4. Дело Мамонтова.

Дело Мамонтова, казалось, процветало. Например, его чистый доход в 1898 году составил огромную для того времени сумму — 5,2 миллиона рублей. Он начинает всё новые коммерческие проекты, строит обширные планы.

Потому громом среди ясного неба прозвучала эта новость – Савва Мамонтов арестован.

Оказалось, что в кассе Общества Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги спешно организованная ревизия обнаружила крупную брешь. По результатам этой ревизии 30 июля 1899 года весь персонал правления дороги вышел в отставку. Новое руководство дороги (во главе с государственным чиновником) выяснило, что из кассы Общества Невскому судостроительному заводу была передана немалая сумма. Было признано, что тем старое правление нанесло Обществу ущерб примерно в 5 миллионов рублей.

Савву Мамонтова обвинили в растрате.

11 сентября 1899 года, в доме Саввы Ивановича на Садовой был произведен обыск.

Рассчитывали найти "награбленное", но отыскали немногое.

Нашли 50 рублей, завалявшуюся банкноту в 100 марок, записку Мамонтова ("Тянуть долее незачем, без меня все скорее разрешится…") и его заграничный паспорт. Из всего этого вывели, что он пытался скрыться или, в случае неудачи, покончить жизнь самоубийством. Савву арестовали и под конвоем, пешком, через весь город препроводили в Таганскую тюрьму.

Что стало непосредственной причиной «дела» Мамонтова?

В начале 90-х годов XIX века он выходит за рамки знакомых железнодорожных дел и начинает осуществлять – под давлением правительства - грандиозную экономическую комбинацию, неудача которой в конечном итоге привела предпринимателя к краху. Суть ее состояла в создании конгломерата связанных между собой промышленных и транспортных предприятий. В 1890 году у казны был арендован запущенный Невский судостроительный и механический завод в Петербурге. На его базе возникло "Московское товарищество Невского механического завода" с основным капиталом в 1,5 миллиона рублей, устав которого был утвержден в январе 1891 года.

Предприятие предназначалось для обеспечения железных дорог подвижным составом, а для снабжения производства сырьем Мамонтов приобрел Николаевский металлургический завод в Нижнеудинском округе Иркутской губернии, преобразованный в общество Восточно-Сибирских железоделательных и механических заводов. В этих двух компаниях он стал председателем правления. Дело было невиданное. Успешное осуществление проекта привело бы к созданию крупного концерна.

Чтобы превратить заводы в современные предприятия, требовалась их полная модернизация, для которой были необходимы огромные финансовые вложения. По всей вероятности, Савва Иванович до конца не осознавал всей сложности поставленной задачи. Первые годы он вкладывал в новые предприятия свои личные средства, но для подъема разоренных заводов этого оказалось мало.

Но не в характере Мамонтова было останавливаться на полпути. Он с удивительной настойчивостью продолжал почти безнадежное дело, начал финансировать промышленные предприятия из кассы Московско-Ярославско-Архангельской дороги, изыскивал денежные средства на стороне. Но в одиночку, без помощи государства поднять такое дело, которое на Мамонтова взвалили, было объективно невозможно.

А помощи со стороны государства не было.

Потому что и собственно государства к тому времени уже не было как единого хозяйствующего субъекта – были разные чиновники, разные люди, и у них были свои интересы.

Изъян намеченной комбинации состоял в том, что у Мамонтова не было надежного источника кредитования. С банками тесных отношений у него не существовало. Вдобавок, петербургские же финансовые заправилы внимательно следили за его деятельностью, видя в нем серьезного соперника. После того как были исчерпаны все возможности в изыскании необходимых средств, Савва Иванович, по совету Витте, обращается к ним.

Так, в 1898 году на горизонте мамонтовского дела появляется фигура директора петербургского Международного коммерческого банка А. Ю. Ротштейна. Этот делец, ставший в 90-е годы XIX века руководителем крупнейшего частного банка России, был доверенным лицом министра финансов и имел многочисленные связи в европейских финансовых центрах. Безвыходное положение заставило Мамонтова пойти на рискованный шаг. В августе 1898 года он продал 1650 акции Московско-Ярославско-Архангельской дороги банку Ротштейна и одновременно получил специальную ссуду под залог акции и обязательств (векселей), принадлежавших ему и его родственникам. По сути дела, на карту было поставлено все, и Савва Иванович проиграл.

