из электронной библиотеки / 961875728564337.pdf
.pdfтолько многочисленные члены семейства, но и всевозможные родственники, учителя, нахлебники, населявшие обычно и мезонины и специально возникшие в этой части дома антресоли.
В корне подобного противоречия лежало, с одной стороны, пришедшее еще в XVIII веке с Запада стремление к помпезности и репрезентативности, а с другой — исконная русская привычка к тесному и неказистому быту прошлого, с его лавками у стен, полатями, сундуками, перинами и овчинными тулупами — постелями, располагавшимися иногда и просто на полу.
И когда в усадьбах после какого-либо семейного торжества гости остаются ночевать, как это случилось в долге Лариных в день имении Татьяны, то:
Постели стелют; для гостей Ночлег отводят от сеней До самой девичьей. Всем нужен Покойный сон [...]
Все успокоилось: в гостиной Храпит тяжелый Пустяков С своей тяжелой половиной. Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый, На стульях улеглись в столовой, А на полу мосье Трике, В фуфайке, в старом колпаке.
Девицы в комнатах Татьяны И Ольги все объяты сном 34.
Однако именно рассматриваемый период постепенно преодолевает это противоречие в стремлении к удобству, уюту, комфорту, благоустройству быта.
Часто бывало, что жизнь принуждала делать у домов боковую пристройку. Поэтому вполне симметричным оставался только центральный фасад со своей колоннадой, фронтоном и мезонином. У того жe Бутурлина сказано:
«[...] с начала лета 1815 года приступлено было к постройке большого деревянного двухэтажного дома, с двумя при нем оранжереями 46 в виде крыльев. План был начертан нашей матерью, а постройка производилась под
надзором крепостного нашего архитектора Григория Некрасова. Талантливая во многом наша мать не гналась за симметрией) в архитектуре, а за удобством для жилья, н потому к этому зимнему дому пристроен был с одной стороны длинный одноэтажный корпус, разделенный стеною, во всю его длину. Первое из этих двух отделений составлял большой зал, и в нем помещалась Белкинская библиотека нашего отца, которая, прежде и после 1812 года, всегда оставалась там в летнем каменном доме, но она не была особенно многочисленная. Этот зал служил и кабинетом моему отцу: а вторая часть этого же корпуса, параллельная с первою и называвшаяся «мастерскою», делилась на три комнаты. В первой из них стоял бильярд, и она же была наша детская, рекреационная; во второй комнате были токарня и слесарня, а в третьей — столярня»35.
Наличие в доме зала для библиотеки — редкое исключение. Отец Бутурлина Дмитрий Петрович был известный библиофил.
Отделка стен и потолков
Чтобы определить, как выглядели потолки и стены в интерьерах рассматриваемого нами периода, которые, как правило, кроме дворцов, конечно, не могли во множестве сохраниться, обратимся к высказываниям современников. Вот отголоски XVIII века в петербургском убранстве интерьера 1817 года, зафиксированные в воспоминаниях Бутурлина:
«В Петербурге мы занимали дом Демидова на Гороховой улице, через один или два дома от Каменного моста на Екатерининском канале [...] В Демидовом доме рекреационная
наша комната была длинная галерея с оранжерейными сплошными рамами, а в конце ее две ступеньки вели в глухую полуротонду с огибавшим ее диваном, расписанную клеевыми красками в подражание внутренности беседки 47 с колоннами, а в промежутках их пестрелись кусты ярких роз. сирени и других растений, все в полном цветении. Тогда еще были в ходу аляпистые (по большей части) изображения по стенам густого леса в настоящем почти размере и разные ландшафтные виды. У помещиков средней руки этими сюжетами расписана была обыкновенно столовая (она же — зала.— Т. С.}, и в большинстве, конечно, случаев кистью своих доморощенных живописцевсамоучек».кн.1. с.428
Описывая характерные усадьбы начала XIX века, Бутурлин рассказывает:
«Обои были тогда еще редко в ходу; у более зажиточных стены окрашены были желтою вохрою, яркою медянкою, лазуревою или малиновою краскою, а потолки расписаны гирляндами цветов, плодов, перемежающихся с попугаями, райскими птицами и другими неизвестными в зоологии животными, клюющими иногда лазуревые вазы. Впрочем, так как эти предметы были иногда работою доморощенного живописца, трудно было определить, что именно они должны были изображать. В усадебных же домах с меньшими претензиями или с меньшими житейскими средствами, стены и потолки были безразлично вымазаны мелом» кн.2 с. 404 Вспоминая 1833 год, Бутурлин сообщает:
«Пир на весь уезд, с танцами под звуки квартета из своих дворовых, бывал раз в год, в летнюю Казанскую [...] Парадное отделение дома, с расписанными стенами и плафонами, запертое в буднее время и не топившееся зимою, отворялось настежь и освещалось»кн.2 с.411 И еще раз, о том же годе Бутурлин вспоминает:
«Между лакеями первенствовал [...] известный всему уезду Филатка, музыкант, живописец и землемер. Его артистическою кистью были украшены стены малой гостиной с узорами под обои: работа чрезвычайно копотная, но изрядно весьма удавшаяся»( там.же.)
