SapronovaMA

Осознавая необходимость изучения политической элиты при исследовании вопроса об институте верховной власти, важно рассмотреть вопрос о применении метода к решению данного конкретного аспекта исследования, что также является достаточно проблематичным. Политическая наука предлагает три основных подхода: функциональный, позиционный и деятельностный. Каждый из них в отдельности позволяет решить исследовательские задачи лишь частично, а их комплексное использование может быть затруднено различными обстоятельствами. Большое значение в этой связи приобретает изучение идеологии данного общества как системы политических, экономических и социальных ценностей и идей, служащих основанием для постановки целей; последние, в свою очередь, образуют ядро политических программ.

Изучение института верховной власти требует рассмотрения круга вопросов, связанных с государственными институтами, за совокупностью которых закрепилось название «исполнительная власть», главная задача которой – руководство. Принципиально важным в этой связи является изучение конституций, которые позволяют различать страны по степени наличия в них эффективных ограничений на применение власти. Наличие таких ограничений (независимо от того, закреплены ли они в документе или носят характер политической нормы) позволяют определить власть как конституционную.

И, наконец, в качестве философской теоретико-методологической основы вся вышеуказанная совокупность конкретных, общенаучных и специальнонаучных методов базируется на материалистическом философском методе, который составляет основу других уровней и методов научного познания и выступает как общая теория. В качестве одного из направлений исторического познания была выдвинута концепция многомерности исторического процесса. Авторы этой идеи (В.Ж. Келле, М.Я. Ковальзон) обозначают объемность и многоуровневость в изучении социально-исторического пространства, и, соответственно, возможность применения самых разных методов анализа, связанных с акцентированием того или иного уровня. В качестве трех методологических измерений В.Ж. Келле предлагает выделять в материалистическом понимании истории три аспекта: естественноисторический (объективный), деятельностный и личностный (или гуманистический), фиксируя, таким образом, фундаментальные теоретико-методологические направления и, тем самым, «концептуально расширяя возможности непротиворечивого применения в познании общества различных методов, делая его изучение более «раскованным»¹. Методология трехаспектного подхода открывает перспективу переосмысления сложных методологических проблем, связанных с соотношением объективного и субъективного. Введение в научный оборот многомерного подхода означает признание «объемности» общества и возможности его исследования в самых различных измерениях. При этом выделение каждого измерения должно осуществляться не произвольно, а определяться свойствами объекта исследования и поставленными целями, и являться только одной из координат (аспектов) некой целостной реальности².

Подводя итог вышесказанному, методологию данной работы можно определить следующим образом: многоуровневая система методов, учитывающая концепцию многомерности исторического процесса.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав (построенных по проблемно-хронологическому принципу), заключения и списка использованных источников и литературы. Во введении обосновывается постановка проблемы, актуальность и новизна исследования, ставятся цели и задачи, обозначаются объект и предмет исследования, анализируются и систематизируются источники и литература, раскрывается методология, примененная для решения поставленных задач.

В главе 1 «Институт верховной власти как историческое и общественно-идеологическое понятие» рассматриваются теоретические вопросы, связанные со становлением и развитием суннитской концепции власти и историческими судьбами мусульманского представления о власти. При этом отдельно анализируется понятие «халифат» (являющееся ключевой категорией концепции власти) и социально-политическая доктрина халифата, которая рассматривается с двух точек зрения: как сущность власти в мусульманском государстве и как форма правления. Эта доктрина рассматривается в трудах мусульманских богословов, государствоведов, арабских мыслителей и политических деятелей (в т.ч. магрибских), которые дают представление об эволюции суннитской концепции власти и господствующем на современном этапе исламском и светском видении управления государством. Отдельный параграф посвящен взаимоотношениям религии и государства в Алжире, Тунисе и Марокко, особенностям магрибского ислама и специфике формирования и деятельности исламских партий и движений в этих странах.

