5 курс / Инфекционные болезни / Доп. материалы / История_эпидемий_в_России_От_чумы_до_коронавируса
.pdfвоеннопленных, и что зараза увеличилась с умножением вшей, от которых наконец и наши солдаты, одержимые тифом, не были освобождены» (разрядка моя. – А. М.).
Это наблюдение доказывает, что преобладающей формой тифа в описываемую эпидемию был, несомненно, сыпной тиф наряду с другими заболеваниями, возможно и с брюшным тифом[739]. Но заслуживает внимания и тот факт, что наблюдательный и вдумчивый врач, имевший уже 20-летний опыт работы в условиях Кавказа и правильно расценивавший значение бани как старинного народного средства в борьбе со вшами, впервые имел возможность наблюдать такую эпидемию лишь в 1827–1828 гг. Повидимому, массовые заболевания сыпным тифом были действительно редкими на Кавказе в то время и заносились на эту окраину России только из соседних Турции и Персии, в особенности во время войн с ними.
Мы познакомимся далее со следующей, наиболее интересной частью статьи в изложении ее словами самого автора:
«Так как болезнь долгое время упорно удерживала злокачественный характер и далее все делалась грознее, то я объявил г. военному губернатору, что она с трудом может быть уничтожена до весны, если до того еще предложенное мною средство – русская баня, которой в то время не было в казармах, – не будет устроена. После этого приказано было одну обширную кухню переделать в баню. В половине декабря она была уже готова и больные персы подверглись силе водяных паров. Было утро, 9 часов, температура возле дверей 55°, на полку же должно было быть жарче, на дворе был мороз в 3°. Все предосторожности были приняты, чтобы в случае надобности подать нужную помощь больным. Осмотрев в одной палате больных и вернувшись к бане, я был удивлен странным треском, выходившим из ней, подобным выстрелам из хлопушек, который возобновлялся каждую 1/2 секунды и даже чаще. Удивленные со мною госпитальные прислужники, которые пришли на звук, усмотрели, как заслонялись оконные стекла в бане стремившимися к ним вшами, где они лопались. На двух больших окнах накопилось этих насекомых около 2 линий (5 мм толщины! – А. М.). Лишь только шелуха их была сметена со стекол, новые спешившие к ним затемнили их мгновенно, издавая беспрерывный треск. Ни одному из больных не приключилось дурноты, напротив, все вообще чувствовали себя весьма приятно, так что должно было их выгонять из бани насильно, чтобы дать место другим. Когда мы подвергли такому лечению в течение нескольких дней всех больных персов и за ними больных солдат, то болезнь, видимо, начала уменьшаться, и исчезла совершенно в течение одной недели. Не было больше вшивости, не было заразы… Так кончился заразительный тиф, который легко бы мог наделать большое опустошение единственно от неупотребления простого, часто презираемого средства – русской бани».
Пусть этот автор, воздавая дань медицинским воззрениям своего времени, объяснял лечебное действие бани «разрешением через кожу потом», если болезнь не осложнялась изъявлением кишок, но он правильно отметил связь между обильным распространением вшей среди тесно скученных людских масс и широкой поражаемостью тифозной инфекцией. Недопустимо было бы вместе с тем и отнестись пренебрежительно к мнению выдающегося старого терапевта-эпидемиолога о лечебном эффекте паровой бани при некоторых инфекционных заболеваниях. Ведь даже 80 лет спустя самый распространенный в дореволюционной России журнал «Русский врач» напечатал (1911) большую статью о лечении русской баней холеры…
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Совершенно справедливо писал известный советский инфекционист профессор Н. И. Рагоза (1883–1956): «История изучения сыпного тифа с полной очевидностью показывает, что наибольшие заслуги в разрешении проблемы этого тяжелого инфекционного заболевания принадлежат русским и советским врачам»[740]. Наш долг оберегать от забвения имена и деяния тех, кто подготовливал почву для расцвета современной советской медицины.
