5 курс / Инфекционные болезни / Доп. материалы / История_эпидемий_в_России_От_чумы_до_коронавируса
.pdfтощий желудок, то тогда стараться в самой скорости вспотеть, выпив довольно горячей воды с уксусом или с клюквенным соком, или сварить с водою травы ромашки или Божьего дерева, при том довольно окутаться в постели и потеть довольное время…».
Если у больного, кроме головной боли, отмечалась тошнота и наклонность к рвоте, то рекомендовались рвотные средства: «немедленно стараться, чтобы вырвало, выпивши постного масла с теплою водою, а чтобы оно скорее подействовало, то засунуть палец в рот».
Если, несмотря на применение потогонных и рвотных средств, у больного жар и слабость продолжаются, рекомендовалось «привязать к голове ржавого хлеба с уксусом или кислым квасом» и пить холодную воду с уксусом или с выжатой клюквой или кислый квас. При появлении бубонов («опухоли») стараться, чтобы они скоро прорвались, для чего прикладывать к ним лепешки из муки, патоки и печеного лука. «А как прорвется, то прикладывать к ране до излечения одну лепешку из муки и патоки без луку». К карбункулам («чирьи») советовали прикладывать сначала чистый деготь с калачом, а по отторжении некротизированных участков («а когда черное отпадет») – одну патоку, «намазывая на тряпицу, пока заживет рана». Вместо дегтя можно употреблять творог и толченый чеснок. Последний «подлинно что причиняет тотчас сильную боль, но тем скорее и нарыв делается и, помертвелую часть тела отделяя, пособляет к тому, что очищенную рану патока или сало и масло с воском сгущенное скоро заживит».
Под этими правилами для лечения больных чумою подписалось 24 врача (Лсрхе, Эразмус, Шафонский, Погорецкий, Зыбелин, Вениаминов, Самойлович, Оррсус и др.) и три представителя от властей.
В тот же день на другом суженном совещании врачей вместе с представителями властей. Орлов поставил следующие вопросы о количестве и организации карантинов и больниц: «1) достаточно ли существующих карантинов; 2) достаточно ли существующих больниц и госпиталей; 3) таково ли их учреждение быть должно, каково до ныне было; 4) не надобно ли что переменить или пополнить в их учреждении?».
На эти вопросы врачи единогласно дали ответ о необходимости увеличения числа карантинов и больниц. Устройство карантинов совещание нашло «изрядным, сколько до содержания и пропитания людей принадлежит», по требовало тщательного наблюдения, чтобы в карантины «действительно зараженные и больные отнюдь не вводились, но отсылались прямо в их больницы».
Относительно организации больниц совещание высказалось, во-первых, за увеличение числа их еще на десять и приближение к городу, потому что все они почти «на одном углу Москвы» расположены, что затрудняет транспортировку больных («один своз много уже делает затруднения»), во-вторых, было указано на то, что хотя «содержание людей… изрядно», требуется все же единообразный метод лечения «по предписанию простыми лечебными средствами». Кроме того, решено было выделить в каждой больнице палаты («покои») для наиболее тяжелых больных «и особые для надежных и особливо для выздоравливающих». Указано было на необходимость организовать при каждой больнице приемный покой: «особый род залы, сарая или сеней, где бы приводимые больные тотчас осматриваемы и по состоянию их разделяемы были».
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
На этом совещании присутствовали Шафонский, Орреус, Ягельский; Граве и Самойлович вместе с представителями властей.
Получив от медицинского совета окончательное заключение, что в Москве свирепствует моровая язва, и заслушав их мнение о необходимых профилактических мероприятиях, Орлов энергично приступил к организации новых и реорганизации бывших до него противочумных учреждений. С октября последовал сенатский указ «об учреждении 2 комиссий для прекращения моровой язвы»[277]. Первая называлась «Комиссия для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы», вторая – «Комиссия исполнительная». Председателем первой комиссии был назначен генерал Еропкин со своим помощником, членами «Успенского собора протоиерей Левшин», от московского мещанства «купец и мещанин Лука Долгой», а из врачей доктора Шафонский, Ягельский и Орреус, штаб-лекарь Граве и лекарь Самойлович.
