Глава 9

СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА1930 — СЕРЕДИНЫ 1950-х ГОДОВ

Черты новой литературной эпохи. — Создание Сою­за советских писателей. Партийное постановление «О пере­стройке литературно-художественных организаций». Первый съезд советских писателей. Роль М. Горького в литературной жизни 1930-х годов.—Партийная литературная крити­ка.— Писательская литературная критика: А.А.Фадеев, А . Н. Толстой, А. П. Платонов. — Типология литературно-кри­тических выступлений. —А. П. Селивановский. Д. П. Мирский. — Литературная критика в свете партийных решений. — В. В. Ермилов. —Кризис литературной критики.

Многообразие литературной жизни 1920-х годов, плюра­лизм идейно-эстетических установок, деятельность многочисленных школ и направлений оборачивается своей противоположностью в но­вых общественно-литературных обстоятельствах. Если в 1920-е годы литературную ситуацию формировала и определяла именно литера­турная критика, то, начиная с 1929 г., литературная жизнь, как и жизнь в стране в целом, протекала в жестких тисках сталинской идеологии.

С укоренением и ожесточением тоталитаризма литература посто­янно оказывалась в зоне пристального внимания партийного руко­водства. В роли литературных критиков выступали такие видные дея­тели большевизма, как Троцкий, Луначарский, Бухарин, но их литера­турно-критические оценки в 1920-е годы не носили характера единст­венно возможных, как это произойдет в 1930—50-е годы со сталин­скими литературными суждениями.

Создание и внедрение концепции социалистического реализма, приведшего к унификации нашей культуры, осуществлялось одновре­менно с другими кампаниями, которые были призваны ознаменовать завоевания социализма.

Уже в конце 1920-х годов начались поиски термина, способного обозначить то большое и единое, что должно было стать общей для

297

всех советских литераторов творческой платформой. До сих пор неиз­вестно, кто первым предложил сколь неубедительное по словосочета­нию и столь удачное по долгожительству понятие «социалистический реализм». Однако именно этот термин и вложенные в него идеи опре­делили на долгие годы судьбы отечественной словесности, давая лите­ратурным критикам право то распространять его на все произведения, произросшие на советской почве, — вплоть до романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита», то отторгать сочинителей, не сумевших впи­саться в строгие каноны социалистического реализма.

Вернувшийся из эмиграции по настоянию Сталина М. Горький су­мел выполнить социальную функцию, возложенную на него вождем, и вместе с целой группой разработчиков, среди которых преимущест­венное место занимали рапповцы, помог продумать до мелочей про­цесс «воссоединения» советских писателей, входивших в разные группы и объединения. Так был задуман и осуществлен план создания Союза советских писателей. Следует подчеркнуть, что Союз создавал­ся не вопреки, а в соответствии с чаяниями многих и многих советских литераторов. Большинство литературных групп было близко к само­роспуску, прошла волна проработок Е. Замятина, Б. Пильняка, М. Бул­гакова, были сняты с редакторских постов виднейшие литературные критики эпохи — А. Воронский и В. Полонский. Рапповские издания (в 1931 г. появился еще один журнал — «РАПП») потоком печатают статьи с такими названиями: «Не все то левое, что кричит», «Беспри­зорные», «Букет крысиной любви», «Классовый враг в литературе». Естественно, такую ситуацию писатели оценивали как проявление не­свободы и стремились избавиться от насильственной опеки РАПП.Достаточно прочитать фельетон И.Ильфа и Е.Петрова «От­дайте ему курсив» (1932), чтобы представить, почему многие совет­ские писатели восторженно отнеслись к идее Союза.

23 апреля 1932 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О пе­рестройке литературно-художественных организаций». Этим поста­новлением распускались все существующие организации, и создавал­ся Союз советских писателей. В писательской среде отношение к по­становлению было самым восторженным, будущие члены Союза еще не догадывались, что вместо РАПП приходит литературная ор­ганизация небывалой мощности и неслыханных нивелирующих воз­можностей. Съезд советских писателей должен был состояться очень скоро, но по семейным обстоятельствам Горького это событие было отложено.

