Эмблематика смысла

Эмблематика смысла

§ 10  

   Единство есть Символ.

   На этом положении должны мы остановиться. Как определим мы Символ в метафизических терминах? Метафизическое определение Символа -- наша ближайшая задача (графически в символический треугольник входит и метафизическое единство).

   Прежде всего, символическое единство есть единство того, что называли мы в теории знания содержанием и формой.

   Символическое единство, есть единство формы и содержания.

   Такое определение единства еще условно, как условно самое понятие о Символе.

   Следует остановиться на характере условных понятий.

   Первоначально мы полагаем, что в понятиях отображается представляемая деятельность: истина в таком случае есть совпадение предмета с представлением о нем; условные понятия отличаются от понятий действительных; действительные понятия совпадают в процессе представливания с самими предметами действительности; условные же понятия не совпадают ни с каким предметом действительности; они тогда являются продуктом бесцельной игры понятий, оторванных от предметов; если это так, условные понятия коренным образом отличаются от понятий действительных; действительные понятия отображают истинное; в условных понятиях такого отображения нет; в этом смысле условные понятия суть понятия ложные; и если понятие о Символе условно, то с образованием класса символических понятий мы удаляемся одинаково и от действительности, и от истины.

   Мир символов есть мир фикций; всякая символизация есть ложное обозначение предметов, существующих в. терминах, которым ничто не соответствует; символизм в этом освещении разлагает мир действительности.

   Суждение "единое есть Символ" равнозначно тогда суждению "единое есть то, чего нет"; мы остаемся с текучей множественностью; мы тогда говорим: "Все течет" (Πάντα ρει)⁴⁹.

   Таковы обычные нцпадки на символизм; всякие попытки обосновать, символизм разобьются об эти простые суждения.

   Но это -- не так.

   Отношение между понятиями условными и действительными есть отношение зависимости, а не противоположения; либо понятия действительные являются классом понятий условных, либо условные понятия являются классом понятий действительных.

   Условное понятие не прямо опирается на отображаемый предмет; между этим понятием и предметом лежит ряд переходных понятий; эти понятия -- понятия действительные; условные понятия в таком случае суть непрямые действительные понятия; но прямыми действительными понятиями не исчерпываются умственные построения; всякая научная теория с этой точки зрения есть классификация понятий действительных или даже одного рода этих понятий -- понятий о действительности; основанием же классификации не может быть понятие о действительности; и если оно располагает понятия о действительности в известном порядке и в этом смысле является действительным, то, с другой стороны, оно одновременно и условное понятие, потому что в действительности нет предмета, ему соответствующего; если же оно -- основа классификации понятий о действительности, то оно понятие истинное; но истинное понятие есть понятие, соответствующее действительному предмету; если же этого предмета нет в действительности, то или истина не есть совпадение предмета с представлением о нем, или предмет не есть предмет действительности, или основа классификации есть понятие ложное.

   В таком смысле основою всяческой классификации понятий о действительности является условное понятие.

   Далее: мы видели необходимость обработки теорией знания понятий науки; гносеологические понятия не опираются на действительность; наоборот: они -- предпосылки самого возникновения процесса представливания действительности; основание научной классификации опирается на предпосылку действительности; более того: теория знания -- рычаг, перевертывающий действительность; гносеологическое понятие, будучи понятием условным, предопределяет опыт, организация которого впоследствии рождает класс понятий о действительности; в таком освещении условные понятия для рассуждающего сознания оказываются более действительными, чем понятия о действительности; условные понятия оказываются особого рода классом действительных понятий; или даже более того: понятия, первоначально принятые за действительные, оказываются непрямыми условными понятиями.

