Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре разлюбили, но все имели разные причины: одна разлюбила, потому что муж ее умер, другая разлюбила, потому что друг ее разорился,
третья разлюбила, потому что художник ее бросил, а я разлюбила, потому что разлюбила.
Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, а может быть, нас было не четыре, а пять?
1905–1908
96. Газела (Из цикла «Венок весен»)
Цветут в саду фисташки, пой, соловей! Зеленые овражки, пой, соловей!
По склонам гор весенних маков ковер; Бредут толпой барашки. Пой, соловей!
В лугах цветы пестреют, в светлых лугах! И кашки, и ромашки. Пой, соловей! Весна весенний праздник всем нам дарит, От шаха до букашки. Пой, соловей! Смотря на глаз лукавый, карий твой глаз, Проигрываю в шашки. Пой, соловей!
Мы сядем на террасе, сядем вдвоем… Дымится кофей в чашке… Пой, соловей! Но ждем мы ночи темной, песни мы ждем Любимой милой пташки. Пой, соловей!
Прижмись ко мне теснее, крепче прижмись, Как вышивка к рубашке. Пой, соловей!
1908
97. <Рондо>
В начале лета, юностью одета, Земля не ждет весеннего привета, Не бережет погожих, теплых дней, Но, расточительная, все пышней Она цветет, лобзанием согрета.
Ией не страшно, что далѐко где-то Конец таится радостных лучей,
Ичто недаром плакал соловей
В начале лета.
Не так осенней нежности примета: Как набожный скупец, улыбки света Она сбирает жадно, перед ней Не долог путь до комнатных огней, И не найти вернейшего обета В начале лета.
1910
98. Второй удар (Отрывок)
Кони бьются, храпят в испуге, Синей лентой обвиты дуги, Волки, снег, бубенцы, пальба!
Что до страшной, как ночь, расплаты? Разве дрогнут твои Карпаты?
В старом роге застынет мед?
Полость треплется, диво-птица; Визг полозьев — «гайда, Марица!» Стоп… бежит с фонарем гайдук… Вот какое твое домовье:
Свет мадонны у изголовья И подкова хранит порог.
Галереи, сугроб на крыше, За шпалерой скребутся мыши, Чепраки, кружева, ковры! Тяжело от парадных спален! А в камин целый лес навален, Словно ладан шипит смола…
1925–1928
А. А. Ахматова (1889–1966) 99
Хочешь знать, как всѐ это было? Три в столовой пробило, И, прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила: «Это всѐ… Ах нет, я забыла, Я люблю вас, я вас любила Еще тогда!»
— «Да».
1910
100
Я живу, как кукушка в часах, Не завидую птицам в лесах. Заведут — и кукую.
Знаешь, долю такую Лишь врагу Пожелать я могу.
1911
100 а
Смуглый отрок бродил по аллеям, У озерных грустил берегов, И столетие мы лелеем Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен гулко и колко Устилают низкие пни… Здесь лежала его треуголка И растрепанный том Парни.
1911
101. Отрывок
…И кто-то, во мраке дерев незримый, Зашуршал опавшей листвой И крикнул: «Что сделал с тобой любимый. Что сделал любимый твой!
Словно тронуты черной, густою тушью Тяжелые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью Отравительницы любви.
Ты давно перестала считать уколы — Грудь мертва под острой иглой.
И напрасно стараешься быть веселой — Легче в гроб тебе лечь живой!..»
Я сказала обидчику: «Хитрый, черный, Верно, нет у тебя стыда.
Он тихий, он нежный, он мне покорный, Влюбленный в меня навсегда!»
1912
102
Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные Говоришь о первой любви. Как я знаю эти упорные, Несытые взгляды твои!
1913
103. 8 ноября 1913
Солнце комнату наполнило Пылью желтой и сквозной.
Я проснулась и припомнила: Милый, нынче праздник твой. Оттого и оснеженная Даль за окнами тепла, Оттого и я, бессонная, Как причастница спала.
1913
104
Я с тобой не стану пить вино, Оттого что ты мальчишка озорной.
Знаю я — у вас заведено
Скем попало целоваться под луной.
Ау нас — тишь да гладь. Божья благодать.
Ау нас светлых глаз
Нет приказу подымать.
1913
105
Александру Блоку Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье. Тихо в комнате просторной, А за окнами мороз
И малиновое солнце Над лохматым сизым дымом… Как хозяин молчаливый Ясно смотрит на меня!
У него глаза такие, Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной, В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа, Дымный полдень, воскресенье В доме сером и высоком У морских ворот Невы.
1913
106. Двустишие
От других мне хвала — что зола, От тебя и хула — похвала.
1931
107.Поэма без героя (Отрывок)
Язажгла заветные свечи,
Чтобы этот светился вечер, И с тобой, ко мне не пришедшим.
Сорок первый встречаю год.
Но… Господняя сила с нами!
В хрустале утонуло пламя, «И вино, как отрава, жжет».
Это всплески жесткой беседы, Когда все воскресают бреды,
А часы все еще не бьют… Нету меры моей тревоге,
Я сама, как тень на пороге, Стерегу последний уют.
Ия слышу звонок протяжный,
Ия чувствую холод влажный,
Каменею, стыну, горю… И, как будто припомнив что-то,
Повернувшись вполоборота, Тихим голосом говорю:
«Вы ошиблись: Венеция дожей — Это рядом… Но маски в прихожей
И плащи, и жезлы, и венцы Вам сегодня придется оставить.