Первый съезд советских писателей открылся 17 августа 1934 г. и продолжался две недели. Съезд проходил как большой всесоюзный праздник, главным героем которого стал М. Горький. Стол президиу-298

ма возвышался на фоне огромного горьковского портрета, М. Горький открыл съезд, сделал на нем доклад «О социалистическом реализме», выступал с краткими резюме, заключал работу съезда.

Праздничная атмосфера, царившая на съезде, была подкреплена многочисленными выступлениями писателей, имена которых еще сравнительно недавно вызывали однозначно негативную оценку. С яркими речами выступили И.Эренбург и В.Шкловский, К.Чуков­ский и Л. Леонов, Л. Сейфуллина и С. Кирсанов. Общие чувства выра­зил Б. Пастернак: «Двенадцать дней я из-за стола президиума вместе с моими товарищами вел со всеми вами безмолвный разговор. Мы об­менивались взглядами и слезами растроганности, объяснялись знака­ми и перекидывались цветами. Двенадцать дней объединяло нас оше­ломляющее счастье того факта, что этот высокий поэтический язык сам собою рождается в беседе с нашей современностью»¹.

Пафос восторга прерывался, когда речь заходила о литературной критике. Писатели сетовали на то, что у критиков есть красная и чер­ная доска и писательские репутации нередко зависят от критического своеволия: «Нельзя допускать, чтобы литературный разбор произве­дения автора тотчас же влиял на его социальное положение» (И. Эрен-бург). Речь шла о полном и безнадежном отсутствии серьезной крити­ки, о сохранившихся в критике рапповских замашках. А сатирик Мих. Кольцов предложил забавный проект: «ввести форму для членов писа­тельского союза <...> Писатели будут носить форму, и она будет раз­деляться по жанрам. Примерно: красный кант — для прозы, си­ний—для поэзии, а черный — для критиков. И значки ввести: для прозы — чернильницу, для поэзии — лиру, а для критиков — неболь­шую дубинку. Идет по улице критик с четырьмя дубинами в петлице, и все писатели на улице становятся во фронт».

Доклад Горького и содоклады о мировой литературе, о драматур­гии, о прозе, о детской литературе носили констатирующий характер. Перелом в официально-торжественном течении съезда наступил по­сле доклада Н. Бухарина, который говорил о необходимости пере­смотреть литературные репутации, в связи с чем в качестве лидера но­вой поэтической эпохи был назван Пастернак. Доклад Бухарина носил неожиданный, а потому взрывной характер. В процессе обсуждения доклада участники съезда продемонстрировали и различие во взгля­дах на историю и будущее советской литературы, и разность темпера­ментов. Острые полемические выступления сменяли друг друга, все­общее успокоение и ощущение причастности к единому союзу на вре-

'Первый съезд советских писателей: Стенограмма. М., 1934. С. 548.

299

мя исчезли. Но возбуждение в зале довольно скоро прошло, поскольку все понимали, к какому значительному и торжественному финалу приближается съезд.

Итоговые слова, прозвучавшие на съезде и принадлежавшие Горь­кому, определили литературную жизнь страны на несколько десятиле­тий: «В чем вижу я победу большевизма на съезде писателей? В том, что те из них, которые считались беспартийными, «колеблющимися», признали — с искренностью, в полноте которой я не смею сомневать­ся, — признали большевизм единственной, боевой руководящей иде­ей в творчестве, в живописи словом».

2 сентября 1934 г. состоялся Первый пленум правления Союза со­ветских писателей, избранного на Всесоюзном съезде. Председателем правления Союза стал М.Горький. Вплоть до кончины писателя в 1936 г. литературная жизнь в стране проходила под знаком М. Горько­го, который сделал исключительно много для укоренения пролетар­ской идеологии в литературе, для повышения авторитета советской литературы в мире. Еще до окончательного переезда в Москву М. Горький становится инициатором издания и редактором журнала «Наши достижения», ежегодников «Год XVI», «Год XVII» и т. д. (год от начала революции), масштабных изданий «История фабрик и заво­дов», «История гражданской войны» — с привлечением большого ко­личества авторов, не имевших отношения к писательской профессии.

