Модуль IV. Литература и искусство в средневековой Западной Европе
Четвертый модуль электронного учебного пособия посвящен рассмотрению основных тенденций в развитии европейской литературы и изобразительных искусств. Обращается внимание на то, что в период раннего средневековья наследие позднеантичной культуры не было органично связано с теми фольклорными и художественными традициями, которые принесли с собой «варвары». Их синтез в дальнейшем привел к расцвету средневекового искусства и литературы.
Глава 9. Западноевропейская литература раннего средневековья
Становление средневековой литературы в Западной Европе протекало в исключительно сложной социально-политической и культурной ситуации, связанной в первую очередь с распадом прежнего эллинистическо-римского культурного региона и длительным процессом формирования новой христианской общности. Это был период демографических катаклизмов, военных столкновений, конфессиональных конфликтов и, что следует особенно подчеркнуть, это было время тяжкой, порой просто невыносимой жизни для большинства европейцев. Вот как определяет своеобразие этой литературной эпохи А.Д.Михайлов: «Итак, важная особенность литературного процесса на Западе в период Раннего Средневековья – это отсутствие в нем единства, неравномерность развития, разные его уровни и темпы, т.е. его ярко выраженный переходный характер. Действительно, рядом с очень зрелой латинской литературой, опиравшейся на античный опыт, стремящейся этот опыт сохранить и развить, существует устная словесность молодых, подчас варварских еще народностей, одни из которых сложатся когда-то в нации и станут обладателями развитых литератур, другие переживут недолгую пору расцвета (валлийцы, отчасти провансальцы), третьи же вскоре сойдут с исторической сцены, оставив лишь неясный след в европейской культуре (галлы, готы). Неравномерность развития обнаруживает себя в том, например, что первоначально латинская литературная традиция существует почти вне каких бы то ни было контактов с фольклором молодых народностей. Это как бы два мощных потока, никак не смешивающихся между собой, даже если они омывают одни и те же земли» (История всемирной литературы. В 9-ти т. Т.2. М., 1984. С.438.).
При этом, подчеркивает А.Д.Михайлов, латинская культура играла роль «цементирующего» и «цивилизующего» начала. Для дальнейшей литературной эволюции важно не только то, что эта культура передала нам (в раннесредневековых списках) сами античные памятники, но и то, что она сохранила опыт поэтики и стиля. Латинский язык на протяжении почти тысячелетия (а в иных случаях и дольше) будет оставаться языком европейской образованности и учености и благодаря этому являться объединяющим фактором, способствовавшим установлению литературных контактов между различными регионами Европы. Но эти литературные связи сложились далеко не сразу: в развитии эпического творчества новых европейских народностей на первых порах не заметно воздействие латинской словесности. Истоки их фольклорных памятников большей частью относятся к более ранней, еще дохристианской, стадии развития этих народов.
Но уже в эпоху Каролингов заметно взаимодействие этих двух литературных потоков. В латинской литературе появляются мотивы и сюжеты, заимствованные из фольклорных произведений бывших варварских народов, а, с другой стороны, возникают первые письменные памятники на новых языках (сначала прикладного, а затем – религиозного содержания). В них явно прослеживается воздействие латинского языка и латинской словесности. Оно станет особенно очевидным к концу периода раннего средневековья, когда одно из ведущих мест в европейской литературе займет агиографический жанр. Хотя в результате подобного взаимодействия сформировалась новая литературная зона, но ее территория, включавшая Британские острова, Скандинавию, Внутреннюю Германию, не совпадала с западной частью прежнего эллинистическо-римского региона.
Перед латинскими авторами второй половины V – VI вв. стояли нелегкие проблемы. Во-первых, сохранять ли в своих сочинениях классический латинский язык (и в этом случае быть не всегда понятным рядовому читателю) или писать на «мужицкой» латыни, близкой народному, разговорному языку того времени? Во-вторых, где использовать свою образованность: на службе у новых правителей или в церковных учреждениях? Одни из них (как уже знакомые нам Боэций и Кассиодор) выбирали первый путь, другие – второй.