Вас я вздумала нынче прославить, Новогодние сорванцы!»
Этот Фаустом, тот Дон Жуаном, Дапертутто, Иоканааном,
Самый скромный — северным Гланом Иль убийцею Дорианом,
И все шепчут своим дианам Твердо выученный урок.
А для них расступились стены, Вспыхнул свет, завыли сирены
Икак купол вспух потолок.
Яне то что боюсь огласки…
Что мне Гамлетовы подвязки, Что мне вихрь Саломеиной пляски,
Что мне поступь Железной Маски,
Яеще пожелезней тех…
Ичья очередь испугаться, Отшатнуться, отпрянуть, сдаться
Изамаливать давний грех? Ясно всѐ:
Не ко мне, так к кому же?[20] Не для них здесь готовился ужин,
И не им со мной по пути. Хвост запрятал под фалды фрака…
Как он хром и изящен!..
Однако Я надеюсь, Владыку Мрака
Вы не смели сюда ввести? Маска это, череп, лицо ли —
Выражение злобной боли, Что лишь Гойя смел передать.
Общий баловень и насмешник — Перед ним самый смрадный грешник —
Воплощенная благодать…
1940–1962
О. Э. Мандельштам (1891–1938) 108. Царское Село
Поедем в Царское Село! Там улыбаются мещанки, Когда гусары после пьянки Садятся в крепкое седло… Поедем в Царское Село!
Казармы, парки и дворцы, А на деревьях — клочья ваты, И грянут «здравия» раскаты
На крик «здорово, молодцы!» Казармы, парки и дворцы…
Одноэтажные дома, Где однодумы-генералы
Свой коротают век усталый, Читая «Ниву» и Дюма… Особняки — а не дома!
Свист паровоза… Едет князь.
В стеклянном павильоне свита!.. И, саблю волоча сердито, Выходит офицер, кичась, — Не сомневаюсь — это князь…
И возвращается домой — Конечно, в царство этикета, Внушая тайный страх, карета С мощами фрейлины седой, Что возвращается домой…
1912
109
«Как этих покрывал и этого убора Мне пышность тяжела средь моего позора!»
— Будет в каменной Трезене Знаменитая беда, Царской лестницы ступени Покраснеют от стыда
·· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
·· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
Идля матери влюбленной Солнце черное взойдет.
«О, если б ненависть в груди моей кипела, — Но, видите, само признанье с уст слетело».
— Черным пламенем Федра горит Среди белого дня. Погребальный факел чадит Среди белого дня.
Бойся матери ты, Ипполит: Федра-ночь тебя сторожит Среди белого дня.
«Любовью черною я солнце запятнала…
·· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·»
—Мы боимся, мы не смеем Горю царскому помочь. Уязвленная Тезеем, На него напала ночь.
Мы же, песнью похоронной Провожая мертвых в дом, Страсти дикой и бессонной Солнце черное уймем.
1915, 1916
110
Когда в теплой ночи замирает Лихорадочный форум Москвы И театров широкие зевы
Возвращают толпу площадям, —
Протекает по улицам пышным Оживленье ночных похорон, — Льются мрачно-веселые толпы Из каких-то божественных недр.
Это солнце ночное хоронит
113
Яне знаю, с каких пор Эта песенка началась, — Не по ней ли шуршит вор, Комариный звенит князь?
Яхотел бы ни о чем
Еще раз поговорить, Прошуршать спичкой, плечом Растолкать ночь — разбудить.
Раскидать бы за стогом стог — апку воздуха, что томит; Распороть, разорвать мешок,
В котором тмин зашит.
Чтобы розовой крови связь, Этих сухоньких трав звон, Уворованная нашлась Через век, сеновал, сон.
1922
114
Я по лесенке приставной Лез на всклоченный сеновал, —
Я дышал звезд млечных трухой, Колтуном пространства дышал
И подумал: зачем будить Удлиненных звучаний рой, В этой вечной склоке ловить Эолийский чудесный строй?
Звезд в ковше Медведицы семь. Добрых чувств на земле пять. Набухает, звенит темь, И растет, и звенит опять.
Распряженный, огромный воз Поперек вселенной торчит. Сеновала древний хаос Защекочет, запорошит…
Не своей чешуей шуршим, Против шерсти мира поем, Лиру строим, словно спешим Обрасти косматым руном.
Из гнезда упавших щеглов Косари приносят назад, —
Из горящих вырвусь рядов И вернусь в родной звукоряд.
Чтобы розовой крови связь И травы сухорукий звон
Распростились: одна — скрепясь, А другая — в заумный сон.
1922
115
Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло, Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра.
И почему-то мне начало утро армянское сниться, Думал — возьму посмотрю, как живет в Эривани синица,
Как нагибается булочник, с хлебом играющий в жмурки, Из очага вынимает лавашные влажные шкурки…
Ах, Эривань, Эривань, иль птица тебя рисовала, Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала?
Ах, Эривань, Эривань, не город — орешек каленый, Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны.
Я бестолковую жизнь, как мулла свой коран, замусолил, Время свое заморозил и крови горячей не пролил.
Ах, Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо, Я не хочу твоего замороженного винограда!
1930
116
Куда как страшно нам с тобой, Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак, Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом…
Да, видно, нельзя никак.
1930
117
О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала, Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый. В водном плеске душа колыбельную негу слыхала, И поодаль стояли пустынные скалы, как сестры.