вывозился в Сибирь; его покупали охотно и русские первоселы, и коренные жители Севера – ненцы, лопари. Употреблялся этот холст во все сезоны года для одежды, обуви (шел на онучи). Из него шили «запоны» полевые домашние, он служил лучшим перевязочным средством для раненых, он же сопровождал северянина в последний путь в виде савана на море и на суше. «Крашениной» назывался холст, окрашенный краской. Предпочтением пользовался белый холст, а из крашенины – лазоревый, красный и пестрый («полосчатый»).
Дикие растения, несмотря на их обилие, не столь широко использовались на одеяние и обувь, если не считать камбия (лыка) для лаптей, хвои, моха – для постелей и еще некоторых лубяных (например, крапивы – для изготовления грубой, но прочной ткани).
В XVI, а тем более в XVII в. из-за границы поступали китайка, миткаль, серпянка, из Средней Азии завозилось много дешевой хлопчатобумажной ткани – «киндяки».
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Список привозных тканей, шерстяных изделий, кожевенных товаров, рассчитанных на вкусы зажиточных классов, был довольно разнообразным и свидетельствовал о глубине материального расслоения общественных групп населения Севера. Эти товары приходили из Москвы, с юга по Волге – из Ирана, а начиная с середины XVI в., морским путем через Архангельск – из Англии, Голландии и других стран Запада. В их числе были дорогие ковры, шерстяные щали, топкие полотна, парча, атласы, камка, тончайшие сукна и шелка разных цветов.
Климат прокладывал глубокое различие между зимней и летней одеждой.
Самым распространенным типом верхней зимней одежды у богатых была шуба из дорогих мехов, бедные пользовались овчинной или бараньей. К теплой одежде принадлежали также очень распространенные «кафтаны» и более короткие «полукафтаны». Носили их как мужчины, так и женщины.
Северные скорняки и «шевцы» с большим искусством использовали пушные отходы – лапки, «пупки», хвосты зверей. Из ушей и «лбов» составлялись нарядные шахматные меховнны. Густые лисьи хвосты разрезались с «мездряной стороны» на 15–20 длинных полосок, которые, наложенные на материю, сшивались с небольшими промежутками. Получалась во много раз увеличенная по площади очень теплая и легкая одежда. Покрывались шубы и кафтаны сукном, ровдугой, бумазеей. Самым любимым верхом была крашенина, по преимуществу синего, лилового цвета. Между верхом и мехом одежды богатых людей иногда для теплоты прокладывался слой «ческового», «браного» пуха соболиного, бобрового, росомашьего.
Одежда в виде «тулупа» почти не встречается в старинных памятниках Севера. Изредка упоминается о «кошуле». Так называлась ненецкая «малица» – верхняя меховая одежда, нераспашная, без полов, надевавшаяся через голову. Были известны еще «парки» из шкуры оленя, которые надевались сверху малицы, поэтому такой вид одежды был просторней и шире малицы.
Крестьяне пользовались шубами овчинными, иногда даже «без пуху» (кожаны). Для удобства работы их шили короткими в виде полукафтанов или пиджаков. В середине XVII в. они назывались «солдатками». Так как такая одежда у бедняков нередко делалась из
различных обрезков, с трудом «сколоченных» из домашнего лоскутья, то их называли также «сколотками», «сколотухами», «сбитнями».
«Зипун» («сермяга», «азям») изготовлялся беднякамикрестьянами домашним путем из сукманины, понитка, кострыжки – грубого, по преимуществу белого, сукна. Он носил разные названия. В Вологодском крае зипун этот назывался «шабура», «тяжелко», так как употреблялся при тяжелых работах, был неудобен, тяжел, стеснял движение, от сырости стоял колом, плохо согревал тело.
Головные уборы в виде меховых шапок имели самую разнообразную форму. Широко были распространены шапки-треухи, закрывавшие козырьками от холода лоб, уши. Головные уборы оказались теми видами одежды, на которых более всего изощрялась творческая изобретательность скорняков и Шапошников. Они украшали шапки самыми замысловатыми «вершками», выпушками, «околами», «гулнями», угождая вкусам мужчин и женщин, старцев и молодежи, духовенства и «разных чинов людей». Исключительно был широк ассортимент «шапок девьих».
Иностранцы, побывавшие на Руси, всегда выражали удивление по поводу «склонности всех русских» носить рукавицы круглый год даже летом: «Они не возьмут ни один предмет голыми руками, даже лошадью крестьянин правил в рукавицах» (Павел Алеппский, XVII в.). Тем большим обилием и разнообразием рукавиц отличался Север, о чем говорит уже самый перечень их названий: «вологодские», «красные», «исподки барановые, сыромятные, телячьи, дубленые», «верхницы», «голицы» и пр. К «перстаткам» – перчаткам – люди Севера почти не обращались или делали их с одним пальцем. Рукавицы у бедного люда часто делались из обрезков кожи, меха, почему назывались «уресковыми». Под «кониные», «телячие» голицы обычно надевались «вареги», вязанные из шерсти.
Летняя одежда состояла из кафтанов и полукафтанов из крашенины или белого холста одинаково для мужчин и «женок». Рубахи и штаны тоже шились из холста разного качества, в зависимости от состояния. Излюбленным женским верхним летним и зимним платьем служил сарафан, по преимуществу крашенинный. Предпочитались сарафаны «сандалники», окрашенные синим или красным сандалом. Летняя одежда богатых «женок» шилась из шелка, атласа, бархата.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Летний головной убор состоял у мужчин и женщин из «колпаков» холщовых или «сканых» – сваленных из шерсти. «Женки» надевали на голову украшение «моршни– ро» д кокошника.
Исподнее белье («исподки») для женщин составляла длинная, ниже колен рубаха из холстинки, а позднее – из «бези», миткаля, «серпинки», «китайки», надевавшаяся под сарафан, у мужчин – холщовые рубахи-косоворотки и такие же штаны под ровдужные или меховые брюки.
Характерно, что о валенках таможенные книги совсем не говорят, хотя изготовление разных «катанок шерстяных» русскими было освоено на Севере еще в XVI в.: кошмы, войлоки, полсти, попоны. Меховая зимняя обувь была заимствована от местного населения. Упоминаются «пимы», «камасы» из шкур оленьих ног. Они привозились на рынки Устюга, Тотьмы, Сольвычегодска и других городов, главным образом с Печоры от ненцев.
Судя по движению товаров на рынках XVI–XVII вв., широко были распространены русские сапоги из различных сортов кожи и в особенности телячьей, козловой. Они употреблялись в сырое время года. Сапоги – это был, кажется, единственный вид обуви (если не считать «котов» – кожаных калош и «чарок», носившихся на голую ногу), который шили на разные возрасты для мужчин и «женок». Различали сапоги «большой, средней, подсередней и малой руки» или «малья». Для подошв употребляли кожу самую толстую и хорошо продубленную. Богатые шили для «женок» и детей сапоги цветные из нежной кожи – сафьяна привозного и отечественного. Простой народ носил сапоги из юхты на чистом дегте. Шились они прочно и славились далеко за пределами Севера. Подошвы сапог – обычно обивались для прочности скобами и тяжелыми гвоздями. Менее употребительны были «башмаки», носившиеся как женщинами, так и мужчинами. «Люди работные» на варницах, в лесах, на охоте, по преимуществу в сырых местах, носили «уледи», «поршни».
Крестьянские поршни, по описанию Вологодских актов начала XVII в., шились из одного лоскута сырой кожи тюленя, конины, оленя или шкуры с шерстью на ременной оборке.
Однако самым распространенным видом обуви зимой и летом, которым пользовалась основная масса населения на Севере, как и повсеместно на Руси, были лапти лычные. В огромном количестве они
выделывались по преимуществу в лесах Ветлуги и оттуда по водному
изимнему пути десятками тысяч штук в одиночку, «дружками» (парами) доставлялись на центральные рынки Севера, проникали в Печору, к Соловкам, на Колу. «Онущи» делались из холста, сермяги. На миниатюрах северного извода очень часто изображаются лапти на паломниках, крестьянах, дровосеках, охотниках.
Для истории санитарии одежды и обуви важно, что на рынках они часто продавались уже сильно поношенными, побывавшими во многих руках. На базарном языке XVI–XVII вв. – это «шубенки, кафтанишки, одежонка, плохая, ношеная, одеваная, побитая корью (молью), с вылезшими волосами, шитая из недолисок, недокуней, из зайчишек, лоскута овчинного». Но стоила она, однако, далеко не «самые худые деньги». Так, 10 мужских холщовых рубах-«ветошек», но еще годных для носки, продавали за один рубль (стоимость коровы).