Вторая и третья главы диссертации посвящены историческому развитию института верховной власти стран Магриба, начиная с османского периода до современности, где на конкретно-страновом материале показана эволюция властных институтов и влияние на них в определенные промежутки времени исламской доктрины.

В главе 2 «Институт верховной власти стран Магриба в османский и колониальный периоды» анализируются особенности развития этих стран в османский период, а именно: показана эволюция османского управления в Алжире и становление государства деев, специфика властных отношений в Тунисе и становление государства беев, а также процесс политической централизации в Марокко и становление власти шерифской династии. В отдельном параграфе рассматриваются итоги политики Франции в области колониального управления и формирования институтов верховной власти, что напрямую было связано с созданием высших государственных институтов колониального общества: системой прямого управления в Алжире, централизацией управления в Тунисе и системой административного контроля в Марокко, а также с процессом становления новой магрибской элиты.

В главе 3 «Институты власти периода независимого развития» рассматриваются вопросы формирования политико-идеологической базы функционирования верховной власти после достижения политической независимости (концепции алжирской революционной демократии, бургибизм и дустуровский социализм, идеология марокканских националистов), а также современные модели верховной власти в Алжире, Тунисе и Марокко и влияние на них религии и исламской концепции власти.

В заключении подводятся основные итоги исследования и делаются выводы, которые выносятся на защиту:

1. На протяжении всего ХХ века в странах Магриба шел процесс изменения (эволюции) высшего аппарата власти в целях более эффективного управления территориями. Сравнительный анализ государственных структур трех стран Магриба (имеющих целый ряд типологических характеристик, определяющих региональную модель общественного строя), позволяет говорить не только о различии темпов их эволюции, но и о различных ее формах, связанных со степенью их адаптации к внешним воздействиям: чем быстрее шло саморазвитие внутренней национальной структуры, тем меньше заимствования извне влияли на ее дальнейшую трансформацию.

Изучение локальных закономерностей развития института верховной власти выявляет тот факт, что различия между тремя странами были связаны с природой и характером внутренней организации правящего класса в османский период. Если в Марокко процесс политической централизации привел к складыванию надстройки с чертами теократической монархии, то в Алжире и Тунисе становление государственности шло путем трансформации институтов власти, привнесенных турецким завоеванием. В Марокко не было янычар, и хотя тюркизация Марокко шла довольно активно, однако главные силы, претендовавшие на власть, были представлены шерифскими родами и марабутами, борьба между которыми привела к победе шерифов. Дальнейший процесс государственной централизации привел фактически к складыванию территориального государства. Воля верховного правителя осуществлялась через центральное правительство (махзен) и провинциальную администрацию, представленную пашами и каидами. Такая система управления была способна к дальнейшему усовершенствованию, т.к. образовалась опытная в управлении государством группа людей, которая пополнялась за счет племенных вождей и крупной буржуазии.

Судьбы алжирского и тунисского регентств, основанных турками, были весьма различны. В Тунисе турки постепенно сливались с местным населением и основали династию, которую можно квалифицировать как национальную – династию Хусейнидских беев. Иначе обстояло дело в Алжире, где завоеватели вплоть до 1830 г. жили как бы вне пределов страны. Если вначале обе эти области были подчинены одной и той же власти, пути их очень быстро разошлись: одна осталась фактически завоеванной страной, а другая постепенно ассимилировала пришельцев и содействовала превращению их в тунисцев, похожих на других жителей страны.