М. Горький издает и журнал «Литературная учеба», призванный вести элементарные консультации для новоявленных писателей. По­скольку М.Горький придавал важное значение детской литературе, в параллель с уже существующими детскими журналами «Еж», «Чиж», «Мурзилка», «Пионер», «Дружные ребята», «Костер», выхо­дит и журнал «Детская литература», где печатаются литературно-кри­тические статьи, возникают дискуссии о книгах А. Гайдара, Л. Панте­леева, Б. Житкова,С. Маршака, К. Чуковского.

Осознав себя организатором и вдохновителем новой литературной политики, М. Горький активно участвует и в литературно-критиче­ском процессе. В конце 1920-х годов горьковские статьи посвящены исследованию собственного писательского опыта: «Рабкорам Прав­ды», «Заметки читателя», «О том, как я учился писать» и др. В 1930-е годы М. Горький размышляет о специфике литературного дела («О ли­тературе», «О литературе и прочем», «О прозе», «О языке», «О пье­сах»), только что открытом художественном методе пролетарской ли­тературы («О художественном методе советской литературы», «О союзе писателей», «О подготовке к съезду») и, наконец, подчеркивает связь культурного строительства с ожесточением классовой борьбы («С кем вы, мастера культуры?», «Об анекдотах и еще кое о чем»). 300

Восторженно следит М. Горький за тем новым, что открывается ему в советской стране.

Абсолютно уверенный в том, что на строительстве Беломоро-Бал-тийского канала происходит социалистическая «перековка» вчераш­них воров и бандитов, М.Горький организует многочисленный писа­тельский десант, создавший под редакцией писателя-гуманиста ог­ромный фолиант — книгу о Беломоро-Балтийском канале, в которой воспевался труд доблестных сотрудников ГПУ (Главного политиче­ского управления, впоследствии известного как НКВД, МГБ, КГБ), перевоспитывающих «каналармейцев». М.Горький, вероятно, не до­гадывался о том, с какой силой раскручивается машина по подавле­нию инакомыслия в советской стране. В музее Горького (в Москве) хранятся единственные, выпущенные для Горького, газетные номера, в которых материалы о политических процессах, вовсю полыхавших в стране, заменялись нейтральными журналистскими сообщениями об очередных успехах в промышленности. Между тем всемерная под­держка, которую оказывал М. Горький Сталину, была связана не толь­ко с тем, что М.Горького оградили от реальной жизни в Москве и в стране. Дело в том, что М. Горький верил в необходимость ради­кального усовершенствования человека.

М. Горький не раз говорил и писал о том, что не испытывает жало­сти к страданию, и ему казалось, что государство, возведенное в Рос­сии, сможет растить людей, не обремененных комплексами сочувст­вия и душевной маеты. М. Горький публично раскаивался в том, что в 1918—21 годах помогал интеллигенции не умереть с голоду. Ему нра­вилось чувствовать себя советским человеком, причастным к великим и небывалым свершениям. Вот почему он находил высокопарные сло­ва, характеризуя Сталина и считая его «мощной фигурой». Вероятно, не всё в словах и поступках Сталина и его сподвижников устраивало Горького, однако в дошедших до нас эпистолярных и публицистиче­ских признаниях отрицательные оценки деятельности партии и госу­дарственных структур не представлены.

Итак, после объединения писателей в единый Союз, после спло­чения их вокруг.общей эстетической методологии, начинается лите­ратурная эпоха, при которой писатели хорошо осознавали, что долж­ны подчиняться некой программе творческого и человеческого пове­дения.