Вдокументах XVI–XVII вв. нередко упоминается одежда и обувь, изготовлявшаяся «на Соликамскую руку». Эти произведения местных кустарных мастерских ввиду дешевизны раскупали наперебой люди, работавшие на соляных промыслах.
Ознакомление с деталями вопроса об одежде и обуви северян дает возможность наблюдать социальное расслоение и экономическое неравенство, столь характерное для различных классов населения. Меховая и теплая одежда, не снимавшаяся с плеч почти две трети года, требовала особых мер в борьбе с нательными паразитами. В этих целях одежду прожаривали в печах. В торговых банях использовались особые сооружения – «опечки». Применялось также вымораживание одежды, проветривание ее на вольном воздухе, что, конечно, не достигало цели.
Для борьбы с молью применялись багульник, привозная камфара
идругие местные инсектициды.
Мыло занимало большое место в быту северян. В ранние годы его заменителями служили некоторые сапонин содержащие растения, легко омылявшиеся почвы, минералы, находимые и теперь в приморской зоне и имеющие в своем составе жир, золу. С появлением городов стало развиваться «мыльное варение», носившее кустарный характер. Центром мыловарения была Вологда. Мыло ее славилось еще в XVI в. за границей. Было также мыло каргопольское, из привозных – ярославское, костромское, казанское. Для «мыльного
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
варения» употреблялся поташ, в огромном количестве добывавшийся на месте и даже вывозившийся с Севера за границу, ворвань – «сало акулье, нерпы, рыбье» – и особенно жир «фоки» (моржей), тюленей. На южных границах исходным материалом был жир домашних животных. Продавалось мыло с телег, «лодий», саней в виде «брусков». Различались сорта «слабкие», «тутовые», а цвета – белый, серый, пестрый. В XVII столетии местными мыловарами были освоены способы варения польский и литовский. Интересы богачей и «женок»-модниц удовлетворялись мылами «грецкими», «шпанскими», «халяпскими» (из г. Алеппо в Сирии). Туалетное заграничное мыло было дорого. Фунт «шпанки» в конце XVI в. стоил 14 алтын, в то время как неплохую лошадь можно было купить за 60 алтын.
При кипячении белья пользовались закладкой его в «бук» – печной горшок, кадку с зольной водой, куда помещались раскаленные камни. Для предохранения порчи белья между ними и камнями прокладывалось «веко» – деревянная решетка, кружок переплетенных прутьев. Последующая обработка белья в домах феодалов происходила при помощи «облых» (оточенных, кругло-цилиндрических) скалок, рубелей. Был известен «ютюг». Он числился в списке личных вещей патриарха Никона, отбывавшего наказание в Белозерске.
Пища. Напитки
Состав пищевых средств, способ приготовления пищи на Севере представляли, как и везде, величину, постоянно менявшуюся в зависимости от целого ряда факторов.
Данные археологии, фольклор, древняя письменность показывают, что ввиду климатических особенностей, позднего и медленного проникновения с юга культурных растений, домашнего животноводства питание у ранних насельников Севера слагалось в основном из мяса диких животных и дикой растительности. Наблюдалась аналогия с жизнью коренного населения, которое, по словам Соловецкого патерика, «токмо животными пищу приимаху себе зверми, птицами и морскими рыбами». Но уже к XV, а тем более XVII в. разница между Севером и центром Руси была сглажена. Авраамий Палицын в своем «Сказании» пишет, что «северные
страны» (Поморье, Подвинье и в особенности Вологодский край) в начале XVII в. для поддержки Москвы, когда она изнемогала в борьбе с польско-шляхетскими нашествиями, посылали столице большими подводами «всякое всяческое» продовольствие.
Хотя зерна пшеницы, найденные в некоторых местах Севера (у Ладоги), имеют давность 1200–1300 лет, в первые годы появления русских на Севере – на Коле, у берегов Белого моря, в Печоре – ни этого злака, ни даже овса, ржи, проса еще не сеяли. Новгородцы, в XI– XII вв. прибывшие на Югру, из-за отсутствия хлебных злаков голодали и болели, но уже с XV в. обычное для русских людей питание не представляло проблемы. В Соловках в XV в. уже работали пекарни, мельницы. Тесто месили в квашнях. На хлебопеках в рисунках показаны кфартухи». Один из английских моряков, в дни Ивана Грозного потерпевший крушение на Белом море, рассказывал, как русские поморы оказали ему помощь, обогрели его на своей лодке, накормили вкусным пшеничным хлебом, овсяной кашей.
Из-за недостатка местного хлеба правительство стремилось снабдить «людей служилых» устойчивым хлебным пайком, определяя в каждом случае его нормы («сметяче по людем»). Однако нормы эти – муки ражаной три пуда, сухарей один пуд, круп и толокна два пуда на человека в месяц – никогда не выдерживались. Хлеб и мука, помимо того, выдавались с подмесом, содержали дресву, песок, «обмелки камений». Крупы доставлялись часто «зяблыми», промерзшими, пролежавшими зиму под снегом, вызывали болезни. При перевозке на судах мука и зерно подмокали, портились в житницах, сырых подвалах, находившихся «под храминами». Хлеб пекли ржаной, овсяный, ячменный. Но в пекарнях феодалов готовили его и из пшеницы, пекли пироги подовые с луком, семгой, вязигой.
Основной пищей бедного люда служили сухари из ржаной муки – «посмаги» (от «посмаг» – смуглый, черный, закопченный, пригорелый). В XVI–XVII вв. на рынках можно было приобрести пшеничные витушки, сладкие пряники. Но они были доступны лишь для богатых.
Как ни странно, пшено не было в большом употреблении среди первоселов Севера. «Пшено же сорочинское» – рис – служило главным образом культовым целям (кутья). Греча, называвшаяся почему-то «северным рисом», на рынках Севера не продавалась.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Каши варили по преимуществу изо ржи и овса. Овес почитался не фуражом, а «людским брашном» (пищей). К тому же у охотников он считался хорошей приманкой для диких птиц – тетеревов. Солодом овсяным подклеивали бумагу в переплетном деле, трухой его очищали дорогие меха, отчего шкурки получались нежные, мягкие и высоко ценились за границей. Из овса же приготовляли толокно, толченую, грубого помола муку для холодной похлебки. При подвижном образе жизни в тайге, на море изготовление ее не требовало хлопот: «Овсяное толокно замеси да в рот понеси». Однако толокно было безвкусно, скоро приедалось, от него першило в горле.
Русские авторы XVI–XVII в., называя туземные северные племена «сыроядьцами» (потому что они «звериные же мяса снедаше и кровь пияху яко воду от животных»)[379], забывали, что их прадеды на русском Севере сами охотно обращались к такого же рода пище. Новгородское духовенство с горечью заявляло, что «христиане русьстии людие на крайцех русьстей земли мяса ядять в крови и кровь»[380]. Церковь, однако, вскоре примирилась с этим явлением, разрешив к употреблению в пищу не только «звероядину» – дичь, не до смерти поеденную псами, диким зверьем, но даже и «веверечину» – мясо белок и тем более «кровь чистых мяс и кровь рыбью», заявив, что в этом «нету беды»[381].
Самым излюбленным мясом парнокопытных считалось мясо «лошье» и, пожалуй, ценилось более чем оленина. По своей распространенности на Севере это был самый доступный лесной зверь. Его рисунки в Карелии встречаются на камнях 3-тысячелетней давности. Лось стал эмблемой многих северных городов. Мясо его особенно высоко ценилось осенью. Лакомыми блюдами считались «лошья губа, осередье, желудки». В XVII в. они появлялись даже на царских столах.
Северянами сравнительно рано была получена высокопродуктивная молочная порода коров. В XVI в. из вотчин Карело-Никольского монастыря голландцы грузили на свои корабли десятками голов племенной скот. Свой знаменитый скот холмогорцы часто дарили почетным гостям. Посетив холмогоры в начале XVIII столетия, Петр I отправил оттуда как ценный подарок в старую столицу двух каких-то необычной величины («великорослых») быков[382]. Из других домашних животных, помимо «говяда»,
баранины, славилось мясо свиное, о котором было мнение как о пищевом продукте, способствующем выработке тепла в организме человека. Кабанина считалась «дородной», в особенности для «зверовщиков», потому что «с нее не околеешь» – не озябнешь, не замерзнешь.
