V. Юридическое и политическое значение конституционной юстиции

22. – Конституция, при которой не существует гарантии отмены неконституционных актов, не может быть, с технической точки зрения, обязательной. Хотя, часто мы этого не замечаем, так как в юридической теории доминирует политика и она не позволяет осознать этого. Конституция, при которой неконституционные акты, в частности, неконституционные законы остаются действительными (их невозможно отменить по причине неконституционности), с чисто юридической точки зрения приравнивается к простому желанию, не имеющему обязательной силы. Всякий закон, регламент и даже юридические акты частного права имеют превосходящую юридическую силу по отношению к конституции, несмотря на то, что они ей подчинены и черпают из нее свою валидность. Так позитивное право гарантирует непротиворечивость акта с вышестоящей нормой (за исключением конституции) и позволяет отменять нижестоящие акты. Такой низкий уровень реальной обязательной силы находится в противоречии с незыблемостью конституции, истекающей из особых условий ее пересмотра. Зачем же такие предосторожности, где нормы конституции практически неизменяемы, а в реальности не имеют обязательной силы? Конечно же, конституция, даже не предусматривающая конституционного суда или аналогичного института для отмены неконституционных актов, не является полностью лишенной юридического смысла. Ее нарушение может быть санкционировано по крайней мере тогда, когда существует институт министерской ответственности. Санкция в таком случае направлена против органов, принимающих участие в создании неконституционных актов при условии, что они виновны. Как мы уже указали, такая гарантия не является достаточно эффективной, так как неконституционный закон остается в силе; мы не можем согласиться также и с тем, что в данном случае конституция предписывает единственно возможную законодательную процедуру, а также реально фиксирует принципы, касающиеся содержания законов. Конституция, конечно же, предписывает в своем тексте, что законы должны быть разработаны таким-то образом и иметь такое-то содержание, но принимая во внимание тот факт, что неконституционные законы остаются действующими, конституция означает в реальности, что законы могут быть сфабрикованы каким-то другим образом, а их содержание может выходить за предписанные рамки. Таким образом, получается, что если неконституционные законы действительны, они должны быть конституционны в силу того, что они действительны. Это означает также, что законодательная процедура и другие принципы, указанные в конституции, не являются эксклюзивными положениями, а лишь альтернативными. (...)

Если положения конституции, касающиеся законодательства, могут быть нарушены без возможности отмены неконституционных актов, то такие положения имеют, по отношению к нижестоящим уровням правопорядка, такой же обязательный характер, как и международное право по отношению к внутреннему. Государственный акт, противоречащий международному праву, не является, тем не менее, недействительным. Единственным последствием такого нарушения есть возможность государства, интересы которого нарушены, прибегнуть к войне по отношению к государству-нарушителю, что является, само по себе чисто уголовной санкцией. Точно так же единственной реакцией на нарушение конституции, не устанавливающей конституционную юстицию, может быть только уголовная санкция в виде института министерской ответственности. Именно в связи с такой минимальной обязательной силой международного права многие авторы отказывают ему в качестве права, что несомненно неверно. Причины, которыми можно объяснить нежелание технического усиления международного права и института международного суда, схожи с причинами отказа от обязательной силы конституции и организации конституционного суда.

Необходимо запомнить вышесказанное, дабы оценить важность организации конституционной юстиции.

23. – Наряду с таким общим значением для всех конституций конституционная юстиция может иметь особую важность, которая варьируется в зависимости от рассматриваемой конституции. Ее существование особенно важно в демократических республиках, где институты контроля есть условие существования последней. Несмотря на критику, иногда оправданную, против такой формы государства, она может себя защитить, лишь организуя всевозможные гарантии правомерности государственных функций. Чем более государства демократизируются, тем более должен быть усилен контроль. Конституционная юстиция, гарантируя материальную конституционность создаваемых законов, также является эффективной защитой меньшинства против большинства. Господство последнего выносимо только тогда, когда оно исполняется правомерно. Специальная конституционная форма, состоящая в пересмотре конституции посредством квалифицированного большинства, означает, что некоторые основные вопросы могут быть решены только с согласия меньшинства – простое большинство не может, по крайней мере в некоторых областях, навязать свою волю меньшинству. Так лишь неконституционный закон, так как он принят простым большинством, может нарушить конституционно гарантированные блага против воли меньшинства. Установление конституционного контроля находится в интересах всякого меньшинства (классового, национального, религиозного), интересы которого защищены каким-либо образом конституцией. Действительно, так происходит при смене большинства, где большинство, ставшее меньшинством, располагает достаточной силой, позволяющей ей воспротивиться легальному пересмотру конституции. Если сущность демократии не во всемогуществе большинства, а в компромиссе групп, представленных в парламенте, между большинством и меньшинством и, как следствие, в общественном согласии, то конституционная юстиция является наиболее подходящим средством для реализации такой идеи. Лишь сама угроза запроса в конституционный суд, которым располагает меньшинство есть достаточный инструмент, не позволяющий большинству нарушить неконституционным образом юридически защищенные интересы. Это позволяет в конечном счете избежать диктатуры большинства, которая не менее опасна для общественного согласия, чем диктатура меньшинства.