Как видно, классицизирующая тема росписей с фигурами античных божеств, развивавшаяся в столицах, особенно в Петербурге, не так была подхвачена в усадьбах, как красочная роспись букетами, цветами и гирляндами, с экзотическими птицами, которая культивировалась более в Москве.
Обои
В первой трети XIX века роспись постепенно концентрируется на потолке. Стены часто получали и раньше иное решение. Появляются бумажные обои, хотя вначале под термином «обои» подразумевались ткани, которыми действительно «обивали», а не обклеивали, как бумагой, стены. Заглянем в прошлое, в XVIII век, начнем издалека.
Почтенный замок был построен, Как .замки строиться должны: Отменно прочен и спокоен Во вкусе умной старины.
Везде высокие покои, В гостиной штофные обои,
Царей портреты па стенах,
Ипечи в пестрых изразцах 40.
Систорией отказа от штофных обоев, оставивших лишь свое название в языке, знакомит нас уже известный нам Ф. Ф. Вигель. Вернемся к его высказываниям по поводу смены вкусов во Франции пос-49 ле революции 1789 года. С приходом к власти буржуазии в Париже: «Штофные обои в позолоченных рамах были изорваны, истреблены разъяренной его чернью, да и мирным его мещанам были противны, ибо напоминали им отели ненавистной для них аристократии [...] Шелковые занавеси также были изгнаны модою, а делались из белого коленкора пли другой холщовой материи с накладкою
прорезного казимира, по большей части красного, с такого же цвета бахромой и кистями. Эта мода вошла к нам в конце 1800 года и продолжалась до 1804 или 1805 годов. Павел ни к кому не ездил и если б увидел, то, конечно, воспретил бы ее как якобинизм [...] Парижане мало заботились о Лионе и его мануфактурах, но правителю Франции (Наполеону. — Т. С.) надобно было поощрить их и шелковые ткани опять явились, но уже по-прежнему не натягивались на стенах, а щеголевато драпировались вокруг них и вокруг колонн, в иных местах, их заменяющих»41.
Итак тканевые обои продолжали применяться и в 1805-м и последующих годах, пусть они и не «натягивались», а «драпировались».
Вспоминая о доме киевского губернского предводителя дворянства Демьяна Демьяновича Оболонского, где он бывал ребенком, примерно в 1797 году, Вигель пишет:
«Два раза в неделю пировал у него весь город: по тогдашнему обычаю, все съезжались перед обедом и разъезжались после ужина. Меня как-то раз взяли с собой па один из сих вечеров. Вот, что я нашел: две приемные комнаты, длинную и низенькую залу и гостиную немного ее поменьше, обе обклеенные самыми обыкновенными бумажными обоями и освещенные довольно плохо, однако же восковыми свечами, что тогда почиталось роскошью»42.
Не следует считать, что Вигелю лишь ретроспективно оклейка стен обоями представляется явлением «обыкновенным». В это время обои или расписывались от руки по наклеенной белой бумаге, или наиболее дорогие выписывались из Франции, или же употреблялись обои отечественного производства.
Что касается обойных фабрик в России, вот свидетельство И. Г. Георги, опубликованное в 1794 году; о том, что в Петербурге имеется:
«Несколько мануфактур для бумажных обоев, из коих в 1789 году две только записаны. Одна из них существует уже с 1754 года. Работа на оных уступает привозной по большей части в узоре и правильности в рисовке, однако ж бывают обои всегда на твердой бумаге и расписаны свежими красками, а при том в сравнении с чужестранными весьма дешевы, от чего их много и раскупают, тем более, что здесь самые простые избы обиты обоями»43.
Если следует допустить известное преувеличение в смысле широкого распространения обоев, самый факт существования зарегистрированных обойных мануфактур убедителен. Однако и в XIX веке в провинции, в усадьбах применялась и просто оклейка белой бумагой.
у Л. Н. Толстого в его «Юности» читаем:
«В диванной, куда нас провел Фока, и где он постлал нам постели, казалось, все — зеркало, ширмы, старый деревянный образ, каждая неровность степы, оклеенной белой бумагой, все говорило про страдания, про смерть, про то, чего уже больше никогда не будет»44.