Жесткие рамки писательской жизни регламентировались путевка­ми в Дома творчества, квартирами в престижных писательских домах, внеочередными публикациями в крупных изданиях и издательствах, литературными премиями, продвижением по служебной лестнице в писательских организациях и — главное — доверием, доверием

301

партии и правительства. Не войти в Союз или выйти из него, быть ис­ключенным из Союза писателей — означало лишиться права публи­ковать свои произведения. Литературно-писательская иерархия воз­двигалась по образцу иерархии партийно-правительственной. Что та­кое социалистический реализм, знали теоретики литературы и литера­турные критики, создавшие огромное количество работ на эту тему. Когда же спросили Сталина, в чем суть социалистического реализма, он ответил: «Пишите правду, это и будет социалистический реализм». Такими лаконичными и безапелляционными формулировками отли­чались наиболее известные литературно-критические суждения Ста­лина: «Эта штука сильнее чем «Фауст» Гете (любовь побеждает смерть)» — о сказке Горького «Девушка и смерть», «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Сталин не раз встречался с писателями, давая руководящие указания и оценивая новинки литературы, он насыщал свою речь цитатами и образами из мировой классики. Сталин в роли литературоведа и кри­тика берет на себя функции литературного суда в последней инстан­ции. С 1930-х годов намечается и процесс канонизации ленинских ли­тературных идей.

♦ * ♦

На протяжении двадцати лет — с начала 1930-х до начала 1950-х годов советская литературная критика была представлена преимуще­ственно докладами и речами, партийными резолюциями и постанов­лениями. Литературная критика имела возможность реализовать свои творческие потенции в интервалах от одного партийного постановле­ния до другого и потому справедливо может быть названа партийной литературной критикой. Её сущность и методология выковывались в речах, выступлениях, статьях и официальных документах, авторами которых были И.Сталин, А.Жданов, литературные функционеры А. Щербаков, Д. Поликарпов, А. Андреев и др. Главными чертами та­кой литературной критики становятся жесткая определенность и не­пререкаемая однозначность суждений, жанровая и стилевая монотон­ность, неприятие «другой» точки зрения — иными словами, — идей­но-эстетический монологизм.

Даже писательская литературная критика, отмеченная обычно чертами яркой индивидуальности, представляет в эти годы образцы речей и выступлений, соответствующих общему духу времени. Алек­сандр Александрович Фадеев (1901—1956), работавший в 1939— 1944 годах секретарем Президиума Союза Советских писателей, а с

302

1946 по 1953 г. генеральным секретарем Союза, свои литератур­но-критические выступления посвящал, как правило, связям литера­туры и советской действительности: «Литература и жизнь», «Учиться у жизни», «Идти прямо в жизнь — любить жизнь!» «В изучении жиз­ни — залог успеха». Такое однообразие заглавий диктовалось потреб­ностями сталинской эпохи: необходимо было писать и говорить об об­щественной роли литературы. Декларативность считалась необходи­мым атрибутом публицистической литературной критики.

Активно занялся литературной критикой и вернувшийся из эмиг­рации Алексей Николаевич Толстой (1882—1945). Отстаивавший в прежние годы принцип аполитичности искусства, Толстой начал ак­тивно говорить и писать о партийности литературы. Его статьи посвя­щены новаторской роли советской литературы, утверждению принци­па социалистического реализма.

Иной тип литературно-критических раздумий представлен в рабо­тах Андрея Платоновича Платонова (Климентова) (1899—1951). До сих пор остается загадкой, почему столь тонкий художник, выдаю­щийся писатель XX в., автор «Котлована» и «Чевенгура», представил целый ряд образцов литературно-критических статей, в которых Пуш­кин трактуется как «наш товарищ», в бессмысленной риторике совет­ской прозы различаются черты художественной романтики, а творче­ство Гоголя и Достоевского интерпретируется как «буржуазное» и «отсталое». В.Перхин полагает, что специфика Платонова-критика кроется в его тайнописи — части русской потаенной речи и противо­стоянии цензурным условиям¹. О подлинных литературно-критиче­ских способностях писателя можно судить по глубокому истолкова­нию им поэзии А. Ахматовой.

