1. Kennst du das Land, wo die Zitronen bluhn, Im dunklen Laub die Goldorangen gliihn, Ein sanfter Wind vom blauen Himmel weht, Die Myrte still und hoch der Lorbeer steht, Kennst du es wohl?

Dahin! Dahin Mocht'ich mit dir, о mein Geliebter, ziehn!

7. Kennst du das Haus? Auf Saulen ruht sein Dach, Es glanzt der Saal, es schimmert das Gemach, Una Marmorbilder stehn und sehn mich an: Was hat man dir, du armes Kind, getan? Kennst du es wohl?

Dahin! Dahin Mocht'ich mit dir, о mein Beschiitzer, ziehn!

13. Kennst du den Berg und seinen Wolkensteg? Das Maultier sucht im Nebel seinen Weg; In Hohlen wohnt der Drachen alte Brut; Es stiirzt der Fels und iiber ihn die Flut, Kennst du ihn wohl?

Dahin! Dahin Geht unser Weg, о Vater, laB uns ziehn!

Стихотворение Гете «Миньона» написано в Веймаре в 1783— 1784 гг. для романа «Театральное призвание Вильгельма Мей- стера» (Wilhelm Meisters theatralische Sendung), опубликованного в 1795 г. в переработанном виде под заглавием «Годы учения Вильгельма Мейстера» (Wilhelm Meisters Lehrjahre). Оно поме­щено также Гете в собрании стихотворений в разделе «Баллады» с заглавием «Mignon».

По своей теме и общему лирическому настроению «Миньона» примыкает к группе стихотворений Гете, написанных в первые годы его пребывания в Веймаре: «Вечерняя песня охотника» (Jagers Abendlied, 1775), «К месяцу» (An den Mond, 1778) и в особенности к двум близким по времени (1776 и 1780) стихо­творениям, носящим одинаковое заглавие «Ночная песня стран­ника» (Wanderers Nachtlied), из которых второе («Uber alien Gipfeln ist Ruh'») известно у нас в переработке Лермонтова («Горные вершины...»).

Для первых лет пребывания Гете в Веймаре характерен отказ от бунтарского индивидуализма эпохи «бури и натиска», попытка подчинить личность человека и поэта «объективным» законам действительности, природы, человеческой жизни и художествен­ного творчества. Стихотворения (как и письма) этого периода проникнуты стремлением к успокоению взволнованного, страст­ного чувства поэта-штюрмера, к душевной гармонии и ясности. Элегическое раздумье и томление определяют господствующий в них эмоциональный тон. В области эстетической лирика Гете развивается от индивидуально-экспрессивного стиля, характер­ного для поэзии «бурных гениев», к стройной и гармоничной структуре формы в соответствии с эстетическими принципами веймарского классицизма.

Нам известны биографические предпосылки этого стихотворе­ния — мечта поэта об Италии, которая представлялась ему в своей природе и в своем искусстве воплощением античного идеала гар­монически прекрасного. Три года спустя (1786), в начале своего итальянского путешествия, Гете писал в своем дневнике о на­строениях этих лет: «Теперь я могу тебе рассказать об этом, могу

Признаться в своей болезни и в своем неразумии. бот уже нё^ сколько лет, как я не мог читать латинских писателей, не мог вообще прикоснуться к чему-нибудь такому, что возродило бы во мне образ Италии, не испытывая при этом самых страшных муче­ний. Если бы я не принял этого решения, я бы погиб и был бы неспособен к чему бы то ни было, такой зрелости достигло в душе моей вожделение увидеть все эти предметы собственными гла­зами».¹²

Характерно, однако, что это биографическое переживание, ле­жащее в основе стихотворения «Миньона», не выражено в нем непосредственно от лица самого поэта, а дистанцировано, пока­зано через объективный образ лирического героя. Герой этот известен нам из «Вильгельма Мейстера» — это Миньона, живое воплощение поэтической стихии романа Гете, девушка-ребенок, спасенная Вильгельмом из рук ее мучителей, влюбленная в своего спасителя полудетской любовью и томящаяся на чужбине по своей прекрасной родине, где прошло ее счастливое детство. Однако Гете не включил свое стихотворение, в отличие от других, связанных с Миньоной и объединенных ее именем и судьбой, в цикл, оза­главленный «Из „Вильгельма Мейстера"». Оно стоит, под загла­вием «Миньона», в начале «Баллад» — непривычное для нас опре­деление жанра этого лирического стихотворения, подсказанное, по-видимому, наличием в нем действующего лица, драматического персонажа, в уста которого оно вложено как лирический монолог, обращенный к незримому слушателю, а также повествовательного сюжета, подразумеваемого, хотя и не развернутого.