Драматические перипетии этого времени наглядно отразились в судьбе Сидония Аполлинария (ок.430-ок.480). Уроженец Галлии, он получил хорошее образование, но, уже смолоду став известным поэтом, оказался вовлечен в политические интриги и вынужден был сочинять панегирики то одному, то другому новоявленному императору. Позже, будучи христианином, Сидоний Аполлинарий сближается с высшим духовенством Галлии и сам становится епископом, «не столько пастырем, сколь общественным деятелем», по замечанию И.Н. Голенищева-Кутузова. «Поэзия Аполлинария Сидония полна языческих образов. В его стихах пляшут вакханки и фавны, его героев хранит от бедствий Аполлон, благословляет Паллада; соблазнительная Лаиса непочтительно щекочет бороду философа Диогена. Любимый жанр Аполлинария – свадебная песнь (эпиталама). Став епископом, он оставил служение музам, но будучи не в силах, как и Иероним, отказаться от литературы и презреть Цицерона, занялся эпистолографией. (…) Быть может, главное значение творчества Аполлинария – свидетельства о современниках, об исторических событиях в Галлии и Риме второй половины V в.» (Голенищев-Кутузов И.Н. Средневековая латинская литература Италии.М., 1972. С.40.). Неслучайно творчество Сидония Аполлинария вызывает больший интерес историков культуры, а не литературоведов.
Иной тип писателя складывается в VI веке. Едва ли не самым знаменитым литературным памятником этого времени стала «История франков» Григория Турского (538 или 539-593 или 594). Происходивший из знатной галло-римской семьи и ставший с 573 г. епископом Тура (в Галлии турская кафедра св. Мартина считалась особенно почетной), Григорий был неплохо образован и понимал значение науки. В предисловии к своему труду он с сожалением повторяет слова «многих»: «Горе нашим дням, ибо угасло у нас усердие к наукам и не найти в народе такого человека, который на страницах своей летописи поведал бы о делах наших дней» (Григорий Турский. История франков. М., 1987. С.5.). Но Григорий Турский, в отличие от большинства латинских авторов второй половины V в., не ставит перед собой цели сохранения классического латинского языка. Для него гораздо важнее другое – быть доступным для своих современников (как он заметил, «философствующего ритора понимают немногие, речь же простеца – многие»), донести до них рассказ о недавнем прошлом Франкского государства, о судьбах христианской церкви в Галлии. Поэтому он сознательно пишет на народной, или вульгарной, латыни, то есть на разговорном языке того времени. Любопытную характеристику этому автору дает Эрих Ауэрбах: «На риторическое образование он не претендует, к спорным догматическим вопросам не проявляет интереса; для него последнее слово – решения соборов. Но в сердце его есть место для всего, что может влиять на народ: это и легенды о святых, и реликвии, и чудеса, воздействующие на фантазию, это и защита от насилия и угнетения, и простые моральные уроки, сдобренные обещанием награды в будущей жизни. Люди, среди которых он жил, ничего не понимали в догматах и о таинствах веры имели самое грубое представление. У них были желания и материальные интересы, чуть смягченные страхом друг перед другом и страхом пред неземными силами. Григорий словно был создан для этих условий. (…) Он являет нам один из первых примеров того церковного реализма, благодаря которому христианское учение стало функционировать в самой земной жизни, того практицизма, который нередко поражает нас в деятельности католической церкви. Ничто человеческое не чуждо Григорию, во всякую глубину он заглядывает, всякий темный уголок освещает, не боится называть вещи своими именами, сохраняя при этом достоинство и некую святость тона» (Ауэрбах Э. Мимесис. С.80.).
Можно, таким образом, констатировать, что сочинение Григория Турского – яркий образец и нового литературного языка, и утверждающегося в Европе нового типа исторического повествования. Григорий – превосходный рассказчик, его не зря часто сравнивают с Геродотом. По мнению В.Д.Савуковой (она перевела «Историю франков» Григория Турского на русский язык), «как “История” Геродота стала основой той картины героической борьбы древней Греции за свою свободу, которая навсегда, как художественное произведение, запечатлелась в памяти потомства, так и образ раннего средневековья с его контрастами варварской мощи и христианской одухотворенности, первобытной непосредственной простоты и изощренной коварной жестокости был осмыслен европейским культурным сознанием прежде всего по Григорию Турскому» (Савукова В.Д. Григорий Турский и его сочинение // Григорий Турский. История франков. С.321.).
На рубеже VI-VII вв., как уже ранее отмечалось, огромное влияние на духовное развитие всего западного христианского мира оказала деятельность Григория Великого. Его «небрежение» красотой латинской речи носило иной характер, чем у Григория Турского: принципиально важным было отказаться от наследия языческого Рима, от «сосуществования» двух типов культуры. Благодаря Григорию Великому, все большее значение приобретают такие жанры, как проповедь и жизнеописания святых. Эта назидательная литература должна быть живой, доступной, наполненной яркими примерами и даже в известной мере близкой к фольклору, народным преданиям.