Алжирский и тунисский эйалеты пользовались полной финансовой автономией при отсутствии прямого административного подчинения, вместе с тем, аппарат управления в обеих провинциях был построен по османскому образцу. После административной реформы, предпринятой в Османской империи, Алжир и Тунис получили одинаковую административную структуру. Однако оджак в Алжире располагал большим влиянием. Органы корсарского самоуправления в сочетании с институтом янычарской вольницы послужили в Алжире ядром формирования государственной надстройки, центральным звеном которой были турки. Алжирский очаг янычар пополнялся за счет добровольцев, вербовавшихся в Стамбуле, которые образовывали замкнутую корпорацию, закрытую для местных жителей. Коренное население страны было слабо вовлечено в систему турецко-янычарской администрации, которая, в свою очередь, недостаточно интересовалась внутренними делами. Турецкая система управления Алжиром была попыткой найти соответствие реальному положению в стране: на местах она менялась и развивалась, власть и использование ее варьировались по-разному в разных местах, однако никаких попыток обновить социальную основу и политические властные учреждения не делалось. В этой стране произошло своего рода сращивание янычарской вольницы и таифы раисов, поэтому режим, характеризовавшийся господством янычарского оджака, который не подвергался арабизации до французского завоевания и сохранял свой инонациональный характер, в Алжире оказался значительно менее подверженным трансформации, чем в Тунисе.

ень высок был (особенно в городской среде) авторитет шерифов, особеннопутем ужесточения борьбы с "изн

В Тунисе в ходе политической борьбы, параллельно с раздроблением племен и упадком центров власти «великих вождей» («шейхов над шейхами») наблюдалась более быстрая, чем в Алжире, трансформация институтов, привнесенных османским завоеванием и разложение османских порядков. Тунисским деям, опиравшимся на янычарский очаг, удалось оживить хозяйственную жизнь страны, возродить земледелие и ремесленное производство, что в значительной степени было связано с иммиграцией евреев и андалусцев. Среди тунисских янычар было много выходцев из стран Восточного Средиземноморья, зачастую не связанных общностью языка и этнического происхождения, что предопределило быструю арабизацию янычарского очага. Арабизация янычар увеличила роль и значение тунисского элемента в государственной и общественной жизни, привела к возвышению беев, непосредственно связанных с местной знатью. Возвышение беев означало победу автохтонного элемента, поскольку новая власть вынуждена была учитывать в своей политике интересы тунисских верхушечных слоев. Выход знати на первый план и оттеснение от власти янычарские очаги, предопределило значительные изменения в структуре власти, центр которой переместился в сторону верхов городского населения местного происхождения, связанных с местными интересами и ориентировавшихся на местное общественное мнение, что привело к возрождению традиционной тунисской монархии. Беи начали и на местах создавать свою администрацию, костяк которой составил корпус каидов, которые позднее превратились в гражданских чиновников, исполнявших определенные судебные функции и ведавших сбором податей в территориальных округах. Можно утверждать, что в XIX в. в Тунисе завершился довольно длительный процесс трансформации османского эйалета в полунезависимое национальное государство, и даже последующие мятежи янычар существенно не изменили характер тунисской государственности.

2. В Тунисе и Марокко, в отличие от Алжира, внутренние властные институты, обеспечивая потребности развития общества, претерпевали существенные изменения, в результате чего формировалась и политическая культура (в Марокко – культура махзана, в Тунисе – культура медины), которая становилась элементом преемственности институтов предшествующего политического образования. Роль махзана в Марокко исторически состояла в поддержании мирного сосуществования между племенами, в возможности обеспечить им пользование благами единой организации, что было залогом внутренней стабильности. Роль султана заключалась не в том, чтобы вмешиваться во внутреннюю жизнь племен, а в том, чтобы обеспечивать в меру возможного и в форме, которую допускали обстоятельства, их участие в решение проблем, стоявших перед всей страной. Именно мирное сосуществование махзена с племенными и религиозными институтами определяло стабильность всей политической системы в Марокко и любые попытки трансформации этой системы приводили только к ее дестабилизации, проявлявшейся в восстаниях и религиозных войнах.

В Тунисе благодаря благоприятным условиям для непрерывного развития традиционной городской культуры, сохранялись и определенные элементы муниципального самоуправления. Из городской среды и сформировалась прослойка, которая станет инициатором светской модернизации, а сама городская культура в период протектората будет способствовать формированию более высокого уровня образовательной мобильности.