Вероятно, это лишь одно из объяснений. Другое, очевидно, кроет­ся в особенностях платоновского письма вообще. Самобытное косноя­зычие героев платоновской прозы, пропущенное через авторскую иро­нию и создающее гремучую смесь опасной литературной игры, не могло не оказать влияния на платоновскую критическую прозу. Сле­дует помнить и еще об одном: к литературной критике Платонов при­бегает в годы «непечатания», и его «размышления читателя» стано­вятся критическими оценками одного из многих пролетарских читате­лей, приобщившихся к большой литературе. А то, что он один из мно­гих, «человек из массы», Платонов постоянно подчеркивает, ведя литературные обозрения словно бы от имени одного из своих литера­турных героев.

'См. об этом:Перхин В. Русская литературная критика 1930-х годов: Критика и об­щественное сознание эпохи. СПб., 1997.

303

В центре внимания литературной критики зачастую оказывалась сама литературная критика. На одном из пленумов Правления писа­тельского союза в 1935 г. о критике говорил известный представитель этой профессии И. М. Беспалов. В этом и последующих докладах на аналогичные темы можно найти одни и те же структурные компонен­ты, одни и те же клише и формулы. В докладах о состоянии и задачах советской литературной критики отчетливо определяются следующие узловые проблемы: вопрос о критике актуален, как никогда; литера­турная критика — составная часть социалистической культуры; необ­ходимо бороться против пережитков капитализма в сознании людей; необходимо сплотиться вокруг партии и избегать групповщины; лите­ратура пока еще отстает от жизни, а критика от литературы; литера­турная критика должна подчеркивать партийность и классовость лите­ратуры.

Замечательный летописец литературной жизни, В. Каверин приво­дит фрагмент стенографического отчета «Диспут о критике». Заседа­ние состоялось в Доме писателей им. Маяковского в марте 1939 г. Здесь собрались вечные конкуренты — литераторы Москвы и Ленин­града для обсуждения «критического участка советской литературы» (К. Федин). И вновь — общие фразы о высоком назначении критики, о смелости и фантазии в литературно-критическом труде.

Сохраняя общую концепцию речей и статей, посвященных зада­чам советской литературной критики, авторы делали поправку на вре­мя. Так, в 1930-е годы писали и о таком обязательном качестве литера­турной критики, как революционная бдительность.

В литературной критике 1930—40-х годов наиболее заметными были выступления И. Беспалова, И. Тройского, Б. Усиевич, Д. Лукача, Н. Лесючевского, А.Тарасенкова, Л.Скорино, В.Ермилова, З.Кедри­ной, Б.Брайниной, И.Альтмана, В.Гоффеншефера, М.Лифшица, Е. Мустанговой. Их статьи и рецензии определяли реальное состояние литературной жизни.

Литературная критика сталинской эпохи в своем суммарном виде являла невыразительный идеологический довесок к большой литера­туре, хотя на общем безрадостном фоне можно было различить и инте­ресные находки, и точные суждения.

Алексей Павлович Селивановский (1900—1938) литератур­но-критическую деятельность начал в 1920-е годы. Он был одним из руководителей РАПП, сотрудничал в журналах «На литературном по­сту» и «Октябрь». В 1930-е годы Селивановский выпустил книги «Очерки по истории русской советской поэзии» (1936) и «В литера­турных боях» (1936), печатался в журнале «Литературный критик». Как и другие бывшие рапповцы, Селивановский подчеркивал: «Нас

304

выправила и выправляет партия»¹. Наиболее известные его рабо­ты — «Жажда нового человека» (о «Разгроме» А. Фадеева), «Коварст­во и любовь Занда» (о Ю.Олеше), «Смех Ильфа и Петрова», а также статьи о Д.Бедном, Н.Тихонове, И.Сельвинском, В.Луговском. Эти и другие работы написаны с позиций социалистической партийности, художественный текст рассматривается в них в контексте вульгар­но-социологических сближений с действительностью. Так, например, критик призывает создателей Остапа Бендера усилить в нем черты классового врага, а пафос советской литературы Селивановский видит в «художественном утверждении строя социалистических отношений на земле». Вместе с тем, литературно-критические работы Селиванов-ского отражают тенденции, не свойственные эпохе: это касается ста­тей о поэзии.

