Глава 8

ГДЕ ВЫ, ШЛЯПЫ С ПЛЮМАЖАМИ?

Исчезновение двух королевств

Читатель, имеющий склонность к математике, безусловно, заметил, что в предыдущих главах речь шла о трех банках Ротшильдов – лондонском, парижском и венском, а пятеро братьев-основателей создали пять банкирских домов. Таким образом, к началу XX века мы подошли с дефицитом в два банкирских дома.

Их исчезновение не сопровождалось никакими судорожными изменениями – все шло естественным путем. Эти два здания, построенные Ротшильдами на землях, ставших враждебными, были демонтированы так же умело и эффективно, как поддерживались три оставшихся. В 1861 году армия Гарибальди подняла восстание на юге Италии. Королевство Двух Сицилии стало частью объединенной Италии. Банк Ротшильдов в Неаполе закрылся – там больше не было монарха, которого необходимо было снабжать деньгами. Адольф, сын основателя банка, Карла, не вел бизнеса с особами менее значимыми, чем монархи. Он последовал за королевской семьей во Францию, где сразу же проявились различия между двумя изгнанниками. В Париже король стал экс-королем, а Ротшильд по-прежнему был Ротшильдом. Его изгнание было не менее величественным и благородным, чем его пребывание на родине. Австрийская императрица (которая вскоре стала близкой подругой жены Адольфа, Жюли) была только одной из множества знатных особ, ставших завсегдатаями его резиденций.

Детей у Адольфа не было – у брата Вильгельма было трое, у Майера – семеро, у Адольфа – ни одного. Но все десятеро – о, ужас! – были девочками. В этом женском засилье и крылись причины исчезновения итальянской ветви, точно так же, как и германской.

Франкфуртский дом прекратил свое существование со смертью Амшеля, которому также не было дано потомства. Бразды правления он передал своей неаполитанской родне, где мальчиков было в избытке. Во главе Франкфуртского банка встали братья Адольфа, Вильгельм и Майер. Майн, на берегах которого патриарх Майер Амшель произвел на свет пятерых титанов, кажется, стал проклятием для нового поколения. У франкфуртских Ротшильдов рождались девочки, девочки и только девочки. Отсутствие сыновей иссушило души Майера и Вильгельма точно так же, как когда-то душу их дяди Амшеля. Как и он, эти двое спрятались от жизни в религии (прежде чем пожать кому-нибудь руку, Вильгельм выяснял, не прикасался ли этот человек накануне к свинине); кроме того, их страстью было коллекционирование (Майер собирал художественные изделия из серебра, а Вилли – книги. И коллекция и библиотека стали одними из самых больших частных собраний мира). Что касается обязанностей, связанных с банком, братья выполняли их чисто автоматически, из чувства долга. Зачем нужен банк, если его некому передать?

Правительство в Берлине создавало разнообразные стимулы для активизации банка. Кайзер только что образованного рейха жаждал получать от процветающего Банка Ротшильдов такие же выгоды, как и другие европейские державы. Майера сделали членом германской палаты лордов. Бисмарк забыл об унижениях, которым его подверг дворецкий Ротшильдов в Ферье, и сделал несколько попыток привлечь молодых Ротшильдов из других столиц. Но Семейство трудно было ввести в заблуждение. Зачем обещать луну тому, у кого она уже есть? У франкфуртских Ротшильдов по-прежнему не было мужского потомства, заграничные Ротшильды по-прежнему не желали приезжать в Германию. Неизбежное свершилось.

В 1886 году Майера нашли мертвым – он сидел за столом, уронив голову на сводки счетов. В январе 1901 года предали земле Вильгельма. Через три месяца Эдмонд (зять Вильгельма) и Натти (зять Майера) разослали всем друзьям и клиентам историческое уведомление:

«В соответствии с возложенными на нас обязанностями мы с глубоким сожалением сообщаем, что в связи с кончиной барона Вильгельма Карла фон Ротшильда Банкирский дом «М.А. фон Ротшильд и сыновья» подлежит ликвидации. Ликвидаторами являются 1) досточтимый Натан Майер, лорд Ротшильд, Лондон и 2) барон Эдмонд де Ротшильд, Париж».

Вот и все.

Правда, к рассказу о Франкфуртском доме можно добавить еще два факта.

Первый касается фамилии Ротшильд, которая сохранилась во Франкфурте вплоть до прихода Гитлера к власти. Минна, младшая дочь Вильгельма, вышла замуж за Максимилиана фон Гольдшмидта и в качестве приданого принесла своему супругу не только огромное состояние, но и магическое имя. Вплоть до своей кончины Максимилиан носил фамилию Ротшильд-Гольдшмидт.

Второй связан с кайзером. Посол Франции в Берлине записал в своем дневнике, что в апреле 1908 года среди лазурных вод Средиземного моря произошла любопытная встреча. В бухте Палермо стали на якорь две яхты, огромный и величественный «Гогенцоллерн», принадлежащий кайзеру Вильгельму, и яхта «молодого Ротшильда» (скорее всего, это был Эдуард, сын Альфонса). С яхты кайзера раздался приветственный сигнал, и вскоре после этого молодой барон ступил на палубу «Гогенцоллерна». Кайзер его тепло приветствовал и сразу перешел к делу. Он предложил одному из Ротшильдов вернуться в «фатерланд». Кайзер говорил о величии Семейства и о том, какую пользу оно приносит странам, в которых обосновалось. Он уверял молодого Ротшильда в полном отсутствии у него каких-либо расовых или религиозных предубеждений. Он обещал также не допускать проявлений расовой или религиозной непримиримости в парламенте. Он уверял, что возрожденный банкирский дом будет пользоваться в Германии всеми возможными преимуществами и далеко превзойдет банкирские дома Лондона, Парижа и Вены.

Несмотря на благоприятный случай и искреннюю доброжелательность кайзера, его предложение имело не больший успех, чем предложение Бисмарка. Члены лондонской, парижской и венской ветвей Семейства были слишком увлечены собственным блеском и наслаждениями, которые им дарил уходящий век. И так продолжалось до тех пор, пока не грянула война 1914 года.

Золотой импульс

Но никакие балы и приемы не могли задушить основной инстинкт Ротшильдов. Бисмарк называл его «абсурдным желанием оставить каждому из своих детей (обычно многочисленных) такое же состояние, как и то, которое они унаследовали сами».

Бизнес оставался бизнесом, и его продолжали вести оставшиеся три дома. В Англии банк «Н.М. Ротшильд и сыновья» инвестировал огромные суммы в индийские шахты, финансировал алмазный доминион Сесила Родеса в Южной Африке. Все банковские и кредитные операции в Южной Африке осуществлялись с помощью Дома Ротшильдов. Гигантский необработанный алмаз до сих пор лежит на каминной полке в Партнерской комнате в Нью-Корте, а банк по-прежнему поддерживает тесные контакты с «Де Бирс». Во Франции банк «Братья Ротшильд» инвестировал средства в производство электроэнергии, в строительство и эксплуатацию Средиземноморской железной дороги, открыли филиалы в Северной Африке. Банк «Братья Ротшильд» контролировал добычу нефти в Баку и в течение ряда лет был главным конкурентом рокфеллеровского треста. В Австрии банк «Ротшильд и сыновья» при помощи знаменитого 6 %-го «золотого» займа расширил сферу своего влияния на Венгрию. Банк «Кредитанстальт», созданный для борьбы с банком «Кредит Мобилье», превратился в гигантский филиал семейного банка и серьезную финансовую силу, действующую во всех уголках империи Габсбургов.