   В этом освещении понятиями символическими оказываются и общие понятия в науке, и понятия о всеобщем в теории знания; теория знания отвлекается от всяческого психизма; все же понятия о действительности суть понятия психологические; но в процессе исторического образования понятий все понятия добываются из действительности; в этом смысле все они психологичны; гносеология, пользуясь психологическим понятием ("форма", "норма" и т. д.), тем не менее стремится придать этому понятию особое, в психологии не содержащееся значение, пытаясь замаскировать этим значением его психологический смысл; в таком смысле гносеология насквозь условна; необходимость же ее коренится в том, что она предопределяет опытные науки; поэтому условные понятия ее знаменуют то, чего не может содержаться в действительности; условные понятия о действительности суть понятия эмблематические; эти же последние лежат в основе как понятий действительных, так и понятий, которые первоначально называли мы условными; данность нам мира действительности и мира сознания одинаково объединяет действительность и сознание в образ имманентного бытия; понятия эмблематические имеют дело не только с сознанием или с бытием, но и с данностью того и другого в содержаниях; нормативные понятия, опираясь чрез посредство этики на образы ценности и выводя, в свою очередь, методические понятия науки, перекидывают мост между миром образов и миром терминов; эмблема принимает вид аллегории, когда она истолковывает известное единство образов в метафизических терминах; и эмблема становится понятием нормативным, когда она предопределяет известную систему понятий; в том и другом случае она -- единство этих систем; в метафизике и этике эмблема становится аллегорией; в теории знания она -- норма. Аллегория есть связь в сознательно выбранной и расположенной системе образов; норма есть связь познавательных форм; но мы уже видели, что норма и образ ценности взаимно обусловлены; аллегория есть метафизическое истолкование этого образа; эмблема есть некоторая схема, посредством которой норма становится аллегорией⁵⁰.

   Но между образом действительности, понятым как образ ценности, и образным понятием (аллегорией) еще нет единящего начала; образ всей действительности, данный в отвлеченном термине, есть метафизическое понятие; эта действительность, данная в образе ценности, есть"явленный Лик мирового единства.

   Понятие менее отвлеченное по сравнению с понятием более отвлеченным есть образ; между понятиями существуют степени наглядности; существуют понятия более или менее образные; понятие научное есть один предел в этом ряде; наоборот: я могу систему строгих научных понятий заменить системою понятий более образных, так или иначе облекающих научные понятия; аллегории в этом смысле являются понятиями, приближающими условные, научные и гносеологические понятия к образам действительности (так, образ хаоса может быть аллегорией дурной бесконечности, сама бесконечность -- образ-аллегория числового ряда); аллегорические понятия не возвращают условные понятия науки к понятиям о действительности, из которых в истории генетически сложились эти понятия; наоборот: аллегорические понятия еще более удаляют условные понятия от понятий о действительности; между тем аллегорические понятия суть понятия выводные из группы образов, так или иначе опирающихся на действительность; в этом смысле аллегорические понятия суть непрямые образы, но они, однако, уже не понятия условные; условное понятие соединяет в себе черты данной в понятиях действительности с чертами образов, не всегда данных в действительности; аллегория произвольно соединяет образы действительности в комплекс, не данный в действительности; этот комплекс есть образ новой действительности, отличающейся от данной так, как отличается ценность от бытия; и потому-то преобразование образов действительности (творчество) либо является предпосылкой самой аллегории, либо образным ее выводом; аллегория, с одной стороны, опирается на познание, с другой стороны, опирается на творчество; но творчество не может всецело опираться на познание, как и познание не может всецело опираться на творчество; аллегория сводима к эмблеме; итак, эмблема, т. е. схема, оказывается основою классификации понятий условных, действительных и аллегорических; все три группы понятий суть понятия эмблематические.

   Эмблема есть всегда эмблема некоторого единства; вершину классификации эмблематических понятий должно занять такое понятие, которое самый эмблематизм понятий выводит из единства; это единство само по себе уже не есть эмблема, а то, что побуждает наше понятие строить систему эмблематических понятий; выше мы видели, что таким единством не может быть метафизическое единство; следовательно, самое понятие о метафизическом единстве есть эмблема.

   Потому-то самое понятие единства дано в эмблематических терминах; эмблему эмблем, как абсолютный предел для всяческого построения понятий, мы и называем со стороны познания Символом.

   В этом смысле мы говорим: "Единство есть Символ".

   При этом мы уже лишаемся права как бы то ни было определять единство в терминах науки, психологии, теории знания, метафизики; определение понятия Символа как понятия условного условно: такое определение совершаем мы в терминах условных понятий; понятие о Символе как единстве есть самое условие эмблематизма понятий; понятия же условные и действительные суть подтипы общего типа эмблематических понятий⁵¹.

  

§ 11

  

   Символическое единство есть единство формы и содержания.