Очерк 3. Противочумная организация дореволюционной России
Профессор А. И. Метелкин
Почти полувековое существование советского здравоохранения с его стройной и мощной системой высокоэффективной борьбы против инфекционных заболеваний вызывает чувство уважения и к тому периоду прошлого нашей страны, который послужил непосредственным основанием для современной организации этих мероприятий. Именно в этот период последних двух десятилетий существования Царской России, в предрассветной тьме перед Великим Октябрем, пробуждение общественного самосознания и быстрые успехи микробиологической науки привели к ярким достижениям отечественной эпидемиологической мысли в ее широком применении к противоэпидемической и в особенности противочумной борьбе.
Но и у этих последних десятилетий дореволюционной России был, само собой разумеется, очень длительный подготовительный период, когда практика и простое наблюдение оплодотворяли успешно теорию, и притом более чем в какой-либо иной области медицинских знаний.
Опустошительные эпидемии чумы, проявлявшие себя еще в седую старину, привлекали настороженное внимание русского народа ко всяким проявлениям «моровых напастей». Причинами последних наш народ считал «лихие поветрия» и «ветряную нечисть», стремясь такими объяснениями выйти из слишком тесных рамок религиозно-мистических оправданий всех своих несчастий одним лишь «гневом божьим». Следуя своему житейскому опыту, хорошо выраженному в старинной поговорке «Бог-то бог, да и сам не будь плох», народная масса веками вырабатывала, если и не рациональные воззрения на сущность инфекции, то все-таки более или менее эффективные средства борьбы с ней.
Во многих старинных рукописных лечебниках можно найти разделы изложения под таким заглавием «Указание вкратце, как себя всяк человеку во время морового поветрия беречь». Например, «Прохладный вертоград» в списке XVII столетия указывал: «Как лето скончивается, а осень приближается, тогда вскоре моровое (поветрие) начинается, а летом мор не бывает, потому что воздух нездоровый горячестью солнечною очищается. А зимою вместо солнечный жаркости морозная стужа. А тогда в осень бывает хмуры туманы и ветр полуденный, а восточный или полуночный и северной ветр, ни теплота солнечная воздуху не очистит, тогда бывает моровое поветрие. И в то время надобно всякому человеку на всемогущего бога упование возлагати и на пречистую матерь и силою честного креста оградитися и сердце свое воздержати от кручины и от ужасти, такоже и главный мозг от тяжелой думы, понеже от такия думы и страсти сердце человеческое и мозг главной умаляется и
скоро порча и язва прилепляется, мозг и сердце захватит и силеет и человек борзо умирает. А когда бывает в осень туманы густые и темные и ветр с полуденной страны и последи дождя и от солнца бывает воскурение земли, тогда надобе крепко беречися от такого поветрия, чтобы на ветр не ходить, а сидеть бы в избе в топленой и окон на ту сторону не открывати, а добро бы в том граде не жити, и отходити от того места далеко, верст 20 и больше, и искати места здорового и воздуху чистого или в лесах чистых в то время проживати, чтобы ветр тлетворный не умертвил человека. Аше ли прилунится в то время жити кому во дворе ино заутра ж и вечере во дворе раскладывать огнь ясной дубовыми дровами, чтобы дым на том дворе расходился, а в избах курили полынем и мозжееловы дровы, листвием рутовым или дубовым…»[741].
Придя к заключению о малой эффективности лечебных средств в борьбе с «прилипчивыми болестями», народный опыт выразился в организации разумных мероприятий профилактического характера. Уже в XVI веке на Руси в этих мероприятиях стала появляться определенная, продуманная и обоснованная большим опытом система охранно-каратинных мероприятий с пограничными внутренними санитарными кордонами, карантинами и изоляцией больных и даже подозрительных на заболевание людей, а также и животных.
Наши старинные памятники письменности, начиная с XI века и кончая второй половиной XVIII столетия, применяли целый ряд слов и характерных выражений для различия связанных с заразными заболеваниями понятий. Наряду со словом мор – старорусским универсальным термином всяких эпидемий и эпизоотий – применялись и такие выражения: моровое поветрие, моровая напасть, ветренная нечисть, лихое поветрие, заповетрие. Пораженные такими заболеваниями местности именовались заморными, поветренными, заповетренными. Синонимами заразы являлись слова:
смрад, пакость, дурн.