Это говорится про 1840-е годы.
Однотонная окраска стен для более скромных помещений сосуществовала с бумажными обоями, для которых, надо отметить, полосатый узор был уже в начале века весьма распространенным. Н. В. Гоголь пишет в 1835 году в своей поэме «Мертвые души» про кабинет Манилова: 53 «Комната была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой
краской вроде серенькой; четыре стула, одно кресло, стол, на котором лежала книжка [..
.]»46 А у Коробочки:
«Комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами [.. .]»47
Что комната Коробочки была «обвешана» обоями, видимо, еще связано с представлением об обоях штофных или о том, что существовал, как это будет показано
ниже, прием наклейки бумажных обоев на холст, практиковавшийся в 20-х годах. Тогда и обои в ходу были полосатые.
Даже в Михайловском дворце в ряде комнат архитектор К. Росси, создатель дворца, не пренебрег бумажными обоями.
Внекоторых случаях, особенно в помещении нижнего этажа, дорогие шелковые ткани заменялись бумажными обоями, которые выделывала Царскосельская мануфактура и которые служили предметом восхищения современников.
«Соседняя с овальным залом малиновая гостиная получила свое название от малинового цвета с золотыми розетками обоев, наклеенных на холст и покрывающих стены [...] В симметрии с малиновой гостиной с другой стороны овального зала находилась синяя или голубая гостиная, убранство которой напоминало убранство малиновой, отличаясь от пес расцветкой: степы в ней были обиты холстиною и оклеены бумажными обоями голубого цвета с золотыми цветами.
[...] по синей, по оранжевой ткани блестят серебряные и золотые цветы, а там стены целой комнаты составлены из лиловых атласных подушек со шпурами и кистями, складенных одна на другую. Это не что иное, как обои, но серебристый атлас, выпуклость подушек и кисти представлены столь живо, что, кажется, чувствуешь мягкость их, и зрение, как бы утомленное блеском [.. .] отдыхает на них»48.
Свидетельства современников настолько ярки и убедительны, что не требуют дополнительных обобщений и объяснений и можно перейти к их высказываниям по поводу внутреннего убранства жилья. И, может быть, эти воспоминания заставят заговорить вещи, оберегаемые в хранилищах наших музеев.
ВКОМНАТАХ
Вопрос о внутреннем убранстве опять-таки не однозначен. Кроме того, что за тридцать с лишним лет происходили изменения, играли 57 роль и материальные возможности хозяев и их духовные запросы.
Подобное противоречие, вытекающее из мировосприятия п образа жизни хозяев двух домов, ярко показано К. Н. Батюшковым.
«Мы опоздали зайти в этот дом, которого наружность вовсе непривлекательна. Здесь большой двор, заваленный сором и дровами; позади огород с простыми овощами [...] Войдя в дом, мы могли бы увидеть в прихожей слуг оборванных, грубых и пьяных, которые с утра до ночи играют в карты. Комнаты без обоев, стулья без подушек, на одной стене большие портреты в рост царей русских, а напротив — Юдифь, держащая окровавленную голову Олоферна над большим серебряным блюдом, и обнаженная Клеопатра с большой змиею— чудесные произведения кисти домашнего маляра. Сквозь окны мы можем видеть накрытый стол, на котором стоят щи, каша в горшках, грибы и бутылки с квасом. Хозяин в тулупе, хозяйка в салопе; по правую сторону приходский поп, приходский учитель и шут, а по левую — толпа детей, старуха-колдунья, мадам и гувернер из немцев. О! это дом старого москвича, богомольного князя, который помнит страх божий и воеводство. Пойдем далее. Вот маленький деревянный дом, с палисадником, с чистым двором, обсаженным сиренями, акациями и цветами. У дверей нас встречает учтивый слуга не в богатой ливрее, но в простом опрятном фраке. Мы спрашиваем хозяина: войдите! Комнаты чисты, стены расписаны искусной кистью, а под ногами богатые ковры и пол лакированный. Зеркала, светильники, кресла, диваны — все прелестно и кажется отделано самим богом вкуса. Здесь и общество совершенно противно тому, которое мы видели в соседнем доме» Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.,1977 с.389, 390
Меблировка
Батюшков описывает «маленький деревянный дом», а в конце того же 1812 года Стендаль в одном из своих писем на родину делится своими впечатлениями о домах вельмож, называя их дворцами: 58
«Город этот был неизвестен в Европе, в нем было от шести до восьми сотен дворцов, каких ни одного нет в Париже. Там все устроено для самого чистого наслаждения. Там был искусственный мрамор и самые свежие краски, самая прекрасная английская мебель, самые изящные зеркала, очаровательные кровати, диваны самых искусных форм. Не было такой комнаты, где нельзя бы было расположиться четырьмя или пятью различными способами, всегда хорошо прислонившись, хорошо устроившись и полное удобство было соединено с самым блистательным изяществом»51.