Но в то же самое время для наиболее образованной части духовенства создается труд, вобравший в себя мудрость не только «отцов церкви», но и многих позднеантичных авторов. Его автором стал Исидор Севильский (ок. 570-636). Он родился в семье, принадлежавшей к высшей испано-готской знати (мать была дочерью вестготского короля), и получил блестящее образование. Считают, что он был самым образованным человеком своей эпохи, хотя по таланту, возможно, уступал Григорию Турскому. Исидор, будучи епископом Севильи, тем не менее придерживался иной позиции, чем папа Григорий Великий: он считал необходимым сохранить и приспособить богатое античное наследие для нужд христианского просвещения. Исидор написал несколько десятков различных сочинений – морально-назидательных, естественнонаучных, исторических. Исключительное место во всей европейской культуре занимают его «Этимологии, или Начала» в 20 книгах, ставшие для всего Средневековья основным источником знаний о мире. В этом энциклопедическом труде последовательно даны сведения о девяти благородных науках, включая медицину и право, о Боге, мироздании, человеке, культуре и быте, и пр. Тем самым грамотные христиане «освобождались» от необходимости искать полезные сведения в сочинениях языческих авторов. «”Этимологии” – это не просто книга, это концепция культуры, со своими основаниями, иерархией, законами и носителями. (…) Она сохраняет не только “мнения”, но и сам образ, структуру, реалии предшествующей культуры. Она также утверждает необходимость преемственности, пусть даже довольно схематично реализуя ее сама, но идею эту передает последующим поколениям, задавая исходную точку будущего подъема средневековой цивилизации. Она утверждает необходимость энциклопедического охвата знаний, образования и культуры, как неотъемлемых, определяющих составных жизни, общества, прошлого, настоящего и будущего» (Уколова В.И. Античное наследие и культура раннего средневековья. С.275-276.).
Среди англосаксонских латинистов самой выдающейся фигурой был последний энциклопедист «темных веков» Беда Достопочтенный (673-735). Скупые сведения о его жизни, как это часто бывает в отношении средневековых авторов, известны из сочинения самого Беды. Вероятно, он был сыном свободного общинника-керла, отдавшего семилетнего мальчика в обучение аббату монастыря Уирмут. Через год по соседству был основан монастырь Ярроу, возглавленный ученым монахом Кеолфридом, взявшим с собой и смышленого мальчика. О дальнейшей своей жизни Беда сообщает (в третьем лице) следующее: «С тех пор он всю жизнь провел в этом монастыре, целиком посвятив себя изучению писаний; он исполнял правило и ежедневно пел в храме, но особенно всегда любил учиться, учить и писать. В девятнадцать лет он был посвящен в диаконы, а в тридцать – в священники; оба раза по велению преподобнейшего епископа Иоанна аббату Кеолфриду. С тех пор, как стал священником, до пятьдесят девятого года жизни для собственного блага и для пользы братии он делал краткие изложения писаний преподобных отцов и добавлял к ним собственные записи для прояснения их смысла и содержания» (Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов. СПб., 2003. С.192.). Экзегетика действительно всегда оставалась предметом ученых занятий Беды, оставившего обширные комментарии к Ветхому и Новому завету. Он является автором ряда трактатов, в том числе «О природе вещей» и «О счете времени». Беда пересмотрел хронологию Исидора Севильского и «отодвинул» день Страшного суда в более отдаленное будущее, а также перенес из пасхальных таблиц в историописание современное летосчисление. Большое значение для развития средневекового образования имели написанные Бедой учебники по орфографии, риторике, метрике. Ими пользовались в школах даже в XI-XII вв. Он является автором агиографических сочинений (жития Феликса Ноланского и св. Кутберта). Беда писал стихи, как на латинском, так и на родном языке, хорошо знал традиционную англосаксонскую поэзию.