Наиболее губительными, особенно устрашавшими население и потрясавшими все государство, являлись эпидемии, вызванные чумной инфекцией и называвшиеся обычно моровой язвой и моровой болезнью. С этой именно инфекцией, так ярко проявлявшей свое опустошительное воздействие, и связаны основные наблюдения у народной массы над «прилипчивостью» инфекционных болезней, их возникновением и распространением, а также и над способами борьбы с ними. Она же послужила и тем «пробным камнем», на котором оттачивались первые проблески научной эпидемиологической мысли в старой медицине в тот период ее истории, когда эпидемии чумы буквально бушевали в странах с большой густотой населения.
Многовековой опыт народа был положен и в основу рациональных представлений о сущности противочумной борьбы у первых русских эпидемиологов во II половине XVIII столетия – А. Ф. Шафонского и Д. С. Самойловича. Известный труд «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год, с приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений» (Москва, 1775) обстоятельно отражает эту борьбу со всеми ее перипетиями и с явными преимуществами русской противоэпидемической практики. Широкий научный кругозор Шафонского дал ему возможность сразу же определить истинный характер начавшейся эпидемии и предложить надлежащне практические мероприятия для борьбы с ней. Его молодой помощник Самойлович оставил в истории отечественной эпидемиологии яркий след своими первыми попытками обнаружения возбудителя чумы с помощью микроскопа,
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
своим предложением использовать предохранительные прививки против чумы и в особенности рационализацией противочумных мероприятий, что изложено им в ряде напечатанных работ. Поэтому Самойловича – основоположника в России учения о микробиологии и иммунологии чумы, а также Шафонского следует признать основателями отечественной научной эпидемиологии, и притом с гораздо большим правом, чем других участников борьбы с московской эпидемией «моровой язвы» (К. О. Ягельский, Г. М. Орреус, П. И. Погорецкий и др.)[742].
Эта эпидемия послужила вместе с тем настоящей школой для целой плеяды отечественных эпидемиологов, а также сыграла важную роль и в деле проверки теоретических воззрений и практических мероприятий в отношении чумы. Она впервые на громадном опыте и в борьбе противоречивых мнений показала целесообразность материалистического воззрения русских эпидемиологов – убежденных контагионистов, свободных от тяжелого груза средневековой схоластики. Она, наконец, пробудила живой интерес в нашей медицине к вопросам эпидемиологии, что видно из роста к концу XVIII столетия количества написанных русскими врачами диссертаций и других работ (многие из них остались ненапечатанными) по гигиене, санитарии, эпидемиологии и эпизоотологии.
«В XVIII веке русские эпидемиологи, – справедливо указывает советский историк эпидемиологии Б. С. Бессмертный, – стояли на голову выше теории и практики борьбы с эпидемиями на Западе. Уже в то время отчетливо выявились характерные передовые черты русской эпидемиологии: ее последовательный рационализм, отказ от всяческой мистики, установка на предупреждение контакта с источником инфекции, ее общественная направленность»[743].
Характерным для русских эпидемиологов надо признать и их стремление к санитарной пропаганде в пораженных эпидемиями местностях. Так, еще во время московской эпидемии распоряжавшаяся противочумной борьбой «Комиссия для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы» (половина ее членов состояла из врачей: Шафонский, Ягельский, Орреус, Самойлович и Граве), выпустила из печати несколько популярных изданий для ознакомления народа с чумой и средствами борьбы с ней[744].
Посвятивший всю свою деятельность борьбе с чумными вспышками и много способствовавший укоренению рациональных взглядов в этой области эпидемиологии, разработав свою стройную, эффективную систему противоэпидемических мероприятий в ту эпоху, когда в медицине еще царило воззрение на инфекцию как на влияние «мефитического воздуха». Самойлович имел основания сказать: «Россия, поражающая стремительно многих врагов, поразила также и то страшилище, которое пагубнее было всех бранноносных народов»[745].