Что касается Алжира, то в османский период здесь начался процесс дезурбанизации (несмотря на значительно крупную столицу, она, однако почти не была связана с внутренними районами), который был довершен длительной завоевательной войной, которую вели французы. Местное городское население было за это время истреблено или изгнано, а города заполнялись главным образом выходцами из Европы. Несмотря на то, что национально-освободительная борьба зарождалась в городском подполье, культура города не стала структурообразующим элементом для управленческой элиты, которая в дальнейшем формировалась из различных социальных страт общества, объединенных в рамках широкого фронта.

3. Период колониализма только укрепил уже созданные институты власти в Марокко и Тунисе, в то время как в Алжире они фактически создавались заново и так же, как и в османский период функционировали, не имея прочной социальной опоры в обществе.

Режим протектората в Марокко не модернизировал, как это представляли его апологеты, а укрепил, но одновременно и усложнил и сделал более противоречивой административную систему шерифской империи, прикрепив на региональном уровне к каждому чиновнику махзена представителя французской администрации. Кроме того, разделение страны на французскую и испанскую зоны и предоставление международного статуса г. Танжеру создало три различные системы управления, а основной целью как французских, так и испанских властей было не упорядочение административной системы Марокко, а отстранение султана и его правительства от руководства страной. Местное руководство повсюду осуществляло свою власть при помощи и наряду с иностранной администрацией. В течение всего периода протектората деятельность каидов, пашей, шейхов и мукаддамов была подконтрольна офицерам управления по туземным делам и гражданским контролерам. Однако паши и каиды на местах контролировали исполнение дахиров султана и предписаний махзена, и эти полномочия делали их полновластными и практически автономными хозяевами на местах. Существовали, таким образом, на местном уровне фактически две параллельные системы со своим чиновничьим аппаратом.

Сохранение традиционных институтов управления в Марокко, предоставление им формальной власти, в результате чего не всегда имело место почтительное отношение к султану и представителям махзана, авторитет которых у населения был непререкаем, способствовало тому, что султан (впоследствии король) стал символом национального суверенитета. Вокруг монарха происходило в дальнейшем укрепление политической элиты – представителей крупной торговой буржуазии, берберских и арабских феодалов, - выступавшей за создание независимого национального государства.

Практически сформировавшееся национальное государство в Тунисе накануне французской колонизации, уже самостоятельно решало проблему модернизации политической жизни страны. И при всей половинчатости реформ, проводившихся «беями-реформаторами», такие меры, как введение конституции 1861 г. и Земледельческого кодекса 1874 г. способствовали дальнейшей социальной эволюции общества и укреплению системы власти путем создания конституционного правопорядка. Структура всего административного аппа­рата страны сверху до низу способствовала утверждению всемо­гущества центральной власти, проводниками которой являлись все представители власти на местах - каид, кахья, халиф, шейх, гражданский контролер или офицер по делам туземцев. Институт гражданских контролеров направлял и контролировал административную деятельность местных властей, не входя в непосредственное общение с тунисским населением, и выступал в роли администраторов только по отношению к европейцам. Характерной чертой колониального Туниса стало образование национальной бюрократии как самодовлеющей общественной группы, тесно связанной с верхушкой колонизации. Была создана система строгого централизма, резко возросла роль административного аппарата. Авторитарная власть генерального резидента уступала место решениям, исходящим от бюрократической машины, которая стала носителем верховной власти.