Но для современной науки наибольшую ценность сохраняет исторический труд Беды Достопочтенного «Церковная история народа англов». Она охватывает период от походов в Британию Юлия Цезаря до 731 г. По сравнению с «Историей франков» Григория Турского, сочинение Беды отличается прежде всего тем, что он проявляет меньший интерес к военным событиям и деяниям королей, а в большей мере сосредоточен на церковных делах, на «мирных подвигах» святых. Однако последовательное и стройное повествование Беды остается главным, а нередко и единственным, письменным источником по истории Англии VII – первых десятилетий VIII в. Латинский язык Беды отличается четкостью грамматических конструкций, малым количеством варваризмов. Вот что пишет об авторе «Церковной истории» ее переводчик на русский язык В.В.Эрлихман: «”Стиль – это человек”, и по стилю “Истории” мы можем многое узнать о ее авторе. Он был трудолюбив, рассудителен, не чужд юмора, в чем-то критичен, а в чем-то легковерен и подвержен предрассудкам своего времени. Он превосходно строил повествование, но в разговорах на любимые темы – особенно о хронологии – порой увлекался и делался слишком многословным. Он был довольно терпим и объективен, однако всегда принимал сторону Римской церкви против любого признака ереси. Выходец из простонародья, Беда неуютно чувствовал себя в королевских дворцах. Конечно, он пишет о войнах и интригах королей, но, в отличие от царедворца Григория Турского, не проявляет достаточного знания и главное – интереса. Куда больше его занимают подвижнические деяния Кутберта, видения простого монаха Пектельма, поэтический дар пастуха Кэдмона» (Эрлихман В.В. Отец английской истории Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов. С. 327-328.). На протяжении многих столетий авторитет Беды был исключительно высок в Европе: знаменательно, что Данте в своей «Божественной комедии» («Рай». Песнь десятая) упоминает Беду, наряду с Исидором Севильским и Фомой Аквинским.
Дальнейшая эволюция литературного процесса в Западной Европе связана с двумя «Возрождениями» - каролингским и оттоновским. О первом мы уже упоминали при рассмотрении вопроса о развитии образования. При дворе Карла Великого сложился кружок ученых людей (т.н. «Академия»), в который входили англосакс Алкуин, лангобард Павел Диакон, франки Ангильберт и Эйнгард, и др. Все они так или иначе проявили себя на литературном поприще, хотя и в разных жанрах. Алкуин был прежде всего учителем, автором целого ряда учебных пособий, трактатов, комментариев, а также нескольких житийных памятников. Большой интерес представляет его переписка (около 300 писем). Алкуин написал много стихов, но они, по мнению М.Л.Гаспарова, «обнаруживают в авторе не столько талант, сколько хорошее знание версификации и хорошую начитанность в античной поэзии» (Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. С.258.). Впрочем, среди них есть и прекрасные по своему лирическому настроению стихи, например, «К своей келье», где такие строки:
«Милая келья моя, о тебе моя плачет камена,
Плачет о новой твоей, о неизвестной судьбе!
Вмиг довелось позабыть тебе песнопевца и лиру,
И завладела тобой властно рука пришлеца.
Уж не видать тебе боле ни Флакка-певца, ни Гомера,
Боле под кровлей твоей детский напев не звучит!»
(Пер. С.С.Аверинцева. Цит. по: Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. С. 262.).
Ангильберт (ум.814) принадлежал к высшей франкской знати и известен рядом панегирических стихотворений, в которых он воспевает победу над аварами и прославляет Карла Великого, его сына Пипина (друга самого поэта) и др. Более значительно поэтическое творчество Теодульфа (ум.821), испанского гота по происхождению, который пользовался покровительством Карла и стал епископом орлеанским. Хотя Теодульф был при дворе «своим» человеком, но не ясно, участвовал ли он в работе дворцовой школы. Через несколько лет после кончины Карла Теодульф был обвинен в причастности к мятежу и окончил свои дни в ссылке в Анжере. Плодовитый поэт, он при жизни пользовался громкой известностью, мало уступавшей славе античных классиков. Как пишет М.Л.Гаспаров, «среди поэтов своего поколения Теодульф выделяется двумя особенностями: во-первых, чувством комического, способностью к юмору и сатире, и, во-вторых, нотами пессимистической мрачности, столь непохожими на бодрый пафос христианства и классицизма, характерный для академических поэтов» (Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. С.269-270.).