В задачи этой комиссии входило все то, «что к сохранению и врачеванию людей от язвы и к скорейшему сего зла пресечению принадлежи может». В ее распоряжении находились все врачи и «прочие медицинские чины», больницы, госпитали, карантинные дома, аптеки, – словом, все лечебные и профилактические учреждения вместе с обслуживающим их медицинским персоналом. Заседания этой комиссии происходили ежедневно с 11 часов утра до 2 часов дня, «а есть ли великая нужда состоит», то и в любое другое время. Врачи и частные смотрители обязаны были предоставлять в комиссию ежедневные рапорты о числе вновь заболевших, о числе оставшихся больных, выздоравливающих и умерших. Вся полиция была подчинена (по участкам) частным смотрителям, последние же подчинялись комиссии, получая от нее все приказы и инструкции по борьбе с чумой.
Исполнительная комиссия состояла из трех чиновников под председательством сенатора Волкова. Функции исполнительной комиссии были административными и судебными: она должна была наблюдать за точным выполнением всех приказов и распоряжений первой комиссии. «Главная сей (исполнительной) комиссии должность есть по большей части полицейская. Она смотрит вообще, чтоб в городе все предписываемое и учреждаемое от Комиссии предохранения и врачевания, и все для пользы народа и города сверх того сделанные и делаемые учреждения самым делом исполняемы были; наказывает тотчас преступающих по мере вины и причиненного ближнему своему и обществу вреда; наблюдает порядок, тишину и благосостояние города…». В общем, можно сказать, что обе комиссии представляли собой нечто вроде чрезвычайного созданного на время чумы органа властей в Москве.
«Комиссия для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы» развила энергичную деятельность. В первую очередь было обращено внимание на санитарное просвещение. 20 октября было опубликовано от имени комиссии «объявление, как самому себя от язвы пользовать»[278]. В нем определенно указывалось: «Ведать и верить надобно без всякого сумнения, что свирепствующая ныне в Москве болезнь есть действительная и неоспоримая моровая язва, а не то, что называется перевалкой». Подчеркивался контактный путь передачи инфекции: «Яд оныя не находится в воздухе, но единственно от прикосновения и сообщения… переходит и заражает».
Далее излагались необходимые профилактические и общедоступные терапевтические мероприятия: «беречься всякого прикосновения и сообщения с зараженными больными и мертвыми людьми, их вещами. Во время заразы иметь крайнюю в домах
чистоту и около себя опрятность, и чтоб в жилых домах никогда жарко и чадно не было».
В октябре же было, также от имени комиссии, опубликовано написанное по ее поручению доктором Орреусом и предназначенное для врачей «Краткое уведомление, каким образом познавать моровую язву, также врачевать и предохранять от оной». Кроме названных, издано было еще несколько инструкций для медицинских работников и офицеров, находящихся на заставах.
Одновременно комиссия взялась за организацию больниц и карантинов. Больницы и карантинные дома решено было устраивать за городом, «на чистом и открытом месте», причем так, чтобы карантинные дома были расположены вблизи больниц для быстрейшей транспортировки больных. Были открыты и 4 новые «опасные» больницы.
«Сумнительные из благородных» помещались в особом карантинном доме, расположенном за Никитскими воротами на Вознесенской улице. Кроме 4 новых, имелись еще 2 прежние больницы – одна в Симоновом, другая в Даниловом монастыре. В эту последнюю переводились больные «с одними ранами оставшиеся» из Симоновской больницы для окончательного выздоравления. Всего в Москве функционировали 4 больницы и 12 карантинных домов.
Над всеми больницами и карантинными домами было поставлено 2 начальника, которые обязаны были «иметь над ними смотрение и снабжение всего для оных потребного». Заведующим медицинской частью всех больниц и карантинных домов был определен доктор Ягельский.