Специфика колониального освоения Алжира и борьба в его ходе между колонистами и военными, между двумя тенденциями (ассимиляции и изоляции), также как и борьба за форму и методы колонизации в самой Франции, имели следствием попытку использовать старые институты власти в механизме управления с элементами прежней оджакской системы. Сеть Арабских бюро, организованная маршалом Бюжо, не вросла в социально-экономическую структуру этой страны. Это была военно-политическая система контроля и подавления. Дело не менялось от того, что Бюжо, перенимая административное устройство государства Абд-аль-Кадира, стремился включить в него племенную знать: баш-ага, ага, каиды, шейхи были поставлены в положение колониальных чиновников, оплачиваемых французскими властями. Выбираемые обычно из вождей махзен, они просто продолжали выполнять ту службу, которую несли еще в период янычарского господства. Так же, как и в тот период, власть завоевателей не имела никаких социальных спаек с коренным населением и проявлялась в отношениях с народом лишь через насилие и произвол, принявших более жестокие и массовые формы. В дальнейшем, трансформация системы прямого управления в систему колониального двоевластия (когда французская администрация в колонии и назначавшийся из Парижа генерал-губернатор стали фактически исполнителями угодной местным европейским магнатам политики) не сформировала механизм участия местного населения во властных институтах и не изменила их по–существу: колонисты оставались автономным элементом в традиционном обществе. Политика ассимиляции, предусматривавшая предоставление всем французским подданным всех прав французских граждан (среди которых право политического представительства считалось основным) не была направлена на предоставление реальных политических прав местному населению с целью расширения социальной основы самой власти.

4. Степень и темпы трансформации внутренней структуры оказали влияние и на степень зрелости и монолитности национальной элиты. При общей схожести в основных моментах в странах Магриба, элита оказалась сильнее и монолитнее там, где государственные структуры развивались быстрее и, следовательно, «цивилизаторской» миссии колонизаторов противостояла модернизаторская тенденция, которая сформировала устойчивую и способную к воспроизводству совокупность интеллектуальных и политических ценностей.

С одной стороны новая элита возникшая в 20-30- гг. ХХ в. в странах Магриба способствовала общему обюрокрачиванию государственного аппарата. Ее глубинной социально-психологической основой для этого процесса стала т.н. «пограничная» ситуация на рубеже двух культур, сложившаяся в результате колониального господства и породившая тип «marginal man», который принадлежит сразу к двум социальным и культурным мирам, не сливаясь ни с одним из них. Наиболее ярко выраженный тип «marginal man» - человек по своему образованию и индивидуальному сознанию принадлежащий к господствующей прослойке, а по национально-этнической или расовой принадлежности - к подчиненной группе. Для этой элиты характерна не «просветительская модель» сознания, а приверженность в той или иной степени ценностям активного общественно-политического действия национальной и социальной эмансипации, лозунгам социализма и действиям массовых европейских партий нового типа – социалистических и коммунистических. Эта элита не могла найти себя среди разрозненных частей арабского общества, и ее естественным образом притягивала относительно однородная и автономная политико-бюрократическая общность.

Формирование и функционирования верховной власти в странах Магриба в период независимого развития будет зависеть от этой элиты, оформившейся в колониальный период. Результативность и эффективность деятельности правящей элиты, укрепление у власти представителей определенных слоев общества были связаны и с системой рекрутирования элиты. Во всех трех странах Магриба преобладает номенклатурная система рекрутирования элиты. Суть номенклатурной системы в подборе элиты сверху: на все сколько-нибудь значимые руководящие должности назначаются лица с согласия и по рекомендации соответствующих властных структур и органов. Негативные социальные последствия функционирования этой системы усиливались ее всеобъемлющим характером, полным устранением конкурентных механизмов в экономике и политике, а также такими критериями отбора, как идеологизация и политизация. Политика в лице номенклатурной бюрократии приобретала в этих государствах до известной степени господствующее положение над экономикой. Вхождение в политическую номенклатуру, приобщение к власти и управлению становились первопричиной экономического и социального господства, что также было общим для трех стран.