Эти слова виднейшего из основоположников отечественной эпидемиологии оказались, однако, в историческом аспекте слишком преждевременными, так как грозные вспышки чумы продолжали вынуждать русских врачей упорно бороться с ними в течение первых четырех десятилетий прошлого века. Именно в то время общественноисторические корни и социально-экономические связи эпидемий прошлого особенно ярко выражались в виде чумных эпидемий. История России того периода характеризуется почти беспрерывными войнами с Турцией и Персией, где чума была эндемичной инфекцией, усиленным расширением торговых связей с соседними странами Востока и деятельной организацией новых портов на Черном море.
Следствием же такой экономической политики и был длинный ряд чумных вспышек: на Кавказе чума свирепствовала в 1798–1819 гг., в Астраханской и Саратовской губернии она косила свои жертвы в 1806–1808 гг., в Феодосии и Одессе – в 1812 г., в Бессарабии – в 1819 и 1824–1825 гг., в Дунайской и Кавказской армиях, а также на юге России во время войны с Турцией – в 1828–1830 гг., снова в Одессе – в 1835 и 1837 гг.
иопять на Кавказе – с 1838 по 1843 г. Достаточно вспомнить, что лишь в 1828–1830 гг. русская армия потеряла 100 000 человек от различных заболеваний, особенно от чумы
идизентерии, что около 300 врачей в то время стали жертвами чумной инфекции
(например, только в городе Варна из 41 находившегося там военного врача заболело 28 и умерло 20)[746].
Поколение наших врачей того времени, знакомое с эпидемиологическими идеями Самойловича, принимало все доступные им меры к противодействию чумной инфекции и самоотверженно, более или менее успешно боролось с ее вспышками. Эта эпоха в истории отечественной эпидемиологии выявила целый ряд выдающихся деятелей. К ним относятся: Р. С. Четыркин (1797–1865), Н. Я. Чернобаев (1797–1868), А. А. Чаруковский (1798–1848), Э. С. Андреевский (1809–1848), А. А. Рафалович (1816– 1851) и др. Они деятельно продолжали не только совершенствование практических мероприятий против эпидемий, но стремились разрешать, опережая современную им науку, теоретические вопросы о сущности эпидемий, о путях их распространения, о влиянии заразного начала на организм и пр. Так, в 1839 г. учреждена была в Одессе специальная комиссия для выяснения опытным путем условий «уничтожения чумной заразы» при посредстве нагревания дезинфицируемых вещей и главным образом прибывающих с Востока товаров. В 1842–1844 гг. с той же целью производила свои наблюдения отправленная русским правительством в Константинополь комиссия (2 врача и 3 лица технического персонала), продолжавшая свои опыты в Одессе, и лишь прекращение чумных заболеваний вынудило оставить неиспользованными полученные результаты. В 1846–1848 гг., другая комиссия («учено-врачебная экспедиция») производила осмотр карантинов Средиземного моря по берегам Турции, Сирии, Египта, Туниса и Алжира с целью улучшения борьбы с заносом в Россию чумы и холеры[747].
В противоположность такому развитию эпидемиологической мысли в России западноевропейская медицина, встретившись с холерными заболеваниями впервые в 30-х годах, завязла в схоластической классификации симптомов и в выяснении источников происхождения новой для нее эпидемической болезни. Понятно поэтому, что например, труды Р. С. Четыркииа по борьбе с холерой в России были высоко оценены Парижской академией, избравшей нашего эпидемиолога своим иностранным корреспондентом. Главный же медицинский совет в Англии отметил в протоколе своего заседания (октябрь 1852 г.): «Принимая во внимание обширные размеры опытов, точность наблюдений, заботливость и умение в сборе статистических материалов и, наконец, характер вполне практических заключений, которые могут быть сделаны из этих опытов, Совет находит, что труды Четыркииа способствуют ознакомлению с холерой больше, чем все написанное до этих пор по этому предмету в других странах»[748].