Из диких птиц в большом употреблении были тетерева – название, оставшееся за ними еще с XI в.[383] В таежных крепях Севера птица получила название «моховник». Очень часто употреблялось в пищу мясо куропаток. Дикие гуси и утки водились у Приморья в неисчислимом количестве. Домашних кур, гусей, уток привозили на базары с Вятки, Вычегды, Вологды. Яйца кур по таможенным книгам почти не числятся. На далеком Севере в большом употреблении были яйца кайр.
Основным богатством Севера, наряду с пушниной и лесом, являлась рыба. Она главным образом и составила славу «золотого дна» морям и рекам Севера. Почти все памятники письменности единодушно восхваляют «великие и сладкие рыбы» Севера – морские, речные, озерные. Они часто зарисовывались на книгах, дереве, кости художниками Соловков, Подвинья, Печоры. Добычей рыбы занималось все население Севера, включая «женок и малых деток». За рыбой выходили далеко в глубь моря, на острова, ее ловили сетями, езами удами, били острогой, дубинами – зимой и по вскрытии льда.
«Толстая» (жирная) рыба с дальнего Севера почти вся вывозилась на рынки Устюга, Сольвычегодска, в Москву и другие города. Семга, сиг, треска, омуль, «пикшуй», нельм служили обменным товаром. Однако всех их превосходил по вывозу палтус, который вылавливался в Баренцовом море. «Палтусину» продавали сотнями и тысячами пудов в свежем, соленом и больше всего сушеном виде. Жирное и вкусное мясо палтуса почиталось самым здоровым для человека.
Частиковая рыба – щучина, язи, судаки, лещи, окуни – привозилась на Север с верховьев Волги, Камы, но много было этой рыбы и местного улова.
В большом потреблении была икра сиговая, язевая, нельмяжья. С Каспия и Волги (из Астрахани) доставляли икру «армейскую» (осетровую). Дешевые сорта свежей икры употребляли для предохранения от цинги. Чтобы усилить питательные и противоцинготные свойства, ее смешивали с луком.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Тарой для перевозки рыбы служили бочки, кади, рогозины, мехи (конопляные). Нередко красная рыба ценилась ниже частиковой и продевалась огромными связками («беремянами»), за недостатком места раскиданными по земле на рогозинах, свежей траве, как это видно из старинных миниатюр.
Обилие рыбы послужило основанием исключительной изобретательности северян при кухонном ее изготовлении и употреблении в пищу. Ее ели в соленом, сыром, мороженом, вяленом, пареном, копченом, «пряженом» (маринованном) видах, варили уху, бульоны, делали студни, каши, жарили на вертелах, изготовляли начинки для пирогов. В пищу шли вязига, икра, «печени» (молоки), головы. Рыба приготовлялась в богатых семействах с многочисленными местными и привозными приправами. Излюбленным блюдом простого народа считалась уха преимущественно из частиковой рыбы. Вкусным жарким из рыбы повсеместно почиталась та рыба, которая поджаривалась «на сковратке» в масле, живая и еще «трепечущая», ибо «уснулая рыба», как говорили, теряет свои вкусовые качества от «розлива» желчи по ее телу.
Влетнее жаркое время рыба хранилась на льду или ее засекали в лед. Гурманы из светских и духовных феодалов «пивными дробинами» специально «для толстоты» откармливали пойманную рыбу в больших отгороженных водоемах (Белозерский крайв,.XVII).
Большое внимание уделялось пищевой обработке рыбы. В крупных феодальных хозяйствах существовали специальные «полатки» для потрошения и чистки рыбы, для чего употреблялись особые рыбные ножи («клепики») с короткими и широкими лезвиями, загнутыми на конце в сторону обуха.
Всеверных лечебниках можно найти много сведений. О значении рыбного питания для здорового и больного организма: «Рыбы бывают здоровы, кои из рек быстрых каменистых или песчаных и которые не промеж лесом текут; а в прудах и озерах рыбы здоровы и добры в тех, которые в поле и на ветре; из морских (яко знамя есть в лососе) лутчи бывают рыбы те, которые живут близ моря, а которые далеко от моря, тот есть пущи» (еще лучше– . Н.Б.).
Северные «лечьцы» назначали рыбу как нежную и нераздражающую пищу при острых катарах желудка, «мехиря»
(заболевания мочевого пузыря), а «маткам по дитяти» давали несколько дней подряд только уху и «мясо рыб» (Вертоград, XVII в.). При болезнях желудка употреблялась рыбная мука, из которой готовили кашу. «Семжиной кашей» предпочтительно кормили детей, престарелых и больных, о чем упоминается в некоторых «кормовых книгах» северных монастырей. В большом употреблении было «сало» рыбье из сига, белуги и больше всего тресковое. Всякий рыбий жир считали на Севере целебным, его охотно ели во всех видах и в особенности с кашами.
Несмотря на неисчислимые рыбные богатства, никогда не стиралась резкая грань в питании рыбой различных общественных классов населения Севера. Дорогие сорта рыб и икры были предметом налога в пользу феодалов и бедному люду являлись недоступными. Пищу «простолюдинов» составляли дешевые костистые рыбы. Сухой судак считался в народе «поздней говядой», так как заменял мясо домашних животных. Сушеные головы мало питательных рыб в пищевом пайке работных людей играли ту же роль, что ржаные сухари в хлебном питании. Из этих голов варилась уха, их толкли на муку, которой подбивали «вологу». В голодные же годы в пищу употреблялась «нерпина», ворвань, а из моржовой кожи варили похлебку.
Уже в XV в. на Соловках русскими разводился молочный скот. Это видно из того, что для ограждения монахов от соблазна основатели Соловецкого монастыря не допускали туда «жен доилниц млека и масла». В то время там умели готовить топленое масло, называвшееся «красным» в отличие от «пахтанья» (сливочного масла). Употреблялись сметана, сливки, творог, готовили вкусные сыры. Сметана составляла большое лакомство, и ею иногда снабжались в дальнюю дорогу почетные лица, посещавшие Соловки (1577–1578 гг.). В питании северян местное коровье масло занимало незначительное место. Поэтому оно входило обязательной частью Московского государственного пайка служилых людей Севера. Некоторые памятники письменности хвалят еще «еленье» молоко, часто применявшееся для лечения больных.
Среди различных видов растительных масел в более позднее время самым распространенным было масло конопляное, льняное, а также ореховое – из лесных и кедровых орехов. Каждый горный
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
ручеек, речушка в естественном виде или при содействии искусственной плотины использовались для постройки водяной мукомольной мельницы («колотовки»), крупорушки, маслобойки. Конопляное масло получалось темное, с большим осадком. На Севере научились хорошо его очищать, перебалтывая со снегом и оттаивая на солнце. Мутные части оседали, масло делалось светлым и называлось «зорным» (от «зорить» – очищать, освобождать от посторонней взвеси).
В древности овощами назывались также фрукты, ягоды и иногда грибы. Древнерусский афоризм об овощах, восходящий еще к XI в., о том, что «силы в овощи велики»[384], особенно был оправдан на русском Севере, где земля почти три четверти года находилась под снежным покровом.
За трудностью быстрого развития огородничества и садоводства первоселы были вынуждены обращаться к диким видам растительности. Один из северных сборников XVI в. почти с исчерпывающей полнотой приводит перечень диких плодов, служивших северянам заменителем хлеба.
Дикая растительность издревле прочно вошла в пищевой рацион и даже искусство северян. Ягоды изображались на убрусах, женских вышивках, на заставках рукописей. И доныне народ упоминает их в поговорках, пословицах, песнях: «Гобина (овощ) не сыть (пища), а как без нее быть». Рябину по питательности приравнивали к хлебу: «Все едино, что хлеб, что рябино».
Наиболее распространенной из диких ягод была морошка. В огромном количестве ее собирали в лесах и тундре. Считалось, что эта ягода «заедает», т. е. утоляет жажду и придает силы уставшим охотникам, рыболовам, морякам. Клюкву (по-северному – «жаравика») клали в овощи, пироги, пышки, без нее не обходилось приготовление борща, щей, сбитня. Вотчины закупали ее многими пудами и даже возами, не довольствуясь бесплатной «клюквенной данью» оброчных крестьян. Брусника исстари закрепилась в северном фольклоре: поархангельски «брусвянеть» – краснеть, рдеться (о девицах). Из брусники готовили «мишуй» (кушанье с мукой), брусничный «морс» упоминается еще в Домострое (XVI в.). Широко употреблялись в питании можжевеловые ягоды, черемуха, рябина, калина. Съедобными были красные мучнистые ягоды боярышника и в особенности
шиповника. Последний в изобилии рос на Соловецких островах еще в первый приход туда русских. Ежевика в древности называлась «куманницей» и часто упоминается в северных лечебниках. На опушках лесов, в редколесье встречалась в большом количестве клубника, из которой умели готовить морс, гнать вино.