Интересна и следующая за этими словами попытка подчеркнуть паразитическую жизнь вельможного дворянства Москвы и деспотический характер русского самодержавия. «Все это весьма просто, здесь было около тысячи человек с доходом от пятисот тысяч до полутора миллионов ливров. В Вене подобные люди серьезны, всю свою жизнь они мечтают о том, чтобы получить орден св. Стефана. В Париже они ищут, что называется, приятной жизни, т. е. того, что дает много утех, пищу для тщеславия; их сердца иссыхают, и другим они не могут сочувствовать В Лондоне они желают принимать участие в жизни нации; здесь, в деспотическом государстве у них нет других занятий, кроме наслаждения»52.
Слова Стендаля о том, что мебель была английской, показывают, что он с ясностью воспринимал ее отличие от французских, распространенных по всей Европе образцов стиля ампир, вместе с тем и то, что он не знал, да и по мог знать о развитии мебельного искусства в России, о его высоких качествах, о его распространении и об его чисто национальных особенностях. Путь этого развития был единым, но не однозначным. Теперь предоставим слово Ф. Ф. Вигелю:
«В области моды и вкуса, как угодно, находится и домашнее убранство или меблировка. И по этой части законы предписывал нам Париж».
Говоря об обстановке домов буржуазии после революции 1789 года, Вигель сообщает: «Когда они поразжились, повысились в должностях, то захотели жилища своп украсить богатою простотой, п для того, вместо позо59лоты, стали во всем употреблять красное дерево с бронзой, то есть с накладной латунью, что было довольно гадко; ткани же шелковые и бумажные заменили сафьянами разных цветов и кринолиной, вытканною из лошадиной гривы. Прежде простенки покрывались огромными трюмо с позолотой кругом, с мраморными консолями снизу, а сверху с хорошенькими картинками, представляющими обыкновенно идиллии, писанные рукою Буше, или в его роде. Они также свои зеркала стали обделывать в красное дерево с медными бляхами и вместо картинок вставлять под ними овальные стекла с подложенным куском синей бумаги.
[...] Консульское правление решительно восстановило во Франции общество и его пристойные увеселения: тогда родился и вкус более тонкий, менее мещанский н высказался в убранстве комнат. Все делалось а ля антик (открытие Помпеи и Геркуланума чрезвычайно тому способствовало). Везде показались альбастровые вазы, с иссеченными мифологическими изображениями, курительницы и столики в виде треножников, курульские кресла, длинные кушетки, где руки опирались на орлов, грифонов или сфинксов. Позолоченное или крашеное и лакированное дерево уже давно забыто, гадкая латунь тоже брошена; красное дерево, вошедшее во всеобщее употребление, начало украшаться вызолоченными бронзовыми фигурами, прекрасной обработки, лирами, головками: медузиными, львиными и даже бараньими. Все это пришло к нам не ранее 1805 года, и по-моему, в этом роде ничего лучше придумать невозможно. Могли ли жители окрестностей Везувия вообразить себе, что через полторы тысячи лет из их могил весь житейский их быт вдруг перейдет в Гиперборейские страны? Одно было в этом несколько смешно: все те вещи, кои у древних были для обыкновенного домашнего употребления, у французов и у нас служили одним украшением: например, вазы не сохраняли у нас никаких жидкостей, треножники не курились, и лампы в древнем вкусе с своими длинными носиками никогда не зажигались»53.
Подтверждением слов Вигеля может служить одни интересный документ, где речь идет о туалетном столе раннего ампира, настолько роскошном, что в нем бронза заменена серебром. К тому же выполнен он не из красного дерева, а из вошедшей в России в моду карельской березы с отделкой черным деревом.
Это опись 1834 года,произведенная в богатом доме графа Остерман-Толстого в Петербурге па Английской набережной. Внутреннее убранство спальни обсказано характерно канцелярским языком64«Мебель паплевого дерева, обитая гарусным малиновым штофом. Стол из-под серебряного туалета, березового с черным деревом, о двух задних ножках и четырех передних ножках; над каждой передней ножкой женская фигура, по груди, сверх головы оной фигуры капитель ионического ордера, внизу каждой столовой ножки по две чело-65 веческие ноги, босые; все сие чистого серебра; сверх сего украшено все подстолье серебрянымп штуками [...] сверх оного подстолья доска толстого стекла лазуревого цвета, по борту оной доски обложено серебром; концевые части подстолья обложены рамкой в коей во всю длину гирлянды из винограда, фестонами, поддерживаемые мальчиками»54.
