!Учебный год 2023-2024 / Грачёв М.А. - Судебная лингвистическая экспертиза

тов. До этого труда русских арготических словарей (словников) не было. В его работе имеется около ста шестидесяти лексем и двадцать примеров словоупотребления. Арготизмы лексикограф собирал в г. Петербурге, когда работал в Министерстве внутренних дел. Анализ показывает, что фактически они использовались деклассированными элементами по всей России.

«Условный язык петербургских мошенников» — это словник: лексемы в нём расположены не по алфавиту, отсутствуют грамматические пометы, контекст приведён отдельно от арготизмов, кроме того, в него включён и ряд просторечных слов, известных всем петербуржцам: барчýк — «господин во фра-

ке», толкýн — «рынок», чебурáхнуть, хлобы́стнуть — «уда-

рить» и др.

Приводя арготизмы разных групп уголовников, В.И. Даль одним из первых указал на существование разветвлённой профессиональной преступности.

В «Толковом словаре живого великорусского языка» также зафиксировано около трёхсот лексем уголовного мира, причём они расположены в алфавитном порядке в разных местах словаря.

После отмены крепостного права появляется большое количество профессиональных преступников различных специализаций. «Существовали в достаточной степени дифференцированные группы этого своеобразного «подполья»: московские жýлики, петербургские мазýрики, затем шулера, воры различных профессий (кармáнники, взлóмщики и т.п.). Каждая группа имела известное наслоение в общем воровском арго. Особое наслоение должно было существовать в тюремном языке арестантов и сибирских каторжников» [Стратен 1929].

Именно к середине XIX в. сложилась четкая иерархическая система уголовников. Особенно это было характерно для мест лишения свободы. Там существовали две основные категории авторитетных заключённых: ивáны — хорошо организованные бродяги, ступенью ниже их были глóты или хрáпы — преступники, которые завоёвывали себе авторитет наглостью и красно-

171

речием. Обе эти категории уголовников эксплуатировали рядовых арестантов, которые назывались кобылкой́ , костогрызами́ , шпáнкой. Уже в конце XIX — начале XX в. арго делилось на общеуголовное (в него входили слова, употребляемые всеми разрядами деклассированных элементов, например, казáк — «вожак арестантов», каннóвка — «водка», трясогýзка — «горничная», аршúн — «купец», рыжиќ — «червонец») и специализированные: среди них выделялись арготизмы воровкарманников, например, лопáтошник — «бумажник», прáвик — «правый карман», лéвик — «левый карман»; шулеров, например, мáстак — «ловкий шулер», верняќ— «пpиём шулеров»; конокрадов — скамéйка — «лошадь», гра — «конь», áгер — «жеребец».

Свои лексические обозначения имели также проститутки, босяки, беспризорники, нищие. Вот, к примеру, арготизмы нищих: стрелóк — «нищий высшей квалификации», стрелять́ — «просить милостыню», двурýшник — «нищий, который, сидя на паперти, протягивает две руки за подаянием»; босяков: кóрчи — «каприз», бóмба — «деньги», баранжé — «холод», жúтель городскóй канáвы — «босяк», ýгольный факультéт — «раз-

грузка угля». Но все эти специфические слова употреблялись вместе с общеуголовными. Приведём в качестве иллюстрации отрывок (из разговора двух проституток) из повести А.И. Куприна «Яма». Дело происходит в публичном доме: «Не звонú, метлúчка, мéтлик фартóвый, — прервала её Тамара и с улыбкой показала глазами на репортёра».

Общеуголовными здесь являются слова звонúть — «говорить», фартóвый — «отличный, хороший»; словами проституток — метлúчка — «подружка», мéтлик — «господин, друг».

В настоящее время мы можем отличить, как уже было сказано выше, только отдельные дореволюционные арготические элементы нищих, проституток, босяков и некоторых других деклассированных социумов. Полностью же отделить одно арго от другого сейчас практически невозможно. На это существует

172

ряд причин: слова асоциальных слоёв населения не были вовремя классифицированы и описаны языковедами и криминалистами; позднейшие собиратели не дифференцировали арготизмы различных групп «дна»; деклассированные элементы были настолько в тесном общении, что различия в их языке быстро сглаживались.

Русская литература XIX в. не могла обойти такой важный атрибут уголовного мира как арго. Кроме уже указанного произведения Вс. Крестовского, значительное количество слов преступников появляется в произведениях В. Гиляровского, Ф. Достоевского, С. Максимова, К. Мельшина. Писатели Вс. Крестовский и С. Максимов обратили внимание на факт многочисленных заимствований в русское арго из других языков: украинского, польского, финского, цыганского, тюркских и т.д.