Находясь на самом стыке Европы с Азией и гранича на громадных пространствах с извечными очагами разных инфекций, Россия относилась особенно настороженно к возможности заноса в нее различных эпидемий и эпизоотий. Так, например, при
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
получении известий об эпидемии в Испании и Франции желтой лихорадки – болезни, в России совершенно неизвестной, Медицинский совет в Петербурге поспешил издать в. 1805 г. «Описание желтой лихорадки с показанием ее припадков, причин и способов лечения и предохранения», где, между прочим, был поднят вопрос о возможности распространения этого заболевания насекомыми и притом на 38 лет ранее, чем такая гипотеза была высказана в зарубежной медицине[749].
Больше того, специальный и обширный курс инфекционных заболеваний вышел из печати впервые в России и ранее на 35 лет, чем в иностранной литературе. Это классическое руководство профессора Медико-хирургической академии в Петербурге Федора Удена (1754–1823)[750].
Н. Я. Чернобаев описал (1836) случаи бубонной формы чумы с длительным, но доброкачественным течением и без заражения окружающих лиц. По-видимому, это было заболевание, которое 80 лет спустя было описано в Америке под названием «туляремия».
Но в душной атмосфере удручающего формализма и подозрительности ко всякому новаторству, особенно резко проявлявшимся в царствование Николая I, так характерно названного одним из его современников-ученых (академиком-ботаником А. Н. Бекетовым) «чумою, продолжавшеюся 30 лет», не могло быть в России достаточных условий для процветания наук вообще, а гигиены и эпидемиологии в особенности. Последние могли в своем развитии опираться не на научные достижения, а на административные воздействия. Недаром всякие санитарные мероприятия. т. е. практическое приложение гигиены, именовались в течение всего XIX столетия медикополицейскими мерами – более метко их и нельзя было назвать.
Потребовались, как видно будет далее, сильнейшие потрясения, вызванные страшными эпидемиями, чтобы такие отрасли знания, как гигиена, санитария, эпидемиология и эпизоотология, получили больше возможности к своему естественному развитию. Но ведь тогда и в Англии с ее гораздо более развитыми, чем в других государствах, силами общественности лишь эпидемические вспышки холеры и тифозных заболеваний дали мощный толчок для пробуждения интереса к названным отраслям науки. Эпидемии тех же заболеваний послужили стимулирующими средствами в этом отношении и в Пруссии, где, кроме того, сильнейшие вспышки оспы 60–70-х годов сыграли роль того возбуждающего фермента, который заставил государственную власть пойти навстречу зародившимся, но слишком медленно развивавшимся новым областям знания.
С началом 40-х годов чумные вспышки в России прекратились, но все более и более участившиеся «неурожайные годы» (а их только в царствование Николая I было 10, затем в 60-е годы был известный «смоленский голод», в 1872 г. – самарский, в 1880 г. – нижнеповолжский, в 1885 г. – голод на юге Украины и др.), а также быстрый рост расслоения и обнищания деревенского населения «пореформенного периода», когда оно устремилось в города, на фабрики, заводы и на строительство железных дорог, – все это создавало горячий материал для вспышек инфекционных заболеваний, к которым присоединились почти беспрерывные волны холерных эпидемий. В исключительно широком масштабе подтверждалось известное положение эпидемиологии, что социальная обусловленность эпидемически протекающих заболеваний неразрывно связана с коллективной восприимчивостью определенных
групп населения. Но такой восприимчивостью страдала уже основная часть жителей России, чем и объясняется резкое возрастание эпидемических заболеваний в течение всей второй половины прошлого века.