Видимо, стол этот был великолепным образчиком русского ампира, русского потому, что он был исполнен из карельской березы со вкладками черного дерева, что типично для России первого десятилетия XIX века. Кроме того, доска из «толстого стекла лазуревого цвета», характерное произведение петербургского стеклянного завода того времени. Остальная мебель была исполнена из «паплевого», то есть тополевого дерева, внешнее сходство которого с карельской березой приводило к тому, что их часто соединяли при отделке одного и того же предмета.
Высказывания Стендаля и Вигеля звучат восторженно и красочно, но несколько противоречиво. Стендаль ссылается на Англию, Вигель видит только французское происхождение стиля.
.Быть может, целесообразно опереться па мнение Пьера Верле, известного французского знатока и ученого сегодняшнего дня, который в своем сборнике «Styles, meubles, decors» (1972) («Стили, мебель, декор») пишет о стиле «ампир»:
«Это как бы затвердевший стиль Людовика XVI, который с наполеоновскими армиями распространился на всю Европу. Остались только островки сопротивления, свежести и оригинальности в Англии [...] и так называемый русский ампир, где сохранилось известное изящество»55.
Эту особенность и отличие от французских образцов и подметил Стендаль, тогда как Вигель, блестяще отобразив общий характер внутреннего убранства, не пожелал выявить национальные особенности его в России.
Прежде всего, задумаемся над тем, почему Стендалю мебель представлялась английской? Красное дерево было привезено в Англию с острова Ямайка в 1720-х годах и было введено в употребле-67 ние. В начале XIX века оно постоянно применялось в России. Вигель же ярко живописует вошедший в начале века в моду стиль ампир. Подсказанный французским художником Луи Давидом, развитый архитекторами Наполеона Персье и Фоптеном, он распространился но всей Европе. Эти зодчие создавали художественные интерьеры, им принадлежит множество рисунков мебели. Стиль ампир по-новому трактует античное наследие, и описание Впгеля вполне соответствует реальной действительности. Но это не все. Стиль ампир — строгий стиль.
Мебель расставлена в симметричном, раз навсегда установленном порядке.
Тогда почему же у Стендаля так подчеркивается, так его поражает в московских особняках знати то удобство, тот уют, которого не встретишь в рисунках Персье и Фонтена? Потому что это ампир русский, то есть самостоятельно развивавшаяся отрасль мебельного искусства периода позднего классицизма. Сказался национальный характер русских мастеров, мягкость руки, плавность контуров и линий. Бронзы на мебели сравнительно мало, она чаще встречается в парадных покоях, в дворцовом убранстве. В широком же употреблении (эта мебель сохранилась в довольно значительном
количестве) все эти фигуры, женские головки, львы, грифоны, особенно излюбленные лебеди резались из дерева, иногда золотились, иногда красились, чаще исполнялись из красного дерева, как и сама мебель. И все они выполнены с той характерной мягкостью, певучестью, которая, впрочем, распространяется и на исполнение самих предметов: кресел, диванов, стульев, банкеток. Найдены новые своеобразные решения форм этой мебели, среди них, конечно, и указанное Вигелем курульное кресло, и облюбованная русскими мастерами глубокая форма кресла-корытца, разнообразные диваны и даже стулья. Подчеркнутое Стендалем удобное расположение этой мебели определяется тем стремлением к уюту, которое вступает в противоречие с официальной симметричной расстановкой и в дальнейшем постепенно вытесняет ее, и, победив, приходит к новым, совершенно иным решениям интерьера середины XIX века, периода, который уже не вхо-69 лит в нашу тему. Мебель начала XIX века, то есть раннего ампира, хорошо охарактеризована Вигелем. Оставаясь верной классицизму, ранняя ампирная орнаментика не только в мебели, но и в прикладном искусстве вообще, так же как в архитектуре, исходит из несколько иных декоративных принципов, чем классические композиции XVIIГ века. Там орнамент сопровождал и подчеркивал ясность и стройность формы. Здесь же декор, увлеченный еще более не только античными, но и египетскими образцами, отнюдь не аккомпанирует объемам, а ложится выразительным пятном на прекрасно обработанную гладь красного дерева или карельской березы.
Следует также добавить, что в появлении характерных для России образцов большую роль сыграли архитекторы, заказывавшие мебель для создаваемых ими дворцовых интерьеров по собственным рисункам. Выдающимся было влияние Л. Н. Воронихина, Л. Руска, затем К. И. Росси и В. II. Стасова.