Грибы в древности чаще называли «губи». Различали: «волняницы», «грузди», «рыжики», «песьи» (несъедобные) и много других видов. Сбор грибов составлял тяжелую крестьянскую повинность в пользу феодалов[385]. Но если для феодалов грибы составляли лакомство, то для парода они являлись пищей или приправой к ней, а иногда и значительную отрасль дохода.
На Севере грибы использовались очень широко. Их заготовляли впрок, употребляли в пищу солеными, маринованными, сушеными, в пирогах, в похлебке с крупой. Многие документы XVI–XVII вв. приводят к Вологодскому краю, как к местности, самой изобильной по грибам. В XVII в. свежие рыжики отваривались и заливались в ведрах или в иной посуде коровьим маслом и в таком виде посылались на Москву в качестве отменного съедобного подарка знатным персонам[386].
Однако грибы, дикие плоды и ягоды не могли удовлетворить усложнившиеся с течением времени потребности северян в растительной пище. Имеющиеся источники не позволяют с точностью определить начало регулярного огородничества, садоводства для отдельных мест Севера, но псрвоселамн прилагались огромные усилия, направленные на внедрение культурных плодов и овощей в суровом северном крае. Сильно мешали холод и неблагоприятная почва. Чтобы получить здоровые всхожие семена огурцов, их приходилось долго «зорить» на солнце. Перевозка овощей в зимнее время без надежного укрытия мохом, войлоком на дальний Север было делом рискованным. Тем не менее, уже к XV в. мы находим основные виды домашних овощей на Севере. Большая часть из них еще имеет происхождение из Ветлуги, Вятки. Вологодской области (бассейн р. Унжи), но упорным трудом первоселов уже в XV–XVI вв. были получены плоды и овощи собственных рассад и даже на самых крайних точках русского Севера. Так, в XV в. на Соловках рабочие монастыря ели «крамбию, сиречь капусту» местной посадки. На Коле во времена Ивана Грозного разводили сады. И, видимо, садоводам
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
нередко удавалось получать плоды довольно высокого качества, если, например, яблоки с Колы посылались на Москву знатным персонам в качестве «поминков» (подарков).
Однако даже к концу XVII в. нужда в овощах на Севере продолжала оставаться очень острой. Об этом говорят факты продажи некоторых овощей на рынках Устюга не возами, кулями, рогожами, как это практиковалось в Москве, а поштучно, как большую редкость. Чеснок и лук всегда продавались в головках. Счетом же закупалась и мелкая садовая ягода. Один из северных монастырей, например, купил в конце XVIв. «за день на базаре 65 тысячи яг од вишень в патоке».
Древним центром овощеводства был по преимуществу Вологодский край, а также Вятка, Ветлуга. Отсюда овощи через рынки устюжские, сольвычегодские (пермские) проникали на далекий Север: к Печоре, на Колу, к Мезени, в Подвинье (к Холмогорам, «Архангельскому городу»), В Приобье. Наибольшая потребность ощущалась в луке и чесноке. Лук правильно почитался надежным средством против цинги и многих других болезней: «Лук да баня все правят», «Лук – от семи недуг», «Кто ест лук – избавлен от мук». Без запасов лука и чеснока не снаряжался ни один морской поход к Обскому устью, а в особенности на звериные промыслы по Белому, Карскому, Баренцеву морям. Лук был в сумах первых новогородцев в их «хождении на Югру» (северное Приуралье).
Огородные овощи были по преимуществу пищей бедняков. В особенности это касается репы, заменявшей в древности картофель. Она употреблялась в самых разнообразных видах, но чаще всего пареной в печеном духу – «моренка», «морянка».
Сахар представлял привозной продукт с Запада. Рафинирования в ту пору еще не знали, делался он из тростника и цветом был темный. На Севере известен был в продаже в виде «головного», «леденого» (леденцов) и «карамели». Продавался «головами», в одном пуде 13 голов. При стоимости головы в один рубль килограмм сахара стоил на рубеже XVI–XVII столетий около 33 копеек – одну треть цены избы, бани, коровы. Сахар был доступен только зажиточным. Потребность в нем основного населения пополнялась за счет меда, патоки, ягод. Весь Север издревле изобиловал бортными ухожами. По добыче бортного меда еще в XIX в. Архангельский край стоял на первом месте в России. Мед доставлялся на рынки Севера еще с Волги (из Казани)
огромными обозами в липовых кадках, бочках, дуплянках. Различали мед пресный, кислый, пчелиный, шмелевый. Все его виды почитались за весьма действенные лекарственные средства. Но более всего мед потреблялся на изготовление всевозможных напитков, входил в состав кушаний, каш, конфеток, использовался при выпечке хлебов, пирогов, пряников, пастил, для изготовления варений, печений с ягодами, фруктами. Из привозных фруктов часто упоминается винная ягода, виноград. Такие пряности, как гвоздика, кардамон и в особенности перец, шафран, были довольно широко известны и среди простого народа.
Соль – важнейший продукт питания, которым снабжалась в ранние годы вся Московская Русь. Исходя из стародавнего уклада жизни в области личной гигиены, сводившегося к тому, чтобы «не пить вина, ни чаю, ни кофею, не коптить грудь табаком, спать без подушки на жестком ложе, а есть только соленое и кислое, и тогда не заболеешь и не согнешься, а умрешь, так не сгниешь», – северяне, впрочем как и везде на Руси, широко употребляли соленые продукты.
Каменной соли Север не знал, как и соли осадочной, известной на юге Руси. Это была «морянка» или соль, получавшаяся из шурфов вываркой на больших железных сковородах-цренах. Транспортировалась она с Севера к центру преимущественно сплавом по рекам. На базарах продавалась в «меховинах» (мешках), «плетеницах» (рогожных кулях). Несмотря на обилие, соль была дорогой и беднякам доставалась нелегко. При выдаче в пайке служащим соль нередко фальсифицировалась подмесями («кардех» – песок). На месте она применялась для засолки шкур, кож и в особенности рыбы, которая вывозилась за границу. Она же являлась одним из добавочных продуктов питания животных при подсолке корма овцам, коровам, лошадям.
Алкогольные напитки были, как и повсеместно на Руси, известны в виде «вина горячего» (водки хлебной), пива, браги, кваса. Судя по Вятской летописи, спирт («извинь») на Севере умели выгонять уже в XII в.[387] Винокурение являлось государственной монополией. Частная выгонка вина разрешалась в особых случаях – похороны, свадьба, крестины. Продажей вина ведали «корчемницы» (кабаки), о которых Кирилл Белозерский (1337–1427 гг.) писал, что от них «великая пагуба, крестьяне ся пропивают и души гибнут». Борьба с
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
запретным винокурением не помогала. Попытка массового отбора у жителей винокурных приборов еще при Иване IV окончилась безуспешно. Вино курили в лесах, прибавляли в него для крепости ядовитые грибы, кукольван и пр. Все это очень вредно отражалось на народном здоровье.
Центром северного казенного винокурения издревле сделался Устюг Великий. Водка варилась изо ржи и солода на кружечных дворах и отсюда по тысячи ведер за один раз отправлялась в бочках на Печору, Мезень, к Соли Вычегодской. Назначенный в конце XVI в. в Пустозерский острог (Нарьян Map) стольник Ухтомский в челобитной к царю просил выдать ему из Устюга Великого 300 ведер вина: «Пустозерский де острог место дальнее, а деревень у него по той дороге нет, а с Москвы всякой запас в Пустозерской острог с собой везть далече»[388].
Для винокурения, так же, как и пивоварения, необходим был солод, упоминающийся в северных грамотах еще в XIV в. Это – проросшие зерна ржи, овса, ячменя.
Изготовлением его занимались большие мастера своего дела – солодовники. Еще большее значение в винокурении и пивоварении приобрел хмель: «Вино и пиво без хмели не варится» (северная пословица). История хмеля на Севере имеет много поучительного. На далеких северных границах он не родился или встречался лишь в речных долинах и то лишь в диком, малодеятельном состоянии. Воеводы северных городов всегда жаловались, что «у них в городах де садового хмеля не родится и по речкам де добыть не мочно и купить негде». Но без него нельзя было обойтись. Всякий напиток, чтобы сделать его пьянее, подвеселяли хмелем (квас, мед, брагу). Лупулин, содержащийся в хмеле, как известно, придает пиву пряность, предохраняет его от порчи, поддерживая в то же время у пьющего приятное состояние жажды: «Колико пиво пивши, толико охота паче пити». Хмель в Устюг завозили в большом количестве из Вологодского края, Тотьмы, Кокшенги, с бассейна р. Унжн. Цена на хмель была очень высокой: за пуд хмеля давали хорошую лошадь (первая половина XVIIв.).