Комиссия обратилась ко всем московским врачам с просьбой идти добровольно на работу в больницы и карантинные дома. К чести врачей нужно сказать, что никто из них не отказался.
По распоряжению комиссии Москва была разделена на 27 участков (вместо прежних 20). Это обеспечивало более точный учет больных и умерших, а также более быструю транспортировку их. Соответственно количеству частей города было увеличено также число частных смотрителей и врачей.
Были приняты меры по уточнению учета больных и умерших. Частным смотрителям приказано было прилагать всевозможное старание в выявлении (через десятских) больных и умерших. В своих ежедневных рапортах частные смотрители должны были указывать все симптомы («знаки») болезни, равно как имена, фамилии и адреса больных, направленных в больницы. Направление в больницу скреплялось двумя подписями: частного смотрителя и врача. Больничные врачи в свою очередь обязаны были ежедневно присылать в комиссию рапорты с указанием имен, фамилий и адресов всех вновь поступивших больных.
Ввиду того что, несмотря на самые строгие приказы, утаивание больных продолжалось, Орлов прибег к действенной мере. Он объявил, что все люди, выписывающиеся из больницы и карантинных домов, получат новую одежду и денежное пособие: женатые по 10, а холостые по 5 рублей. По словам Шафопского, «таковое награждение, а к тому же частые и скорые выпуски столько действовали, что многие сами охотно приходили объявлять свою болезнь и просили, чтобы их отправили в карантен»[279]. Но не только этим объясняется более охотное направление в больницы, так же как и значительное
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
уменьшение числа утаиваемых больных. Москвичи почувствовали больше доверия к больницам и врачам, во-первых, вследствие проводимой комиссией санитарнопросветительной кампании, а во-вторых, потому что Орлов значительно сократил полицейский произвол и беспорядки при госпитализации и карантинизации людей.
О значительном увеличении числа больных, поступивших в больницы, свидетельствует то, что в октябре количество умерших в больницах было на 2626 больше, чем в сентябре.
Орловым были приняты меры и по оказанию помощи беднейшим слоям населения Москвы. Так, в целях борьбы с недостатком съестных припасов были построены вне земляного Камер-коллежского вала по всем большим дорогам амбары и торговые помещения «в таком намерении, чтобы на нужный случай снабдить оные из уезда всем необходимым».
Чтобы обеспечить «маломочным ремесленникам» сбыт их продукции, учреждена была особая комиссия для покупки производимых ремесленниками товаров, «когда они сами другим продать не могут». Эта комиссия купила у 3988 ремесленников товаров на 10 000 рублей – сумма по тому времени очень значительная.
26 октября опубликован сенатский указ «о доставлении средств к пропитанию простому народу, лишившемуся оного по случаю прилипчивой в Москве болезни»[280].
В указе констатируется наличие в Москве большого числа людей, которые «не имея никакого рукомесла, питались пред сим самыми черными и грубыми работами, а по теперешним обстоятельствам не имеют оных». Чтобы дать этим людям «благоразумное пропитание», решено ыло увеличить окружающий Москву Камерколлежский вал и углубить ров около него. За эти земляные работы «охочим людям» уплачивалось мужчинам по 15, а женщинам по 10 копеек в день. Явившиеся со своими инструментами получали на 3 копейки больше.
Орлов прибыл в Москву 26 сентября, и уже 31 октября Екатерина II заявила, что «по принятым теперь божьей помощью мерам опасная болезнь знатно начала умаляться и чаятельно вскоре вовсе прекратится» и поэтому она считает, что присутствие Орлова в Москве больше не нужно.
15 ноября Орлов выехал из Москвы. В Петербурге его встретили с триумфом. В его честь была выбита золотая медаль, а при въезде в резиденцию царицы – Царское село – воздвигнуты триумфальные ворота – арка.