В конце 1810-х годов Стасов ввел для стула, кресла, дивана конструкцию с так называемой боковой рамой, придававшую мебели новый, характерный профиль. Конструкция эта широко распространилась и продержалась в 1830-е и даже в 18-70-e годы. Такая мебель постоянно изображается в интерьерах того времени.
Как в Москве, так и в Петербурге работали известные мастерские мебели, в Москве — Споля, в Петербурге - Бобкова, Тура. Но особой славы достиг придворный мебельный мастер Генрих Гамбс, чьи произведения славились настолько, что его имя появилось в литературе.
О произведениях Гамбса в 1829 году писали:
«Его изобретательный ум в вымыслах неистощим: красивые рисунки, удобство для употребления, чистая отделка, наилучший подбор дерева и прочность суть всегдашние, неизменные качества всех его работ. Но что наиболее отличает все его произведения и делает оные неподражаемыми, то это редкий талант совокуплять архитектурное искусство с мебельным мастерством: все его изделия суть прекрасные образцы архитектуры; композиция, пропорции, симметрия и даже все орнаменты по правилам сего искусства. В1808 году увлечение потайными ящиками не было редкостью. Затея иметь секретное хранилище восходит к XVIII веку. В 1780—1700-х годах знаменитый немецкий мебельщик Давид Рентген снабжал европейские дворы, в том числе и двор в Петербурге, великолепной мебелью. Особо славились его монументальные бюро с цилиндрической крышкой или письменные столы, решенные как архитектурные композиции с цоколем, каннелированными колоннами, с царгой, подобной антаблементу, со ступенчатой верхней частью, с балюстрадами и вазами по углам. Постоянно сотрудничавший с Рентгеном механик и часовщик Петер Кинцинг снабжал эти предметы остроумными механизмами, которые открывали ряды ящиков, тайники, выдвигали специальное кресло и т. д. Подобные, чрезвычайно дорого стоившие композиции украшали парадные залы и, по словам одного современника, «были так любопытны и сложны, что внутри них ничего не находилось, то есть они были мало пригодны к употреблению».
Бюро Гамбса, которые сохранились в значительном количестве, также снабжались секретными ящиками. В «Описании первой публичной выставки российских мануфактурных изделий, бывшей в С.-Петербурге 1829 года» о представленном Гамбсом бюро говорится:
«Механическое бюро: снаружи просто, а внутри искусные скрытые ящики, которые простейшим механизмом выскакивают; работа превосходная и прочная»60.
Этот прием вошел в моду и получил широкое распространение. Он применялся в так называемых секретерах — высоких шкафчиках красного дерева или карельской березы с множеством ящиков и с откидной доской для письма. В них почти всегда имелся, пусть несколько наивно устроенный, но все же потайной ящик для денег, драгоценностей, интимной корреспонденции. Недаром эти шкафчики и назывались секретерами. С. Т. Аксаков пишет в «Детских годах Багрова-внука»:
«("верх того, у меня был удивительный ларчик, пли шкафчик, оклеенный резной костью,
вкотором находилось восемь ящичков, наполненных моими сокровищами
Залы и гостиные
Прежде чем перейти к внутреннему убранству отдельных комнат, относящемуся к рассматриваемому времени, следует несколько ознакомиться с убранством тех усадебных помещичьих домов, которые были унаследованы от XVIII века и в которых можно видеть и то, что было характерно для прошедших лет и отчасти то, что привнесло
вобстановку новое время. Подробно описывает такие интерьеры М. Д. Бутурлин, вспоминая о барском доме в Белкине Калужской губернии:
«По роскошному нынешнему убранству дач и помещичьих усадьб средней даже руки можно бы думать, что в этом роде могло быть 92 жилище, в котором семейство наше проводило каждое лето с самого начала текущего века; но ничего подобного в Белкинской обстановке не было. Постараюсь описать то, что помню. В большой гостиной расставлены были огромный и жесткий диван с высокою прямою спинкою из какого-то желтоватого дерева, без всякой резьбы, и с обеих сторон дивана и вдоль стен стояла дюжина или немного более таких же тяжеловесных кресел гладкой работы. Вся эта мебель была обита белой холстинкой с синими полосами. Между двумя окнами и дверью, ведущею на балкон, были два комодца с бронзовыми ручками и с краями того же металла, неизящной работы, и с мраморною доскою. По стенам висели два-три столетние канделябра из какого-то состава, не то финифтиного, не то фарфорового, представлявшего цветочные ветви. Канделябры эти могли, пожалуй, иметь некоторую антикварную ценность, но они были почерневшие от времени и мух. Окна были без занавесей и драпировки, но с наружными, обветшавшими