Вино под руководством кабачных старост выгонялось на царских подворьях Устюга, где были сосредоточены кубы, котлы, трубки, имелся штат котельников, мастеров железного и медного дела. Потом
вино это «лодиями», подрядными лошадьми проделывало долгий путь на Восток и к Поморью. В «корчмах» (кабаках), воспоминания о которых остались и в многочисленных книжных миниатюрах, вино продавалось распивочно и навынос («в сковратин»). Стрельцы хранили порционное вино в берендейках, у путешественников для этого были, помимо жбанов и горшков, фляги металлические, иногда с «шурупом» (завинчивающейся пробкой).
Цены на «государево вино» в XVII столетии были более или менее устойчивые: в течение всего этого века они держались в пределах 55 коп. за ведро.
В первых выходах вина было много сивушных масел, оно отзывало запахом пригорелого хлеба. Поэтому рано стали практиковать очистку вина при помощи многократной перегонки, иногда до 4 раз. Употребляли для очистки еще уголь, песок, купорос. Распространено было вымораживание вина и «зорение» его на солнце, отчего водка приобретала более приятный запах и вкус. Дурной запах отбивали также купоросом.
Для изготовления вина шло много хлеба, и поэтому к самому процессу винокурения относились всегда с большим вниманием. В древних северных требниках сохранились молитвословия священников перед «началом вина кипения», «яко начати вино кипети», молитвы о том, чтобы «вино не сотворити киселем»[389].
Несмотря на государственный контроль и меры по обезвреживанию водки, она приносила огромный вред населению. Многочисленная литература отразила древнерусские взгляды на «винопитие безьмерное», как на «матицу» всех людских пороков, как «на зло злее зла».
Заграничные вина употреблялись только людьми состоятельными. Их ввозили сначала из Новгорода, потом через Москву. С расширением заграничной торговли Белым морем вино «фряжское» и красное церковное стало обычным и на рынках Севера. Эти вина часто использовались в совокупности с многими лекарственными средствами. Но в народе для настойки зверобоя, горчицы, рябины, «можжевела» и других растений служила водка («вино белое» или «горячее»). В Устюге, на Соловках, в Пермском крае в XVI в. у феодалов употреблялась лечебная водка «на лемонах».
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Пиво варили из ячменя и ржи. «Рожь да ячмень в голод израстим да пиво наварим», – с горькой иронией записали сочинители Калязинской челобитной XVII в. Вотчинные хозяйства имели для хранения пива бочки емкостью иногда до 400–500 ведер. Хранилось пиво на холоду в бочках, летом засекалось в лед. Северный фольклор сохранил много местных эпитетов пива: чистое, что слеза, пенистое, медовое, сладкое, хмельное, душистое, дешевое, мартовское. Пиво входило в пищевой рацион войска, служилых людей. При Алексее Михайловиче с пивом стрельцы пили лекарство. Замена его квасом, и то на 50 %, произошла только в 1716 г. Тогда же была рационализирована и парка пива: вместо раскаленных камней подогрев котлов стали производить дровами в топке. Пивная гуща (барда) употреблялась на корм домашних животных, подкормку рыб в садках (сазанов, щук, язей).
Северяне были хорошими мастерами по изготовлению винного уксуса. В начале XVII в. из Устюга и других городов его выписывали «грамотками» в Сибирь, отправлялся он в запечатанных суденках «для крепости духу»[390].
Был также широко распространен напиток под названием «кислые шти». Он изготовлялся специалистами – «штеварами», которые состояли в штатах вотчинных хозяйств уже в XVIв.
Ягодный «морс» упоминается в Домострое XVI в., а на Севере его готовили еще раньше этой даты.
Есть основание полагать, что квас, брага были далеко не безалкогольными напитками. Употребляемые в значительном количестве, они вызывали опьянение. Отсюда бранное слово «бражник» было равносильно «пьянице», и квас запрещался духовным лицам: «А епископу не повелеваем быти кваснику» (XVIв.).
Чай стал известен на Севере ранее, чем в Москве, – не позднее конца XVI в. Предшественником чая был сбитень – горячий напиток, изготовлявшийся кипячением воды, слабого пива с медом, патокой и некоторыми популярными пряностями (имбирь, гвоздика, лавровый лист) на хмеле. К готовому сбитню добавлялся иногда «извинь» (спирт). Напиток имел огромное распространение среди малоимущих слоев населения, и сбитенщика постоянно можно было видеть около приказных изб, бань, на пристанях, у постоялых дворов и даже при школах. Он не допускался местными властями только к церквам, так
как шуточные простонародные призывные прибаутки смущали религиозную настроенность молящихся.
Элементы общественной санитарии
Сведения по этому вопросу скудны и касаются главным образом городов. Населенность некоторых из них уже в XV–XVI вв. была довольно плотная. Так, Устюг в эти столетия имел более тысячи домов, а в Холмогорах в 1678 г. их было около 500.
Болотистая почва заставляла возводить в городах бревенчатые мостовые по улицам вдоль домов. Дома стояли на глубоко вбитых сваях, которые обшивались с внешней стороны как бы муфтой досками с отдушинами.
Это способствовало вентиляции воздушной среды под домом. Удаление нечистот зимой в морозные дни не составляло трудности. Летом же сухие отбросы удалялись за черту города или сжигались. В крупных городах в XVII в. имелись метельщики улиц и площадей.
Самым оживленным местом города был рынок. Он размещался в центре города или на исходе маршрутных путей, у пристаней. Красочные описания рынков мы находим у иностранцев. Они отмечают обилие товаров, порядок, чистоту рыночных площадей. Сохранилось много древнерусских книжных миниатюр, изображающих внешний вид северных торжищ. Мы видим много судов с мачтами и под парусами, множество купцов русских, иноземцев, груды рыб в связках, бочках, животных, пригнанных на продажу и стоящих на окраине рынка, прилавки, стойки, длинные ряды. На рынке происходит торговля тканями, одеждой, обувью, съестными припасами. Иноземны рассказывают, что каждому виду товаров на торжище отводилось особое место. Было, например, даже «ветошное место» для торговли старой одеждой. Однако такое размещение товаров преследовало скорее чисто практические пели – при этом можно было быстрее найти желаемый предмет, и устроители рынков не столь уже были озабочены санитарными соображениями. На зимних возах, в лодках, телегах часто привозились и выставлялись в общей куче и деготь, и лук, и рыба, и сырые кожи животных, и мед, и хомутины.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Очень распространенной принадлежностью жилищного ансамбля являлась баня («строение банное», «мыльня», «мовнипа»). На Севере она никогда не называлась «лазней», так как не строилась в землянках, как это было принято у южан.
В кругу санитарно-бытовых построек и сооружений баням принадлежит выдающееся место в истории материальной культуры русского народа. «От мови покой телу паче меры», «С мытием банным тело чисто живет», – записывалось в древнейших памятниках письменности. Старинные лечебники часто содержат подробные инструкции о правилах «вхожьдения баньнаго». «Коли бы не бани, то все бы пропали», – гласила народная пословица, подчеркивавшая значение бани для здоровья.
Северные бани были предметом удивления иностранцев. Историк медицины В. Рихтер приводит мнение английского посланника в России Карлейля (1672 г.) о вологодских банях, где он лично неоднократно мылся и хвалил их целебные свойства.
Банями неотступно сопровождался путь первоселов по рекам, на островах морей, в глухих лесах, тундре. Они были принадлежностью даже небольшой дворовой усадьбы, строились сообща на несколько домов и обязательно не менее одной на двухтрехизбную деревню, «починок». Банные срубы продавались на рынках по цене от полтины до одного рубля, т. е. сруб стоил столько, сколько 10 сажен дров или одна корова, двухвесельная лодка.
Помимо сельских бань, издавна широко практиковалось строительство «торговых» бань в городах, «острогах» (крепостях). Вместе с гостиным двором такая баня обслуживала нужды торговцев, ремесленников, окрестных крестьян, прибывших на рынки в город со своими товарами. В них мылись и горожане. Кроме того, монастыри часто строили бани не только на своих усадьбах, но и во многих пунктах на торговых и «богомольных» путях, по которым шли паломники, обозы с солью, рыбой, железом, ворванью на Москву, к устью Оби, на Колу, в Сибирь и обратно. Еще с XV в. были известны такие бани в Сумском посаде на южном берегу Белого моря. Они топились летом и зимой и приносили немалый доход церковникам.