Павел Диакон (ок.725-799) принадлежал к знатному лангобардскому роду и был придворным писателем короля Дезидерия и учителем его дочери. Будучи в Италии в 782 г., Карл Великий обратил внимание на Павла, когда тот обратился в форме элегии с просьбой к государю об освобождении своего брата-заложника. Карл пригласил ученейшего лангобарда к себе на службу, и Павел сразу же стал одним из самых авторитетных членов придворной «академии». Но пробыл он в Галлии всего лишь пять лет, после чего вернулся в монастырь Монте-Кассино, где и провел остаток жизни. Здесь он и написал свою лучшую книгу – «Историю лангобардов». При этом Павел Диакон использовал как письменные источники, так и устную традицию. Нередко он, подобно другим средневековым авторам, многое заимствует у своих предшественников. Павел повествует о почти двух столетиях в истории своего народа – от вторжения лангобардов из Скандинавии в Италию в середине VI в. до смерти короля Лиутпранда в 744 г. О последних десятилетиях (а о них Павел Диакон знал гораздо больше, чем о ранних периодах!) он не написал. То ли не успел, как считают некоторые ученые, то ли сознательно не хотел писать об эпохе упадка своего государства, свидетелем которого он был (эту мысль высказывала О.А.Добиаш-Рождественская)?
Особое место среди писателей Каролингского возрождения занимает Эйнгард (ок.770-840). Получив первоначальное образование в Фульдском монастыре и проявив прекрасные способности, он был послан в Ахен для продолжения обучения в придворной школе. Через некоторое время Эйнгард стал любимцем Карла Великого, доверявшего ему ответственные поручения. Главное сочинение – «Жизнь Карла Великого» - он написал через несколько лет после кончины своего героя. Хотя Эйнгард использовал документы и летописи, но главным источником послужили его собственные наблюдения. Этот труд, подкупающий своей искренностью, достоверностью и чувством меры, был написан по типу античных жизнеописаний (в частности – Светония) и надолго стал непревзойденным образцом произведений подобного жанра.
Примерно через полтора столетия при дворе германского короля Оттона, возродившего во второй половине Х в. империю, вновь заметен культурный подъем, который по аналогии называют иногда «Оттоновским возрождением». Но даже по сравнению с Каролингским, оно носило более ограниченный характер. В отличие от первых Каролингов никто из трех Оттонов не вел целенаправленной культурной политики; не было в Германии и такого связующего центра, каким была «академия» и палатинская школа при Карле Великом. Деятели оттоновского Возрождения были связаны не столько с королевским двором и монастырями, сколько с епископскими резиденциями. Наконец, бросается в глаза то, что каролингское Возрождение носило интернациональный характер, а оттоновское было почти исключительно германским. Самой замечательной фигурой Оттоновского возрождения, вероятно, можно считать Хротсвиту Гандерсгеймскую (ок.935-1002). Эта монахиня-поэтесса создает ряд назидательных комедий, в которых причудливым образом соединились традиции античного театра (прежде всего Теренция) и опыт византийской и западноевропейской агиографии. Как правило, в центре ее пьес трагический конфликт между христианином (героем-мучеником) и жестокой языческой (варварской) средой. Талант Хротсвиты проявился как в умелом построении сюжета, так и в мастерском владении латинским стихом.
Как уже было выше сказано, в Западной Европе в период раннего средневековья долгое время параллельно с латинской словесностью развивалась народно-эпическая литература. Ее изучение осложнено по той причине, что до нашего времени она дошла в книжной форме. Ученые-филологи, однако, полагают, что сопоставление с эпическими памятниками славянских, финно-угорских и тюрко-монгольских народов, которые еще недавно бытовали и в устной форме, позволяет сделать важные общие выводы: и стиль, и содержание «книжных» (записанных) эпических сказаний в целом соответствуют устному эпосу. При этом очевидно, что книжный эпос был не просто фиксацией бытовавших в народе преданий, а определенным этапом на пути трансформации фольклора в литературу (устраняются повторы, из ряда вариантов сюжета выбирается наиболее впечатляющий, словоупотребление становится разнообразнее и т.п.).
Известный ученый Е.М.Мелетинский выделяет два основных этапа в истории средневекового западноевропейского эпоса: эпос эпохи разложения родового строя (ирландский, скандинавский, англосаксонский, древненемецкий) и эпос феодальной эпохи (средне-, верхненемецкий, французский, испанский). «В эпосе периода разложения родового строя сохраняется связь с традициями фольклора доклассового общества, с богатырскими сказками и сказаниями о первопредках – “культурных героях”. Соответственно эти эпические памятники насыщены мифологической и отчасти сказочной фантастикой. Кругозор их творцов практически ограничен родо-племенными отношениями, так что даже великие столкновения народов (в германском эпосе) трактуются как родовая распря. В этот период еще сильны элементы идеализации родовых отношений, элегический взгляд на родовое прошлое. В скандинавском мифологическом эпосе гибель родовых отношений трактуется как крушение мира» (Мелетинский Е.М. Народно-эпическая литература // История всемирной литературы. Т.2. С.460.).