от солнечных лучей «жалузи». Степы были обтянуты шпалерами тусклого темно-желтоватого цвета, и на этом фоне наклеены в три ряда покрытые лаком гравированные виды Венеции, современные строителю дома, графу Ивану Ларионовичу Воронцову. Рядом с гостиной был кабинет нашей матери, в котором она часто занималась миниатюрною на слоновой кости живописью, в чем доходила до редкого совершенства. Здесь стены были тоже обвешаны шпалерами, не желтого, а белого цвета, и на них наклеены были также в три ряда старинные гравированные ландшафты работы итальянца Цукарелли, и уличные итальянские сюжеты прошлого столетия. Столовый зал был в два света, т. е. занимал вышиною два этажа, и был весь расписан аль фреско, музыкальными эмблемами и разными орнаментами, а па потолке была живопись в большом круге, представлявшая мифологический какой-то сюжет. Зал этот был явным подражанием залам итальянских вилл, и никакая святотатственная рука не дотрагивалась до него со времени его постройки, с половины XVIII века. Складной в три отделения стол, стоявший посередине зала, был также антик в своем роде. Он был топорной работы, и на черном его фоне расписаны были масляными красками сгруппированные не без вкуса плоды и букеты; но все это почернело и отчасти стерлось от действия времени. У одной стены зала был большущий камни, в роде тех, под трубою которых южные жители становятся, чтобы
согреваться. Единственною роскошью в доме были паркеты во всех приемных трех комнатах. Мебель в кабинетах отца и матери моей была сборная, но преимущественно окрашена белою 99 краскою и лакирована и обита зеленым сафьяном с медными гвозднками. В нашей детской других свечей не жгли, кроме сальных. Подобная скромная обстановка происходила не от скупости, а от незатейливости тогдашних привычек: не ощущалось потребности элегантного комфорта, и жилось просто»68.
Приведенный текст требует некоторых объяснений. «Желтоватое» дерево, из которого был сделан диван, скорее всего крашеная береза. Это один из наиболее распространенных материалов в нехитрой усадебной обстановке, исполненной руками крепостных мастеров. Два комодца «неизящной работы» скорее всего принадлежат к вещам, украшенным, как писал Вигель, «гадкой латунью», то есть относятся к переходному периоду между двумя веками. Канделябры «из какого-то состава», повидимому, действительно имели «некоторую антикварную ценность», потому что, судя по описанию, они были исполнены из стекла, покрытого эмалевою краской, и относились к середине XVIII века. «Жалузи» представляли собою наружные створки или шторки, составленные из наискосок расположенных тонких дощечек, не примыкавших друг к другу и пропускавших слегка дневной свет. «Шпалерами» в данном случае именуются, как это и было в XVIII веке, натянутые на стены и вставленные в рамки холсты, которые просто красились в определенный цвет или покрывались живописью, или, как в данном случае, заменяли обои и служили фоном для гравюр. Украшение стен гравюрами было очень распространено. Роспись аль фресок, то есть по сырой штукатурке, характерный прием отделки стен не только в XVIII веке, но некоторое время, как видно из других, приведенных здесь, описаний, еще не была заброшена в начале XIX столетия, особенно в провинции.
Описанный Бутурлиным в столовой-зале (ибо в то время понятия эти обычно совмещались) стол со спускными полами типичен для первой половины XVIII века. Он по форме восходит к английским образцам, которые и были освоены еще в петровское время и из которых некоторые сохранились в музеях. Что же касается мебели в кабинетах, она, по-видимому, относилась к концу XVIII века.
Загоскин, книга которого «Москва и москвичи» написана в 1840-х 101 годах, подчеркивает, что, говоря о деревянном доме «своей сестрицы», находившемся в Яузской части Москвы, он дает картину того, что было «лет двадцать пять тому назад». Следовательно, вскоре после пожара.
«Налево довольно большая зала, с колоннами под мрамор и даже с хорами для музыкантов, которые, впрочем, должны играть непременно сидя. Стены залы приготовлены также под фальшивый мрамор и, вероятно, будут скоро отделаны, потому что стоят в этом виде лет около двадцати [...] Первая гостиная светло-бирюзовая, вторая голубая; во всех простенках, как следует, зеркала, подстольники с бронзовыми часами и фарфоровыми вазами, шелковые занавески над окнами, бумажные люстры под бронзу [..
.]»69
Отметив недостаточную высоту потолка в зале, стеснявшую музыкантов, характерный цвет стен в обеих гостиных и наличие бронзовых часов и фарфоровых ваз, следует обратить внимание и на «бумажные люстры».