Торговые бани находились в ведении таможенных целовальников. Доходы от них шли в «государеву казну». Записи таможенных
подьячих подробно отражают расходы на содержание бань и приводят много интересных подробностей.
Баня обычно располагалась в центре города, большого торгового села, предпочтительно на «торгу» (откуда и название), у речных, морских «пристанищ» (пристаней). Нередко при ней состояла «корчма», где наряду с горячими напитками, сбитнем подавался иногда и чай. Строилась баня из бревен («оследей»), имела «сени» (предбанник), колодезь с воротом или «журавлем» для подачи воды по деревянным трубам в «тчаны» мыльни. Стены конопатились, крыша покрывалась земляным накатом, а по нему – толстым дерном. Подогрев воды в чанах производился раскаленными камнями, которые переносились «цепенями» (длинными железными клещами). Камни эти большим ворохом лежали в мыльне или в соседнем помещении. Обязанность специально приставленного «поливача» состояла в поливе камней холодной водой «для пару», «водоливы» же бесперебойно должны были снабжать баню водой из колодца. Нередко вода привозилась из рек бочками на лошадях, вручную. Иногда подача воды была самотечной, что несколько облегчало труд прислужников. Тягловые крестьяне должны были заготовлять дрова («в лесу их сечи и сушити»), обновлять булыжник, часто крошившийся.
Топили баню в среднем через день, делая в год 150–200 «истопей», зимой чаще, летом реже. Если на топку изб шел «кондовый» сухой лес, то для бань употреблялись дрова «варнншные» из «белого лесу», из «мяндачу», трухлявые, привозившиеся на плотах с болотных почв. Они плохо разгорались, коптили, дымили.
При банях упоминаются «коморки потребные» (уборные), чаще холодные «нужники». Помывочные воды спускались в реку, озеро, деревянными колодами, простой канавкой отводились в места с пониженным рельефом, где застаивались.
Помещение бани зимой освещалось коптящими плошками, «слудными фонарями», стоявшими и у входа в баню. Дневное освещение летом поддерживалось окнами, которые регулировали приток и отток воздуха. Мылись сидя на широких полках, примкнутых ступенеобразно к стенам мыльни от пола до крыши. Шайки были деревянные, под ноги клались маты из досок, веток. В среднем одна торговая баня заготовляла за год веников «по тысячи десяти и болши»[391].
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
На книжных миниатюрах Севера часто помещаются изображения бань. Как видно из них, совместное мытье мужчин и женщин относилось к привычным бытовым явлениям.
Покойников, по древнему обычаю, хоронили до захода солнца, в светлые промежутки суток. Омытый водой, тщательно завернутый в холст (саван), труп помещался в «колоду» (выдолбленную из целого дерева) или сосновый ящикообразный гроб. Запрещение колод последовало лишь только при Петре I. Для гробов предпочтительно выбирали растения, богатые смолою, потому что в них «тело не борзо гниет». Кладбища обычно располагались на возвышенности, там, где рос красный (сосновый) лес. Выражение «унести мертвеца на борок» и теперь еще в Архангельской области означает похоронить его на кладбище. На свежем могильном холме часто сажали молодую рябину или березку (по летописному преданию, на могиле Ермака в силу поэтических северных традиций была посажена кудрявая березка). Изза местных условий практиковалось относительно неглубокое захоронение в почве. Для предупреждения разрывания могил росомахами и в особенности лисами, песцами могильные холмы «грудно» заваливали дубьем, толстыми деревьями, пнями, тяжелым хворостом. На Соловках даже в неэпидемическое время трупы в могилах клались послойно в три ряда и более, «и смрада николиже бысть»[392].
Водоснабжение на суше не представляло для северян большой трудности. Край был снабжен природной водой в изобилии. «Живцовой воде», т. е. воде из ключей, родников, подземной водяной жилы, отдавалось предпочтение перед речной и озерной, хотя и в открытых водоемах пресная вода неизменно поражала первоселов своей прозрачностью и «сладостию велиею». В зимнее время пользовались водой из прорубей, служивших одновременно местом для подледного лова рыбы. На миниатюрах Жития Антония Сийского (XVI в.) можно видеть приусадебные колодцы с журавлем или воротом.
Колодезные срубы сверху украшались деревянными оголовками. В некоторых случаях северяне прибегали к проведению воды путем прокопов из далеких мест. Наиболее ранние гидротехнические работы подобного рода были произведены на р. Сухоне и относятся еще к XIII в. Иногда соединялась целая система озер, лежавших на разных
уровнях, причем получался большой водосброс, использовавшийся для разных нужд. В середине XVI в. на Соловках все 70 пресных озер были соединены «прокопами с трубами» друг с другом. Часть из этих озер служила для мытья одежд, в других мыли посуду, использовали для водоснабжения, водопоя скота. В культовых вотчинах Подвинья самотечные водопроводы в XVI в. были проведены к жилым помещениям и на монастырскую кухню.
Санитарные условия труда «работных людей» Севера
Особый интерес представляют в этом смысле условия труда так называемой «покруты». «Покручениками» называлась промышленная артель, посылавшаяся предпринимателями на дальние расстояния за пушным зверем, добычей рыбы, птицы, за медом в бортные леса. Члены такой артели на условиях кабального договора обязывались доставлять хозяевам предприятия продукты своего промысла, из которых только одна треть оставалась у покрученика. Хозяин за представленную ему львиную долю добычи обязывался снабжать покручеников орудиями лова и продовольствием. Покрута в составе обычно не менее 15–30 человек уходила на промысел не менее как на год, а иногда и на три-четыре года, отрываясь от семьи, родных очагов, становясь лицом к лицу с многочисленными опасностями, с которыми было сопряжено их ремесло.
Размещаясь во временных шалашах, покрытых хвоей, берестой, в наспех срубленных полуземлянках – избушках без окон, топившихся по-черному, покрученики снабжались предпринимателями самой скудной одеждой, частью в готовом виде, частью материалом. По договорам XVII в. покрученику полагалось на год: кафтан шубный, четыре пары обуви, две пары штанов, две рубахи, три пары рукавицварег и в запас 10–12 аршин сукон белых. Однако условия эти никогда не выполнялись, вместо сапог выдавались чарки, уледи; сермяжное сукно было гнилое, шубенки-сколоты с вылезшей шерстью, поношенные. Обрывок войлока для постели считался роскошью. Больше спали на камыше, хвое, моховой подстилке, древесных стружках, сене. Одеяла были хотя и овчинные, но «без пуху», потому что вытирались от давнего употребления. Одно такое «хозяйное»
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
одеяло полагалось на двоих, поэтому покрывались им или чередуясь ночами, или вдвоем на одной постели. Мыла не полагалось.
Пищу варили часто в промышленных котлах, в которых иногда бучилось белье. Пища добывалась самими же покручениками в основном в лесах и на море, потому что хлеба, сухарей, крупы, соли от хозяина не хватало. При том же хозяйское продовольствие, как правило, отличалось недоброкачественностью. Мука была «худая: отруби да песчаная». Естественно, что цинга, сухарные поносы были бичом покручеников. Постирать белье было негде, выжарить около очага на середине чума паразитов «срама ради» было неудобным. Покручеников «била трясавица» (малярия), они заболевали «сонной одурью» (таежным энцефалитом), «огневицей» (сыпным тифом). Некоторые совсем не возвращались к семьям – их поглощала тайга, море, губили льды и мороз. В наше время трудно даже представить, какими непосильными трудностями сопровождалось многолетнее пребывание этих людей в суровой глуши. Работать покрученики были обязаны без ослушания, что прикажут хозяева. Последние же обращались с «людьми своими работными» бесцеремонно, нередко жестоко избивали их «не ведомо за что». Протесты, жалобы к воеводам, другому начальству не принимались, а вызывали акты еще более свирепого самоуправства. Не без основания покрученики называли себя «невольниками», а свою долю – «горьчае желчи».
Своеобразен и тяжел был труд поморов. Борьба с лютым морским зверем, крушение судов, утопление в волнах моря, затирание людей льдами, голодовки подробно описаны в Соловецких патериках.