Развитие капитализма в России расширило её внешние политические, экономические и культурные связи со странами Западной Европы и мира в целом. Соответственно этому развивались и определенные взаимосвязи между русскими и зарубежными уголовниками. Преступность стала носить интернациональный характер. В последней четверти XIX в. в небывалом количестве появляются крупные международные шайки взломщиков сейфов и несгораемых шкафов (на арго они назывались медвежáтники и шнифферá), поставщиков «живого» товара для публичных домов (на арго — шмаровóзы), шулеров (червóнных валéтов). Международные воровские связи оставили неизгладимый след на языке русских деклассированных элементов: в 80—90-е годы XIX в. в арго широким потоком хлынули слова западноевропейского происхождения.

Именно в конце XIX — начале ХХ в. в арго преступников заимствуется также большое количество слов различных слоев городского населения, особенно матросов, торговцев мелким товаром, молодежи и т.д. Например, от матросов перешло слово полýндра. В их жаргоне оно обозначало опасность, в арго — некрасивую девушку.

173

Вначале ХХ в. появляются первые словари арго, предназначенные, в основном, для сотрудников правоохранительных органов.

Наиболее известными были словари В. Трахтенберга «Блатная музыка. (Жаргон тюрьмы)» (1908), В. Лебедева «Словарь воровского языка» (1909), В. Попова «Словарь воровского и арестантского языка» (1912).

Вбиблиотеке АН России (г. Санкт-Петербург) хранятся две толстые («общие») тетради (всего двести двадцать три страницы), имеющие заголовок «Исследование жаргона преступников». Эта рукопись, в которой содержатся арготизмы, сказки, блатные песни и поговорки преступного мира начала ХХ в., принадлежала Павлу Петровичу Ильину, заключённому Александровской каторжной тюрьмы Иркутской губернии.

Материал собирался в течение шести лет непосредственно

вместах лишения свободы: в 1906 г. П. Ильин был осуждён, а в 1912 г. он завершил свой труд и послал рукопись профессору И.А. Бодуэну де Куртенэ, известному своими смелыми суждениями в науке о языке. Последний, ознакомившись с ней, передал её в АН России, академику А.А. Шахматову. Всё это можно узнать по записям на обложках тетрадей. В рукописи зафиксирован уникальнейший материал, который обогатит наши знания о субкультуре криминогенных сообществ начала ХХ в.

Вконце 1910-х — начале 1920-х годов слова деклассированных хлынули в общенародную речь. Этому послужил ряд социальных, психологических и лингвистических факторов:

1. I Мировая и гражданская войны: на фронт было призвано большое количество деклассированных элементов; они, общаясь с законопослушной солдатской средой, способствовали распространению арготизмов. Достаточно вспомнить известную банду Мишки Япончика, насчитывающую около двадцати тысяч человек; в 1920 г. она, как вооруженное формирование в составе Красной Армии, была послана на войну с белопанской Польшей.

174

2.После Февральской революции правительство А.Ф. Керенского вместе c политическими заключенными выпустило на свободу множество уголовников, что послужило резкому скачку преступности и качественному ее изменению. Широкий размах получил бандитизм.

3.В начале 20-х годов в стране насчитывалось около семи миллионов беспризорников. «Кадры беспризорников, — писал В. Стратен, — вливаясь в детдома и школы и так или иначе общаясь с социально-нормальной средой, принесли свой язык и в среду школьников» [Стратен 1935].

4.Наличие у блатных словечек ярко выраженной эмоцио- налъно-экспрессивнойокраскитакжеспособствовалопроникно- вению арго в общенародную речь.

5.Часть населения, в основном, малокультурная, считала арго пролетарским языком и противопоставляла его литературному, «буржуазному» языку. Некоторые молодые люди даже гордились знанием арготизмов и смеялись над профессорами русского языка, которые, по их мнению, даже не знали, что та-

кое клифт...

Итак, в конце XIX — начале 20-х годов ХХ в. часть арготизмов стала функционировать в двух средах — уголовной и законопослушной. Такими явились, например, воровские сло-

ва пижóн, фрáер, для блезúру, втирáть очкú, двурýшник, блат.

Функционируя в общенародной русской речи, арготизмы уго-

ловников теряли ярлык преступный, блатнóй, тюремный, т.е.

основная масса населения приспособила их к своим нуждам для обозначений определенных предметов и явлений.