Обращаясь к Международному банку, он хотел получить передышку, а затем, добившись концессии на постройку большой железнодорожной магистрали Петербург-Вятка, за счет казенных субсидий рассчитаться с кредиторами. В то время у него возник и другой грандиозный план - проложить железную дорогу в Среднюю Азию. Инженер-путеец и писатель Н. Г. Гарин-Михайловский, проводивший по заданию Мамонтова изыскательские работы, писал ему 23 июля 1898 года: "Я докладывал министру (очевидно, Витте. – В. С.) о Ташкент-Томской дороге после его возвращения. Он весь за эту дорогу и собирался делать Государю доклад. Я передал ему наши записки. Слыхал, что и военный министр за эту дорогу".

В конечном итоге концессия на строительство дороги Петербург - Вятка была получена, но Савву Ивановича это уже не спасло. Погасить свои долги Международному банкy и некоторым другим кредиторам Мамонтов не смог.

В итоге министерство финансов назначило ревизию. Она вскрыла формальные нарушения в учете и расходовании средств Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги. Выяснилось, что из кассы Общества в 1890-1898 гг. деньги переводились на счета Товарищества Невского завода и Восточно-Сибирского общества-предприятии, которые юридически не были друг с другом связаны. Такие финансовые операции были запрещены законом. Это было одним из главных пунктов обвинения, другим - перерасход по смете строительства линии Вологда-Архангельск. Требовали удовлетворения и кредиторы. В конце июля 1899 г. правление Московско-Ярославско-Архангельской дороги во главе с С. И. Мамонтовым ушло в отставку, были избраны новые люди, которые обратились с исками к бывшим руководителям Общества. Делами стали заправлять люди Ротштейна и Государственный банк.

Савва Иванович был чрезвычайно угнетен сложившейся ситуацией, но в течение многих месяцев еще надеялся, что ему окажут поддержку и до суда дело не дойдет. Циничную позицию занял Витте, сыгравший в этой истории неблаговидную роль. Много лет деятельно поддерживая Начинания предпринимателя, будучи в курсе всех его дел, добиваясь для него различных привилегий, в критический момент Витте способствовал крушению мамонтовского дела.

Между тем положение Саввы Ивановича не было безнадежным. Согласно балансу личной собственности, составленному им самим, общая стоимость движимых и недвижимых имуществ (в числе последних были два дома в Москве, имение во Владимирской губернии, земельный участок на Черноморском побережье) составляла 2 660 тысяч рублей, а претензии кредиторов – 2 230 тысяч (из них на долю Международного банка приходилось 1 400 тысяч рублей).

Тем не менее, иски были предъявлены в суд, Мамонтов был арестован, как и его все его имущество. Рухнула деловая репутация, которую Мамонтовы завоевывали полвека.

Но еще более страшным было то, что деятельный, жизнелюбивый и далеко не молодой человек на несколько месяцев оказался в одиночном тюремном заключении. Следователь по особо важным делам, ведший дело Мамонтова, определил залог в 763 тысяч рублей, внесение которого могло бы изменить меру пресечения.

Но надежды на освобождение не оправдались. Богатые родственники (Сапожниковы) и близкий знакомый Савва Тимофеевич Морозов готовы были внести требуемый первоначальный залог, но размер его совершенно неожиданно был увеличен до 5 миллионов рублей. Собрать такую астрономическую сумму, тем более в короткий срок, было невозможно.

Тем не менее, в первые дни заключения Савва Иванович не терял надежды и 15 сентября обратился к следователю с просьбой - заменить пребывание в тюрьме домашним арестом. Он писал ему в своем заявлении: "Я надеюсь, что близкие мне люди в течение нескольких дней найдут эту сумму... Но пока слово суда не произнесено, а условия пребывания в тюрьме почти верный шаг к могиле, не будет [ли] бесцельно мое одиночное заключение?".

Но неделю спустя следователь удостоил его ответом: откровенно игнорируя просьбу человека, ответственность которого еще предстояло установить, он цинично заявлял, что если подследственный желает лечиться, то "может быть переведен в тюремную больницу".

