Аракчеев и военные поселения

Отрывок из воспоминаний полковника Гриббе живо рисует мрачную фигуру графа А. А. Аракчеева (1769—1834), временщика при Павле I и Александре I, с именем которого связаны тяжелые годы реакции, так называемая «аракчеевщина» (главным образом 1815—1825 гг.). Полицейский деспотизм и грубая военщина соединялись в «аракчеевщине» с исключительной жестокостью к солдатам и крестьянам. Аракчеев стоял во главе управления «военными поселениями», со страшной и тупой свирепостью расправляясь с волнениями «поселян», выполняя желание Александра I. Которому приписывали слова: «Военные поселения будут существовать, хотя бы для этого пришлось выложить трупами всю дорогу от Петербурга до Чудова».

Автор воспоминаний полковник А. К- Гриббе (умер в 1876 или 1877 г.) — очевидец аракчеевского режима в новгородских военных поселениях, позднее военный писатель и мемуарист.

(См. А. К. Гриббе, Граф А. А. Аракчеев. Из воспоминаний о новгородских военных поселениях 1822—1826 гг., «Русская старина», 1875, январь стр. 84—123.)

В апреле месяце того же 1822 года, Аракчеев приехал в полк, я был представлен ему.

Фигура графа, которого я увидел тогда впервые, поразила меня своею непривлекательностью. Представьте себе человека среднего роста, сутулого, с темными и густыми, как щетка, волосами, волнистым лбом, с небольшими, страшно холодными и мутными, глазами, с толстым, весьма неизящным, носом, формы башмака, довольно длинным подбородком и плотно сжатыми губами, на которых никто, кажется, никогда не видывал улыбки или усмешки; верхняя губа была чисто выбрита, что придавало его рту еще более неприятное выражение. Прибавьте ко всему этому еще серую, из солдатского сукна, куртку, надетую сверх артиллерийского сюртука, и вы составите себе понятие о внешности этого человека, наводившего страх не только на военные поселения, но и на все служившее тогда в России.

— Кто твой отец? — спросил меня граф своим гнусливым лосом, так часто заставлявшим дрожать даже людей далеко е трусливых.

Надо заметить, что Аракчеев произносил сильно в нос, при ем еще имел привычку не договаривать окончания слов, точно роглатывал его.

Трепеща всем телом, я ответил на вопрос.

— Я принимаю тебя, — сказал Аракчеев, — но смотри, служить хорошо. Шелопаев я терпеть не могу!

В том же 1822 году, в июле месяце (числа не упомню), бъявлено было, что император Александр Павлович посетит овгородские военные поселения. Для встречи государя приказано было приготовиться той половине полка, по району которой н должен был проехать.

На случай приезда государя установлен был особый церемоиал, который и соблюдался всегда во всех поселенных полках: оселяне-хозяева, с своими женами и детьми, становились каждый, перед домом своего нумера; постояльцы каждого хозяина вмещались по левую сторону его семейства; все, как хозяева, как и постояльцы, были в мундирах, фуражках и штиблетах; женщины и дети также наряжались в свои лучшие праздничные костюмы. Ротные командиры находились на правых флангах связей, т. е. у домов № 1 го, где и представляли рапорты о состоянии "воих рот; полковой же командир встречал государя на границе "воего полка. При въезде в роту, государь останавливался, принимал рапорт и потом медленно ехал, отвечая приветливым поклоном на громогласное «здравия желаем» гренадер.

В этот день я в первый раз увидел Благословенного Он ехал в коляске вместе с Аракчеевым, сидевшим по правую его руку. Иногда государь приказывал остановиться, входил в дом, осматривал житье-бытье поселенцев, пробовал кушанье, приготовленное в этот день хозяевами (а в этот день хозяева ухо остро держали!) '.

Спустя недели две после высочайшего осмотра приехал в полк Аракчеев. На другой день назначен был развод с церемонией.

...Все готово. Все подтянуты, выглажены и вылощены; все с трепетом ждут грозного начальника. Тихо так, что слышно жужжание больших синих мух, ожесточенно нападающих на потные лица и затылки гренадер и самого начальства... Старшие офицеры, собравшиеся на правом фланге развода, разговаривают вполголоса, передавая друг другу свои предположения о том — кому какую дадут награду. Офицеры, находящиеся в строю, проходят иногда по фронту, выравнивая ряды, поправляя на людях аммуницию и кивера... Звуки подзатыльников и зуботычин раздаются как-то очень глухо — бьют осторожно... крепкое русское слово, в обычное время неумолкаемым эхом перекатывающееся по плацу, теперь слышится иначе, мягко и сдержанно...

— Идет! — полушопотом проносится по разводу, и действительна, он наконец появляется.

Встреченный барабанным походом, граф, после обычного приветствия: «здорово, гренадеры!» отправляется по фронту. Музыканты изо всех сил надувают приветственный марш, под звуки которого его сиятельство обходит представляющиеся на разводе части, делая по пути свои замечания. Вот он останавливается перед учителями в трехуголках и по плацу раздается его гнусливый голос:

— Вы, дураки! Не знаете как надо встречать начальника! Вы должны были поднять левую руку к шляпе!