Представление о труде и быте «плавной» службы на северных реках дают жития и таможенные книги XVI–XVII вв. Движение по этим рекам всегда было оживленным. Навигационный период падал на апрель – сентябрь, а иногда суда отправлялись «со льдом вместе». Переход вверх по Двине иногда длился весь сезон, приходилось прибегать к шестам, тяге бичевой, «завозу» (буксиру). Древнее строительство знает множество разнообразных судов: обласы, баркасы, каюки, соймы, поуски, байдары, струги, лодии с насадом и др. Но, кажется, самыми распространенными были дощаники, достигавшие до 50 м в длину и грузившие по нескольку десятков тысяч пудов соли, кричного железа, сена, ржи, хмеля, кожи, рыбы, пассажиров.
Команда дощаника («ярыга», «осадчики», «люди делавыя», «люди работныя», «гребцы») состояла из наемных сезонных рабочих, которыми обычно были местные бедняки-крестьяне, иногда доходила до 30 человек на одном дощанике.
Речной корабль в большинстве случаев имел одну палубу, на которой, судя по древним рисункам, располагались «чердаки» (каюты) из досок, луба, рогожи, рядна. Чердак, как место привилегированное, представлялся «коснику», «кормчему» (штурману), знатным пассажирам, рядовые же пассажиры и вся остальная ярыга не имела места для ночлега – они размещались или в отсеках, или прямо на палубе.
«Возжигати огнь» на кораблях по древней традиции возбранялось, но на некоторых судах описаны камбузы в виде примитивных глинобитных печей на глиняном же помосте, расположенном на палубе, с трубой, чаще без трубы и дымоотвода. В штате судна состоял «повар»; «на малых каючках, поусках, лотках» с числом не более пяти человек ярыги числился «малой» – юнга, который выполнял заодно роль кашевара. Но ярыга, на Двине, например, обычно жаловалась, что она всегда «сидит на сухоядени, без вологи». Чаще всего обходились луком, чесноком, сушеной рыбой, сухарями. У пристанищ, плотовищ на берегу готовилась горячая пища, собирали ягоды, зелень.
Стирка белья происходила на самом судне, где оно и развешивалось для сушки на протянутых ужищах.
Уборная («нужник», «отход») в виде берестяной будки располагалась в носовой части. «Гальюн» – слово, заимствованное с Запада, в XVI–XVII вв. на северных реках не было употребительным.
Обычными заболеваниями речников Севера были «болести зубныя, очные», «остуда», «свербеж» (чесотка), поносы («болести утробныя»).
Огромные расстояния между населенными пунктами при оживленной торговле требовали большого гужевого транспорта. Таможенные книги XVI–XVII вв. рисуют нескончаемые вереницы обозов санных, тележных, бороздивших просторы Севера в самых различных направлениях. Флетчер (XVI в.) пишет, что ему иногда удавалось за один день подсчитать при встрече по дороге около тысячи подвод, груженных разным товаром, хлебом и солью по преимуществу. Летом подводы шли по берегам рек, зимой же приходилось выбирать
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
новые, необъезженные дороги. «Извозных мужиков», «проводников» полагалось не более одного на две подводы при однолошадной запряжке.
За день проходили не более 50 верст, делая дневной отдых через двое суток. Извозный промысел считался одним из самых тяжелых – из-за метелей, снегов, ростепелей, бездорожья. «А волоки по дорогам великия, по пяти сот верст и более, и мосты де на волоках обволялися и коренья отопталися… летом грязь да камень, а зимою снеги глубокия… дороги снегом заносит, и корму людского и конского купитн негде», – писали правительству в своих челобитных возчики северосибирского тракта в XVII столетии[393]. Лычная упряжь рвалась, оглобли вывертывались. На насте лошади ранили себе ноги, на льду совсем не шли, спотыкались. Чтобы провести лошадей на другой берег, «обозным мужикам» приходилось снимать свою «одежонку», расстилать ее на лед и по таким «одежным дорожкам» проводить падающих лошадей. Лошадям скармливали остатки овса, а потом и свои сухари. Тяжелую кладь много раз вынимали из сугробов, снова увязывали ужищами при страшном морозе. К самым частым заболеваниям «извозных мужиков» относились обморожения, «угрызения зверем», «остуды тела», но в еще большей степени – вывихи, переломы костей, раздробления, разможжения частей тела, нередко смертельные, потому что на раскатах и ухабах людям приходилось беспрестанно силою своего тела поддерживать телеги и сани. Извозный промысел не иначе назывался в народе, как «каязнь (казнь, наказанье) божья». Отъезд в дальнюю дорогу для рядных людей нередко был равносилен смерти; собирались в путь, как на рать,
сженскими причитаниями.
ВПечорском крае, на Соловках, на Коле русскими с самого начала своего появления была хорошо освоена оленья упряжка. Среди старожилов этих местностей в XVI и XVII вв. встречаются фамилии «Райдиных» – от «райда», как называлась у русских погонщиков оленья упряжка. К сожалению, об условиях их труда и быта памятники рассказывают скупо.
Ни один промысел не был так развит на Севере, как охота на пушного зверя и дичь. Она притягивала к себе почти все мужское население, способное владеть оружием. Охота наложила неизгладимый отпечаток на весь быт северянина, его экономику,
здоровье, физическое состояние, обеспечивая ему средства к существованию.
Огромные усилия требовались от охотника, когда ему было надо обмануть, перехитрить зверя, птицу, заманить их, поймать живьем, обучить, «привадить». Много ума и сообразительности вкладывалось в самое устройство орудий лова, приманок. На тюленьих промыслах, чтобы не «исполошить зверя», забойщики сверх теплой одежды, под цвет снега, надевали белую рубаху с таким же капюшоном («кукля»). При установке капканов на волка охотнику иногда приходилось ходить по снегу задом, наступая след на след. Для поимки глухарей изобретались чучела из соломы, ветвей по форме птицы с надетыми на него одеянием из разноцветных сукон.
Север славился своими соколами и кречетами еще в пору Новгородской феодальной республики. С Колы и Таймыра этих птиц доставляли в Киевскую Русь, а также в Европу и Азию. Еще при Иване Грозном в Вологде существовал этапный пункт для соколов с Кольского полуострова со множеством пойманных голубей для корма хищникам. Поэтому северяне исстари были «знатнейшими» соколятниками и кречетниками. «Вабление» (обучение сокола) относилось к одному из утомительных видов охотничьего труда. Учить птиц надо было, начиная с раннего утра, когда ястреб в темноте еще не проснулся. Охотник проводил около птицы бессонные ночи неделями, а без помощника, с которым попеременно делился сон, обучение было невозможно.
Охота на каждом шагу таила смертельную угрозу. Опасны были и встречи с «сохатым», и схватки с бурым медведем, а в особенности с «ошкуем» (медведем белым) или «фокой» (моржом). Рыси набрасывались на охотника неожиданно сверху, с деревьев. Пойманного в капкан и вырвавшегося волка было очень трудно изловить, а, недобитые, они часто наносили охотнику опасные повреждения. При беге промысловиков на «ламбах» (широких водяных лыжах) в погоне за тюленями на море по шуге, вешнему льду и некрепким льдинам нередко были случаи, когда охотники проваливались в пучину и тонули.
Охотничье снаряженье в старину было очень тяжелым (лук, колчан со стрелами, копье). В кремневых ружьях, известных уже с XVI в., в дождливую погоду порох не зажигался, отсыревал, или его
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
сдувало ветром с полок, и замок приходилось всегда держать под тряпицей. Нужна была с детства выработанная сноровка, чтобы одного зверя убить в глаз, другому прострелить голову маленькой самоделкойдробинкой. Охота проходила далеко от жилья, при бессонных ночах, в бураны, в холод, с опасностью погибнуть от голода, цинги, простуды, замерзания. Летом нападали комары, слепни, оводы, мошки, на земле кусали желтые муравьи, клещи. На северных миниатюрах XVI– XVII вв. нередко изображались эти опасные охотничьи сцены. Но наряду с этим охота имела много положительных сторон, влиявших благотворно на состояние организма человека. Она тренировала волю, развивала сообразительность, закаляла его бесстрашие, смелость. Пребывание на воздухе, в беге, движении, среди могучей девственной природы укрепляло здоровье.
Духовная культура
Города Севера исторически рано стали очагами высокой культуры. С начала XIII в. в Устюге Великом велось вплоть до конца XVIв. систем атическое летописание.