Таким образом, Семейство не только продолжало поддерживать традиционную «тактику осьминога», но и свято хранило другую, еще более фундаментальную традицию.

Вчитаемся в отрывки из завещания Ансельма. Указания, которые он дает своим детям, и чувства, которые он выражает, являются отражением мыслей и чувств первого патриарха, составлявшего свое завещание под крышей франкфуртского гетто.

Вот что писал в 1874 году этот мудрый космополит и венский патриций: «Я предписываю всем моим дорогим детям жить постоянно в полной гармонии, не позволять ослабнуть семейным связям, избегать любых споров и ссор или судебных разбирательств; проявлять воздержанность и терпимость в отношении друг к другу и не давать злобным страстям захватить их… да последуют мои дети примеру их прославленных дедушки и бабушки; поскольку эти качества всегда обеспечивали счастье и процветание всего семейства Ротшильд, и пусть мои дорогие дети никогда не забудут эту семейную традицию. В соответствии с верованиями моего отца, деда моих детей, который так любил их… да пребудут они и их потомки постоянно в лоне… иудейской веры».

Затем следует рефрен, который повторяется во всех завещаниях Ротшильдов, начиная с самого первого, написанного на Еврейской улице: «Я категорически запрещаю моим детям, независимо от каких бы то ни было обстоятельств, предавать огласке опись моего имущества в суде или каким-либо другим образом… Я также запрещаю производить любые юридические действия, при которых предается гласности размер завещанного имущества, а также предавать его гласности каким-либо другим образом… Каждый, кто не будет следовать этим предписаниям или предпримет какие-либо действия, которые противоречат этим предписаниям, будет рассматриваться как член семьи, оспоривший мое завещание, и будет подвергнут за это наказанию».

В Лондоне Натти не только следовал всем заветам своего отца, но и восстановил традицию своего деда – при посещении биржи занимать место у «колонны Ротшильда» и стоять там неподвижно, опершись на нее. Ритуал предков был восстановлен полностью.

Ротшильды отнюдь не перестали быть «провозвестниками» европейских бирж, но теперь они часто повышали или понижали ставки через посыльного или по телеграфу. В 1873 году венский рынок ценных бумаг начало лихорадить. Это было связано с акциями ряда банков, имитаций успешного банка «Кредитанстальт». Цены на эти акции сначала резко поднимались, а потом падали с катастрофической быстротой. Наконец, на бирже появился агент Ротшильдов. Брокер, желавший как можно скорее продать, приблизился к нему и спросил, не желает ли тот приобрести пакет ценных бумаг на сумму полмиллиона.

– Полмиллиона? – громко переспросил агент. Толпа вокруг замерла. – Да все ваши банки, вместе взятые, сегодня столько не стоят.

Эти несколько слов, подкрепленные авторитетом Ротшильдов, привели к окончательному падению цен. Дюжина псевдобанков исчезла. Таким образом удалось преодолеть банковский кризис 1873 года.

Имя Ротшильд могло не только наводить ужас, но также вдохновлять и вселять надежду. В 1889 году Лондонский дом организовал открытую продажу акций своих рубиновых шахт в Бирме. На следующее утро после объявления лорд Натти не смог въехать на Сент-Суизин-Лейн. Улица, ведущая к Нью-Корту, была запружена народом. Банк впервые выставил на продажу акции горнодобывающих предприятий, и это тут же дало результат. Инвесторы со всего города ринулись вкладывать сбережения в проект Ротшильдов.

Натти с трудом смог пробраться к зданию – кучер и лакей прокладывали ему дорогу в толпе. Однако войти в контору обычным путем оказалось невозможно – все двери были заблокированы людьми. Тогда со второго этажа спустили приставную лестницу – и вот лорд Ротшильд, солидный, бородатый, в котелке, парадном костюме для утренних приемов, с цепочкой и цветком в петлице, торжественно поднялся по ней и проник в свой кабинет через окно, словно ночной вор.

Приставные лестницы лорду не понравились, поэтому в дальнейшем он предпочитал не организовывать публичных распродаж. Ротшильды были и остаются по сей день крайними индивидуалистами – они ведут дела согласно своим представлениям, требованиям и методам. Монархи обычно не устраивают давки на Сент-Суизин-Лейн, и Ротшильды предпочитают одного монарха сотням тысяч лавочников. (Классическим клиентом Банка Ротшильдов считается Леопольд I, король Бельгии. В 1848 году он доверил Французскому дому семейные капиталы на сумму пять миллионов франков. В 1865 году король умер – к этому моменту размер капитала достиг уже двадцати миллионов.)

К несчастью, XIX век подошел к концу – начинался век XX. Королей становилось все меньше, а лавочников – все больше. За счет этой многочисленной клиентуры жирели открытые банки. Но Ротшильды оставались верны себе – Семейство контролировало по крайней мере одно учреждение, основанное на деньги мелких вкладчиков, но никогда ни их симпатии, ни основное направление их бизнеса не сворачивало в эту сторону.

Итак, казалось, Семейство постепенно отходит на обочину деловой жизни, не теряя при этом ни грана своего великолепия. К нему в полной мере относилась поговорка «Солдат спит, а служба идет». Состояние всех ветвей Ротшильдов неуклонно автоматически возрастало – когда они спали, танцевали, упускали выгодные возможности или углублялись в научную деятельность. Ротшильды могли позволить себе все, что Ротшильды могли пожелать. Но риск им наскучил. Вскоре после своего героического восхождения на Нью-Корт Натти высказал свой взгляд на все виды биржевых операций: «Когда в течение дня я говорю «нет» на все предлагаемые мне схемы и предприятия, вечером возвращаюсь домой удовлетворенный и беззаботный».

Один великий герцог спросил однажды Натти, существует ли специальная методика, позволяющая без потерь делать деньги на бирже.

– Разумеется, существует, – ответил Ротшильд, – она состоит в умении продать достаточно рано.

В Вене Альберт часто цитировал своего деда, основателя Дома, Соломона: «Рынок – тот же холодный душ. Надо быстро входить и быстро выходить».

Время шло, и вода в душе становилась все холоднее. Следующие поколения Ротшильдов предпочитали даже не мочить ног. У них появились новые интересы. Они занялись наукой. Старший сын лорда Натти, Лайонел Уолтер, основал гигантский зоологический музей, Тринг. Коллекция музея, которая поддерживалась в прекрасном состоянии, состояла из четверти миллиона экземпляров птиц и двух миллионов насекомых, классифицированных, размещенных на стендах и снабженных подробным описанием. Многие образцы были уникальными, и встретить их можно было только в Тринге. Уолтер, выпускник Кембриджа и первоклассный ученый-натуралист, финансировал научные экспедиции, опубликовал ряд исследовательских работ и издавал научный журнал «Novitates Zoologicae» («Новости зоологии»), который высоко котировался в научной среде.

Коллекция блох, собранная в Тринге, не знала себе равных и привлекала внимание не одних только ученых. Остряки уверяли, что самые ценные образцы обошлись владельцу музея в десять тысяч фунтов, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что они сбежали из семейного банка.