Язык преступного мира после 1917 г. претерпел значительные изменения. И, конечно, они были тесно связаны с изменениями в обществе: политическими, экономическими, правовыми и т.д. Ушли в прошлое такие слова и выражения, как хýтор ромáнова — «тюрьма», тимофéй — «палач», благодéтель —

«кнут», лéди грин — «тюремный священник», слам на клю́я — «взятка околоточному надзирателю», ключáй — «чин полиции» и др.

175

Большое количество дореволюционных арготизмов было приспособлено к условиям 20—30-х годов XX в. Сравните:

В то же время появляется значительное количество новых арготизмов: cявка́ — «мелкий воришка», дешёвка — «нечестный, продажный человек», мýрка — «сотрудник Московского уголовного розыска». Появление новых арготизмов связано, прежде всего, с политико-экономическими изменениями в стране.

Общественность и языковеды обратили внимание на факт массового проникновения слов преступников в речь подрастающего поколения. Этой проблеме был посвящён ряд статей. Среди них выделяются работы М.А. Рыбниковой «Об искажении и огрублении речи учащихся» (1927 г.), Е.Д. Поливанова «О блатном языке учащихся и о славянском языке революционной эпохи» (1931 г.), С.А. Копорского «Воровской жаргон в среде школьников» (1927 г.), Г.С. Виноградова «Детские тайные языки» (1926 г.). Все языковеды и педагоги, писавшие о проникновении арготизмов в речь молодёжи, сходились в следующем: блатным словам надо объявить беспощадную войну. Исследователи предлагали ряд мер для борьбы с этими сорняками.

176

Арго, как и всякий другой социальный диалект, интересен, прежде всего, своим составом. В конце 20-х — начале 30-х годов XX в. выходит ряд научных работ, посвящённых заимствованиям в лексике деклассированных элементов, как-то: Б.А. Ларин «Западноевропейские элементы русского воровского арго» (1931), Н.К. Дмитриев «Турецкие элементы русского арго» (1931), М.М. Фридман «Еврейские элементы блатной музыки» (1931) и др.

Другой группой явились исследования общего характера, описывающие арго широко: его происхождение, функционирование и эволюцию. К этой группе относятся труды В.М. Жирмунского (1936), Б.А. Ларина (1928), Д. С. Лихачёва (1935), В.В. Стратена (1931), В.А.Тонкова (1930).

В20-е годы ХХ в. появляются арготические словари. Особую значимостъ представляли работы Г.В. Виноградова «Словарь соловецкого условного языка» (1922), В. Ирецкого «Для словаря Даля. Спекулянтско-налётческий тюремный жаргон» (1926), В. Потапова «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы»

(1927).

Впоследущее время, начиная с середины 1930-х и кончая 1960-ми годами, арго практически не изучалось. На это было две причины. Прежде всего, лингвистическая концепция И.В. Сталина, который считал, что жаргоны (арго) присущи только господствующим классам и слоям общества: дворянам, чиновникам, духовенству. А так как их нет, то и жаргонов (арго) тоже не существует... Кроме того, в середине 1930-х годов было официально заявлено, что с профессиональной преступностью

внашей стране покончено. Поэтому изучение арго было чревато репрессиями для исследователей.

Конец 20-х — начало 30-х годов ХХ в. — время, когда появляется группировка ворóв в закóне. Это была особая, мощная каста преступного мира, которая в дальнейшем повлияла на всю российскую преступность, т.е. русские уголовники стали жить по установкам «закóнников» — так стала именоваться в дальнейшем эта элита преступного мира.

177

С приходом новой власти и организацией новых правоохранительных органов резко изменились условия, далеко не в пользу преступников-ортодоксов. Новые порядки не допускали коррумпированности, которая была до революции. Правоохранительные органы стали беспощадными не только к «врагам народа», но и к профессиональным уголовникам. И трудно было сказать, кто был сильнее: старые профессиональные воры или новые бандиты.

Перед старыми профессиональными преступниками возникла дилемма: погибнуть или выжить. Но, для того чтобы выжить, они должны были реорганизоваться и консолидироваться. Это и произошло в конце 1920-х — начале 1930-х годов. На данный факт указывают их слова: в дореволюционном арго отсутствовали лексемы «вор в закóне», «закóнник», их нет и в словарях 1920-х годов. Хотя имелись и составляющие этого названия, см. слова: закóнный — «настоящий, хорошего качества», кáин закóнный — «скупщик краденого, пользующийся доверием воров».

Именно в 1930-х годах окончательно оформляются правила

«воров в законе».