Это обстоятельство вынудило правительство отнестись теперь уже с некоторой благожелательностью к тем мероприятиям, которые предлагались передовой частью русских врачей. Прежде всего стала проявляться в медицинской среде та самая «гласность», с которой царское правительство всегда вело упорную борьбу: возникали одно за другим врачебные общества, сначала в университетских центрах, а затем и в других губернских городах, чрезвычайно быстро стала расти медицинская печать, начали издаваться новые медицинские журналы, среди которых некоторые были в сущности еженедельными газетами, появились регулярные правительственные отчеты о заболеваемости населения в виде ежегодных подробных сведений. В 1865 г. вышел в свет официальный орган Медицинского департамента Министерства внутренних дел под названием «Архив судебной медицины и общественной гигиены», который затем продолжал издаваться до конца существования царской России с некоторыми изменениями в своей структуре и названии. Так, например, в 1872–1881 гг. он выходил три раза в год под названием «Сборник сочинений по судебной медицине, судебной психиатрии, медицинской полиции, общественной гигиене, эпидемиологии, медицинской географии и медицинской статистике»; в последние 29 лет своего существования этот один из основных печатных органов русской медицинской мысли стал именоваться «Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины», что явилось отражением развития гигиенических знаний. Следует заметить также, что во главе этого периодического издания (близким ему по типу и также издававшимся Медицинским департаментом с 1871 г. был «Архив ветеринарных наук») стояли такие видные гигиенисты и эпидемиологи, как С. П. Ловцов (1816–1876), Г. И. Архангельский (1837–1899), М. И. Галанин (1852–1896). С первых же лет его издания в нем появился специальный отдел под названием «материалы по эпидемиологии», а в 1870–1871 гг. ежемесячным приложением к нему служил «Эпидемиологический листок», возникший по инициативе С. П. Боткина.
В своих воспоминаниях о нашем знаменитом клиницисте близкий его друг и товарищ по медицинской деятельности Н. А. Белоголовый отмечал: «В 1866 г. в виду приближения к Петербургу холеры Боткин задумал учредить эпидемиологическое общество, предложив председательство в нем Е. В. Пеликану, как лучшему тогдашнему русскому эпидемиологу[751]. Общество было основано не только с теоретическою целью изучения эпидемии, но и с практическими задачами организации врачебной и денежной помощи пострадавшим; оно издавало около двух лет под редакцией Ловцова «Эпидемиологический листок», в котором Боткин принимал деятельное участие небольшими сообщениями. Но и общество, и листок просуществовали недолго вследствие равнодушия к ним врачей, понятного в те времена, когда вопросы эпидемиологии были еще мало разработаны и интересовали только весьма немногих»[752].
Общественной трибуной, где также стали осуждаться вопросы эпидемиологии наряду с другими вопросами инфекционной патологии, служили и съезды – сначала «съезды русских естествоиспытателей» (первый состоялся в Петербурге в конце декабря 1867 г. и в нем участвовало 600 членов; в дальнейшем они именовались «съездами русских естествоиспытателей и врачей»), затем широко известные в истории русской
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
медицины пироговские съезды (первый из них проходил в Петербурге в конце декабря 1885 г. с участием 573 членов), и даже с развитием земской медицины стали созываться местного значения губернские и областные врачебные съезды.
Так постепенно, шаг за шагом и с большим трудом, используя постоянную угрозу эпидемических болезней, с которыми приходилось бороться, наша медицина упорно стремилась пробиться на широкую общественную дорогу и освободиться от слишком стеснявших ее пут правительственного аппарата самодержавной России. Однако и на рубеже от сословно-дворянской к буржуазно-капиталистической России, реакционные правящие круги всемерно старались отразить натиск демократических сил, считая малейшее их проявление за «губительное политическое вольномыслие» и даже за «потрясение основ действующего порядка». Так, например, после напечатания в «Архиве судебной медицины» (1870. № 3) статьи «О положении рабочих в Западной Европе в гигиеническом отношении» с цитатами из «Капитала» К. Маркса этот журнал был закрыт, его редактор Ловцов уволен, а сама статья подверглась уничтожению. Такова была неприукрашенная российская действительность с ее условиями для деятельности передовой части русских врачей в еще не столь отдаленном прошлом.
В последующие 35 лет по окончании чумных вспышек 40-х годов в России, как и в Европе вообще, чума совсем не проявлялась, и вследствие этого существовавшая в то время организация пограничных и портовых карантинов признавалась достаточно эффективным средством против заноса чумной инфекции из азиатских стран в европейские. Такое затишье дало даже повод профессору Медико-хирургической академии в Петербурге И. И. Равичу, известному ветеринарному деятелю и редактору «Архива ветеринарных наук» (1822–1875), возвестить со своей кафедры в 1874 г. следующее: «В наше время русскому человеку надо быть рогатой скотиной или свиньей, чтобы заболеть чумой; Homo sapiens благодаря современной культуре совсем потерял способность заражаться чумой».