Летописи составлялись и в Перми, на Двине у Антония Сийского. Из Белозерска происходит много рукописей от XV–XVIIвв. Нек оторые из них носят характер краевых энциклопедий с подробной характеристикой местной истории и народного быта. Большие библиотеки были в Соловках, Белозерске, Сольвычегодске. Строгановская библиотека насчитывала около 200 книг (XVIв.). Ж елая отобразить книжную грамотность соловецких жителей, древний художник XVII в. на фоне острова изобразил всадников, подвозящих из Москвы книжные пачки.
Уже в XIV в. в Устюге имелись школы. Происходящий из Устюга Стефан Пермский (умерший в 1396 г.) «детищем бысть вдан грамоте» и пишет о себе, что он «научил же ся в граде Устысзе всей грамотичней хитрости и книжной силе»[394]. Обучение детей проводилось, кроме школ, и на дому и не только церковными дьячками, но и «дидаскалами» (учителями) из среды светских дьяков. Из жития Мартиннана Белозерского, составленного не позднее первой половины XVI в., известно, что он еще мальчиком был отдан в родном
городе «на обучение грамоте к дьяку мирскому к Алексею Павлову», который жил неподалеку и заянятием которого было «книги писати и учити ученики грамотныя хитрости»[395].
На Севере всегда было больше грамотных, чем в других местах Московского государства[396]. Грамотность не ограничивалась монастырскими стенами, как это доказано находками А. В. Арциховского многочисленных писем на бересте в пределах Новогородской феодальной республики, которой принадлежали до XIV в. северные земли. Авторами этих писем были крестьяне, купцы, ремесленники – мужчины и женщины. Судя по сохранившимся владельческим записям на северных рукописях, значительная часть их также принадлежала представителям социальных низов: крестьянам, мелким торговцам, подьячим, низшим: церковным служкам. В некоторых домах у крестьян, торговцев были чернильницы, «карандаши свинцовыя», «перья медяныя» (даже в XVII в.), расходовалось много бумаги.
Развитию просвещения и грамотности на Севере способствовали торговля, путешествия, мореплавания. От XVI–XVII вв. остались бесчисленные записи о движении таможенных товаров. Все эти записи сделаны молодыми русскими подьячими. Высокой любознательностью отличались поморы. Из городов Холмогоры, Устюга, с Мезени, из Вологды, Сольвычегодска вышли впоследствии знаменитые землепроходцы. Некоторым из них принадлежат описания новых земель. Семен Дежнев открыл морской проход между Азией и Америкой. Федор Банков посетил Китай и дал прекрасное описание его. Тюменец и Петров сообщили много важного о Монголии. В своих «скасках» о неизведанных местах Сибири северные писатели деловито и красочно рассказывали о природе этой земли; они же разведывали пути, искали и находили «недры», собирали предания местных жителей, знакомились с народной медициной.
Многочисленные «пристанища» северных морей были местами, где русские торговые люди активно общались с заграничными мореплавателями и мирно торговали со своими соседями из Европы и Азии. В поморских городах составлялись азбуковники – иностранные словари – для облегчения деловых сношений с иностранцами. Некоторые жители Архангельска, Холмогор уже в XVI в. довольно свободно говорили на «немецком языке». В свою очередь,
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
возвращавшиеся на родину еще от времен Казанских походов русские «полоняники» приносили на Север из-за рубежей знания языков «турского, греческого, франкского» (итальянского) и применяли их на практике в качестве переводчиков.
На Севере была создана своеобразная архитектура, свидетельствующая о высоком художественном вкусе первоселов. В некоторых местностях процветала живопись.
Сохранился так называемый Сийский лицевой подлинник, в котором содержатся сотни эскизов, принадлежавших перу русских людей с Подвинья XVI в. Печатью большого художественного понимания отмечено прикладное искусство северян. Это нашло отражение в книжных миниатюрах, орнаментации различных предметов быта. Ремесленники заботились не только о прочности, но и о красоте своих изделий. Рабочая обувь расшивалась узором из цветных шерстяных ниток. Замки украшались медными накладками по типу инкрустаций. Рукоятки ножей покрывались затейливыми вырезами.
Среди простого народа в XVI–XVII вв. обращалось много предметов быта, указывавших на культурные запросы. Даже в крестьянских семьях нередко имелись «иготи» (ступки), «весики аптекарские», «шафики» для посуды, ценные «гребенья» мужские и женские, ножницы домашние. На стенах висели «зеркала разныя», чаще всего «с поталью немецкия», иногда «в черных досках», а карманные зеркальца встречались почти у каждого молодого северянина. Женские белильницы отличались красивой отделкой. Такой же характер носили серьги, ожерелья, перстни. У некоторых молодых людей из крестьянского сословия можно было найти в «чпагах» (карманах) платочки носовые с «наугольниками». Подпояски мужчин, будь то шелковые, шерстяные, кожаные, нитяные, отличались яркими цветами, вязаными, кручеными, плетеными кистями. «Покроми» самой разнообразной раскраски употреблялись в неисчислимом количестве для отделки одежды, обуви.
В дни отдыха молодежь собиралась вокруг «релей» (качелей), где народ веселили скоморохи. Было широко распространено приручение диких животных. Бурые медведи «в клетьце» отмечены еще в памятниках XII столетия. Во дворах воспитывались орлы, в жилье – птицы кедровки. Но самым излюбленным домашним животным всегда
считалась векша (белка). Перед искусом развлечения с одомашненной белкой не могли устоять даже монахи. Считая этого резвого зверька «суетой», высшее духовенство в XV в. разрешило, однако, иметь его в «келиях» любым служителям культа.
Одним из видов домашнего развлечения взрослых мужчин, а нередко и женщин были «тавлеи» (шашки, шахматы), и теперь находимые на Севере в раскопках от XV–XVII вв., «зернь» (домино) и в особенности карты.
Последние завозились из-за границы в XVI–XVII вв. сотнями дюжин, хотя местные искусники умели неподражаемо изготовлять их кустарным способом на бумаге, бересте, коже.
Из музыкальных инструментов, судя по письменным источникам, были во всеобщем употреблении волынки, сопели, бубны местного изготовления. Среди заграничных популярны были «варганы» – простонародный язычковый инструмент в виде губной гармошки («зубанка», по В. И. Далю). В XVII в. почти в каждом доме на стене висела домра (балалайка) с металлическими струнами, а в более ранние столетия – со струнами «животинными», сделанными из брюшины, апоневрозов, кишечных стеноп ягнят, телят или некоторых диких зверей. Нитяные же, хотя и «намащенные воском», струны почитались удобными лишь для подростков и детей, духовные запросы которых тоже не забывались: местные кустари с Ветлуги привозили на рынки многочисленные «буки» – игрушки из дерева, бересты, лыка, моржовой кости, глины. Развлечением девочек служили стеклянные бусы, раскрашенные «камения», посуда, птицы, яйца птиц. Мальчики предпочитали свирели, развлекались «кубарем» (волчком), по дорогам гоняли кнутом «круги» (обручи), ездили на фигурных деревянных лошадках, играли в «мечик» (мяч), с погремушками из лошьих пузырей, наполненных кедровыми орешками, косточками вересковых ягод, горохом, запускали далеко в небо воздушные берестяные змеи.
Невзирая на обилие монастырей и церквей, религия не была в почете на Севере. Окруженные постоянной угрозой со стороны стихии, северяне больше надеялись на себя, чем на бога. В одном из церковных посланий «паства» г. Устюга жестоко осуждалась за безверие, приверженность к «питию табашному», скоморошеству, уличным песнопениям (XVI в.). Жители Пермского края часто не соблюдали постов, церковных уставов, «женки» ходили «простовласы,
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
с непокрвенны главы», что считалось в далекую старину большим «позорищем»[397]. Да и сами служители культа на Севере чувствовали себя вольно: попы и монахи открыто жевали табак, бражничали, разводили хмелинники, торговали запретными товарами (соболь, ревень), имели кустарные мыловарни для продажи мыла на рынках. Один из внешних показателей принадлежности к христианству – шейный крестик – мало кем из «казаков», покручеников и бедняковкрестьян носился на теле. На огромное число записей таможенных книг о картах, ушных сережках, перстнях и струнах крестики встречаются в виде исключения. Не без основания поэтому выходец с Севера сибирский казак Тюменец, побывав в Китае, с таким сомнением воспринял басню о воскресении из мертвых главы буддийской религии «кутухты», который, по преданию, «тотчас же по рождении грамоте умел, прожил всего три года и умер, пролежал в земле пять лет, ожил и ни грамоты, ни людей не забыл». По этому поводу Тюменец заметил: «А то все мана (обман, ложь), что кутуфта умер да в земле лежал пять лет да ожил»[398].