Вместе с тем, считая возможным обособить стихотворение от романа, Гете не только рассчитывал на широкую известность его образов, но в то же время исходил из меры художественной обоб­щенности лежащего в его основе лирического переживания, под­нятого над узкоиндивидуальной судьбой Миньоны и лично биогра­фическими настроениями самого Гете до высоты художественно общезначимого и типического. Для классического стиля харак­терно уже то, что Италия нигде не названа. Это — «страна, где цветут лимоны...».

Композиционная структура стихотворения отличается строгой и гармонической расчлененностью. Гете создает для него особую шестистрочную строфу не песенного характера, состоящую из пяти «длинных» стихов пятистопного ямба и одного укорочен­ного четырехстопного (по счету пятого), со сплошными мужскими окончаниями и парными рифмами. Отметим, что сплошные муж­ские окончания, под английским влиянием, считались жанровым признаком балладной композиции (ср. баллады Гете «Der Fi­scher», «Der Erlkonig» и др.). Каждый стих имеет постоянную це­зуру после четвертого слога (второй стопы). Цезура полностью сдвигается только в одном, особо знаменательном случае (строфа II, стих 3). Каждая из трех строф стихотворения строго замкнута по теме, последовательность которых соответствует ло­гическому развертыванию сюжета. Темы эти четко обозначены в начале каждой строфы: Das Land (прекрасная родина ге­роини) — das Haus (ее родной дом) — der Weg (трудный путь че­рез горы, ведущий домой).

Каждая из трех строф содержит описание, объективную кар­тину, которая дается, однако, в форме рассказа и с точки зрения героини. Это придает по видимости объективному содержанию личный характер — скрытую эмоциональность, которая прорыва­ется в середине II строфы и уже господствует в III строфе. Вместе с тем описание-рассказ вставлено в эмоционально-лирическое об­рамление, в котором взволнованный голос лирической героини звучит непосредственно в форме вопроса и восклицания. Обрам­ление это образует кольцо, повторяющееся с небольшими вариа­циями в начале и в конце каждой строфы. В начале — в форме вопроса, вводящего и тем самым окрашивающего описание-рас­сказ: Kennst du das Land? das Haus? den Berg? В конце — с подхватыванием вопроса и возгласом-восклицанием, представ­ляющим эмоциональный стержень всего стихотворения: Kennst du es (ihn) wohl? DahinI dahin Mocht ich mit dir, о mein Gelieb- ter, ziehn... о mein Beschiitzer, ziehn. О Vater, laB uns ziehn! Эмоциональная насыщенность этих стихов создается не только их непосредственным смыслом, но и ритмико-синтаксической струк­турой припева. Его начало выделено паузой, которая вызывается пропуском одной стопы (четырехстопный ямб вместо обычного пятистопного) и графически обозначена «лесенкой» (абзацем пе­ред словом «Dahin...»). Призыв, повторенный два раза («Dahin! dahin...»), получает особую лирическую устремленность благо­даря наличию синтаксического переноса (enjambement), незакон­ченности предложения и мысли, которая сопровождается мелоди­ческим подъемом интонационной дуги с понижением в заклю­чительном стихе.

Таким образом, словесная форма и лирическое содержание пол­ностью соответствуют друг другу.

Первая строфа содержит лирическое описание прекрасного южного края, но не в виде картины природы, ограниченной в про­странстве и времени, а в форме вневременного каталога, обоб­щенно перечисляющего ее красоты: это страна, где цветут ли­моны, где золотые апельсины рдеют в темной листве, где мягкий ветер веет с голубого неба, где растут скромный мирт и гордый лавр. Такие описательные каталоги, как показал Э. Р. Курциус,¹³ восходят к традиции изображения пейзажа в античной поэзии, греческой и латинской, и были унаследованы от нее поэтами эпохи Возрождения. Однако, разумеется, не обязательно думать, что Гете следовал этой античной и ренессансной традиции, а не при­шел самостоятельным путем к аналогичным результатам. Класси­ческая традиция поддерживалась здесь внутренней закономер­ностью развития классического стиля.

Каждый из предметов, перечисляемых в описании, сопровож­дается определением — эпитетом, в грамматической форме прила­гательного (dunkel, sanft, blau), наречия (still, hoch) или первой части сложного существительного (Gold-orangen), которые здесь эквивалентны по своей стилистической функции. Эпитеты эти мо­гут быть названы «украшающими» в смысле античной поэтики (epitheton ornans), поскольку они не сужают и не уточняют зна­чения определяемого слова частным или индивидуальным призна­ком, а дают общий, типический, идеальный признак соответст­вующего предмета: темная листва (вечнозеленых растений — ли­монов и апельсинов), золотые апельсины, мягкий ветер («зефир»), голубое (южное) небо, скромно стоящий мирт и гордо возвышаю­щийся лавр. Употребление эпитета не индивидуализирующего, а обобщающего и «украшающего» особенно характерно для стиля классицизма.¹⁴ Будучи расположены попарно в двух соседних по­лустишиях, разделенных цезурой, эти предметы со своими эпите­тами придают стиху композиционное равновесие. По своему зна­чению они параллельны или контрастируют. Ср.: Im dunklen Laub die Goldorangen gliihn (контраст) — Ein sanfter Wind vom blauen Himmel weht (параллелизм) — Die Myrte still und hoch der Lorbeer steht (контраст). Типический характер носят и гла­голы, вынесенные повсюду на конец стиха: ... bluhn 'цветут',

gliihn 'сверкают', weht 'веет', steht 'стоит'.

