Гана глазами очевидцев

Очень нелегко составить себе впечатление о том, какова же была средневековая Гана. Единственное подробное ее описание, как мы уже говорили, оставил нам ал-Бекри. Через без малого сто лет после него ал-Идриси не смог добавить ничего существенного к рассказу своего слав­ного предшественника, хотя сам довольно долго прожил в Испании и Марокко. Мы даже не можем с уверенностью сказать, на какую территорию распространялась в пору расцвета власть правителей Ганы. Скорее всего, четко оп­ределенных границ и не было; приблизительно можно гово­рить о том, что Гана охватывала области Тагант, Ход и земли, лежащие между внутренней дельтой Нигера на востоке и верхним и средним течением Сенегала — на западе. Текрур, окончательно оформившийся как самостоятельная политическая единица, видимо, на протяжении X в., опре­деленно Гане не подчинялся. Более того, это политическое образование оказалось исламизовано одним из первых в Судане: его правитель Уар Н'Дьяй принял ислам еще в первой половине XI в. А в середине следующего столетия ал-Идриси описывал Текрур как сильное независимое цар­ство, правитель которого известен-де своею справедли­востью. Точно так же не подчинялся Гане и золотонос­ный Бамбук. Да, по-видимому, и на территории собственно Ганы власть ее царей в отдаленных от Кумби местностях сводилась к получению дани — золотом или иными товарами.

Арабские историки и географы до обидного мало рассказы­вают нам о положении населения страны и его занятиях. Блеск золотой торговли ослеплял их, все воспринималось через нее, и мало, очень мало внимания уделялось обыч­ной повседневной жизни в «стране черных». И судить о ней можно лишь по отдельным замечаниям.

Вот, например, брошенное мимоходом сообщение ал-Бекри о жителях Ганы: «Они сеют дважды в год: первый раз — по заливным землям Нила, когда он у них вы­ходит из берегов, а вторично — по увлажненной земле». Но поливное земледелие, о котором говорится в этом отрыв­ке, не занимало в то время большого места в Западном Судане. Гораздо чаще люди сеяли дурру — засухоустой­чивую разновидность проса, не требующую полива. «Когда ты отправишься из Ганы на восход солнца, — рассказывает ал-Бекри, — то по дороге, заселенной черными, пройдешь до места, называемого Аугам. Они сеют дурру, и это их пища». Дурру вывозили из Сахеля на северо-восток, в Тадмекку, важный торговый город на плато Адрар-Ифорас, через которое проходит путь от Гао в Ливию. И в XII в. ал-Идриси писал о местностях по северному, левому берегу Нигера: «Это страна риса и дурры с крупными зернами, кушанья из которой превосходны». А ведь речь здесь идет об одном из главных районов рисосеяния в Судане. Здесь же ал-Идриси отмечает и рыболовство как одно из главных занятий жителей прибрежных районов.

Еще одна культура привлекла внимание арабских геогра­фов: хлопок. Ал-Бекри сообщает о местностях по верхнему течению Сенегала, расположенных как раз недалеко от цент­ра Ганы: «В их области хлопка немного, но при доме почти каждого жителя есть хлопковые посадки». Он же рассказывает о «красивых тканях из хлопка», которые производились в этих областях.

Но этими краткими замечаниями и ограничивается все, что можно узнать о сельском хозяйстве и ремесле Западного Судана в XI—XII вв. от главных наших информато­ров — ал-Бекри и ал-Идриси (если не считать еще упоми­наемого ал-Бекри производства бичей из шкур бегемота). А ведь остальные авторы не сообщают и этого.

Но все-таки давайте попробуем прочитать главу из «Книги путей и государств» ал-Бекри, посвященную Гане, — все то же единственное ее описание — и представить себе, что же такое была на самом деле эта «страна золота» — Древняя Гана. Главу эту ал-Бекри так и назвал: «Рассказ о Гане и об обычаях ее жителей».

«Гана — это прозвание их царей, название же страны — Аукар. Имя их царя сегодня — а это 460 год⁵ — Тунка Манин... Имя их царя до него было Баси; он ими правил, будучи 85 лет от роду. Баси был прославлен своим обра­зом жизни, любовью к справедливости, предпочтением, оказываемым мусульманам. К концу жизни он был слеп, но скрывал то от подданных своих и делал вид, будто он зрячий. Перед ним клали разные предметы, а он говорил: это-де красиво, а это безобразно. Везиры царя делали это неясным для людей, а царю обиняками объясня­ли, что ему говорить. Простонародье его не понимало.

Этот Баси приходился Тунка Манину дядей по матери: обычай их и способ действия их таков, чтобы царская власть принадлежала только сыну сестры царя. Ибо отно­сительно него несомненно, что тот сын его сестры. По по­воду же сына своего царь сомневается: он не уверен в истинности своего родства с ним...».