Интересы жуков часто не совпадали с интересами бизнеса, о чем явно свидетельствует следующий факт. Уолтер, безусловно, выполнял свои обязанности в банке, но музей требовал всей его энергии, всего времени и, наконец, все больших расходов. Отец выделял ему щедрое содержание, но со временем оно перестало покрывать расходы на приобретение и содержание сотен тысяч экспонатов. Разумеется, Уолтер играл на бирже, но он не освоил самого главного – умения «достаточно рано продать». Результат – деньги пропали. Далее Уолтер не нашел ничего лучшего, как занять большую сумму и в качестве покрытия застраховать жизнь отца, втайне от него, на 200 000 фунтов. К несчастью, коммерческая хватка Уолтера была намного слабее его научных талантов. Он не смог предвидеть всех последствий своего проекта, поскольку не учел самого главного. Страховые компании часто разделяли крупные риски с другими фирмами. В данном случае риск был разделен с Объединенной страховой компанией, основанной Н.М. Ротшильдом, во главе которой стоял сам лорд Ротшильд.

Однажды, просматривая последние отчеты своей корпорации, он обнаружил страховой полис на себя самого, выпущенный собственным сыном. С этого момента Уолтер был освобожден от всех обязанностей в Нью-Корте. Однако впоследствии семейство могло гордиться карьерой таксидермиста Уолтера – он стал первым известным ученым в семье Ротшильд.

Несколько представителей Семейства из поколения Уолтера закончили жизнь трагически. Его брат, Натаниэль Чарльз, и венский кузен Оскар покончили с собой. Брат Оскара, Георг Ансельм, провел последние годы в психиатрической лечебнице. Соперники Семейства решили, что силы его иссякли. Старый лев одряхлел, решили они – и ошиблись. Все, кто попытался фамильярничать с ним, отскакивали окровавленные, со следами мощных когтистых лап. Лев, благодушно развалившийся на диванных подушках, мог, как и прежде, сгруппироваться и нанести смертельный удар.

Первым ощутил на своей шкуре когтистую лапу льва-Ротшильда французский депутат правого толка Банту. В 1876 году он организовал так называемый «Всеобщий союз» (Union General), некую смесь банка и антисемитской партии. В специальном заявлении сообщалось о намерении «объединиться с целью мощного рычага, на основе инвестиций католиков…». Разве не пора положить конец отжившей свое республиканской финансовой системе, к которой прочно присосались евреи? Все денежные христиане, в глубине души ненавидевшие придворных евреев Ротшильдов, с радостью восприняли предложенную концепцию. Каждый представитель реакции внес свою лепту в фонд Банту, который вскоре набрал четыре миллиона франков, свободных от каких-либо обязательств, то есть достаточно солидный начальный капитал. Затем Банту вступил в союз с Банком Лиона и Луары. Вместе они выпустили акции, цена которых мгновенно взлетела с 500 до 2000, а потом и выше. Теперь Банту был готов к полномасштабной священной войне – он распространил ее на Австрию и образовал прочные связи с Ландербанком, давним конкурентом ротшильдовского «Кредитанстальт». Таким образом Банту, сам того не подозревая, вступил на порочный путь Перейра, владельца банка «Кредит Мобилье». Как и в случае Перейра, Ротшильды предоставили врагам достаточно времени (не месяцы, как в прошлый раз, а несколько лет) для развития и расширения. Клан мрачно следил за действиями новоявленного врага.

В 1881 году клан начал действовать – как всегда, решительно и беспощадно. Ротшильды скупили пакеты акций противника, а затем сбросили их все одновременно, добившись резкого падения цены. Первый же мощный удар львиной лапы сшиб Банк Лиона. Банту воззвал о помощи. Он призвал на борьбу всех христиан (и все христианские деньги) – но напрасно. Между 5 и 20 января 1882 года акции «Всеобщего союза» упали на 2090 пунктов – 3050 до 950. И наконец, на Венской бирже грянуло черное воскресенье – Банту и большинство банков, вступивших с ним в союз, были уничтожены.

Остановить панику, охватившую финансовые рынки Европы, была способна только та сила, которая ее начала, – Ротшильды. И Ротшильды начали скупать акции – Банту больше не существовал, а Семейство и христианский мир выжили вместе.

Через восемь лет этот континентальный спектакль был вновь разыгран, с небольшими изменениями и на другой сцене – на Британских островах. Соперником Ротшильдов в Лондоне был не банк-однодневка, как «Всеобщий союз», а один из крупнейших и старейших коммерческих банков, Дом Баринга. Его глава, лорд Ревелсток, давно мечтал показать этим выскочкам Ротшильдам, где раки зимуют.

Идеальной возможностью для реализации его мечты, казалось, был аргентинский бум 1886 года. Мобилизовав все свои ресурсы и далеко превысив допустимые возможности, Дом Баринга не допустил участия Ротшильдов ни в одном из аргентинских проектов. Банк, например, полностью взял на себя реализацию десятимиллионного проекта по строительству моста, но, несмотря на все мыслимые усилия, не смог найти достаточное количество инвесторов.

На этот раз Семейство имело возможность не предпринимать никаких действий, Ротшильды просто ждали – плод должен был созреть. И вот осенью 1890 года в Английском банке было получено известие о том, что Дом Баринга не в состоянии покрыть взятые на себя обязательства на сумму 21 миллион фунтов.

Банк Баринга играл важную роль в обеспечении стабильности британской финансовой системы, и его падение могло привести к катастрофическим последствиям. Финансисты и промышленники Сити один за другим стали предоставлять гарантии банку Баринга. В роли спонсора выступил Английский банк, но все было напрасно – требовалась поддержка крупнейшей финансовой империи – Банка Ротшильдов.

Все взоры с нетерпением и надеждой были направлены на Партнерскую комнату в Нью-Корте. Какое решение примет Семейство на этот раз? Захочет ли оно поддержать своего главного конкурента?

Семейство поддержало Банк Баринга, и не на одном, а на двух уровнях. Оно предоставило гарантии – и своим именем, и своими капиталами. (Точную сумму частных инвестиций, потребовавшихся для разрешения кризиса, так никто никогда и не узнал.) Для поддержки тонущего врага Ротшильды подключили все свои мощные международные связи. Благодаря вмешательству Натти к решению задачи был привлечен Альфонс Парижский, который добился дополнительных трех миллионов фунтов золотом от Французского банка в качестве гарантий для Дома Баринга.

Задача была успешно решена – кредит доверия Лондона остался незыблемым. 15 ноября 1890 года управляющий Английским банком смог объявить о том, что Дом Баринга успешно ликвидировал все свои обязательства.

– Когда вы высказываете благодарность Английскому банку, – сказал он, – следует помнить о той необходимой и энергичной поддержке, которую нам оказали очень многие, и в первую очередь лорд Ротшильд, чье влияние на Французский банк обеспечило нам такую помощь… без которой мы не смогли бы обойтись.

Резюмируя все сказанное выше, можно уверенно констатировать, что Ротшильды по-прежнему представляли собой мощную силу не только в светских гостиных, но и на финансовых рынках мира. И это положение оставалось неизменным до тех пор, пока не раздались выстрелы в Сараеве.

Великий Дом и великая война

Миротворцы снова выходят на сцену

Существует принципиальное различие между старомодностью и полным окостенением. Ротшильды приложили массу усилий, чтобы остаться сами собой, но они не оставались равнодушными к веяниям современности. С 1850-х годов в Европе начали формироваться новые национальные тенденции, и Семейство, возможно неосознанно, внесло необходимые коррективы. Когда-то Семейство направило своих посланцев в Англию, во Францию и в Австрию, а через несколько десятилетий они превратились в очень английских Ротшильдов, очень французских Ротшильдов и очень австрийских Ротшильдов.