Оценки Селивановского идут здесь вразрез с общепринятыми. Он пытается разобраться в ритмике и фонетических новообразованиях Хлебникова, стремится понять суть акмеизма (называя при этом имя Гумилева), продираясь сквозь терминологическую вязь эпохи («по­эзия позднего буржуазного классицизма», «империалистическая по­эзия», «поэзия политических обобщений»), критик расширяет поэти­ческое поле за счет имен, казалось бы, безнадежно утраченных эпохой 1930-х годов. Селивановский был репрессирован. Реабилитирован по­смертно.

Заслуживает внимания и советский период деятельности бывшего литератора-эмигранта Дмитрия Петровича Мирского (Святопол-ка) (1890—1939). В Советской России 1930-х годов Мирский печатает ряд статей и предисловий, посвященных зарубежной словесности. Ему принадлежат также статьи о М. Шолохове, Н. Заболоцком, Э. Баг­рицком, П. Васильеве. Статьи и книги Мирского заметно выделялись на общем литературно-критическом фоне: он был раскован в своих су­ждениях и нередко позволял себе оценки, не совпадающие с оценками официозной критики. Так, Мирский был убежден в единстве русской литературы послереволюционного периода². Несмотря на то что творческая индивидуальность критика вобрала в себя самые разные течения и тенденции, в работах Мирского был достаточно силен эле­мент вульгарно-социологического прочтения текстов. Мирский был репрессирован. Реабилитирован посмертно.

Вмешательство и контроль партийных органов приводили, как правило, к ухудшению литературно-общественной ситуации. С

Селивановский А.В литературных боях. М., 1959. С. 452. ²См. об этом: Перхин В. Дмитрий Святополк-Мирский // Русская литературная кри­тика 1930-х годов: Критика и общественное сознание эпохи. СПб., 1997. С. 205—228.

20 — 2386 305

1933 г. в стране стал выходить ежемесячный журнал «Литературный критик» под редакцией П. Ф. Юдина, а впоследствии — М. М. Розен-таля. Безусловно, и этот журнал был изданием своей эпохи, далеко не всегда при этом отвечая названию. И все же он в большой мере запол­нял лакуны литературно-критической мысли, поскольку оперативная критика — обзоры, рецензии, дискуссионные статьи — соседствова­ли здесь с более или менее серьезными историко-литературными и теоретико-литературными работами. В результате партийным поста­новлением от 2 декабря 1940 г. «О литературной критике и библиогра­фии» издание единственного в своем роде журнала было прекращено.

Еще более печальным по своим последствиям оказалось постанов­ление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. «О журналах «Звезда» и «Ле­нинград». Этот документ, предшествовавшее его появлению обсужде­ние темы на Оргбюро ЦК ВКП(б) и особенно доклад А. Жданова на со­брании писателей в Ленинграде не только прекратили издание журна­ла «Ленинград», но и содержали в себе беспардонные, оскорби­тельные высказывания, адресованные А.Ахматовой и М.Зощенко. После публикации Постановления и Ахматова, и Зощенко были по су­ществу отлучены от литературно-издательского процесса; им остава­лось печатать лишь художественные переводы.

Это была партийная литературная критика в её исконном чет­ко-однолинейном выражении. Партийные решения принимались по поводу пьесы И. Сельвинского «Умка — Белый медведь» (1937) и пье­сы «Домик» В.Катаева (1940), о пьесе «Метель» Л.Леонова (1940), и «т. Фадееве А.А.» (1940), о журнале «Октябрь» (1943) и журнале «Знамя» (1944). Бдительный партийный контроль над литературой подменял литературную критику. Доказательство тому — сравни­тельно недавно увидевший свет сборник документов, свидетельст­вующих о разгуле партийной цензуры¹.

