Идея предлагаемого ниже курса возникла в ходе переписки на форуме со странным названием — «Швейцарское время»; отсюда и странное название курса. Тем не менее, не надо искать в нем какой-нибудь современной версии Женевского Катехизиса Жана Кальвина — скорее, это хотя и крайне приблизительное изложение, но именно православной (а не другой какой-либо) веры.
Изложение это обращено к специфической аудитории, у которой много второстепенных примет, но, пожалуй, два признака определяющих: главный интерес в жизни связан со смыслом самой жизни (или смерти) + сведенный к минимуму инстинкт самосохранения. Именно этой аудитории мне хотелось показать, что Православие — это и не «Батюшка, благословите», и не «Поэтика византийской литературы».
ШВЕЙЦАРСКАЯ ДОГМАТИКА
(краткий курс)
Предисловие
Беседа 1. Из-за чего сыр-бор
Беседа 2. Почему интеллигентный человек никогда не станет православным
Беседа 3. Два отношения к делу: идеология и свобода
Предисловие
Отвечать на всякие серьезные вопросы в стиле «как мне кажется» и «как я думаю» — было бы с моей стороны смех и, главным образом, грех. Ничего я не думаю и ничего мне не кажется. Если веришь — то тут уже не «кажется», а догматика. Так что, пожалуйста, получите догматику.
Флоренский как-то написал про догматику какую-то поэтическую чушь, приблизительно, так: догмат — золотая формула бытия на... (чём-то; совершенно не могу вспомнить, какое это он назвал место) вечности. Думать, что догмат — это формула, будет очень грубой ошибкой [сплошной такой ошибкой является вся так называемая «богословская наука» духовных академий, которая пережевывает эти самые формулы, так что они лезут у нее из ушей].
Среди важнейших «формул» (т.е. формулировок догматов) можно назвать такие, которые были придуманы еретиками, затем были переосмыслены и взяты на вооружение православными, а затем опять были переосмыслены новыми еретиками, а православными — оставлены. Догмат — это учение Церкви, а значит, это не та или иная формула, а та реальность, на которую указывается с помощью формул. Причем, эти формулы приходится все время «освежать», иначе они осыпаются, как старые надписи и фрески. Формулы и соответствуют своим реальностям именно как иконы — выполненные в словесном материале; этот материал тоже может портиться, хотя и не так быстро, как дерево и краски. Формулы веры изменчивы, а вера неизменна — это ясно, потому что реальность Вечности меняться не может. (Впрочем, в известном смысле — «может»; просто, сказав «не может», я уже употребил формулу — хорошую, но, как всякая формула, ограниченную).
Формулы нужны постольку, поскольку они указывают на реальность, без которой и вне которой они и вообще не могут быть поняты.
Хватит предисловий, поговорим о реальностях.
Беседа 1
Из-за чего сыр-бор (или, как любят выражаться богословы, Cur Deus homo? — название абсолютно еретического, с православной точки зрения, трактата Ансельма Кентрберийского (XII в.) «Зачем Бог стал человеком?»).
Возьмите любую (т.е. благоглупостную) православную книжку. Ответ получите сразу. Он сведётся к следующему: «Бог стал человеком, чтобы человек стал хорошим человеком». Вам хочется быть «хорошим человеком»? Мне — нет, в чем бы эта «хорошесть» ни состояла. Если уж все равно надо быть человеком, то я бы лучше постарался стать таким человеком, каким я сам хочу, а не таким, чтобы кто-то там (даже и Бог) считал бы меня «хорошим». А если бы я еще сильнее призадумался, то я бы и вообще не нашел бы в идее «человека» (какого бы то ни было, «человека вообще») ничего такого, ради чего стоило бы жить, даже при условии бессмертия: бессмысленное не приобретет смысла, если станет бесконечно длинным... Такая картинка Рая — в виде бесконечно длящегося и бесконечно счастливого человеческого существования — начинает сильно смахивать на магометанские мечтания о загробном блаженстве. Но у мусульман — возведенные в бесконечную степень обычные физиологические «удовольствия», а у христиан выходит что-то ближе к психоделии: какого-то особого рода кайфы, не встречающиеся в обыденной жизни (тот самый «психоделический рай», от которого отказалась Янка Дягилева!). Тут невольно подумаешь, что в мусульманах есть все-таки что-то здоровое.
Поэтому не надо читать всякую «православную» макулатуру. Не надо питаться на помойках. Надо питаться простой, здоровой, хотя иногда и грубоватой и тяжеловатой для усвоения пищей. Таковы святые отцы — которые писали об учении Церкви не потому, что были назначены на какие-нибудь должности, а потому, что сами стали первоисточником учения Церкви: в них вполне совершилась настоящая цель воплощения Христова, которую они сами сформулировали так:
«Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом».
Тогда все сразу становится на свои места. Бог — абсолютен и поэтому не только не требует никакого другого «смысла» для оправдания Своего существования, но, наоборот, Сам дает смысл всему, что имеет смысл. Смысл творения человека в том и состоял, чтобы человек стал Богом. — Разумеется, стать Богом именно так, чтобы при этом не перестать быть человеком (а иначе зачем было вообще человека создавать). Как такое возможно? — Именно так, как зеркально противоположное совершилось во Христе (когда Бог стал человеком, не перестав быть Богом), и именно благодаря тому, что во Христе это совершилось.