Первый этап в истории западноевропейского эпоса характеризуют кельтские памятники. Культура кельтов, некогда занимавших огромные пространства Европы, лучше всего сохранилась на Британских островах, особенно в Ирландии. До нас дошли древние ирландские сказания (по-ирландски – scela), которые условно (по аналогии со скандинавскими) принято называть сагами. Они представляют собой прозаические эпические повествования со стихотворными вставками, в которых часто в драматических тонах передается речь героев. На фольклорные истоки саг указывает традиционная топика («топос» - общее место). В их создании, возможно, участвовали филиды (хранители учености, сочинители боевых песен и похоронных плачей) и барды (лирические поэты). Мифологическая часть ирландского эпоса плохо сохранилась – известно лишь сказание о войнах, которые вели боги племени Дану против других мифологических существ.
Значительно лучше известны героические сказания, дошедшие в рукописях XII в. Свидетельством древности эпоса являются и мифологические мотивы, и представления о героях как перевоплощениях богов, и большая активность женских персонажей. Е.М.Мелетинский указывает и на такую типичную черту ирландского эпоса, как его богатая фантастика (мифологическая, а затем сказочная). Наряду с этим, в ирландских памятниках запечатлелись и героические характеры, и воспоминания об исторических событиях. Древнейшим и главным циклом ирландского эпоса является уладский, который назван по имени племени, жившего на территории Ольстера. Основное ядро этого цикла сложилось, видимо, в III-VIII вв. (до скандинавского нашествия), а книжную форму (включая интерполяции в христианском духе) он принял позже, в IX-XI вв. Главным героем ирландского эпоса является Кухулин, живший, согласно хронике, в I в. н.э. Самая известная и обширная сага уладского цикла – «Похищение быка из Куалнге», которую даже высокопарно называют «ирландской “Илиадой”». В ней рассказывается о войне между уладами и их соседями – коннахтами, во главе которых стоит королева Медб. Поводом к войне послужило похищение по повелению Медб прекрасного коричневого быка божественного происхождения, который принадлежал одному из уладов. Сюжет включает серию поединков Кухулина (его соплеменники в это время поражены магической болезненной слабостью) с вражескими богатырями. В других сагах о Кухулине рассказаны различные эпизоды из его жизни, причем одной из наиболее драматических и трогательных является сага о его смерти. В образе Кухулина, типичного эпического богатыря, есть и неповторимые черты: он лишен пластичности Ахилла и наделен некоторыми чертами архаического демонизма. Однако, в отличие от богатырей германского эпоса, Кухулину присуща жертвенность, которой не знают герои германских сказаний, но которую мы можем найти в индийском эпосе. Как пишет Е.М.Мелетинский, «ирландская народно-эпическая литература с ее высокой героикой, необузданной фантастикой и поэтическим изображением губительной любовной страсти представляет ценное художественное наследие, широко использованное в дальнейшем развитии европейской литературы. В частности, ирландский эпос оказал несомненное влияние на древнескандинавскую литературу. Кельтская литература имела исключительно важное значение для развития западноевропейского рыцарского романа, но в последнем случае главным передатчиком кельтских традиций выступила народно-эпическая литература кельтов Британии» (Мелетинский Е.М. Народно-эпическая литература. С.466.).
Валлийская (уэльская) раннесредневековая литература прежде всего интересна тем, что позволяет увидеть истоки эпоса о короле Артуре – легендарном предводителе бриттов в эпоху англосаксонского нашествия (вторая половина V - начало VI в.). Сохранились также поэтические фрагменты, доказывающие кельтское происхождение романа о Тристане и Изольде. Уэльские предания были использованы в написанной по-латыни «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского. Он был английским клириком кельтского происхождения и сумел создать не слишком достоверное, но очень выразительное повествование о ранней истории Британии, сделав центральной фигурой этой истории короля Артура, а его рыцарей – эталоном доблести и куртуазности. Сочинения Гальфрида, как и кельтская фольклорная традиция, сыграли большую роль в становлении европейского рыцарского романа.