   Прежде всего мы должны сказать, что такое определение есть определение условное; единство проецируем мы в плоскость метафизики; тут уже видим мы, что объект истинного познания является вместе с тем и познавательным продуктом; познавательные продукты -- содержания познания; субъект познания отождествляется с формой; далее: видим мы и то, что субъект познания надындивидуален; следовательно, продукты субъекта в генетическом развитии индивидуального познания являются объектами этого познания; надындивидуальный субъект проявляется в рассуждающем сознании; вот почему это проявление субъекта как рассуждающего сознания заключается в самоограничении; путем самоограничения продукт надындивидуального субъекта является как объект; мы предносимся сами себе как продукты деятельности; наше развитие заключается в том, чтобы путем превращения продуктов в объекты подняться до надындивидуального сознания (т.е., говоря языком, мистиков, в себе самом открыть подлинное "я"); во всяком случае, нравственный императив предписывает нам такое отношение к познанию, обусловливая его, предопределяя форму его нормой; но предопределение возможно лишь в том случае, если оно -- целесообразно; чтобы целесообразность была действительной целесообразностью, мы должны предположить, что познание субъекта является нам как цель, а познание объекта -- как средство, ведущее к этой цели; но если это так, между субъектом и объектом существует взаимодействие; элементы содержания (средства) носят уже в себе элемент целесообразности (т. е. форму), и обратно. Форма и содержание суть проявления некоего единства. Читатели да простят мне фихте-шеллинговские перепевы; но философия Фихте и Шеллинга, не имея прямого гносеологического смысла, имела смысл глубоко этический; без этих перепевов не обойдется любая метафизика; между тем необходимость такой метафизики -- постулат теории знания.

   Наоборот, в гносеологии и психологии такое отношение формы к содержанию невозможно; гносеология и психология отправляются от данности; в первом случае предполагается данность материала познания и данность познавательных принципов; во втором случае признается данность физического и психического ряда.

   Теория знания конструирует содержания (объекты) из познавательных форм; но тогда форма ее повисает в пустоте; через представление о форме как норме теоретический разум становится практическим, а идея разума превращается в идеал; идеал же есть существо, адекватное идее, т. е. нечто, заключающее форму и содержание в неразложимом единстве. Требование единства ведет к метафизическому определению его как единства, заключающего в себе форму и содержание.

   Мы уже знаем условность такого определения; мы знаем и гносеологическую его несостоятельность; но мы знаем еще большую условность того, что называют действительностью научного определения; знаем гносеологическую несостоятельность самой гносеологии; клин вышибаем мы клином; но мы помним, что этот метафизический клин неизбежен, что он определяет искание ценности в другом; и мы его принимаем как эмблему, приближающую нас к Символу.

   Так мы понимаем неизбежность метафизической проблемы; мы понимаем и неизбежность для метафизики вращаться все в том же роковом круге противоречий, из которых единственный выход -- к понятию о Символе⁵².

   Мы видим широковещательность бывших метафизических систем; мы видим последующий крах метафизики; но мы обязаны совершить неприятную для самолюбия разума переправу через метафизику, помня, что узкие врата приводят нас к спасительной свободе⁵³.

  

§ 12

  

   Символическое единство есть единство ряда познаний в ряде творчеств; но уже при метафизическом определении этого ряда мы раскалываем единство.

   Все то же единство венчает лестницу творчеств, являясь нам в образе и подобии человека; вот почему лестница человеческого творчества оканчивается уподоблением человека этому единству; говоря языком религий, творчество ведет нас к богоявлению; мировой Логос принимает Лик человеческий; вершина творчества указывается словами Апокалипсиса:"Побеждающему дам сесть со Мной на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцом на престоле Его"⁵⁴. И потому-то, определяя теургию со стороны метафизики, мы скажем, что задача ее -- метафизическое единство явить в образе человеческом (в Лике), -- слово (принцип) претворить во плоть (в содержание нашей деятельности); на образном языке это значит: Слово претворить во Плоть. Вот как об этом говорит апостол: "fi начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог"⁵⁵. И еще: "О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни"⁵⁶.

   Лестница творчеств, Символ являя во Плоти, самые метафизические определения подчиняет теургической практике.

   Как только мы пытаемся эмблематически представить единство в ряде познаний и в ряде творчеств, оно уже является нам двойственным; самое выражение "Слово, ставшее Плотью"обрекает нас на двойственность; всякое вообще суждение о единстве невозможно; всякое суждение состоит из субъекта и предиката. В суждении "Слово есть Плоть" глагол "есть"оказывается связью: двойственность предполагает единство; и потому-то единство, распадаясь на двойственность, являет первую триаду единства; триадность есть первое определение единства; она символ этого единства; потому-то мы символическое единство и называем Символом, что изображаем как триаду.