Пребывание Орлова в Москве несомненно оказало благоприятное влияние на ход эпидемии, – заболеваемость и смертность от чумы стали заметно уменьшаться. Однако отдавая должное Орлову, нельзя забывать, что в его распоряжение были отпущены огромные по тому времени средства и действовал он не один. Всю практическую работу по борьбе с чумой проводили врачи: Шафонский, Ягельский, Самойлович, Зыбелин, Погорецкий и др. Эти врачи выполняли самую тяжелую работу, ежедневно подвергаясь опасности заражения. А между тем их роль долгое время оставалась в тени, и в официальной дореволюционной истории все приписывалось, конечно, только деятельности Орлова.
В январе 1772 г. эпидемия чумы в Москве стала заметно утихать.
Когда эпидемия пошла на убыль, предохранительная комиссия стала думать о том, каким образом оставшиеся выморочные и зараженные дома и пожитки «от яда язвенного очистить, дабы оные впредь не могли произвести подобного нее злощастия». Были выработаны следующие мероприятия: 1) все оставшиеся в выморочных домах вещи, кроме икон, документов и металлических изделий, частные смотрители должны были вывезти в «безопасное место» и там сжечь; 2) все маленькие, ветхие и «мало стоющие дома» приказано было сломать; 3) жителям, у которых имелись «зараженные покои», было объявлено об обязательном их вымораживании и окуривании; одному окуриванию подлежали ценные вещи и «домы не столь зараженные»[281].
Было опубликовано составленное Ягсльским по предложению комиссии наставление: «Каким образом яд язвенный в домах и вещах зараженных истреблять» с изложением рецептов, одобренных комиссией «курительных порошков»[282].
Для доказательства эффективности дезинфицирующего действия этих порошков Д. Самойлович проделал решительный эксперимент: одежда умерших от чумы в Симоновской больнице 4 дня подряд окуривалась порошками и следующие 4 дня она проветривалась. Затем эту одежду Самойлович надел сперва на себя, а затем на 7 приговоренных к смертной казни преступников, и они «все живы и здоровы остались».
Для окуривания жилых домов, учреждений, торговых предприятий и церквей была организована из «охочих» офицерских чинов команда «частных курильщиков». Каждый курильщик получал по 15 рублей месячного жалования и по 6 рублей порционных. Под начальством частного курильщика находилось по 9 человек рабочих, из них часть вольнонаемных, получавших в месяц по 5 рублей и меньше, другая же часть «взятые из острога» преступники, получали по 5 копеек в день кормовых. Курильщики были распределены по всем частям города. Было высчитано, что в Москве число зараженных домов равнялось 7000. «Очищение» их производилось во всех частях города одновременно. Всех частных курильщиков было 11 человек. Над ними было поставлено 3 главных смотрителя, каждому из которых была для очищения поручена третья часть города и «столько артелей курильщиков дано было, сколько его округ имел частей города»[283]. Четвертый главный смотритель отвечал за окуривание всех присутственных и «прочих коронных мест». Дома, хозяева которых не в состоянии были купить курительных порошков, окуривались «казенным иждивением», как и те «достаточные дома», хозяева коих выехали из Москвы. Кроме домов, очищению подвергались также и купеческие лавки, если хозяева или приказчики их умерли от моровой язвы. Церкви, в которых умерли от чумы священники или другие церковные служители, очищались в первую очередь.
Очищение обывательских домов было начато 12 декабря. Наблюдение за своевременностью их очищения и точным соблюдением всех изданных по этому поводу инструкций было поручено доктору Шафонскому.
В марте 1772 г. средняя суточная смертность по Москве равнялась 12, а всего за месяц умерло 334 человека.
Несмотря на это, все предосторожности оставались по-прежнему в силе. Мало того, для всех едущих в Петербург или по Петербургской дороге карантинный срок был в январе уменьшен до 3 (вместо 6) недель, но на заседании Государственного совета 16 февраля было решено впредь поступать «по учиненным учреждениям и не мало не отменять
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
оные, пока совершенно не минется в Москве опасность»[284]. Поэтому с 1 апреля 1772 г. был снова установлен шестинедельный карантин для всех едущих из Москвы или из других зараженных мест до Петербурга или по Петербургской дороге далее Твери. Общая смертность в московских больницах и карантинных домах во время чумной эпидемии и тотчас по окончании ее была, по официальным данным, следующая[285].