В период завоевания Британии германскими племенами начала формироваться своя народно-эпическая литература и у англосаксов. Самым выдающимся памятником англосаксонского героического эпоса является эпопея о Беовульфе. Поэма была создана между концом VII - серединой IX вв., а дошла до нас в рукописи Х в., написанной на западносаксонском диалекте. Едва ли не все черты этой поэмы – метрика и стиль, сюжет и образы – свидетельствуют о том, что она восходит к дохристианской фольклорно-эпической традиции. В еще большей мере, чем в эддической поэзии, в «Беовульфе» обнаруживаются одни и те же топосы (например, постоянные эпитеты). Однако, в противоположность «Старшей Эдде», эпопея о Беовульфе является образцом большой эпической формы и этим напоминает поэмы Гомера. Два почти самостоятельных сюжета объединены образом главного героя – богатыря Беовульфа. В первом эпизоде он вступает в борьбу с человекообразным чудовищем Гренделем, похищающим и затем пожирающим спящих воинов, а также его матерью, живущей в водяной бездне под болотом. Во втором эпизоде Беовульф предстает старым правителем гаутских племен, на земли которых нападает дракон, хранящий несметные сокровища. В схватке с ним Беовульф погибает, но и убивает дракона. Хотя в поэме упоминаются исторические имена и события, но сам Беовульф не является историческим персонажем, а скорее выступает в образе легендарного защитника всего человечества.
Древняя германская литература известна нам преимущественно по скандинавским памятникам, воссоздающим архаические черты социальных отношений, типичных для всех германских народов. В свою очередь ранние скандинавские произведения сохранились в основном в Исландии. Поэтому можно говорить об исключительной роли литературы Исландии во всей европейской литературе. В XII-XIII вв., благодаря распространению письменности, в Исландии были записаны прозаические сказания (саги) и многочисленные песни. Особое место среди них занимают два памятника, условно именуемые «Эддами».
Первоначально именем «Эдда» (этимология этого слова до сих пор неясна) назывался учебник поэтического искусства скальдов, написанный знаменитым исландским политическим деятелем, историком и поэтом Снорри Стурлусоном (1179-1241). Снорри, будучи знатоком скандинавского фольклора, не только пересказывает сюжеты, но и приводит цитаты из многих древних сказаний и песен. Через несколько столетий, в 1643 г., был найден рукописный сборник, составленный, очевидно, в XIII веке. Записанные в нем песни имели немало параллелей с цитатами из книги Снорри, что позволяло предположить знакомство последнего с этой или подобными рукописями. Обнаруженный сборник древних песен стали называть «Старшей Эддой». Поскольку были найдены и в некоторых других рукописях похожие по характеру песни, появилось понятие эддической поэзии.
Она сложилась, по мнению большинства ученых, в период IX-XII вв. и предшествовала другим видам древнескандинавской литературы. Как пишет М.И. Стеблин-Каменский, «о том, как создавалась эддическая поэзия, в древнеисландской литературе нигде ничего не говорится. Ни об одном эддическом произведении не известно, кто его сочинил, а следовательно, и когда оно было сочинено. (…) Эддическое творчество явно не подразумевает какого-либо сознательного творческого вклада: содержанием эддического произведения были всегда мифологические или героические сказания, словесное выражение в эддическом произведении тоже не было результатом стремления к новому и индивидуальному… Поэтому тот, кто сочинял эддическое произведение, должен был считать, что он только воспроизводит древнюю традицию» (Стеблин-Каменский М.И. Труды по филологии. СПб., 2003. С.331.). Песни «Старшей Эдды» (их 19) обычно делят на мифологические и героические. Среди героев мифологического цикла главную роль играют три божества (аса): Один, Тор и Локи. Самой замечательной песней является «Прорицания вельвы», в которой средствами языческой мифологической фантастики трагически трактуется судьба мира. Характерным примером героических песен являются три песни о Хельги (это имя упоминается и в латинской хронике Саксона Грамматика «Деяния датчан»). По форме и тематике они напоминают богатырские сказки-песни. Генетически многие героические песни «Старшей Эдды» связаны с германскими сказаниями о Нибелунгах, зародившимися еще в эпоху «великого переселения народов». В целом эддическая поэзия отличается поразительной экспрессивностью: стремительное развитие действия сочетается со скупостью описаний и преобладанием напряженного диалога или лирического монолога.