Посмотрим, что можно узнать из этого рассказа. Прежде всего о названии области, которая была политическим центром объединения. В арабоязычной литературе нередки бывали случаи, когда ту или иную страну называли по имени или по титулу ее правителя. Так случилось и с Га­ной. Мы видели уже, что Ибн Хаукал употреблял это слово как титул. Впоследствии титул стал обозначать всю державу, и у арабских авторов после ал-Бекри даже не возникало сомнения в том, что слово «Гана» — это именно название страны. И даже больше того: исторические сочинения, написанные намного позже, уже в XVII в., мест­ными западноафриканскими учеными, приписывают правителю Ганы уже совсем другой титул: кайямага. И объясняют его значение: «царь золота». Впрочем, современный гам­бийский исследователь Абдулай Батили, сам сонинке по происхождению, предпочитает иное толкование этого ти­тула — «податель благ; щедрый». Как бы то ни было, в любой форме такого прозвания присутствует слово мага, точнее — маха, а это, по мнению Батили, и было истин­ным титулом правителя Уагаду-Ганы. При этом он подчерки­вает, что историческое предание сонинке самое слово «Гана» не упоминает ни в качестве топонима, т.е. названия страны или ее столицы, ни как титул правителя.

Немалый интерес представляет и сообщение о наследова­нии верховной власти не прямым потомком правителя, а племянником, сыном его сестры. Это сообщение как будто отражает возможный факт сохранения у сонинке, вернее — у правящей группы этого народа (потому что истории известно не так уж мало случаев, когда у народа счет родства велся по одной линии, а у его правителей — по другой) такого явления, как материнский род. Такая форма общественной организации восходит своими корня­ми к очень давним стадиям развития человеческого общест­ва. Материнский род, по мнению большинства исследо­вателей, вообще был первичной формой этой организации, основной ячейкой родового строя на ранних его этапах. Конечно, в Древней Гане мы встретились бы с уже позд­ними вариантами материнского рода, и это подтверждается самим порядком престолонаследия, описанным ал-Бекри.

В самом деле, наследование верховной власти (она в этом случае оказывается как бы особым видом родовой собственности) происходит среди родственников по женской линии. Но, во-первых, передается она не по прямой линии — от матери к детям, — а, выражаясь в привычных нам терминах родства, от дяди к племяннику по женской линии. А во-вторых, при всем при том в число возможных наслед­ников входят только мужчины, так что возглавляет такой материнский род все равно мужчина. Подобное обществен­ное устройство и посейчас существует у довольно боль­шого числа народов Тропической Африки. Обычно оно рас­сматривается в науке как свидетельство определенной архаич­ности социально-экономической их организации, хотя, надо сказать, никогда не служило непреодолимым препятствием на пути распада родового общества и появления начатков общества классового.

Надо, правда, сказать, что некоторые исследователи вы­ражают сомнение в том, что описываемый ал-Бекри порядок наследования власти принадлежал самим сонинке, а не был ими заимствован у соседей-берберов. Выдвигался и такой довод, что эпизод с правителем Баси — скорее исключе­ние, единичный случай, поскольку, как уже говорилось, сонинке родство считают все же не по материнской линии. Однако данные этнографии свидетельствуют, что даже при отцовском счете родства у этого народа узы между братом матери и ее сыном считаются особо социально значимыми. Больше того, дети мужчины по отношению к сыну его сестры считаются (точнее, конечно, имену­ются) «рабами».

К тому же, по обычаю сонинке, правитель — тунка — назначает себе как бы заместителя для ведения, так сказать, текущих дел. Заместитель этот избирается им из числа младших по поколению родственников и именуется «дитя правителя» — тунка леминне. Формально это не наследник верховной власти, но все ее реальные рычаги оказываются в его руках, особенно если сам тунка уже стар и слаб. Не правда ли, последнее обстоятельство очень напоминает то, о чем говорит нам ал-Бекри? Да и фонетическое сходство имени упоминаемого им правителя с титулом заместителя несомненно...

Если же речь шла все-таки о материнском роде, то в сообщении ал-Бекри мы сталкиваемся, как видно будет из дальнейшего, именно с поздним материнским родом как с одним из свидетельств того, что Древняя Гана далеко не покончила еще с остатками родового строя, такой организации общества, при которой оно еще не делилось на враждебные классы. Конечно, это не главный, но все же существенный довод в пользу такого тезиса.

Рассказ ал-Бекри содержит и еще одну любопытную деталь. Я имею в виду то, что «везиры царя делали это неяс­ным для людей, а царю обиняками объясняли, что ему го­ворить» (т.е., попросту говоря, скрывали от поддан­ных слепоту правителя). Дело в том, что у очень многих народов мира, и не только у африканских, физическое здоровье правителя, его, так сказать, телесная полноцен­ность, считались непременным условием отправления им своих социальных функций. Не будем забывать, что на определенной стадии развития правитель, с одной стороны, олицетворяет целостность, благополучие, физическое и нрав­ственное здоровье коллектива, выступая в качестве символа последнего. С другой же стороны, он так или иначе пред­ставлял этот коллектив и как посредник между живыми и предками, между людьми и силами природы, от кото­рых зависели судьба, а нередко и самое существование этих людей. Естественно, что в глазах соплеменников столь многотрудные обязанности он мог выполнять, лишь будучи абсолютно здоровым, сильным человеком.

В то же время смена правителя вносила определенные, порой довольно разрушительные моменты в установленный и привычный порядок вещей, особенно когда имелось несколько в общем-то равноправных претендентов на власть. Не так уж редко вопрос о том, кто станет верховным правителем, решался в ожесточенных военных столкно­вениях. И отсюда понятно стремление ближайшего окру­жения дряхлеющего носителя власти подольше скрывать от соплеменников и признаки такого дряхления, и даже его смерть. Древняя Гана, видимо, отнюдь не была в этом смысле исключением.