   Эта триада (Есть, Слово, Плоть) -- Символ. То, что утверждается Символом, есть единство Слова и Плоти; отсюда метафизически понятно, что во всяком суждении мы встречаемся, по Риккерту, с четырьмя элементами: 1) субъектом, 2) предикатом, 3) связью, 4) категорическим императивом (утверждением). Суждение "Слово есть Плоть" в сущности принимает следующую форму "Да будет Слово -- Плотью". Символическое обозначение первоначального единства именно в "Да будет"; а потом уже единство распадается на двойственность:"Слово -- Плотью".

   Все же суждение есть эмблема как символического единства ("Да будет"), так и двойственности ("Слово -- Плотью"), и тройственности ("Слово будет Плотью"), и четверичности("Да: -- Слово будет Плотью"); в последнем суждении связь "есть" есть связь между единством ("Да") и двойственностью (Слово -- Плоть), "Есть" одинаково относимо и к "Да" ("Да -- есть") и к "Слово-- Плоть" (Слово есть Плоть)⁵⁷.

   Вот почему со стороны метафизики единства становится понятным, что теория знания Риккерта отмечает три конститутивных формы познания: норму (Да), категорию данности (есть) и трансцендентальную форму (Слово -- Плоть); и понятно, почему трансцендентальными формами являются и данные нам формы познания (слово, принцип), и данные нам образы действительности (плоть). Норма, категория данности и трансцендентальные формы суть только необходимые эмблемы теории знания, в которых символизируются единство, двойственность и тройственность; но это -- символы. Вся символика единства, какую мы встречаем у Фихте, была попыткой включить это единство в плоскость метафизики. "Философия тождества" Шеллинга так же поступала с двойственностью; метафизика Гегеля обосновывала тройственность в виде закона диалектического развития; основания метафизик Фихте, Шеллинга, Гегеля понятны; но положения этих систем как систем только метафизических обрекли попытки Фихте, Шеллинга и Гегеля на полную неудачу: вместо того чтобы понять символизм всяческой метафизики, они всяческий символизм, наоборот, выводили из метафизики; последствия такой подмены не могли не оказаться чудовищными в свете науки и в свете творчества.

   Точно так же, принимая вершину всякой творческой символизации (Богоявление) за нечто, само по себе действительное, и утверждая эту новую действительность в мире бытия познанием (тогда как она действительна лишь для творчества), разлагали теургическое единство в норме символизации (религии) и в норме морали; в таком освещении область теургии распалась на область творчества религиозных символов (религию), область утверждений этих символов как догматов (теологию) и область этики; попытки систематизировать первую из этих областей вели к всевозможной серии учений о Софии, душе мира и о прочих эмблемах гностической теософии⁵⁸; вторая область превратилась в споры о "Filioque"⁵⁹; третья область превратилась в учение о нормах поведения.

   Точно так же неудачи, преследовавшие все виды метафизических единств, разложили метафизику окончательно; и только необходимость ее как связи познавательных форм видоизменила самую метафизику в гносеологию, теорию знания и этику.

   Этическая деятельность оказалась, таким образом, с одной стороны, в зависимости от творчества; она превратилась в вид творчества; с другой стороны, этику могли бы предопределить и познавательные нормы; этику можно рассматривать и как особый вид познания; этику перерезала линия раскола между познанием и творчеством; этика предопределена символическим двуединством.

   Символическое триединство в дуализме раскалывается на два триединства: на метафизику и теургию. В области первого триединства познавательный символизм под всеми эмблемами конструировал триадность (бессознательное -- воля -- представление; или: единство -- субъект -- объект).

   В области второго триединства символизм творчества отображался многообразно: я -- ты -- он, я -- Бог -- мир, тело -- душа -- дух.

   Но два триединства, в свою очередь, неминуемо распадаются на новые ряды триединств: метафизика распадается в гносеологии, теории знания и этике; теургическое триединство распадается в религиозной символике, догматике (теологии) и этике.

   Гносеология. Здесь имеем мы триединую эмблему (форма познания, содержание познания и норма); у Канта, например, эта эмблема принимает следующий вид: познавательная деятельность, категория, синтетическое единство самосознания.