Затем, обращаясь к «полковнику фон-Фрикену, граф прибавляет:

— Обтесать этих болванов!

— Слушаю-сь, ваше сиятельство! — было ответом исполнительного командира.

Подарив многих лиц разными наименованиями, как-то: дурак, болван, нетесанный чурбан, Аракчеев подозвал к себе полкового адъютанта и отдал ему какое-то приказание; тот, взяв с собою двух офицеров и двух унтер-офицеров, отправился с ними в дом

Чтобы выказать перед государем удивительную степень благоденствия солдат-поселенцев, а в то же время и себе заслужить похвалу, поселенское начальство поднималось на разные штуки. Читателям известны, я думаю, рассказы о жареном поросенке и гусе, переносимых по задворкам из дома в дом, по мере приезда государя, так что в какой бы дом царю ни вздумалось зайти, везде за обеденным столом хозяев красовался или гусь или поросенок, свидетельствуя о довольстве, в каком живут солдаты-поселяне. Все это действительно факты, очень хорошо известные во всех военных поселениях и обычные до того, что никто и не думал придавать им какое-нибудь особенное значение: следовало представить свой товар, ну и представляли, разумеется, с казового конца, не показывать же было обыденных заплат и лохмотьев — ежедневные пустые щи и избитые спины счастливых поселян. (Прим, А. К- Гриббе.)

шефа полка (Аракчеева), откуда вскоре и вынесли огромный серебряный поднос, покрытый красивой салфеткой, и понесли его по фронту. Во все время, пока продолжалось шествие с подносом, развод держал на караул, а музыканты играли торжественный марш. Когда, наконец, поднос был вынесен на середину, шагов на двадцать от фронта, подошел Аракчеев и, открыв салфетку, взял бумагу и прочел, довольно громко, приблизительно следующее:

— Государь император, осмотрев такого-то числа вверенные мне войска, изволил найти их в отличном состоянии, как по фронтовой, так, равно, и по хозяйственной части; почему, за ревностное и неусыпное старание нижепоименованных начальствующих лиц, представленных от меня к наградам, всемилостивейше жалует:

— Генерал-майор NN! — вызывает Аракчеев по списку. Генерал подходит и узнает, что государь, за усердную службу, жалует его орденом св. Анны 1-й степени. Аракчеев берет с подноса орден и надевает его на нового кавалера, за что тот целует — сначала портрет императора на груди у Аракчеева, а потом и самого Аракчеева, в плечо, и отходит в сторону; за ним подходят другие, удостоенные награды. Когда очередь доходит до фон Фрикена, голос Аракчеева возвышается и он громко провозглашает:

— Имени моего полка командир, полковник фон-Фрикен!

Тот подходит, по привычке с сжатыми кулаками, точно собирается оттузить своего благодетеля. Граф упоминает о всей боевой (кулачной) службе своего фаворита и вручает ему пожалованную золотую, осыпанную бриллиантами, табакерку.

Надо заметить, что награды получали только генералы и штаб-офицеры, командовавшие отдельными частями; прочие же смертные не были избалованы в этом отношении, и Аракчеев обыкновенно говорил, что их, т. е. младших штаб-офицеров и обер-офицеров, надо держать в черном теле, что только строгим с ними обращением и можно заставить их служить как следует.

Время Аракчеева — было время железное, мрачное, по своей жестокости. Чуть ли ни вся Россия стоном стонала под ударами. Били в войсках, в школах, в городах и деревнях, на торговых площадях и в конюшнях, били и в семьях, считая битье какою-то необходимою наукою — учением. В то время действительно, кажется, верили, что один битый стоит двух небитых, и что вернейшим средством не только против всякого заблуждения и шалости, но даже и против глупости, чуть ли не идиотизма — было битье. Вероятно вследствие этого убеждения, палка гуляла и по старому, и по малому, не щадя ни слабости детского возраста, ни седины старости, ни женской стыдливости.

В поселенных войсках битье процветало в особенности, обратилось в действительную науку и даже выработало особых экспертов по этой части. Аракчеев, конечно, знал об этом и потому, вероятно, командир нашею полка, Федор Карлович фон-Фрикен, прозванный солдатами Федором Кулаковым, и пользовался особенной его благосклонностью.

Если кто-либо из дворовых людей Аракчеева имел несчастье провиниться в чем-нибудь, граф обыкновенно писал нашему полковому командиру такую записку:

«Препровождаемого при сем Федота Аксенова прогнать через пятьсот человек один раз, поручив исполнение этого майорам Писареву, или князю Енгалычеву».

Обе эти майорские личности славились в Аракчеевском полку своими боевыми качествами.

Веря в назидательность публичности подобных наказаний, Аракчеев, вместе с виновным, присылал всегда и несколько чело- век зрителей из своей дворни; эти последние, одетые в парадные ливреи, с гербовыми басонами шли всегда по той же зеленой улице, по которой тащили и главное действующее лицо этой дра- мы,— непосредственно за ним. По окончании церемонии, несчастного лакея, побывавшего в науке у Писарева, или Енгалычева, отвозили, конечно, в госпиталь, где он и оставался иногда целые месяцы, а невольные ливрейные прибытии туда, должны были передать, во всех подробностях, виденное ими своим товарищам.