Литературная полемика в этих условиях казалась неуместной. Од­нако рудименты литературных дискуссий сохранились. Так, напри­мер, в период между 1935 и 1940 г. прошли дискуссии о формализме и вульгарном социологизме. На деле это оказались отголоски споров 1920-х годов, и главным действующим лицам — сторонникам фор­мальной школы и представителям социологического литературоведе­ния — был дан очередной, на этот раз — последний — бой. Если учесть, что 90% литераторов, вступивших в Союз советских писателей в 1934 г., к 1937—1938 гг. было репрессировано, можно понять, что дискуссии конца 1930-х годов были организованы сверху и протекали

Литературный фронт: История политической цензуры: 1932—1946 гг. М., 1994.306

крайне вяло. Если в 1920-е годы «провинившийся» критик мог поте­рять доверие товарищей по партии, то в 1930-е годы он терял жизнь. По этому поводу персонаж булгаковского романа Азазелло говорил Маргарите: «Одно дело — попасть молотком в стекло критику Латун-скому и совсем другое дело — ему же в сердце».

После окончания публикации «Тихого Дона» М.Шолоховым ли­тературная критика внезапно встрепенулась, и появились отклики, в которых Шолохова упрекали в неправильном завершении эпопеи, в том, что писатель измельчил образ Мелехова. Прошли короткие дис­куссии об исторической романистике, о прозе Н.Островского и Д. Фурманова.

В период Великой Отечественной войны внимание партии и пра­вительства к литературной критике было ослаблено, а собственных ярких ростков она не давала. Очередное усилие по «улучшению каче­ства» литературной критики было предпринято в 1947 г., когда об ее состоянии и задачах говорил и писал А. А. Фадеев. К общим рассужде­ниям Фадеев добавил мысль о том, что социалистический реализм вполне может включать в себя и романтические элементы. Фадеева поддержал Владимир Владимирович Ермилов (1904—1965), автор запомнившейся современникам фразы, в которой лишь «слегка» была переиначена формула Н.Чернышевского: «прекрасное — это наша жизнь».

Писавший с броской яркостью и повышенной экспрессивностью, В. Ермилов, литературовед и литературный критик, начал свои высту­пления еще в 1920-е годы и стал печально знаменитым в годы 1930-е и 1940-е. Ермилов всегда оставался одной из самых заметных одиозных фигур в советской литературной жизни. Он был непременным дея­тельным участником всех литературно-партийных дискуссий разных десятилетий. Долгожитель советской литературной критики, В. Ерми­лов прошел большой путь и в журналистике. В 1926—29 годах он ре­дактировал рапповский журнал «Молодая гвардия», в 1932—38 годах возглавил редакцию «Красной нови», в 1946—50 годах под его руко­водством выходила «Литературная газета». Несмотря на то что Ерми­лов входил в рапповское руководство, он легко отказался от идейных устремлений этой организации и в 1930-е годы сосредоточился на мо­нографических исследованиях творчества М. Кольцова, М. Горького, В. Маяковского. В разные годы с конъюнктурно-догматических пози­ций он резко высказывался о прозе И. Ильфа и Евг.Петрова, К. Пау­стовского, о поэзии А. Твардовского и Л. Мартынова, о драматургии В. Гроссмана.

20* 307

В ] 936 г. в книге «Мечта Горького», написанной сразу после смер­ти писателя, Ермилов доказывал абсолютную связь творчества М. Горького и идей победившего социализма. В финале книги критик подробно разбирал достоинства Сталинской конституции, ставшей, по выражению Ермилова, своеобразным апофеозом горьковских идей.

В 1940-е годы Ермилов — автор ряда статей, в которых жестко декларирована мысль о партийной ответственности писателя и кри­тика¹. По утверждению Ермилова, самой демократической литера­турой мира может считаться литература социалистического реализ­ма. Подозрительные «тенденции», проявившиеся в творчестве Зо­щенко и Ахматовой, конечно же, «глубоко враждебны советской демократии».