   Теория знания. Здесь эмблема триединства принимает уже иной вид: норма познания, норма поведения, форма морали.

   Этика. Здесь эмблема триединства такова: форма морали, содержание морали, норма.

   Теология. Здесь триединство принимает вид: содержание морали, норма поведения, норма религиозного творчества (троичность)⁶⁰.

   Религия. Здесь мы имеем эмблему: содержание морали, форма творческих символизации (вершина искусств), норма творчества (или Дух, Сын, Отец); характерно, что именно в форме творческих символизации происходит совпадение искусства с религией; Аполлон-Мусагет является эмблемой религиозного символа "Сына"⁶¹.

   Если мы вернемся теперь к нашему графическому изображению пирамиды эмблем, то мы поймем необходимость символизации верхнего треугольника рядом описанных треугольников; сумма треугольников составляет первый большой треугольник. Большой треугольник есть символ нашего триединства; триединство же есть символ единства. Единство является нам в виде символа; и потому-то, касаясь его в терминах познания или в терминах творчества, мы говорим о нем языком символов; в этом смысле должно понимать суждение "Единое есть Символ".

   Пока не найдем мы области смысла и ценности в пределах этого треугольника, все виды символизации условны; и потому-то мы имеем право говорить им наше "нет".

   И когда формы познания, оковав науку со всех сторон, пытаются заковать вместе с ней и свободу нашей деятельности, мы говорим наше "нет" в ответ на все гносеологические трактаты; когда же хотим мы мотивировать это "нет" на языке, доступном гносеологии, мы говорим, что ее завершение в теории знания; когда же норма предпишет целесообразность нашему практическому и теоретическому разуму, мы и этой целесообразности скажем "нет"; и форма отрицания целесообразности есть указание на метафизические предпосылки самой теории знания.

   Точно так же отрицаем мы смысл этики, указывая на ее зависимость, с одной стороны, от творчества, с другой стороны, от метафизики.

   Точно так же свобода наша отрицает религию и теологию; и когда нам говорят в терминах догматики об Отце, Сыне и Духе, мы трижды отрекаемся от этих имен; мы отрекаемся от имени Отца, потому что Отец в Сыне; мы отрекаемся и от Сына, потому что Он в Духе и Истине; мы отрекаемся и от Духа, потому что Дух -- в нас, потому что все содержит в себе Единый Лик, который вечно грядет к нам: в нас и вокруг нас.

   Но мы говорим наше "нет" и этому Лику, как говорим мы "нет" всем метафизическим единствам; и тогда остаемся мы в совершенной пустыне, где и совершаем выбор между нашим"Нет" и "Да: есть".

   Принявший "Да, есть" получает дар лучом своего зрения видеть область этого "Да" сквозь все низшие треугольники; принявший "Да", сохраняя весь скепсис, начинает понимать, что, собственно, хочет сказать метафизика при помощи своих условных единств и что хочет сказать творчество, когда оно утверждает: "Побеждающему дам сесть со Мной на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцом на престоле Его". Все виды догматов и все виды дисциплин переливаются тысячесветной радугой; в каждом цвете поет ликующее: "Да, да и да".

   Обретая утверждение, я не теряю право отрицать и смеяться над всеми догматами там, где догмат утверждается как ценность; но мой единственный догмат -- не догмат познания; и вовсе он не троичность; моим догматом не становится ни "Слово, ставшее Плотью", ни "Плоть, ставшая Словом и Зрением" (многоочитые серафимы)⁶². Догмат мой только в одном: "Да, да и да".

   Когда я хочу развивать этот догмат, я имею право прибавить: "Да, да, -- есть". И далее: измеряя поток времени, над которым я встал, вижу я, что и во времени это -- будет; и я говорю с улыбкой: "Да, да,-- будет". А когда взором измеряю я далекое прошлое, я вижу предстоящее великолепие окружающей действительности; в настоящем -- все тысячелетнее прошлое человечества; оно говорит со мной улыбками окружающих, оно улыбается мне историей, памятниками религий, искусств, мое прошлое; и я отвечаю ему: "Да, да, -- было".

   Большего мне и не надо.

   А что будет, что есть, что было -- это уже язык эмблем; на этом языке говорят со мной догматы: я отвечаю им моим "Да"⁶³.