24. – Но наибольшая важность конституционной юстиции представляется в федеральном государстве. Не чрезмерным будет утверждение, что политическая идея федерального государства реализуется в полной мере лишь с возникновением конституционного суда. Сущность федерального государства состоит (при условии, что мы не рассматриваем ее как метафизическую проблему государства, а в соответствии с чисто реалистической концепцией, как тип технической организации государства) в разделении законодательных и исполнительных функций между центральными органами государства, взятого в целом (конфедерации, империи, государства), и множеством местных органов, компетенция которых ограничивается частью территории государства, на которые оно подразделяется (государства-члены, провинции, кантоны и т.п.). (...) Федеральное государство является, так сказать, специальной формой децентрализации. Регламентирование этой децентрализации составляет основное содержание общей конституции государства, которая определяет, какие области будут регламентированы центральными законами, а какие местными. (...) Разделение компетенций есть политический стержень идеи федерализма. С технической точки зрения это означает, что конституции федеральных государств регулируют не только законодательную процедуру и содержание законов, как и в унитарных государствах, но также устанавливают и области, относящиеся к федеральному и местному законодательству. Всякое нарушение границ между данными областями, установленными конституцией, является нарушением основного закона федерального государства, а охрана таких границ – важным политическим вопросом и часто живо оспаривается. Чаще чем в других областях, здесь чувствуется необходимость в объективном органе, конституционном суде, разрешающем такие юридические проблемы, с юридической точки зрения, так как всякое нарушение компетенции конфедерации государством-членом либо компетенции государства члена конфедерацией есть нарушение федеральной конституции, образующей в свою очередь глобальное единство конфедерации и государств-членов. Здесь необходимо не путать общую конституцию, основной частью которой является разграничение таких компетенций, с частной конституцией конфедерации, которая подчинена первой, так как она, так же как и конституции государств-членов, является лишь частью конституции, элементом государства, даже если для модификации общей конституции и конституции конфедерации требуется согласие одного и того же органа¹⁷.

Если же речь идет об актах судебных и административных органов, противоречащих нормам разграничения компетенций, то возможно добиться их отмены, в связи с их нелегальностью, в судебном и административном порядке, путем обращения к органам конфедерации и государств-членов. Здесь не стоит исследовать, является ли достаточной такая гарантия – направленная на предотвращение существования актов конфедерации, узурпирующих компетенцию государства-члена, и наоборот актов государства-члена, нарушающих такое разграничение компетенций – в частности когда не существует высшего административного суда, который, контролируя соответствие их актов нормам компетенции, проверял бы их конституционность, исполняя, таким образом, по крайней мере посредственно, роль конституционного суда. В отличие от централизованного государства противопоставление интересов конфедерации и государств-членов, являясь особенностью федерального государства, влечет за собой особую необходимость в объективном органе (...), так что, нам кажется, является логичным передать в компетенцию конституционному суду контроль административных индивидуальных актов, но лишь в той части, где идет речь об их соответствии конституционным нормам компетенций. Дабы гарантировать достаточную объективность конституционного суда, компетенцией которого является разрешение таких споров, необходимо, чтобы его состав позволял его воспринимать не как исключительный орган конфедерации либо государства-члена, а как орган, представляющий совокупность этих единиц и гарантирующий соблюдение норм общей конституции.

Необходимость конституционного суда в федеральном государстве отрицается на основе принципа, отвечающего сущности такой формы государства, выражающейся следующим принципом: «право империи превосходит право провинции». Довольно просто доказать, что такой принцип противоречит идее федерального государства, порождая политическую и юридическую зависимость государств-членов от воли конфедерации, которая неконституционно присваивает, с помощью обычного закона или даже акта исполнительной власти, компетенцию государств-членов в противоречии с общей конституцией государства. Уважение идеи федерального государства, выражающееся в общей конституции государства, требует, чтобы право государства не превосходило право провинции точно так же как и право последней не превосходило право первого, чтобы оба находились во взаимных отношениях, основанных на закрепленной в общей конституции, соответственно указанных областях компетенций. (...) Данное отвечает сущности федерального государства и может быть гарантировано только конституционным судом. Такая по природе ему принадлежащая компетенция, исходящая из идеи федерального государства, выражается в пресечении нарушений взаимных обязательств, центрального государства и государств-членов, закрепленных в общей конституции, при исполнении ими их компетенций. То, что мы обычно называем федеральным исполнением (Bundes-Exekution), что представляет собой сложную проблему для теории и практики федерального государства (...), должно представляться лишь как исполнение решения конституционного суда, которым он установил неконституционность поведения центрального государства либо государства-члена.