Последовательность перечисления создается не единством кар­тины, которое, как уже было сказано, отсутствует, а этим парал­лелизмом или контрастами содержания параллельных стихов или полустиший: лимоны и апельсины (ст. 1—2), мягкий ветер и го­лубое небо (ст. 3), тихий (низкий) мирт и гордый (высокий) лавр (ст. 4).

Отметим также употребление единственного числа вместо мно­жественного как обобщенного названия родового понятия: die Myrte (мирт), der Lorbeer (лавр). Такая метонимия, невозможная в конкретном описании единичных предметов, представляет ха­рактерное явление обобщенного классического стиля. Мирт и лавр в классической традиции являются эмблемами любви и славы. Однако намек, который мог бы заключаться в этой эмб­лематике, в стихотворении Гете не раскрывается.

Вторая строфа, в отличие от описательного каталога первой и на фоне его, дает пространственно определенную картину род­ного дома героини, встающую перед ее мысленным взором. Од­нако и здесь элементы этой картины носят типический, неиндиви- д^лизованный характер: прекрасная ренессансная вилла с ко­лоннами, блестящими залами и тенистыми («мерцающими») по­коями, украшенная античными статуями. Во втором стихе на­личествует смысловой параллелизм полустиший, но здесь иначе, чем в первой строфе, он усилен синтаксическим параллелизмом и повторением начальных слов (анафорой): Es glanzt der Saal, es schimmert das Gemach... Такое повторение служит средством эмоционального усиления и предвосхищает прорыв чувства в сле­дующих стихах. В этих стихах объективное описание неожиданно получает глубоко личный характер, из воспоминаний о прошлом героини переходит в действительность, из безличного рассказа — в форму первого лица. Знакомые статуи оживают, их взоры на­правлены на героиню, «на меня» («.. . stehn und sehn mich an»), они обращаются к ней с взволнованным вопросом, отражающим в поэтическом образе ее собственное душевное состояние: «Что сделали с тобой, о бедное дитя?».

Поворот этот и следующий за ним эмоциональный взрыв пе­реданы в самом движении стиха и фразы внезапным изменением ритма: переносом постоянной цезуры с четвертого слога на пятый и перемещением более сильного ударения первого полустишия с его обычного места — на четвертом слоге перед цезурой — на второй слог, т. е. на начальную часть полустишия:

Und Marmorbilder stehn und sehn mich an: Was hat man dir, du armes Kind, getan?

Благодаря этому изменению ритма взволнованный вопрос, пре­рывающий объективное повествование-рассказ, приобретает осо­бую выразительность.

Третья строфа («путь») стоит уже всецело под знаком про­рвавшегося эмоционального волнения лирического героя, его субъ­ективного чувства. Для нее характерно нарастание лирического порыва, нагромождение метафорических образов, перерастающих в сказочные, вместо статического описания — динамика движения, увлекающего за собой и преодолевающего все препятствия: заоб­лачная тропа (Wolkensteg), ведущая через гору, мул, который прокладывает себе путь сквозь туман, сказочный образ «вы­водка драконов» («der Drachen alte Brut»), угрожающего путнику из горной пещеры, водопад, низвергающийся с крутой скалы (с параллелизмом полустиший, подчеркнутым экспрессивной ал­литерацией ударных слов: «Es stiirzt der Fels und iiber ihn die Flut); наконец — завершающий призыв, здесь наиболее личный и эмоциональный: Dahin! Dahin Geht unser Weg, о Vater, lafi uns ziehn! («вот наш путь — отец, пойдем!»).

Сложное слово Wolkensteg 'облачная тропа' является индиви­дуальным поэтическим неологизмом, как и метафора «es stiirzt der Fels» 'утес низвергается', переносящая на мертвый камень динамику движения низвергающегося с него водного потока (Flut).

Таким образом, в отличие от поэтического стиля, характерного для молодого Гете в эпоху «бури и натиска», с его тенденцией к непосредственно экспрессивному выражению неповторимо инди­видуального переживания, в лирике Гете эпохи веймарского клас­сицизма поэтическое переживание, несмотря на всю свою эмоцио­нальную напряженность, служит предметом объективного худо­жественного изображения. Для лирического стиля Гете-классика характерны типизация и дистанцирование личного чувства и вос-

27 В. М. Жирмунский 417

произведение его изобразительными средствами объективного ха­рактера в соответствии с развитием темы стихотворения в строгой, гармонически расчлененной композиционной форме.

3