   Как только я поднимусь в области моей радости тайной, дух мой утопает в центре вершины; его окружают стороны треугольника, а линия времени описывает вокруг этого треугольника окружность; бывшее в начале становится будущим, как и будущее становится бывшим в начале: свет ослепительный пронизывает все.

   Изображенный выше чертеж принимает тогда иной вид: мы видели, что малый треугольник вершины символизировался большим верхним треугольником, который, в свою очередь, распадался на два больших нижних, перекрещивающихся углами в "бытии". Верхний треугольник мы описали: в него вошли гносеология, теория знания, этика, теология, религия, метафизика, теургия, теософия; и его увенчала ценность.

   В процессе восхождения к ценному обесценивался смысл всего, что не ценность; теперь же вершина становится центром и освещает нам все, что прежде казалось пустым. Мы уже знаем, что в этой области форма и содержание неделимы; оставляя треугольники метафизики и теургии в соединении с треугольником ценности и вместе с тем соединяя норму познания с нормой творчества в символическое единство, мы располагаем три нижних треугольника вокруг верхнего.

   Эта фигура (см. черт. II) знаменательна; в вершинах нового треугольника легли этические нормы; они легли потому, что на чертеже 1-м углами своими теософия, теургия и метафизика сошлись в этической норме. Этическая норма есть то общее, с чем мы имеем дело в теургии, теософии, метафизике; поэтому, располагая треугольники сообразно нашим правилам (так, чтобы нормы познания и творчеств совпали), мы и получаем новый треугольник, вершины которого занимают этические нормы, углы которого составляют метафизика, теософия, теургия, а центр -- ценность; полученную эмблему мы называем эмблемой этической⁶¹; смысл этой эмблемы тот, что этика есть внешнее определение ценности; или обратно -- ценность есть внутреннее определение этики. То, что одна из вершин этики расширяется внутри треугольника в теургию, указывает на то, что этика есть внешняя форма некоторых по существу творческих деятельностей; и поскольку религия и теургия являются предпосылками самого художественного творчества, постольку эстетическая ценность может принимать и этическую форму.

   Если теперь мы обратимся к чертежу 1-му, то увидим, что на месте теософии находится графическое место этики; но помня двойственный характер самой этики (этика как символ познания и этика как символ творчества), мы можем раздваивать этический треугольник и передвигать его вокруг теософии то в область метафизики, то в область теургии; поступая в дальнейшем нашем построении так же, как поступали на чертеже II-м, мы получим новый чертеж (см. черт. III).

   Рассматривая полученную эмблему, мы видим, что она образует три треугольника (a₁b₁c₁, a₂b₂c₂, a₃b₃с₃), взаимно сливающихся в части (a₁a₂a₃); часть "a₁a₂a₃" образует треугольник, в центре которого -- ценность. Это означает, что ценность освещает три пути деятельностей: деятельность пути познавательного, этического и творческого. Познавательный треугольник (a₃b₃c₃) через посредство метафизики ведет к ценности; в этом смысле можно говорить о метафизической ценности как об одном из видов символизации; точно так же религиозный путь (a₂b₂c₂) посредством теургии приводит к той же ценности; в таком же смысле можно говорить о теургической ценности; теургия -- один из способов символизировать ценность; наконец, можно говорить об этической ценности, которая символизируется философией. Тройственность этого пути символизируется в психологии как тройственность деятельностей сознания: ума, чувства, воли; продолжая далее наш эмблематизм, скажем, что ум есть эмблема познания, чувство есть эмблема религии, воля есть эмблема этики. Такое расположение принимают графические треугольники, обозначающие место высших деятельностей познания и творчества, если мы представим их в свете объединяющего начала; пристально всматриваясь в чертеж III, мы начинаем понимать, что в него входят три пары треугольников, перпендикулярно опрокинутых друг к другу; вершина каждого из треугольников опирается в основание опрокинутого; мы говорим тогда, что Символ выражается в символизациях; а символизацией в данном случае является метафизика, теософия, теургия; утверждая Символ в символизациях, мы имеем возможность передвигать графические места символизации (например, теософию) так, чтобы место символизации отчасти совпало с местом Символа; в таком случае мы получим три шестиконечных звезды; нам становится понятным, почему шестиконечная звезда занимала такое важное место среди мистических эмблем; в нашей эмблеме шестиконечная звезда обозначает проявление символического единства в символизациях.