Многие арготизмы своим появлением обязаны ворам в законе. Вóры в закóне для увеличения числа себе подобных заражали своей преступной моралью молодежь, вовлекая ее в уголовную деятельность. Особенно быстро такую идеологию усваивали беспризорники. Они были, в определенной мере, той средой, которая поставляла профессиональным преступникам новые «кадры». Любопытно, что беспризорники гораздо чаще употребляли блатны́е словечки, чем взрослые уголовники, Вот «исповедь» несовершеннолетнего преступника: «Три года шпанóй (мелким преступником) был, днём на базаре рабóтал (воровал), в ширмáчах (ворах-карманниках) состоял, а химáть (спать) в шалмáн (притон) ходил, а то и на улице ночевал. Ментáм (милиционерам) попадался редко, только три раза засы́пался (попался на месте преступления). Приведут в при-

178

емник, а оттуда фанá винтá даёшь (быстро убегаешь)» [Тонков

1930].

Арго в то время пополнилось новыми словами. Они отражали те реалии, которые возникли в местах лишения свободы. Это были обозначения «врагов народа»: лúтерка, лúтерник,

троцкúст, полúт, политикáн, политикáшка — «политический заключенный», политúческая зэ́чка, политикáнша — «полити-

ческая заключённая-женщина»; жир — «жена изменника родины», пересúдчик — «политический заключенный, которого по отбытию срока наказания оставили в исправителъно-трудовом лагере до особого распоряжения властей; повтóрник — «репрессированный человек, который вторично попал в места лишения свободы». Нередко политических заключённых называли «пятьдеся́т восьмáя» (58 ст. УК РСФСР предусматривала наказание за измену Родине). Появляются и слова другого характера, например: фитúль, шкилéт, доходя́га, дохóдчик —

«истощённый больной человек в местах лишения свободы», краснýха — «вагон красного цвета, предназначенный для перевозки телят; в 30-х годах ХХ в. в нём перевозили и заключённых»; врúдло — «временно исполняющий должность лошади», Лунá — «Колыма»; остроголóвый — «чекист в будёновке», политзáкрытка — «изолятор в местах лишения свободы для политических заключённых»; тяжеловóзник — «человек, который имеет самый большой срок наказания (двадцать пять лет)», четвертнóй — «двадцать пять лет лишения свободы». Именно в 1930-е годы появились слова зек, зекá — «заключённый».

1930-е годы характерны также дальнейшим проникновением арготизмов в общенародный язык. «По сути дела, — справедливо пишет исследователь Л.П. Крысин, — арго, которое в дореволюционное время имело довольно узкий и притом совершенно определённый круг носителей, «жаргон деклассированных» превратился в тюремно-лагерный жаргон, получивший распространение в социально-пёстрой среде: с ним были знакомы, им активно пользовались не только «вóры в закóне»,

179

«домýшники», «медвежáтники» и прочие представители уголовного мира, но и недавние инженеры, совпартслужащие, военные, крестьяне, артисты, врачи, поэты, журналисты, студенты, составлявшие многомиллионное население лагерей»

[Крысин 1989].

В 1941—1945 гг. профессиональная преступность несколько сократилась (этому способствовало военное положение), зато появилось огромное количество беспризорников. Деятельность проституток была глубоко законспирирована (впрочем, данные об этом явлении того периода очень скудные). По мнению Ж. Росси, «после разгрома одесского центра уголовщины в начале 1940-х годов наблюдается обновление жаргона (арго. — М.Г.), который иногда даже непонятен тем, кто знает лишь старый» [Росси 1991].

Часть уголовников из исправительно-трудовых лагерей была призвана на фронт в штрафные батальоны. Вернувшись с войны и недолго побыв на свободе, они снова попали в места лишения свободы. Но «вóры в закóне» их уже не принимали в свою группировку. «Ты должен бы, — говорили они, — взять новый срок или даже пусть бы тебя расстреляли, но ты не имел права по “закóну” служить в армии и брать винтовку». Бывшие фронтовики в местах лишения свободы стали создавать свои группировки. Вóры в закóне эти объединения презрительно именовали

«воéнщиной», а их членов — вояками́ , а также пóльскими ворáми

или просто ляхами́ . Два последних названия даны из-за того, что часть воров в законе служила в армии К.К. Рокоссовского, поляка по национальности. Они могли, в отличие от ворóв в закóне, заниматься торговлей, совершать преступления в одиночку, уби-

вать не по «воровским понятиям» и т.п. Однако и пóльские вóры

стали объединяться и заимствовать у ворóв в закóне неформальные нормы поведения, облагать осуждённых данью. Фразеологизм польский вор имел, по свидетельству Ж. Росси, ещё одно значение — «лицо, приближённое к миру профессиональных преступников, но ещё не принятое ими в свою среду» [Росси

1991].

180