В тюрьме Мамонтов держался бодро, говорил всем: "Знайте же, что в случившихся обстоятельствах я невиновен". Он старается не унывать, пишет, что и тюремное заключение можно использовать себе во благо: "Человеку необходимо иногда заглянуть внутрь себя".

И в тюрьме думает о своем искусстве, им и спасается. И, когда он пишет письма своему другу художнику Василию Поленову, он пишет ему об искусстве же. И просьбы, которые в этих письмах содержатся, тоже очень характерные. Мамонтов просит Поленова принять участие… в подготовке его новой оперы «Ожерелье», которую он сочиняет в тюрьме и планирует поставить её по выходу из «узилища».

Так, в тюрьме Мамонтов переводит на русский язык «Дон Жуана» Байрона (из письма Мамонтова к Поленову: «За это время перевел «Дон Жуана», — давно собирался, наконец, нашел время...»).

Там же Савва Иванович разрабатывает постановку новой оперы – «Ожерелье». Её сюжет он придумал сам, Т. Л. Щепкина-Куперник изложила его в стихах, а композитор Н. С. Кротков должен был написать музыке к этой опере.

Он беспокоится за художественную часть, пишет из тюрьмы Поленову 21 сентября 1899 года: «...Никогда я не сознавал так глубоко великого значения искусства, как сейчас. Я всегда искренне любил его и оно в тяжелые дни спасает мой дух... Я сочинил оперный сюжет (задолго до ареста — В. С.), Щепкина-Куперник написала его в красивых стихах, а Кротков сделал, кажется, недурную музыку. Я слышал первый акт, мне нравится... Называется опера «Ожерелье». Фабула взята мной из времен греческих колоний на юге Италии. Словом, деликатная Греция и милая Италия... Бедная Частная опера хочет поставить «Ожерелье» и надо по возможности помочь им справиться с художественной частью. Она незамысловата, но требует такого благородного художника, как ты, т. е. тут должен быть дан тон, который ты сумел так недосягаемо высоко поставить в «Афродите» и «Орфее». Та же чистая, благородная и несколько условная Греция. Будь великодушен и сделай рисунки трех актов».

*

И всё-таки, искусство - искусством, но друзья Мамонтова хотят его первым делом извлечь из тюрьмы. Благо этих друзей у него оказалось немало – несмотря ни на что.

16 октября 1899 года Василий Поленов обратился к прокурору А. А. Лопухину с ходатайством о замене Мамонтову заключения в тюрьме домашним арестом: «... Материальные условия, в которых он находится, особенно при его болезненном состоянии, очень тяжелы: недостаток движения, чистого воздуха, но особенно тягостное для него одиночество (на это он жалуется сам) вконец могут подорвать и без того уже расстроенное здоровье... Происшедший вчера утром обморок с удушьем и, вероятно, ослаблением деятельности сердца, о чем вы, конечно, уже осведомлены, внушают мне опасения за его жизнь... извините решимость, с которой я обращаюсь к вам с просьбой заменить Савве Ивановичу это заключение домашним арестом: к тому меня вынуждает долголетняя с ним дружба...».

В те же дни Поленов встретился с Виктором Михайловичем Васнецовым. 17 февраля 1900 года они говорили о том, что надо бы поддержать Мамонтова морально: направить ему дружеское письмо о лица всех художников – друзей и сотрудников.

Василий Дмитриевич предлагает друзьям-художникам направить Мамонтову письмо от всех его товарищей по искусству. Все отвечают согласием.

К Пасхе 1900 года все подписи были собраны и тогда, под предлогом пасхального же похдравления, группа художников обратилась с письмом к Мамонтову: «Христос воскресе, дорогой Савва Иванович!

Все мы, твои друзья, помня светлые прошлые времена, когда нам жилось так дружно, сплоченно и радостно в художественной атмосфере приветливого, родного круга твоей семьи близ тебя,— все мы, в эти тяжкие дни твоей невзгоды, хотим хоть чем-нибудь выразить тебе наше участие.

Твоя чуткая художественная душа всегда отзывалась на наши творческие порывы. Мы понимали друг друга без слов и работали дружно, каждый по-своему. Ты был нам другом и товарищем. Семья твоя была нам теплым пристанищем на нашем пути; там мы отдыхали и набирались сил. Эти художественные отдыхи около тебя, в семье твоей, были нашими праздниками.