Ермилов без устали боролся с «политической безответственно­стью» и «упадничеством», с «мистическим извращением действитель­ности» и «пессимизмом», с «гнилой схоластикой» и «теорийками», «проповедующими толстовское самоусовершенствование». Он был одним из создателей тенденциозной и трескучей литературно-крити­ческой фразеологии, усердно тиражируемой в 1930—50-е годы. По одним только названиям ермиловских работ можно легко предста­вить, каким запретительным пафосом они были пронизаны: «Против меньшевизма в литературной критике», «Против реакционных идей в творчестве Ф. М.Достоевского», «О ложном понимании традиций», «Вредная пьеса», «Клеветнический рассказ А. Платонова» и т. п. Лите­ратурные сочинения Ермилов провозглашал оружием, необходимым для защиты «подлинной партийности» в искусстве.

Ермилов с энтузиазмом поддерживал мысль А.Жданова, выска­занную им на Первом съезде писателей, что социалистический реа­лизм должен являться методом не только советской литературы, но и советской критики. Ермилов сыграл свою роль и в борьбе с «космо­политизмом» — в безжалостной государственной акции конца 1940-х годов. Он объявлял имена литераторов-«космополитов», позволяв­ших себе усматривать в русской литературе художественные влияния мировой классики.

В 1950—60-е годы Ермилов сосредоточился на историко-литера­турных исследованиях, большую часть которых он посвятил А. Чехо-

См.:Ермилов В, Самая демократическая литература мира: Статьи 1946—1947 гг. М., 1947.

308

ву. Между тем и литературно-критическому труду Ермилов придавал немалое значение. После XX съезда партии, сообразуясь с новыми веяниями, критик стал писать свободнее, раскованнее, он приблизился к художественному тексту и стал обращать внимание на его поэтиче­ский строй.¹ Однако Ермилов сохранил верность себе и вводил в кор­пус своих статей бесконечные ссылки на партийные документы, дове­ряя в первую очередь своевременно высказанной политической идее, а не литературно-художественному открытию. В 1960-е годы Ерми­лов-критик утрачивает свое прежнее влияние, и его статьи восприни­маются как рядовые явления бурного литературного процесса, при­влекавшего внимание читателей совсем другими именами и художест­венными идеями.

В историю литературы Ермилова навсегда «ввел» В.Маяковский, недобрым словом помянувший критика в своем предсмертном пись­ме, а до этого сочинивший один из лозунгов к спектаклю «Баня»:

Сразу

не выпарить

бюрократов рой. Не хватит ни бань

и ни мыла вам. А еще

бюрократам

помогает перо критиков —

вроде Ермилова...

В 1949 г. в стране началась «борьба с космополитизмом». В секци­ях Союза писателей прошла очередная волна суровых проработок. Ли­тераторы по необходимости раскаивались, а литературные критики сосредоточились вокруг очередных «позитивных» фактов, проявив­шихся в демонстративно-официозной, рептильной словесности. В конце 1940 — начале 1950-х годов советская литературная критика умирала. Она вынуждена была «брать на вооружение» известную сво­ей демагогической откровенностью теорию бесконфликтности. Кри­тика, как и литература, обходила острые углы, радостно, с приторным ликованием, приветствуя появление литературных произведений, само название которых призвано было внушать гордость и оптимизм. Писатели мучительно соглашались на переделку написанного. Клас-

'См., например:Ермилов В. Связь времен: О традициях советской литературы. М., 1964.

309

сический пример трагического безволия — переделка А. Фадеевым романа «Молодая гвардия». Литературные критики в штыки принима­ли честную литературу — книги, идущие вразрез с общим настроени­ем. Отрицательные рецензии появились по поводу стихотворений А.Твардовского, романов В.Гроссмана «За правое дело» и В.Некра­сова «В окопах Сталинграда», повестей и рассказов В.Пановой. В 1940-е — начале 1950-х годов советская литературная критика переживает тяжелейший кризис.