Следовательно, по официальным, приведенным Шафонским данным, в Москве за время эпидемии умерло в 1771 г. 56 672 человека. Если прибавить сюда еще 239 человек, умерших в течение первых 3 месяцев 1772 г. в больницах и карантинах и, кроме того, 1000 тайно зарытых и впоследствии найденных трупов, то общая цифра умерших за время эпидемии в Москве будет равна 57 911.
1771 год.
1772 год
Эту цифру, однако, никак нельзя назвать точной, она много ниже действительной. Напомним, что в начале эпидемии регистрировались лишь умершие после 4-го дня заболевания, остальные же считались погибшими от «обыкновенных болезней» и в официальную статистику не попадали. Далее официальная регистрация заболевших и умерших от чумы началась лишь в апреле 1771 г., больные же впервые появились в Москве в ноябре или декабре 1770 г. Сколько было заболевших и умерших с декабря 1770 г. по апрель 1771 г., неизвестно. Точное количество тайно погребенных под другими диагнозами также неизвестно. Наконец, можно усомниться также и в точности даваемых частными смотрителями сведений, на основании которых составлена официальная таблица смертности.
Екатерина II утверждала, что в Москве умерло от чумы 100 000 человек. По Лерхе, умерло более 60 000 человек. По Самойловичу, в Москве с апреля 1771 г. по март 1772 г. умерло 57 901 человек[286].
Все эти цифры разнообразны, неточны и в достаточной степени произвольны. Брикнер попытался установить число погибших, исходя из числа домов города. Население Москвы в среднем исчислялось в 300 000 человек. Обывательских же домов в городе было около 12 000, – следовательно, на каждый дом приходилось около 25 человек. 3000 домов опустели совершенно, но жители этих домов «принадлежали к самому бедному классу» и на каждый из этих домов, вероятно, приходилось менее 25 человек. «Но при всем том число умерших в этих домах во всяком случае было не менее 30 000, а быть может, достигало 50 000 человек»[287]. Но, кроме 3000 выморочных, в Москве было
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
еще 6000 обывательских домов, в которых были больные и умершие от чумы. Брикнер почему-то считал, что в этих домах также умерло 50 000 человек. Поэтому он полагал вероятным, что показание Екатерины II о 100 000 умерших гораздо ближе к истине, чем цифра в 57 000, приведенная Шафонским и Самойловичем.
Исходя из всех этих разнообразных данных, можно, как нам кажется, предположить, что в Москве умерло от чумы 60 000–70 000 человек. Это тем более вероятно, что, по современным литературным данным, средняя летальность от бубонной чумы равна 60 % заболевших[288].
Из Москвы, по сведениям Шафонского и Самойловича, бежала во время чумы половина населения. Если считать 300 000 за среднюю цифру населения Москвы того времени, то, следовательно, в ней осталось около 150 000 человек. Можно предположить, что из них заболело чумой не менее 100 000 человек, т. е. 3/4 оставшегося в Москве населения. Следовательно, умерло 60 000–70 000 человек. Эти цифры, в общем, совпадают и с числом выморочных и зараженных домов, которые составляли 3/4 всех московских домов.
В течение апреля, мая, июня, июля 1772 г. новых заболеваний чумой в Москве обнаружено не было. Предохранительная комиссия по окончании «очищения» Москвы целиком посвятила свою деятельность наблюдению за тем, чтобы «вторично оная зловредная болезнь не могла из зараженных мест по причине еще продолжающейся войны вкрасться». Для этого решено было организовать заставы и кордоны поблизости от Москвы так, чтобы они составили непрерывную цепь по всей окружности города. Прежние заставы, расположенные слишком далеко от Москвы и одна от другой, не достигали, по мнению комиссии, своей цели, так как «некоторые между заставами к самой Москве находили способ скрыто проезжать». Все эти заставы были сняты и вместо них созданы новые, в непосредственной близости к Москве.