Сколько намечено и выполнено в нашем кружке художественных задач и какое разнообразие: поэзия, музыка, живопись, скульптура, архитектура и сценическое искусство чередовались».

В этом письме вспоминаются тепло и уют дома, вечера с чтениями, которые послужили началом художественного единения кружка, отмечается, что множество больших творческих задач, которые ставили перед собой художники — друзья Мамонтова, осуществлялись лишь потому, что мастерские Мамонтова и его дом «давали ... гостеприимный приют, в них работалось легко рядом с тобой».

Вспоминался в письме энтузиазм, охвативший весь кружок во время строительства в Абрамцеве церкви, первые сценические опыты на домашней сцене, дивные постановки «Снегурочки», «Саула».

«С домашней сцены,— писали художники,— художественная жизнь перешла на общественное поприще, и ты, как прирожденный артист именно сцены, начал на ней созидать новый мир истинно прекрасного. .. После «Снегурочки», «Садко», «Царя Грозного», «Орфея» и других всем эстетическим чутким людям уже трудно стало переносить шаблонные чудеса бутафорного искусства. .. И роль твоя для нашей русской сцены является неоспоримо общественной и должна быть закреплена за тобой исторически.

Мы, художники, для которых без высокого искусства нет жизни, провозглашаем тебе честь и славу за все хорошее, внесенное тобою в родное искусство, и крепко жмем тебе руку».

Завершалось письмо так: «Молим бога, чтобы он помог тебе перенести дни скорби и испытаний и вернуться скорее к новой жизни, к новой деятельности добра и блага. Обнимаем тебя крепко. Твои друзья».

И далее - подписи четырнадцати русских художников и одного композитора. Это были братья Васнецовы, Поленов, Репин, Антокольский, Неврев, Суриков, Серов, Остроухов, Коровин, Левитан, Кузнецов, Врубель, Киселев, Римский-Корсаков.

Очевидно, не имея уверенности, что письмо будет вручено адресату, Поленов отдал его черновик семье Мамонтова для передачи Савве Ивановичу.

Многие слали Мамонтову личные письма со своими словами поддержки.

Конечно, дело письмами не ограничилось.

Так, рабочие и служащие Северной дороги стали собирать деньги «для выкупа» своего «хозяина». Потому что он был для них больше, чем работодатель и собственно «хозяин».

И он был освобожден. Благо нашелся к тому и формальный повод. Друзья Мамонтова добились освидетельствования его врачебной комиссией, и она установила, что Мамонтов "страдает болезнями легких и сердца". Следователь вынужден был 17 февраля 1900 года согласиться на замену тюремной камеры домашним арестом.

Поселился Мамонтов под надзором полиции в своем небольшом доме в Петропавловском переулке, недалеко от Новой Басманной улицы.

*

Находясь под домашним арестом, он пытался привести в порядок дела – хотел договориться с акционерами и кредиторами «полюбовно», дабы избежать суда. Но это не удалось. Что он мог предложить кредиторам?

Все имущество его было арестовано – в том числе и собрание произведений искусства, которое было у Саввы Ивановича в его доме на Садовой. Все эти вещи – библиотека, картины Репина, Васнецовых, Врубеля, Антокольского, Коровина, Серова и других, большое количество скульптурных произведении самого Мамонтова, иконы в окладах, предметы декоративно-прикладного искусства, собрание русских и иностранных монет, майолики Врубеля - были опечатаны и простояли так три с лишним года, пылясь и портясь в неотапливаемом помещении.

В 1901 году в дом на Садовую проник, добившись разрешения, корреспондент одной из московских газет и написал рассказ о своем путешествии. «Помпея в Москве» — так он назвал свою напечатанную корреспонденцию.