Тем неожиданнее оказалась грозная вспышка чумных заболеваний («ветлянская чума»), которая внезапно и притом в наиболее губительной своей форме – в виде легочной чумы проявилась по окончании очередной войны России с Турцией 1877– 1878 гг. в станице Ветлянке Астраханской губернии. Эта эпидемия с сентября 1878 г. и последующего года вызвала смерть 434 человек (всего заболело, по данным Д. К. Заболотного, в Ветлянке с окрестными селениями 520 человек) и среди них погибли 3 врача, 6 фельдшеров и 1 медицинская сестра. Характер инфекции не был своевременно
распознан, надлежащие меры приняты слишком поздно, и трудно представить себе тот ужас, который охватил не только население России, но и всю Европу при первом же сообщении об этой эпидемии. Достаточно привести несколько слов из очень распространенной газеты того времени, чтобы охарактеризовать состояние русской общественности: «Наша ежедневная пресса совсем очумела: заглянешь в передовые статьи – речь идет об эпидемии, появившейся в Астраханской губернии; отдел городской хроники переполнен рефератами докторов о степени заразительности чумного яда; корреспонденты в один голос заявляют, что каждый наш городок вполне подготовлен к восприятию заразы. Наконец, даже и в иностранном отделе и там на первом плане чума и те “предохранительные” меры, которые принимают против нас наши “дружественные” соседние державы…»[753].
Одновременно периодическая печать, и притом не только медицинская, стала вопить о «петербургском чумном недоразумении» – ошибочном признании С. П. Боткиным одного заболевания за случай чумы в самой царской резиденции (возможно, что блестящий клиницист и диагност имел дело со случаем тогда еще неизвестной медицинскому миру туляремии)[754].
Перед лицом грозной опасности распространения эпидемии и под напором мирового общественного голоса царское правительство вынуждено было принять, хотя и с большим опозданием, энергичные меры. В Ветлянку командированы были виднейшие медицинские деятели, и один из них, Г. Н. Миих, изложил свои наблюдения в своем известном труде «Отчет об Астраханской эпидемии» (1881). Явилась туда же, но уже к самому концу эпидемии, и международная комиссия эпидемиологов из 11 делегатов Германии, Франции, Англии, Австро-Венгрии, Румынии и Турции во главе с известным германским гигиенистом и эпидемиологом Августом Гиршем (1817–1894). Русские исследователи (профессора Г. Н. Минх и Э. Э. Эйхвальд) делали даже попытки обнаружить возбудителя чумы при микроскопическом исследовании крови больных. Само же население окружающих Ветлянку селений, не дожидаясь помощи правительства и науки, по собственному почину поставило кругом Ветлянки караулы с дубинками, преграждавшие всякие сообщения (Г. Н. Минх).
Во всяком случае «ветлянская чума» послужила одним из тех уроков истории, какие долго не забываются. Благодаря ей не только «поочистили и пообмыли Россию»[755], но она заставила подумать и о необходимости постоянных мероприятий. Она послужила одной из основных причин углубления интереса у русской общественности к вопросам гигиены и санитарии, в значительной степени оживила деятельность врачебных обществ, облегчила организацию первых у нас кафедр гигиены, побудила к учреждению городских санитарных комиссий.
Наконец, эта эпидемия фактически закончила добактериологический период в истории чумных эпидемий в России[756].
В истории отечественной эпидемиологии XIX век, кроме того, характеризуется широкой рационализацией противоэпидемических мероприятий для борьбы с оспой, паразитарными тифами (в особенности в годы Крымской кампании и войны с Турцией в 70-х годах), сибирской язвой (70–80-е годы), дифтерией (в особенности в южных губерниях Европейской России в 70–80-х годах).