Наряду с эддической поэзией, глубоким своеобразием отмечена и поэзия скальдов, существовавшая в Норвегии и Исландии в IX-XIII вв. Скальды (этимология этого слова остается предметом дискуссий) были создателями и исполнителями (возможно, под аккомпанемент) лиро-эпической поэзии, не имеющей аналогов в мировой литературе, поскольку в других европейских областях трансформация народной лирики в книжную поэзию происходила уже в эпоху рыцарской культуры. Судя по сохранившимся источникам, скальд предстает в образе достойного, нередко и состоятельного, человека, знающего обычаи и нравы своей страны; к тому же он знает руническое письмо и владеет тайной магии слов. Высокая поэтическая культура скальдов нашла свое выражение в приеме иносказания, основанного на цепи синонимов и ассоциаций, в сложнейшей метрике, метафорах и изысканных рифмах. Хотя образцы поэзии скальдов дошли до нас в более поздних памятниках, не приходится сомневаться, что в Европе она является самым ранним направлением лирической поэзии.
По-своему исключительным литературным явлением можно считать исландские саги (вероятно, от segja – говорить), так как другие германские народы не создали прозаического эпоса. Записаны они были только в XIII веке, но в устной формой бытовали и раньше. Исландская традиция выделяет даже «век саг» (930-1030), поскольку этот период выступает как своего рода «эпическое время» в «сагах об исландцах», или «родовых сагах». Эта группа саг является самой основной, а в ней особенно известны «Сага об Эйрике Рыжем» и «Сага о Ньяле». Вторая группа саг – «Саги о древних временах», в которых речь идет о легендарных героях, живших еще до колонизации Исландии, то есть до конца IX века. В этих сагах много сказочных мотивов. «Сага о Вёльсунгах», самая знаменитая из этой группы, напоминает пересказ «Старшей Эдды», но не в последовательности песен. Третья группа – «Саги о королях» - как явствует из названия, повествует о Норвегии, так как в Исландии монархов никогда не было. В некоторых из этих саг рассказывается о правлении одного короля – например, «Сага о Сверрире». Вершиной в этой жанровой разновидности является «Хеймскрингла» («Круг земной»), которая обычно приписывается Снорри Стурлусону. В ней рассказывается о событиях с мифических времен до 1177 г.
Страница саги об Олафе
Крупнейший в нашей стране знаток культуры ИсландииМ.И. Стеблин-Каменский подчеркивает, что и те, кто записывал саги, кто их рассказывал, как и те, кто их слушал или читал, короче говоря, - все исландцы, до совсем недавнего времени были убеждены в том, что в сагах нет вымысла, что все в них – правда. При этом исландцам было неведомо деление на «правду историческую» и «правду художественную», присущее человеку нашего времени. Исландцы знали лишь синкретическую правду. «Приписывая наши современные представления о литературе и литературных жанрах людям древнеисландского общества, современные исследователи обычно считают “саги об исландцах” чем-то так же четко отграниченным, как литературные жанры нашего времени, и даже нередко противопоставляют эти саги как “художественную литературу” некоторым другим сагам как “исторической литературе”. Ничего подобного такому делению не существовало, конечно, в представлениях средневекового исландца. Ни “саги об исландцах”, ни другие разновидности саг, и именно “саги о древних временах”, “саги о королях”, “саги о епископах” (все эти названия возникли только в Новое время), не осознавались как особые литературные жанры» (Стеблин-Каменский М.И. Труды по филологии. С.143.).
Другой известный исследователь, А.Я. Гуревич, пишет, что «саги об исландцах» занимают специфическое место между фольклором и литературой. «С фольклором сагу сближает наличие в ней несомненных следов устной народной традиции, в частности разговорной речи, и то, что в саге совершенно не виден ее автор, манера рассказа которого не индивидуализирована и который – это особенно существенно – не осознает своего авторства. (…) Сага отличается исключительно спокойным и объективным стилем повествования, фактичностью изложения; в ней говорится только о событиях, о поступках, совершенных исландцами, и о речах, которыми они обменивались, но ничего не говорится об их внутренних переживаниях (они раскрываются лишь в их деяниях) и об отношении повествователя к описываемому персонажу или действию. (…) Категория художественного вымысла или преувеличения абсолютно чужда сознанию создателей саг. (…) Сага не эпос. Если в “Песни о Роланде” или в “Песни о Нибелунгах” фигурируют эпические персонажи, каждый из которых воплощает какое-либо одно качество, положительное или отрицательное, идеальные рыцари и правители, абсолютные олицетворения верности или коварства, то в сагах перед нами всегда и неизменно вполне земные люди со своими индивидуальными особенностями, совершающие самые различные поступки, в одних случаях добрые, в других злые» (Гуревич А.Я.История и сага. М., 1972. С.14-15.).
Можно, следовательно, констатировать, что за несколько столетий западноевропейская литература проделала значительную эволюцию, тем самым подготовив свой расцвет в эпоху классического средневековья.