Только в январе 1774 г. вышел указ об упразднении застав и карантинов на всех дорогах из Москвы в Петербург, а в сентябре 1775 г. – указ о снятии всех оставшихся внутри империи застав и упразднении Комиссии для предохранения и врачевания от моровой язвы[289].
Глава 10. Эпидемии чумы в конце XVIII века
В конце XVIII века в России наблюдался ряд местных локализованных в южных губерниях эпидемических вспышек чумы. Сведения о них весьма скудны, отсутствуют описания клинического течения и эпидемиологических особенностей.
По Шнурреру, чума в 1783 г. распространилась по Египту и Малой Азии вплоть до Черноморского побережья. Из Турции болезнь, по всей вероятности, была занесена в Кременчуг, Херсон, Дубоссары и окрестности этих городов[290]. В Херсоне была открыта чумная больница, где лежало 100 человек «язвою зачумленных». В Кременчуге чума появилась 20 мая 1784 г. и продолжалась по 15 ноября. В карантин (больницу) поступило всего 459 «душ», из них умерло 240. В городе и его окрестностях умерло «около 1/3 из 1/4 доли сего числа»[291]. В Херсоне и Кременчуге была бубонная форма чумы, что удостоверил Самойлович.
В Кременчуге Самойлович производил свои вскрытия чумных трупов и микроскопические исследования «о существе яду язвенного».
Миндерер указывал, будто в 1786 г. чума была в Одессе и Очакове, и он наблюдал больных и умерших с явными признаками болезни[292].
В 1787–1789 гг. чума свирепствовала в Венгрии и Турции. Русское правительство, опасаясь заноса эпидемии в Россию, приняло обычные в то время предупредительные меры. По предложению Еропкина, бывшего тогда главнокомандующим в Москве и Московской губернии, приказано было учредить заставы в Московской губернии, по реке Оке, «по бывшему в минувшую турецкую войну расположению, для вящей от моровой язвы предосторожности»[293].
По этому поводу Екатерина II 23 октября 1787 г. написала Еропкину: «Соизволяя… учредить по примеру прежней войны заставы в Московской губернии по реке Оке, мы приемлем за благо, чтоб вы то в действо тотчас приказали произвесть, с соблюдением, дабы таковая осторожность не была обращена в тягость или притеснение чье-
либо»[294].
Вначале 1788 г. известный деятель екатерининского царствования Г. А. Потемкин сообщил, что в Валахии показалась моровая язва[295]. В 1792 г. чума появилась в Волынской губернии, куда по распоряжению правительства был послан для борьбы с эпидемией доктор Миндерер. В 1793–1795 гг. чума снова вспыхнула в Турции, Сирии, Венгрии, Валахии, Трансильвании, Боснии, Герцеговине и охватила Галицию. В России были приняты соответствующие меры предосторожности: учреждены карантины в Очакове, Таганроге, Дубоссарах, на польской и турецкой границах[296].
В1796 г. чумой была охвачена Тамань и весь Фанагорийский полуостров Крыма. Для предохранения от заноса эпидемии в Таврическую область были созданы карантины и заставы от Керчи и Еникале до оконечности Арбатской стрелки и далее до Мариуполя. Самойлович, которому была поручена ликвидация этой эпидемической вспышки, следующим образом описывает ее возникновение и меры борьбы с ней: «Нерадением начальствующего на Бугасе над флотилиею капитана Данильченко, тут же язвою и умершего; а паче, что нарушал он непозволительное сообщение в Анапу, посредством сего сообщения нанесена оттоль была зараза смертоносная и на Бугае, где и оказалась промеж казаками, служащими во флотилии»[297].