Во Франции барон Эдуард, сын Альфонса, построил со своим «Версалем» в Ферье еще и «Малый Трианон», типично французскую мечту. В этом небольшом дворце Сан-Суси в Шантильи (в котором после смерти Эдуарда обитала его вдова) было всего лишь десять гостевых комнат, а с уходом за парком могли справиться три садовника. По духу дворец был типично галльским, начиная со стульчаков в дамских комнатах и кончая рисунками Пикассо, развешанными по стенам коридоров, и всяческими милыми пустячками вроде фарфоровых страусов, ничем не отличавшихся от настоящих, и роскошных бюро из черепахового панциря с мерцающими рубинами вместо ручек для ящичков. Самовольно построенный Герингом во время оккупации бассейн по контрасту только подчеркивает французскую стилистику дворца.

Что касается венских Ротшильдов, они занялись музыкой, что было и остается увлечением типично австрийским. (Та часть бюджета, которую обычно тратят на вооружение, в Австрии идет «на Моцарта».) Музыкальные вечера венских Ротшильдов славились своей непринужденностью и изысканностью. Гостей встречали лакеи в напудренных париках и костюмах XVIII века. И как мы уже рассказывали раньше, через сады венских Ротшильдов протанцевал весь венский балет.

А что же было в Англии? Констанция Ротшильд, например, прониклась англосаксонским духом и требовала того же от своих дворецких. Проникновение было настолько сильным, что во время Первой мировой войны при начале очередной бомбардировки дворецкий входил к ней и торжественно провозглашал: «Цеппелины, моя госпожа!» Можно было подумать, что это очередной визит очередной надоевшей герцогской четы.

К 1900 году Ротшильды окончательно разделились на три группы, которые, впрочем, ни на минуту не забывали о том, что они – одна семья. Каждый из домов проявлял лояльность в первую очередь к своей стране, что становилось все более необходимым. Пока некоторые ветви Семейства обретали национальную окраску, политика европейских стран обретала окраску националистическую.

Разумеется, Семейство с присущей ему энергией пыталось сохранить мир или, по крайней мере, финансировать его сохранение, что становилось труднее и труднее. Сильное государство могло больше не опираться на нескольких крупных финансистов – военный министр получал финансирование за счет налогов, а не военных займов, как в прежние времена. Когда в 1866 году Пруссия и Австрия развязали войну, Семейство использовало все возможные формы давления для ее прекращения. Французский дом опустился до того, что вернул неоплаченным чек австрийского посла в Париже на какие-то несчастные пять тысяч франков под тем предлогом, что кредит его светлости исчерпан. Высший свет замер, затаив дыхание. Разве посол не был тем самым Меттернихом, который считался близким другом семьи Ротшильд? Ротшильды отвесили дипломатии Габсбургов пощечину, настоящую пощечину. Этот факт стал предметом обсуждения в Центральной Европе, но война была предотвращена.

Это столкновение было сравнительно коротким и незначительным, но Ротшильды, у которых династическая ненависть к грохоту пушек вошла в плоть и кровь, предвидели возможность гораздо более серьезных конфликтов в недалеком будущем.

В том же 1866 году, 12 сентября, беседуя с высшими должностными лицами империи, Энтони де Ротшильд, брат Лайонела, высказал свою крайнюю озабоченность и тревогу в связи с угрозой войны в недалеком будущем. Речь шла о расширении колониальных владений, и высказывание Ротшильда было достаточно неожиданным для человека, сделавшего колоссальные инвестиции в заморские владения империи.

– Чем скорее мы избавимся от всех наших колоний, – заявил он, – тем лучше для Англии. Нам нужен мир любой ценой… Что нам за дело до Германии или Австрии и Бельгии?

Ключевым словом в этом высказывании было «Германия». После триумфальной победы над Наполеоном III Германия превратилась в Прусскую империю, расцветающую и крайне агрессивную. И с каждым годом прусское бряцание оружием все сильнее отзывалось во всех столицах Европы.

В 1911 году – через 45 лет после пророческого высказывания Энтони – его дочери, Констанция (леди Баттерси) и Анни (миссис Йорк), путешествовали вместе на принадлежавшей Анни яхте «Гарланд». И кого же они встретили на Балтике? Кайзера Вильгельма на его яхте «Гогенцоллерн». Мир становится довольно тесен, когда вы – Ротшильд. Как когда-то в гавани Палермо, Вильгельм был чрезвычайно гостеприимен и любезен. Констанция описала в своем дневнике завтрак у кайзера, проявив при этом и настороженность и прозорливость: «Он сидит на возвышении посреди своих офицеров. Мы послушали оркестр из сорока молодцов, который он взял с собой на яхту… Он с большим уважением отзывался о бабушке (кайзер говорил королеве Виктории, которая приходилась ему бабушкой)… Он сказал: «Мы должны остаться друзьями, но не нужно наступать друг другу на ноги…» Надеюсь, мы снова увидим его, и не в качестве нашего завоевателя».

Угроза была очевидной, а Ротшильды – не из тех, кто будет просто сидеть, вздыхать и ждать беды. Редкие встречи на яхтах не могли погасить мировой конфликт. Использовать грубое давление, как в прежние времена, было невозможно. Но быть может, предварительные переговоры явятся катализатором мирного процесса?

Вполне логично, что Англия, традиционный посредник в международных конфликтах, обратилась к Ротшильдам, предвидевшим грядущую катастрофу. Совершенно неожиданной оказалась кандидатура Ротшильда, взявшего на свои плечи основной груз мирного посредничества и ставшего активным и изобретательным пацифистом. Роль этого человека долго оставалась тайной.

Только через много лет после окончания войны, когда были опубликованы мемуары ряда политических деятелей, стало известно имя того Ротшильда, который выступил посредником между европейскими державами.

Кто бы мог предположить, что сибарит Альфред, самый эксцентричный из Ротшильдов этого поколения, который не только был инспектором манежа своего собственного цирка, но и как наездник объезжал зебр, этот сибарит и тепличный цветок эпохи декаданса, окажется спокойным, искусным и весьма эффективным дипломатом?

Не будем забывать, что Альфред был консулом Австро-Венгрии в Лондоне. (Это отличие, как и многие другие отличия, которыми была удостоена семья, передавалось по наследству вот уже в третьем поколении. Первым его удостоился Натан Майер, от него оно перешло к его сыну Лайонелу, а от Лайонела, после того как тот штурмом взял парламент, – к его брату Энтони. И уже после Энтони, у которого не было сыновей, пост получил его племянник Альфред.) Однако консульство Альфреда, так же как его членство во Французском почетном легионе, было почти исключительно почетным званием. Но оно стало формой, в рамках которой он смог действовать в 1890-х годах. Возможно, Альфред использовал это австрийское назначение в качестве противовеса своей полной лояльности по отношению к английской короне. Ему удалось бесшумно, беспристрастно и оперативно управлять такими мощными ресурсами, которыми мог располагать только премьер-министр.

Базой для дипломатических операций Альфреда служил его дом на Симор-Плейс. Здесь во время искусно спланированных обедов германские высокопоставленные сановники и британские государственные деятели могли общаться без помех, протоколов и лишних формальностей. Редкие вина, прекрасные сигары и изысканная еда – все это побуждало с пониманием относиться к шуткам, женам и даже точкам зрения собеседников.

Англо-германский кризис, на его ранней стадии, был улажен на мягких коврах в гостиной Альфреда. В 1898 году интересы Берлина и Лондона столкнулись в связи с претензиями на остров Самоа в южной части Тихого океана. Альфред, будучи близким другом германского посла, графа Хацфелда, узнал, что кайзер собирается направить в Уайтхолл чрезвычайно резкую и грубую ноту. Эффект от такого послания был непредсказуем. Ротшильд предпринял ряд усилий, чтобы перевести спор в более цивилизованное русло. И вот уже посол Хацфелд и Джозеф Чемберлен, министр ее величества по делам колоний, сидят друг против друга в мягких кожаных креслах на Симор-Плейс. Они пьют кофе маленькими чашечками и чокаются хрустальными стаканами с коньяком. Затем немец сообщает в изысканном и выдержанном тоне о сути претензий англичанину. Чуть позже Чемберлен все так же выдержанно и корректно передает услышанное лорду Солсбери, министру иностранных дел. Теперь Солсбери смог ответить кайзеру по существу и не потерять при этом ни единой унции своего британского достоинства.