Однако сущностные характеристики новой элиты, также как и ее социальная окраска (буржуазная в Тунисе, мелкобуржуазная – в Алжире, феодальная – в Марокко), были разными. Политическая культура предшествующего периода обеспечила Тунису и Марокко дальнейшее укрепление и консолидацию местных элит, в результате чего ведущим носителем функции верховной власти и национальной интеграции на этапе и после национально-освободительного движения в Марокко стала традиционная монархия (королевский двор), опирающаяся на разветвленный аппарат, в Тунисе – городская (сахельская) элита, оформившаяся в политическую партию.

Сохранение традиционных институтов управления в Марокко, предоставление им формальной власти, в результате чего не всегда имело место почтительное отношение к султану и представителям махзана, авторитет которых был непререкаем, способствовал тому, что укрепление элиты (крупной торговой буржуазии, берберских и арабских феодалов) происходило вокруг монарха, который стал символом национального суверенитета. В период протектората влиятельные городские семьи Марокко заняли важные руководящие посты в центральном махзане и благодаря своим экономическим позициям смогли независимо от занимаемой должности в административном аппарате, сохранить свое влияние во время протектората. Из этой среды буржуазии вышло руководство партии Истикляль, возглавившей национально-освободительную борьбу. Укреплению и сплочению местной элиты способствовала и модель образования в Марокко, основной чертой которой было четкое разделение учащихся по социальному признаку (в школы для мусульманской элиты отбор строго контролировался).

Сплочению тунисской элиты, также как и в Марокко, способствовал образовательный процесс, который в Тунисе стал продолжением модернизаторского движения, начавшегося в правящих кругах хусейнидского Туниса, теоретиком которого стал видный государственный деятель Туниса Хайраддин-паша. Уже в 1875 г. в Тунисе была открыта новая школа (ал-мадраса ас-Садыкийя), которая стала не только базой формирования образованной политической элиты двойной культуры, но и создала особую среду с новыми традициями. Характерным для тунисской элиты, окончившей колледж Садыкийя (ставший школой формирования новой элиты двойной культуры), был зрелый и углубленный подход к острейшей проблеме арабского мира – взаимоотношениям традиционных ценностей ислама и европейской культуры. Зрелость подхода сказывалась в равном неприятии как экстремизма в отношении к традициям, так и внешней имитации всего западного. Эта элита образовала новую среду, обеспечившую преемственность идеологии и действия и стала единой цементированной группой. Идейный облик этой среды нашел свое дальнейшее проявление в среде младотунисцев, которым на рубеже ХХ в. удалось создать хорошо организованное, культурно-просветительское движение, которое на завершающем этапе своего развития трансформировалось в движение политическое. В дальнейшем младотунисцы выступили идеологами и организаторами национально-освободительного движения, на основе которого в 1920 г. была создана партия.

В отличие от Марокко и Туниса, в Алжире, напротив, шел процесс размывания элиты, чему способствовала специфика подбора кадров: каиды, ага и башага, выполнявшие функцию провинциальных администраторов, подбирались французскими властями не столько из представителей крупных семейств (которые обеднели или были уничтожены), но из арабских и берберских низов, офранцуживание которых шло крайне медленно. При этом более широким каналом для социального продвижения алжирцев и приобщения их к европейской среде стала не государственная служба или государственная система образования (против которой выступали европейские поселенцы), а служба в армии. Поэтому формирование местной элиты значительно отставало здесь и по времени, и в количественном отношении от данного процесса в соседних странах, а носителем функции верховной власти выступила армия.

5. После достижения политической независимости внутренняя логика развития обществ стран Магриба была направлена на дальнейшее усиление традиционных элементов. При этом опережающая трансформация производственных отношений в сравнении с надстройкой нашла свое специфическое проявление в активизации общественно-политической роли традиции, которая обладает определенным потенциалом самосохранения. Такой активизацией традиции в Марокко после достижения политической независимости стало всевластие монарха и его статус хранителя незыблемости марокканской государственности. Немалую роль в этом сыграла и умелая трансформация монархии, которая при этом продолжала играть роль координатора, интегратора и унификатора пестрого, многоукладного и многоликого в социальном отношении общества.