ВТамань был послан чиновник, которому поручено было принять все необходимые меры, по словам Самойловича, «ко всеконечному истреблению чумы». Но чиновник этот, «не быв но всем сведущ», причинил в Тамани больше опустошений, чем болезнь.
Прибыв в Еникале, он, прежде всего, потребовал себе у командовавшего местными войсками генерала команды егерей и донских казаков. Затем запер церковь, а всех жителей, кроме «торгашей и кабатчиков», выслал из города в лагерь. После этого приказал жечь все городские дома, в которых когда-либо была чума, а также и корабли черноморской флотилии и амбары, где хранились запасы этой флотилии. На обратном пути сей не в меру и не по разуму ревностный чиновник приказал сжечь на рыбных заводах невода, веревки; даже икра в бочках и рыба завяленная были преданы огню.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
В селе Стеблиевском одежда всех крестьян была снесена в одну избу, которую затем и сожгли вместе с одеждой. В домах, в которых за отсутствием хозяев, клети были заперты, сбивались замки и сжигалось все: книги, оружие, даже жемчуг.
Перепуганный таким огненным бедствием народ начал прятать свое имущество в камышах, зарывать в землю и разбегаться «повсюду, где казалося токмо что возможно сим будет сыскать средство избегнуть огненного истребления всему имуществу своему». Спасавшиеся бегством от «огненного истребления» жители разнесли чуму по всем почти селениям, расположенным неподалеку от Тамани.
Самойлович, направленный в Тамань, нашел город в ужасном состоянии: «Город был найден отовсюду стражею окруженным и аки бы неприятелем опустошенный». Дома и все улицы заросли бурьяном, везде горели «куровища», наводившие страх и уныние. Жителей в городе не было. Все окна и двери в домах были открыты и «ужас токмо сверхестественный сим причиняли».
Еще хуже обстояло дело в лагере, куда выселили жителей Тамани, по выражению Самойловича, народ там был «всестенающий». «Старики не ведая – где от жестокости стихий прикрыться, а матери – как своих детей предохранять новорождающихся».
Немедленно по прибытии в Тамань Самойлович приказал приступить к очищению домов и к «приведению оных в первобытность». Бурьян на улицах был скошен, жители возращены в город. «Куровища» на улицах и площадях залиты, все дома вычищены, выбелены, окна и двери вставлены, «через что весь город как будто расцвел».
Наблюдение за очищением домов, просушиванием, проветриванием и сожжением ненужных вещей было возложено на квартальных смотрителей, для чего город был разделен на кварталы. Народ, ободренный «всеми благотвореннями таковыми», стал охотно выполнять все профилактические мероприятия.
После того как в Тамани все было приведено «к желаемому благоустроению», Самойлович отправился для наведения порядка в Бургас, где в лагере находились казаки Черноморской флотилии. В лагере они жили под открытым небом, «суровость всех стихий претерпевая». Казаков перевели в Тамань, причем сомнительных поместили в карантины, а «зачумленных» – в больницу. Как в карантин, так и в больницы были определены подлекари и надзиратели.
По сообщению Самойловича, в это же время чума была в Екатеринодаре и двух селениях Екатеринодарского уезда. В городе Екатеринодаре и этих селениях больных пользовали врачи. Никаких дальнейших подробностей об этой эпидемической вспышке чумы Самойлович не приводит.
В 1797 г. в Одессу прибыло из Константинополя торговое судно, на котором один матрос умер от чумы. Командир судна бежал, бросив его на произвол судьбы. На судне оставалось еще два матроса: один – здоровый, а другой – «язвою издыхающий». На судно были посланы два арестанта, снявшие больного, и, когда он умер, похоронившие его. Само же судно было сожжено[298]. Для предотвращения заноса чумы в Одессу был принят ряд профилактических мер. Город был разделен на кварталы и к каждому из них прикомандировали медиков. Вообще были «предприняты повсюду по предохранению меры наивозможнейшие». Самый город, однако, не был заперт, «дабы гражданам не причинять сим страху всеневместнейшаго».