Альфред также выступил в роли миротворца, когда потребовалось смягчить позицию Лондона по отношению к Берлину. В 1900 году, после начала Бурской войны, британский военный корабль задержал германский пароход «Бундесрат», который затем был тщательно обыскан. Последовал резкий протест со стороны Германии, который повлек не менее резкую реакцию британской прессы. Особенно отличилась газета «Тайме», которая славилась своей антитевтонской направленностью. Это, в свою очередь, вызвало гнев Берлина. Положение оставалось критическим, пока не пришла помощь с Симор-Плейс. За бутылкой старого коньяка Альфреду удалось убедить германских официальных лиц в том, что премьер-министр не поощрял атаки лондонских газетчиков и не разделяет их настроений. Правительство его величества не имело возможности руководить прессой, но через доверенное лицо – Альфреда – сообщало германской стороне о своей позиции.

– Барон Ротшильд конфиденциально проинформировал меня, – сообщал германский посол, – что нападки журналистов вызвали недовольство Форин Офис. Кабинет министров обратился к нему с просьбой оказать давление на руководство «Тайме». Барон Ротшильд собирается в ближайшее время встретиться с главным редактором газеты, господином Баклом, и, как он мне сказал, очень серьезно поговорить с ним об этом.

Вскоре умерла королева Виктория, и это облегчило щекотливую задачу Альфреда. Теперь он мог воспользоваться своими приятельскими отношениями с новым королем, Эдуардом VII. Он убедил его обратить внимание на чрезмерную резкость прессы, а затем пригласил на обед «этих парней» из «Тайме» и довел до их сведения (причем весьма убедительно) мнение «августейшей особы» на этот счет.

В это время (1900 год) в Китае разразилось Боксерское восстание, направленное против европейских поселений в Шанхае. Для его подавления был послан Международный экспедиционный корпус. Альфред, помня о военных амбициях кайзера, нажал на все рычаги и добился того, чтобы на пост главнокомандующего назначили представителя Германии.

Кажется странным, что именно тот Ротшильд, который жил в наибольшем отрыве от прозаических ежедневных мировых проблем, стал Ротшильдом, проявившим наибольшее беспокойство по поводу вопросов войны и мира. В одном из его писем, направленном германскому дипломату фон Экардштейну для передачи графу фон Бюлову, канцлеру кайзера, сконцентрированы все его чувства, такт, упорство и постоянство, с которыми он добивался миротворческих целей.

Вот что он писал:

«Ваши друзья (мой дорогой Экардштейн) по собственному опыту знают, что в течение многих лет я близко к сердцу принимаю интересы обеих стран; несмотря на то что в последний период предметом споров между двумя правительствами стал ряд различных вопросов… в высших кругах общества, в правительстве и в стране в целом существует самое дружеское отношение к Германии… Я лично готов подтвердить, что это именно так, ибо все это время я в большей или меньшей степени принимал негласное участие в урегулировании отношений и всегда прилагал все свои усилия, чтобы добиться удовлетворительных результатов. Когда князь Бисмарк стал канцлером, он захотел иметь своего представителя в Египетском кредитном фонде, и его пожелание было немедленно удовлетворено; позднее он вступил в конфликт по вопросам колониальной политики, и эти проблемы также были улажены Британским правительством (по поводу Самоа было достигнуто соглашение в соответствии с пожеланиями Германии, и совсем недавно… британские военные части под командованием графа Уолтерси были размещены в Китае). Коротко говоря, насколько я могу вспомнить, Британское правительство всегда делало все от него зависящее, чтобы удовлетворить пожелания Германского правительства.

Какое же положение существует в наши дни? В течение последних месяцев, точнее говоря, в течение нескольких последних лет, пресса Германии постоянно выступает с нападками на Англию; это стало настолько заметно, что официальные круги хотели бы выяснить, какова цель такой агрессивной политики и могут ли граф фон Бюлов и правительство Германии предпринять что-нибудь для прекращения этих нападок. Мне прекрасно известно, что в Германии, так же как и в Англии, свободная пресса и ей нельзя приказать придерживаться определенной точки зрения… но, когда пресса какой-либо страны распространяет враждебные и абсолютно лживые слухи относительно дружественной державы, правительство могло бы воспользоваться первой удобной возможностью для выражения своих сожалений по поводу того, что такие лживые заявления имели место.

…Подобные голословные обвинения не только приводят в негодование немцев, проживающих в этой стране…

Народ с удовлетворением встретил бы известие о том, что карикатуры на нашу Королевскую семью, которые в Германии продаются на улицах, конфискованы полицией.

Одним словом, в последние годы политика Германии в отношении Англии представляла собой серию булавочных уколов, и, хотя булавка – не очень опасное оружие, повторные уколы могут привести к образованию раны, и поэтому я надеюсь и всем сердцем молюсь о том, чтобы никакого серьезного ущерба нанесено не было, и беру на себя смелость направить Вам это послание с надеждой на то, что Вы сможете четко объяснить графу фон Бюлову, насколько осложняется мое положение по отношению к Британскому правительству, поскольку в течение долгих лет я предпринимал все возможные усилия, но теперь я осознал, что Вы не в полной степени осознаёте все огромные преимущества полного взаимопонимания с Англией. Возможно, граф фон Бюлов не осведомлен о том, что многие германские послы в Англии встречались с наиболее влиятельными английскими политическими деятелями в моем доме, и еще совсем недавно ныне покойный граф Хатсфельд встречался в моем доме с господином Чемберленом, и они высказывали полностью идентичные точки зрения в отношении политики двух стран, в их общих интересах.

Описывая эти подробности совершенно приватным образом, я делаю это, мой дорогой Экардштейн, для того, чтобы продемонстрировать, что я говорю не sans connaissance de cause[7] и я буду чрезвычайно огорчен, если небольшое refroidissement[8], которое наблюдается в настоящее время и не имеет никаких raison d'être[9], сохранится и, возможно, усилится…

Может быть, Вам удастся убедить Его Превосходительство направить мне несколько строк в ответ на моинаблюдения; естественно, я покажу их только самым высокопоставленным официальным лицам и буду пользоваться ими с чрезвычайной осторожностью; я убежден, что дружеское éclaircissement[10] произведет наиболее благоприятное действие – и немедленно. При возможности, мой дорогой Экардштейн, передайте Императору уверения в моей полнейшей преданности; Вы знаете, как высоко я ценю Его Величество.

Искренне Ваш

Альфред фон Ротшильд».

Это осторожное, деликатное и дипломатичное вмешательство было усилено более жесткой позицией, которую занял брат Альфреда, лорд Натти. Из приведенного ниже письма канцлера фон Бюлова кайзеру видно, насколько для Вильгельмштрассе было важно мнение Ротшильдов и как близко они подошли – по крайней мере, во время одной из первых фаз кризиса – к решению проблемы, которое могло бы предотвратить катастрофу:

«Беру на себя смелость нижайше предложить Вашему Величеству выяснить у посла Вашего Величества в Лондоне, какие именно действия можно предпринять для того, чтобы рассеять плохое впечатление, сложившееся у Ротшильдов, а также для того, чтобы решить проблемы, изложенные в докладе Экардштейна».