25. – Хотя бы в связи с близостью уровней двух следующих правопорядков: функции конституционной юстиции в рамках федеративного государства подчеркивают схожесть данного института с международной юстицией, роль которой заключается в защите соответствующего международного правопорядка. Целью последней является избежание войны между народами, тогда как целью конституционной юстиции является гарантия политического мира в государстве.

1 На момент написания (1928 год) теоретические размышления автора, изложенные в данной статье, уже подкреплены практическим опытом работы в одном из первых в мире конституционных судов европейской модели в качестве его члена. Но на момент издания статьи в Revue de droit public автор уже не являлся судьей конституционного суда Австрии, поэтому здесь мы его представляем в качестве профессора. (Прим. пер.)

2 Перевод статьи дается с краткими сокращениями. Автор перевода: Д.В. Даниленко, старший научный сотрудник, преподаватель Университета имени Жана Монэ (г. Сент-Этьен, Франция), докторант Центра конституционного права Университета Экс-Марсель III (г. Экс-ан-Прованс, Франция). Редактор перевода: А.Е. Николаев, преподаватель Государственного гуманитарного университета при Институте США и Канады Российской академии наук.

3 По используемой автором терминологии, «правомерность» в узком (классическом) смысле есть соответствие акта исполнительной власти закону. В широком смысле он использует его и при измерении соответствия других уровней иерархии правопорядка, в частности закона к конституции. (Прим. пер.)

4 Речь идет о «применении» права, но автор использует термин «исполнение». (Прим. ред.)

5 В используемой здесь терминологии понятия «акт исполнительной власти» и «исполнительный акт» используются как синонимы. (Прим. пер.)

6 Применимости, исполнимости. От англ. valid. – действительный, пригодный, действенный. Дискуссии о проблематике имплементации (трансформации) норм международного права в национальный правопорядок не прекращаются и в настоящее время. (Прим. ред.)

7 Им. в виду находящийся на уровне конституционных норм в иерархии правопорядка, а не «конституционный» с точки зрения соответствия нормам конституции, хотя в данном случае последнее также верно. (Прим. пер.)

8 Действующее в то время (1928 год) jus ad bellum предусматривало войну как правомерную санкцию. Пакт Бриана-Келлога в то время только начал вступать в силу. (Прим. ред.)

9 На момент написания (1928 год) теоретические размышления автора, изложенные в данной статье, уже подкреплены практическим опытом работы в одном из первых в мире конституционных судов европейской модели в качестве его члена. Но на момент издания статьи в Revue de droit public автор уже не являлся судьей конституционного суда Австрии, поэтому здесь мы его представляем в качестве профессора. (Прим. пер.)

10 Перевод статьи дается с краткими сокращениями. Автор перевода: Д.В. Даниленко, старший научный сотрудник, преподаватель Университета имени Жана Монэ (г. Сент-Этьен, Франция), докторант Центра конституционного права Университета Экс-Марсель III (г. Экс-ан-Прованс, Франция). Редактор перевода: А.Е. Николаев, преподаватель Государственного гуманитарного университета при Институте США и Канады Российской академии наук.

11 Тем не менее, такое различие не является принципиальным, в частности, законодатель может устанавливать индивидуальные нормы. (Прим. авт.).

12 Речь идет о «предмете» конституционного контроля, но при переводе мы предпочли термин «объект». (Прим. пер.).

13 Речь идет об актах исполнительной власти, чаще всего издаваемых при чрезвычайных ситуациях. (Прим. пер.).

14 «Регламент» и «акт исполнительной власти» используются переводчиком как синонимичные понятия. (Прим. пер.).

15 По всей видимости, речь идет о «негативных конфликтах компетенций», где каждый из органов отказывает в рассмотрении дела, ссылаясь на его подсудность другому органу. (Прим. пер).

16 Здесь так же речь идет о принципе lex posterior derogat prori, указанном автором выше. (Прим. пер.).

17 Терминология, используемая автором, различает: конфедерацию – конституционный аспект, касающийся исключительно федерального устройства, государство-член – конституционный аспект, касающийся субъекта федерации, и совокупность двух первых – федеральное государство. (Прим. пер.).