Однако все эти губительные эпидемии, в том числе и чумные, остались далеко позади в отношении вызванных ими жертв по сравнению с эпидемиями холеры. В период 1823– 1894 гг., за 35 «холерных годов», заболело в России, по официальным, конечно, далеко неполным сведениям, 4 881 000 человек, и из них умерло 2 007 000 (41 %). В особенности холера проявила себя в России, как и в Западной Европе, в годы 1892– 1894, когда в нашей стране, только что перенесшей небывалый еще голод 1891–1892 гг. (он распространился на 29 губерний) и связанную с ним чрезвычайно широкую эпидемию сыпного тифа, заболело 771 663 человека, по официальной статистике, и умерло из них 370 164 (48 %). Но если принимавшиеся нашими врачами меры против распространения чумы были несомненно эффективными, то в борьбе с холерой они уже не давали желательных результатов. Система пограничных карантинов вызывала критическое отношение на всех международных санитарных конференциях, само возникновение которых было вызвано (1851) проникновением холеры в Западную и
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Южную Европу[757]. Недаром указывал уже даже в конце прошлого века наш известный гигиенист Ф. Ф. Эрисман (1842–1915): «Холера представляет собой явление в высшей степени сложное, загадочное. Это в буквальном смысле слова сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертоносным взглядом»[758].
Но холерные эпидемии в Европе (насчитывается, как известно, пять таких волн в XIX веке), как и все другие бушевавшие в ней эпидемические заболевания, и особенно во второй половине прошлого столетия, активировали прежде всего эпидемиологическую мысль. Они вызвали к жизни организацию у нас такого учреждения, как «Русское общество охранения народного здравия» (1877), имевшего своей целью «содействовать улучшению общественного здравия и санитарных условий в России». Используя помощь со стороны правительства, общество широко и быстро развернуло свою деятельность не только в Петербурге, где привлекло к своей работе крупных ученых (Н. Ф. Здекауер, А. П. Доброславин, В. В. Пашутин, Ф. В. Овсянников, впоследствии Г. В. Хлопин, Н. Ф. Гамалея и др.), но открыло свои отделения и в 27 других городах; в своем составе оно имело и «Отделение статистики и эпидемиологии». Это было первое у нас гигиеническое общество. Вскоре затем учреждена была пресловутая «Комиссия по вопросу об улучшении санитарных условий и уменьшении смертности в России» при Медицинском совете, известная больше под названием «Боткинской комиссии», так как во главе ее стоял С. П. Боткин (1886)[759]. Возникло даже специальное «Общество по борьбе с заразными заболеваниями» в Петербурге с отделениями в наиболее крупных городах (1896). Вопросы борьбы с инфекционными заболеваниями и в особенности с холерой стали основными на всех врачебных съездах и совещаниях, среди которых целый ряд был посвящен обсуждению мероприятий против отдельных инфекций: областные съезды по дифтерии (Харьков, 1881 и 1889 и Казань, 1896), Всероссийское совещание по борьбе с холерой в Петербурге (1893), многочисленные «холерные» совещания в губернских и областных городах (1892–1894).
Нет сомнения и в том, что широкое распространение инфекционных заболеваний во второй половине прошлого столетия послужило основной причиной блестящего развития микробиологии в ее приложении к медицине и ветеринарии. «Учение о микробах, – писал один из корифеев этой науки И. И. Мечников (1912), – заняло почетное место в области социальных вопросов и административных мероприятий». Открытия возбудителей туберкулеза и холеры в 80-х годах даже на общем фоне двадцатилетних исследований великого Пастера, можно сказать без всякого преувеличения, потрясли мир и создали совершенно новые перспективы в области борьбы с заразными болезнями – возникала «бактериологическая эра» в истории патологии.
Но русские врачи, достаточно испытанные в этой борьбе, когда им приходилось тратить свои силы не только на борьбу с инфекциями, но и на борьбу с рутинными средствами «благопопечительного начальства», считали неизбежной определенную летальность при всех инфекционных заболеваниях. Так, воздавая дань своему времени, Н. И. Пирогов писал в своем «Мнении о борьбе с дифтерией в Полтавской губернии» незадолго до своей смерти (1881): «В борьбе с самой заразой и ее местными причинами или общими поветриями играет главную роль не медицина, а администрация, и весь успех зависит от правильного и трезвого понимания сути дела со стороны общей и врачебной администрации». Находясь лишь на пороге в то время еще едва начинавшей оформляться медицинской бактериологии, он полагал, что летальность «не может