И тем не менее все оказалось напрасным. И беседы на Симор-Плейс, и бархатное красноречие Альфреда, прекрасно владевшего всеми приемами французской дипломатии, и его умение смягчить остроту ситуации – даже его гениальный ход с заменой французской частицы «де» на немецкую «фон», который он сделал, подписывая письма Экардштейну, – все его усилия и достижения были мгновенно уничтожены выстрелом в Сараеве в июле 1914 года. Кайзер сменил яхту на военный корабль. Насколько было бы лучше и для самого кайзера, и для Ротшильдов, и для всего мира, если бы благородные усилия Альфреда завершились успехом.

Война

От австро-сербской границы пламя битвы распространилось по всему миру. Такой грандиозной и кровопролитной кампании не было со времен Наполеоновских войн. Но если в прошлый раз Ротшильды были победителями, то теперь они проигрывали. Линия фронта разделила Семейство – она отсекла австрийскую ветвь от английской и французской. Теоретически венские Ротшильды, встав под ружье, должны были стрелять в английских и французских Ротшильдов, также надевших военную форму.

Это было страшно, но маловероятно. Гораздо страшней было другое – столетие тому назад, когда Ротшильды сражались за свое величие, пятеро братьев были сплоченной группой бесстрашных бойцов – крепко сжатым кулаком, который направлял старик Майер. Такое Семейство могло выдержать любые удары. Но с тех пор прошло много времени – успех смягчил характеры и ослабил хватку. Вот уже много десятилетий ареной сражений новых поколений Ротшильдов были залы заседаний и комнаты переговоров – и тут им не было равных. Но пришло новое время, когда пулеметы в окопах диктовали исход переговоров. Пролистав несколько страниц назад – и оказавшись уже в другой эпохе, – мы опять встретим Альфреда Ротшильда, склонившегося над письмом к Экардштейну. Это была изысканная проза мирного времени. Сравнив его с письмом, написанным им же, но уже двумя годами позже, во время войны, можно представить, насколько Ротшильды были далеки от грубых реалий нового века.

Война вызвала острую нехватку строевой древесины. Узнав об этом, семидесятипятилетний Альфред, прикованный к своему креслу у камина на Симор-Плейс, тут же вспомнил о своих лесных угодьях и, немного смущаясь, вызвался помочь. Он подготовил письмо, которое, по сути, предназначалось ответственному за это дело чиновнику военного министерства, но у Альфреда не было никаких связей на этом уровне. Пришлось направить письмо непосредственно первому министру его величества.

«Я не специалист в том, что касается «рудничных стоек», – писал он Асквиту 28 февраля 1917 года, – я не знаю, какая древесина для них нужна, но я не могу не думать о том, что в моих лесах в Халтоне много прекрасных деревьев и хотя бы некоторые из них могут оказаться подходящими для этой цели. Не могли бы Вы прислать ко мне специалиста, который сможет объяснить мне суть дела, а я буду чрезвычайно горд, если мое предложение принесет практический результат».

В начале XIX века Семейство прорвалось сквозь Армагеддон с триумфом и достигло величия. Теперь Ротшильды были обременены не только богатством, но и ответственностью. Эта война потребовала от них служения и не принесла выгоды. Каждый из Ротшильдов отдал своему отечеству то, что отечество от него потребовало.

Альфред пожертвовал всеми своими лучшими деревьями, Натти – дорогими его сердцу убеждениями, предубеждениями и неприязнью. Когда разразилась война, канцлером казначейства (то есть министром финансов Англии) был давний политический противник Ротшильдов, Дэвид Ллойд Джордж. Одной из важнейших задач, которые ему предстояло решить в этой тяжелой для страны ситуации, было предотвращение финансовой паники в стране, и для ее решения канцлеру требовалась поддержка лорда Ротшильда. В связи с этим досточтимого лорда попросили прибыть в казначейство. Ллойд Джордж с тревогой ждал встречи. Однажды он публично причислил лорда Натти Ротшильда к «беспощадным врагам, не все из которых не обрезаны». Он говорил вещи и похуже, о чем впоследствии сожалел.

«Это не те выражения, которые можно использовать при упоминании великого Дома Ротшильдов», – писал Ллойд Джордж.

Так что лорд-еврей вряд ли мог стать приятным гостем.

Канцлер и банкир пожали друг другу руки.

– Лорд Ротшильд, – начал канцлер, – между нами были некоторые политические споры…

Банкир прервал его на полуслове:

– Для этого уже нет времени. Чем я могу помочь? – В этом был весь Натти с его знаменитой лаконичностью и грубостью.

«Я сказал ему, что требуется сделать, – вспоминал потом канцлер, – и он обещал сделать это немедленно. И это было сделано».

Натти сделал больше. Он отбросил многие свои стойкие предубеждения. В свои семьдесят с небольшим он был последовательным, грубым и яростным противником любой формы социального обеспечения, суфражизма и «всего этого прогрессистского вздора» и живым воплощением политической реакции. Но в сложившейся ситуации Натти подавил все свои политические антипатии. Ничто не должно было мешать победе Англии. Правительству его величества требуются средства?

– Обложите налогом богатых! – заявляет милорд. – И обложите как следует!

Самым щедрым, как всегда, оказался Лео. Он принес на алтарь отечества своего сына. 17 ноября 1917 года майор Ивлин Ахилл де Ротшильд погиб в бою, сражаясь с турецкой армией в Палестине. Вскоре умер и сам Лео. Не дожили до конца войны и двое других братьев, Натти и Альфред. Их похоронили на Еврейском кладбище в Вилсдене.

Во Франции патриотизм Ротшильдов принес совершенно неожиданные плоды.

Баронесса Морис де Ротшильд после многомесячной тяжелой работы по уходу за ранеными решила провести несколько дней на отдыхе. Она позвонила в один из своих любимых отелей, «Палас Сент-Мориц», и спросила, не останавливаются ли там немцы. Управляющий заверил баронессу, что ни один тевтонец не осквернит своим пребыванием ее отдых. И первым, с кем она столкнулась по приезде, оказался немец, всем известный фабрикант, выпускавший шампанское. Госпожа баронесса тут же покинула отель.

Когда Ротшильдам мешают хорошо отдыхать, они не просто меняют отель. Они создают свой собственный. Баронесса решила создавшуюся проблему с той же решительностью и энергией, как это делал ее свекор Эдмонд в Палестине. Она превратила деревню Межев в один из самых роскошных французских зимних курортов. Впоследствии бразды правления из ее рук принял сын, Эдмонд де Ротшильд. И он принимает у себя фабрикантов любой национальности.

За исключением Межева, война принесла Ротшильдам много горя и серьезные материальные потери. По всей Европе Ротшильды жертвовали не только своими состояниями, но и своими сыновьями. Майор Ивлин Ротшильд не был единственной жертвой. Сражаясь на стороне Австрии, получил серьезное ранение в ногу его кузен Юджин. Когда же в 1918 году смолк последний выстрел, мир оказался другим. Другими стали и Ротшильды.

После битвы

Шел страшный 17-й год. Прошла мобилизация, штат садовников в замках английских Ротшильдов съежился до минимума – и это сказалось на состоянии их садов и парков. Говорят, однажды осенью хозяйка одного из замков, одна из баронесс Ротшильд, обратилась к своему старшему садовнику с искренним удивлением и восхищением.

– Удивительно красиво! И как вам удалось рассыпать столько разноцветных листьев по аллеям парка? – спросила дама.