Задача стать Богом никогда, даже независимо от грехопадения, не была для человека исполнимой. Поэтому воплощение Божие совершилось бы в любом случае — независимо от того, было или нет грехопадение Адама и Евы. Хотя, конечно, если бы грехопадения не было (теоретически такая ситуация была вполне возможна, поскольку грех был свободным выбором прародителей: они могли бы выбрать иначе), то обстоятельства Боговоплощения были бы совершенно иными: не было бы ни Креста, ни смерти, ни воскресения.
Бытие Богом — это не бесконечность ограниченного человеческого существования, а настоящая вечность: не имеющая не только конца, но и начала. Это вообще не время (свойственное только материальному мiру), в котором, по определению, различаются прошлое, настоящее и будущее. Бог — нетварный, и поэтому тварный по своей природе человек, соединяясь с нетварным по Своей природе Богом, становится нетварным сам. — Так что, как зарифмовал это св. Иоанн Дамаскин (VIII в.), «у Феóс саркýтэ, аллá саркс феýтэ» — «не Бог о-плочивается, но плоть обоживается».
Отсюда понятно, почему Бог не мог сразу сотворить человека таким, каким Он его задумал. Нельзя сотворить нетварного; нельзя сделать Богом помимо желания (а сотворяют или рождают разумных существ — без всяких церемоний, не спрашивая их желания). Бог сотворил, строго говоря, полуфабрикат человека, а не вполне человека (ап. Павел употребляет похожее выражение: он говорит о цели христианской жизни как достижении «меры возраста духовного»; таким образом, не достигший этой меры человек — как бы не взрослый).
Выбирать, становиться Богом или нет, зависело от этого самого человека, от «полуфабриката», то бишь. В случае выбора «становиться», должно было произойти Боговоплощение. Так и вышло, хотя после длительных приключений. Окончательное «да» за весь человеческий род сказала Богородица (ответившая ангелу «Се, раба Господня, буди Ми по глаголу твоему [Вот, Я — раба Господня, и пусть со Мной будет так, как ты сказал]» — этими словами Она согласилась на Боговоплощение). После Нее, однако, каждый человек должен еще повторить это «да» лично за себя. Разумеется, никто никого не заставляет, — кто не хочет, может не повторять, как это и случается чаще всего.
Как выразился св. Иоанн Златоуст (IV в.) о Закхее, забравшемся на дерево, чтобы через толпу разглядеть Иисуса, после чего Иисус заметил его и пришел к нему домой, — он поднялся к небу на пару метров, и само небо сошло в его дом. Таков, приблизительно, «механизм» этого становления Богом — как его обычно называют, обожения, или, еще одно название, — спасения. (Не надо думать, что «спасение» в православном смысле слова состоит в чем-то, кроме обожения: «спасение есть не иное что, как обожение спасаемых», — вот классическое определение, данное св. Дионисием Ареопагитом). Вот какая возвышенная и увлекательная (для верующих людей) цель христианской жизни.
Но даже этим не ограничивается привлекательность христианской жизни — если смотреть на нее, скажем, с точки зрения религиозного эстета.
«Становление Богом» либо начинается еще здесь и в жизни земной, а не загробной, либо его не происходит вообще. Здесь оно осуществляется в разных людях в разной мере. Те, кто усиленно подвизаются (кстати, к слову: «подвизаться» — от слова «подвиг», а не от слова «возиться») — доходят до непосредственного видения Бога (что, правда, еще не гарантирует спасения, так как и такие люди иногда губили свои души). Они видят Его, как свет — тот же самый нетварный, а не обычный вещественный свет, которым плоть Христова просияла пред учениками, когда Он взял их с Собой помолиться на гору Фавор (это событие называется Преображение Господне). Как тогда просияло тело Христово, так теперь все христиане, которые соединены со Христом, могут видеть этот свет уже внутри себя (и снаружи тоже). Об этом очень много написал в XI в. св. Симеон Новый Богослов, память которого совершается как раз сегодня — в ту ночь, когда я это пишу (12 октября старого стиля = 25 окт. нового стиля). А те христиане, которые слабоваты — не могут видеть Фаворского света — все равно не лишены его: он все равно в них находится, хотя бы они сами его и не видели.
Так много о свете я сказал потому, что именно этот свет изображается на иконах. Именно такое значение имеют золотые нимбы, золотой фон, золотые складки на одеждах. Такое же значение имеют голубые и синие круги, квадраты и овалы, в которых бывают заключены на иконах некоторые фигуры... (Конечно, я тут называю иконами только настоящие иконы, а не мазню в «итальянском стиле», не передающую ничего, кроме эмоциональной «накрутки»). В таком свете проходит вся жизнь христиан уже на земле, хотя бы они сами этого не видели непосредственно.
Красиво, в общем. Русские люди это заметили еще тогда, когда князь Владимир послал делегацию в Царьград посмотреть на православное богослужение. Послы потом рассказывали, что не знали, «были ли они на земле или на небе».
В 1970-е гг. новое поколение советских людей, уставшее от поверхностного и пустого политического протеста «шестидесятников», узнало об этой красоте и повалило в православные. Памятником той эпохи остается «Поэтика византийской литературы» Аверинцева, да, пожалуй, и сам Аверинцев.
Повалило — и обломалось. Православие — красиво, но его красота — это не красота на витрине музея или антикварного магазина, а красота дикой природы. И даже очень дикой природы.
Человек «Поэтики византийской литературы» (или, к примеру, «Живописи Андрея Рублева») так же мало приспособлен к Православию, как любитель читать о путешествиях в Африке — к джунглям и малярии.
Тут Шахерезаду почти уже застигло утро, и она как раз дошла до логического предела, на котором можно прекращать дозволенные речи.