Речь идет о люстрах, исполненных из папье-маше и вызолоченных, что создавало иллюзию бронзовых люстр, но весили они много меньше и стоили много дешевле. Их прорезные ажурные формы повторяли типичную для 1810—1820-х годов орнаментику ампирного характера. Техника их изготовления называлась техникой «бумажной резьбы». Люстры эти пользовались большим успехом.
М. Д. Бутурлин, продолжая свой рассказ о типичных для того времени провинциальных интерьерах, говорит:
«Убранство гостиной было также одинаково во всех домах. В двух простенках между окнами висели зеркала, а под ними тумбочки пли ломберные столы. В середине
противоположной глухой стены стоял неуклюжий, огромный с деревянною спинкою и боками диван (иногда, впрочем, из красного дерева); перед диваном овальный большой стол, а по обеим сторонам дивана симметрически выходили два ряда неуклюжих кресел, от четырех до шести в каждом ряду, выдающихся до середины гостиной как бы для заседания ареопага или какого-нибудь комитета. Вдоль боковых стен чинно стояли стулья такового же изделия, как диван и кресла. Вся эта мебель была набита как бы 103 ореховою шелухою и покрыта белым коленкором, как бы чехлами для сбережения под нею материи, хотя под коленкором была нередко одна толстейшая пеньковая суровая ткань. Оба внутренние угла гостиной были перерезаны двумя печьми (не всегда изразцовыми, а часто кирпичными); они отапливали задними своими зеркалами зал и спальню» Кн.2..С.404 Более точное описание традиционного симметричного расположения мебели в гостиной
трудно найти. О печах же этого времени следует добавить, что если они были кирпичными, то их белили, были печи и из белых изразцов. Часто в верхней части печи, называемой «зеркалом», помещались рельефные изразцы с изображением классической фигуры, античной вазы и т. п.
Камин
Упомянутый же несколько ранее тем же Бутурлиным камин, по-видимому, действительно подражал итальянским. В южном климате не было нужды в больших печах, стоящих в углу, согревающих одновременно две смежные комнаты, топящихся из коридора, или подсобных помещений. Трубы у них после топки закрываются, печи долго и равномерно поддерживают тепло.
Камин же в условиях северного климата являлся некоторой роскошью. У него нет дверец, закрывающих топку, нет высокого «зеркала», сохраняющего тепло. Широкое его жерло позволяет закладывать много топлива. В нем устроена чугунная решетка-таган, на которую кладутся дрова. Чтобы обгорелые угли не выпадали, спереди помещена также чугунная, выдающаяся вперед загородка. Камины рассматриваемого времени клались из кирпича и белились, но часто были одеты мрамором. Боковые устои трактовались как скульптурные панно с висячими гирляндами цветов или как античные фигуры, на которые опиралась полка, где стояли каминные часы и канделябры. Приятно сидеть у камина, обедать, читать, отдыхать. Камин играет большую роль в создании уюта, способствует комфорту.
. Следует проследить, какие изменения к 1830 году произошли в обстановке гостиной и в какой мере начинает проявляться иная тенденция и отказ от строгой: симметрии в расстановке мебели:
«Мы вошли в гостиную: большая желтая комната; налево три больших окна; в простенках зеркала с подстольями темно-красного дерева, как и вся мебель в гостиной. Направо от входной двери решетка с плющом и за нею диван, стол и несколько кресел.
Напротив окон, у средней стены, диван огромного размера, обитый: красным шелоном; пред диваном стол овальный, тоже очень большой, а на столе большая зеленая жестяная лампа тускло горит под матовым стеклянным круглым колпаком. У стены, противоположной входной двери, небольшой диван с шитыми подушками, и на нем по вечерам всегда сидит бабушка и работает: вяжет филе, или шнурочек, или что-нибудь на толстых спицах из разных шерстей. Пред нею четвероугольный продолговатый стол, покрытый пестрою клеенкой с изображением скачущей тройки; на столе две восковые свечи в высоких хрустальных с бронзой подсвечниках и бронзовый колокольчик с петухом. Напротив бабушки у стола кресло, в которое села матушка».
И здесь же следует процитировать небольшой отрывок из «Мертвых душ» Гоголя, касающийся той же темы, только так, как умел видеть Гоголь:
«Обе дамы отправились в гостиную, разумеется, голубую, с диваном, овальным столом и даже ширмочками, обвитыми плющом [...] «Сюда, сюда, вот в этот уголочек! — говорила хозяйка, усаживая гостью в угол дивана. — Вот так! вот так! вот вам и