Она до сих пор не видела результатов осеннего листопада – дорожки парка подметали не менее тщательно, чем залы замка.

Послевоенная осень ознаменовалась появлением этого экзотического мусора во многих поместьях Ротшильдов. Бюджет садовников был резко сокращен, и хуже того, то здесь, то там и сами сады исчезали. Мир становился убогим и невзрачным. Как просто было быть богатым до войны – и как трудно после! Как дорого стало быть богатым! Налоги взлетали вверх. Они стали убийственными даже для Семейства. Чиновники налогового ведомства опустошали сейфы ротшильдовских банков быстрее и успешнее, чем все их конкуренты, вместе взятые. Становилось все труднее жить «как Ротшильды».

– Я должен жить, смерть была бы самой большой ошибкой – настоящим провалом, – нечто подобное, по словам очевидцев, сказал Натти за год до ухода из жизни. Такая грубая шутка была вполне в его духе, и в ней содержалась большая доля правды. Банки Ротшильдов были их семейной собственностью, в отличие от других банков, чья работа базировалась на средствах сотен и тысяч вкладчиков. Средства банков Семейства состояли из средств партнеров. И следовательно, после смерти одного из партнеров приходилось выплачивать огромные налоги на наследство. Натти все-таки совершил самую большую ошибку – он умер. Затем, в течение двух лет, эту ошибку повторили двое его братьев. Таким образом, государство смогло последовательно изъять из капиталов Ротшильдов три значительные доли.

На этом потери не закончились. Их умножило завещание Альфреда. Он был холостяком, не имел никаких обязательств перед женой или детьми, которыми не обзавелся, и поступил со своим состоянием так, как считал нужным, нарушив, и уже не в первый раз, традиции Семейства. Даже после выплаты налогов на наследство, состояние, оставленное Альфредом, было огромно. Большая его часть, согласно завещанию, досталась Аль-мине, графине Карнавон, и, следовательно, ушла из семьи. Часть полученной суммы графиня потратила на реализацию грандиозного археологического проекта в долине Нила. Экспедиция, организованная на деньги Альфреда, сделала грандиозное открытие – именно она обнаружила гробницу и сокровища фараона Тутанхамона. Таким образом, Альфред нарушил покой сразу двух династий – династии фараонов и династии Ротшильдов.

20-е и 30-е годы XX века стали самым тяжелым периодом во всей истории Семейства, и причины этого следует искать в нарушении равновесия окружающего мира. Идиллия конца XIX века подарила Ротшильдам настоящий триумф. И вот на сцене, где разыгрывалась мировая драма, произошла резкая смена декораций. Все старое было грубо снесено, и на смену ему пришло незнакомое и чужое новое. Лучшие друзья теряли короны и королевства, лучшие слуги становились социалистами. Гармоничная музыка балов сменилась какофонией джаза. Но самое главное, правительство наложило руку на доходы Семейства.

На какое-то время Ротшильды замерли в оцепенении посреди развалин того мира, который они помогали создавать. Некоторые из них попытались спрятаться от окружающего хаоса – они занялись наукой и искусствами. На смену трем британским гигантам Ротшильдам пришли две пары братьев, но лишь один из них обладал энергией своих предков, необходимой для успешного продолжения их дела. Лорд Лайонел Уолтер, первый сын и преемник Натти, замуровал себя в стенах созданного им Зоологического музея в Тринге, одного из лучших в мире. На его создание ушло около полумиллиона фунтов. Брат Уолтера, Натаниэль, также был талантливым естествоиспытателем, тем не менее он добросовестно, хотя и неэффективно выполнял свои обязанности в банке вплоть до своей кончины – он покончил с собой в 1923 году.

Старший сын Лео, «садовник-профессионал и банкир-любитель», окружил себя рододендронами и орхидеями. Он выращивал их в обширных оранжереях Эксбери, а в свободное время отдавал дань семейной профессии. Его младший брат Энтони стал блестящим ученым, получил первую премию Тринити-Колледжа в Кембридже. В тот период он был наиболее деятельным и прогрессивным из активно работающих в семейном бизнесе Ротшильдов. Для него посещение Партнерекой комнаты в Нью-Корте не было синекурой, и он никогда не относился поверхностно к своим обязанностям банкира. Но Энтони был самым молодым партнером, и к его голосу пока мало прислушивались.

Агрессивность налоговой политики и пассивность подвергаемых налогообложению Ротшильдов сделала свое дело. Грандиозные дворцы приходили в упадок. Огромное здание на Пикадилли, 107, построенное основателем династии Натаном Ротшильдом, было снесено. Огромное имение в Ганнерсбери превратилось в национальный парк. Знаменитый дом Альфреда на Симор-Плейс также исчез под напором нового века, в буквальном смысле слова – он был снесен при прокладке новой магистрали, которая соединила Керзон-стрит и Гайд-парк.

Самым драматичным моментом было, пожалуй, расставание с дворцом на Пикадилли, где когда-то барон Лайонел обговаривал с Дизраэли, после обеда, в приватной обстановке, возможность приобретения Суэцкого канала. В 1937 году здание было разрушено, а все его содержимое продано на аукционе, для которого был издан каталог на 250 страницах с 64 цветными вклейками. Ценность коллекции невозможно переоценить. Один только образец мебели – секретер из тюльпанового дерева со вставками из севрского фарфора, изготовленный специально для Людовика XIV, – был продан за пять тысяч долларов.

Наконец, Департамент по доходам добрался до владений Ротшильдов в Бакенгемшире. В 1932 году второй лорд Ротшильд вынужден был продать Нью-Йоркскому музею естественной истории свою коллекцию птиц, состоявшую из полумиллиона экземпляров. После его смерти Тринг-парк опустел и был превращен в Национальный зоологический музей. В Астон-Клинтоне разместился отель, а гигантское имение Альфреда в Халтоне превратилось в учебный центр Королевских военно-воздушных сил.

Те, кто стояли у руля Французского дома Ротшильдов, проявили достаточно мудрости и самообладания, чтобы не отойти в мир иной в послевоенные годы, – таким образом, Семейству удалось избежать выплат по налогам на наследство – после войны они стали непомерно высоки даже для Ротшильдов. Но хотя их плоть пребывала в удовлетворительном состоянии, их дух ослабел. После смерти барона Альфонса в 1905 году вся полнота власти перешла к его сыну, барону Эдуарду. Он правил флегматично и спокойно, сохраняя позиции, завоеванные его отцом, но – не делая ни шага вперед.

Такой же застой царил и в социальной жизни клана. В европейские гостиные ворвалась эпоха джаза. Высший класс отплясывал шимми и перепрыгнул из роскошных ландо в не менее роскошные спортивные машины.

«Очень богатые люди совсем не похожи на таких людей, как вы и я», – писал очарованный Скотт Фитцджеральд.

Перефразируя писателя, можно сказать: Ротшильды были совсем не похожи на очень богатых людей. В тот самый момент, когда все древнее, старое и старомодное теряло всякую цену, они превратились в «золотую монету старой чеканки». Они казались несгибаемыми, закосневшими, уважаемыми, но слишком несовременными. Они все больше отдалялись от современной элиты.

Но они были Ротшильдами. Кровь заговорила, и самые молодые вспомнили, что одна из традиций Семейства – быть на гребне современности. Некоторые из них настолько «осовременились», что вышли из-под контроля. В 20-х годах Генри, инвалид, внук Натаниэля, избороздил Средиземноморье на своей яхте «Эрос». Состав пассажиров яхты частенько вполне соответствовал ее названию. Генри писал дерзкие и остроумные пьесы под псевдонимом Андре Паскаль, построил театр «Пигаль» и прославился своими блестящими приемами на курортах Лазурного Берега.

Одним из колоритнейших членов Семейства был Джеймс Арманд Ротшильд – персонаж интригующий и противоречивый, созданный из диссонансов – не человек, а джазовый оркестр. Обычно он носил шляпу с высокой тульей и монокль, являя собой некую смесь Чарли Чаплина с Фредом Астером. Начнем с национальной принадлежности – кем был Джимми? Как сын барона Эдмонда – он француз по рождению. Как главный наследник своей австрийской тетки Алисы и любитель моноклей – австриец. Как подданный Великобритании и член палаты общин – англичанин. Джимми много болел, и ему часто не везло. Во время игры в гольф Джеймс Арманд лишился левого глаза, спасибо герцогу де Граммону – тот ударил метко. Джимми перенес такое количество операций на брюшной полости, что родня, кажется, поверила: после удаления какого-нибудь больного органа у него тут же вырастет новый. Джимми любил ездить верхом, но и здесь его преследовали неудачи. По поводу его верховой езды ходила поговорка: «Если Джимми не у хирурга – значит, он падает с лошади». Тем не менее, он с энтузиазмом всю жизнь, до семидесяти восьми лет, занимался спортом, политикой, благотворительностью, собирал коллекции.

И все это стихийно, противоречиво и потрясающе энергично. В парижском сюртуке, в парижском тугом воротничке и с парижскими полубаками, но с оксфордским акцентом – просто пародия на англо-французского денди, Джимми, тем не менее, достойно представлял либералов в палате общин. Его часто видели рядом с одним из лидеров либеральной партии, Аленом Бивеном. Джимми успешно продвигал проекты своего отца, связанные с возвращением евреев на Землю обетованную, часто приезжал в Палестину и, свободно изъясняясь на иврите, беседовал с рабочими-переселенцами.

Джимми на скачках – живая карикатура на джентльмена с моноклем и баками и в то же время олицетворенная интуиция. Типичный для него и совершенно неправдоподобный для других случай произошел на Кубке Кембриджа в 1921 году. За несколько минут до начала забега Джимми начал лихорадочно делать ставки на Меленко (100 к 7), на которого никто особых надежд не возлагал. Джимми вскакивал со своего места, вносил деньги, бежал назад, спохватывался, что поставил мало, и снова бежал к букмекерам. Зрители хохотали. Джимми бегал. Он бегал до тех пор, пока ставки не перестали принимать. Читатель уже догадался, что Меленко пришел первым. Хохот зрителей сменился стоном, а Джимми ушел со скачек, унося выигрыш в 200 000 фунтов.

В своих отношениях с женщинами он был так же эксцентричен, но и тут ему сопутствовала удача. Когда Джимми исполнилось 35, он решил, что пора жениться и надо найти подходящую невесту. И куда же он обратился за помощью? К секретарю одного из своих многочисленных гольф-клубов. Тот внимательно просмотрел рейтинговый список девушек, играющих в клубе, и предложил кандидатуру юной мисс Дороти Пинто, которая за последнее время добилась больших успехов в игре. Вскоре раввин благословил этот союз, который счастливо просуществовал 33 года, вплоть до смерти Джимми, выдержав все испытания и перемены. После смерти супруга Дороти взяла на себя руководство его благотворительными проектами в Израиле.

Брат Джимми, Морис, также был Ротшильдом, «который гулял сам по себе», но в совершенно другой манере. Морис очень рано осознал, что Семейство, каким бы великим и могущественным его ни считали, до сих пор не выполнило одной важной функции – оно не подарило миру ни одной по-настоящему заблудшей овцы. И он решил восполнить пробел, направив на это все свои таланты и неуемную энергию. В свободное время Морис вполне успешно играл роль банкира и сенатора в парламенте Франции. Но основную часть своих сил он посвятил тому, чтобы стать «истинной заблудшей овцой», чьи пороки были бы соразмерны величию Семейства. И в этом он преуспел. В 20-х и 30-х годах XX века ходил анекдот, что человек может считаться принятым в светское общество только после того, как барон Морис его соблазнил (если это женщина) или оскорбил (если это мужчина). Никто не мог сравниться с ним по количеству пикантных и скандальных историй.

Показательна история, разыгравшаяся в «Отель де Пари» в Монте-Карло. Эта гостиница, где обычно останавливался Морис, славилась, причем вполне заслуженно, самой лучшей кухней в Европе. Но однажды одно из блюд барону не понравилось. Он немедленно снимает в городе огромные апартаменты с прекрасно оборудованной кухней и вызывает туда своего шеф-повара из Парижа. Морис не переехал в другую гостиницу, но каждый день демонстративно отправлялся обедать в «гастрономические апартаменты».

Иногда он поступал гораздо более жестко. Однажды в Каннах Морис купил у галантерейщика купальные трусы, которые ему не понравились уже при первом погружении в воду. Трусы были жесткими и вызывали зуд! Решение было найдено немедленно. Морис избавился от них прямо в воде и вышел на берег таким, каким создал его Господь, то есть голым. Барона приветствовал рев изумленной публики. На вопросы набежавших журналистов, полицейских и всех, кто был рядом, Морис обстоятельно и не стесняясь в выражениях рассказывал о качестве трусов и продавшем их галантерейщике (с указанием имени и адреса).

Но более всего барон прославился в роли Дон Жуана де Ротшильда. В этом качестве он развивал бурную деятельность: зимой – в грим-уборных парижских театров, а в августе и сентябре – на курортах Довиля и Биаррица.

Одной из вершин этой его карьеры можно считать его «дуэль» с одной из «роковых женщин» середины 20-х. Эта дама прославилась тем, что ни один из мужчин, пользовавшихся ее благосклонностью, не вышел сухим из воды. Ее богатые мужья либо уходили в мир иной, оставляя ей все свое состояние, либо, если повезет, получали развод и полную свободу, включая свободу от всего своего имущества. Друзья барона сочли, что эти двое вполне достойны друг друга, и знакомство состоялось. Дама оказалась завораживающе красивой. Но, излучая обаяние, самообладания она не теряла. Чего никак нельзя было сказать о Морисе. Казалось, он был сражен на месте. Куда подевалась его легендарная прямота, плавно переходящая в грубость? Он таял. Он засыпал предмет своего обожания розами, он танцевал с ней каждый вечер в «Отель де Пари». Снова и снова в присутствии многочисленных друзей и знакомых он заявлял, что его долг – соединить самую красивую шею Франции (при этом он низко склонялся над вышеназванной шеей) и самое красивое ожерелье в Биаррице. Все, включая обладательницу шеи, сочли это за обещание.

Дама сдалась. Она отступила от своего обычного правила: «уплата при доставке», и подарила Морису ночь. Наступило утро. Морис усадил даму в самое роскошное ландо и поехал с ней к лучшему ювелиру Биаррица. На витрине красовалось колье стоимостью 300 000 долларов. Морис надел его на красавицу и подвел ее к зеркалу.

– Ну вот и все, моя дорогая, – сказал он и удалился.

Дело было сделано – шея и колье соединились.

В то время, когда деятельность банков Ротшильдов отошла в тень, братья Генри, Джимми и Морис продолжали напоминать, причем самым настойчивым образом, о том, что клан существует и не потерял своего динамизма. Это также свидетельствовало о том, что он выживет при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах. История Дома Ротшильдов, которая начиналась и продолжалась как фантастическая феерия, входила в трагическую фазу.