В доме у Мамонтова он увидел разрушение и запустение - толстый слой пыли на картинах, мебели, рояле, скульптуре, расколотые гипсовые слепки. Холод, смешанный с пронизывающей сыростью, прочно и нераздельно владел домом. Журналист писал: «Ледяным погребом веет на входящего... гулко раздаются шаги под заиндевевшими сводами, и невольная робость, точно в присутствии покойника, охватывает душу... Тяжелое, похожее на кошмар чувство возбуждает в свежем человеке посещение этой новейшей Помпеи. Не хочется верить в существование сознательного вандализма в просвещенном XX веке. И в душе невольно рождается горячее желание спасти от гибели произведения национального творчества...».

Журналист замечает, что запонки и пенсне в спальне на столе и те были опечатаны - «это тоже движимость, обеспечивающая многомиллионный иск».

Позднее, в 1903 году, вся арестованная коллекция Мамонтова была распродана с молотка. Некоторые вещи купили частные лица, другие вещи перешли в собрание в Третьяковскую галерею - стараниями И. С. Остроухова и В. А. Серова.

Следствие по мамонтовскому делу закончилось в мае 1900 года.

23 июня того же года в Московском окружном суде началось судебное разбирательство.

На скамье подсудимых был не только С. И. Мамонтов, но и его сыновья Сергей и Всеволод, брат Николай, а также, два других члена правления: директор К. Д. Арцыбушев и начальник коммерческого отдела М. Ф. Кривошеин.

Обвинителем на суде выступал прокурор Московской судебной палаты П. Г. Курлов, а защитником С. И. Мамонтова был известный "златоуст русской адвокатуры" Ф. Н. Плевако.

Но суда, собственно, не получилось.

Напротив, как позднее напишут газеты, суд над Мамонтовым превратился в его «бенефис».

Публика валила на слушания как в театр, и всякий раз в зале яблоку негде было упасть, было тесно и душно. Мертвая тишина то и дело сменялась неодобрительным гулом и смехом, когда охрипшего обвинителя заглушал колокольный перезвон из недалекого Кремля.

Почти все свидетели говорили о подсудимом как о благородном, кристально чистом человеке.

Так, выступает рабочий-путеец. Его спрашивают, знает ли он Савву Мамонтова и что он о нем может сказать.

Он отвечает: «Знаю ли я Савву Ивановича? Да ведь это второй отец».

И рабочий продолжает: «Добрая душа, другого такого не будет. Плакали мы горько, когда его взяли под арест. Все служащие сложиться хотели, внести, кто сколько может, чтобы только вызволить его, сочувствие сердец их выразили, две тысячи подписались…».

Эти слова свидетеля утонули в аплодисментах.

Так, выступает инженер Михайловский, в котором публика с удивлением узнает известного писателя Гарина-Михайловского, и он подробно рассказывает, как он ездил по просьбе Мамонтова в Петербург к Витте, как тот посоветовал обратиться за деньгами в Общество взаимного кредита к Ротштейну, который в погоне за наживой набросил удавку на обвиняемого.

Эти слова тонут в возмущенном ропоте зала.

И Гарин-Михайловский продолжает, он сравнивает подсудимого "с Фаустом во второй половине гётевской трагедии, где он создает жизнь на необитаемом острове".

Словом, всё содержание выступлений защиты и многих свидетелей сводилось к тому, что выявленные нарушения не были результатом злого умысла.

Обращаясь к заседателям с последним словом, Мамонтов сказал: "Вы, господа присяжные заседатели, знаете теперь всю правду, так все здесь было открыто. Вы знаете наши ошибки и наши несчастья, Вы знаете все, что мы делали и дурного и хорошего - подведите итоги по чистой Вашей совести, в которую я крепко верю".

Процесс длился несколько дней, и 30 июня присяжные вынесли свой вердикт: «Не виновен».

Крайне раздосадованному, багровому от гнева прокурору Курлову ничего не оставалось, как бросить в зал cвою последнюю фразу: «Из Мамонтова создали кумира там, где не было даже и пьедестала». Но она никого не смутила. После вынесения приговора, писал позднее мамонтовский ученик Станиславский, "зал дрогнул от рукоплесканий. Не могли остановить оваций и толпы, которая бросилась со слезами обнимать своего любимца".

Хотя коллегия присяжных не нашла в действиях Саввы Ивановича состава преступления и оправдала его, дело не было закончено. Требовали удовлетворения иски.

Московский окружной суд 7 июля 1900 года признал Мамонтова несостоятельным должником, потребовал от него подписку "о несокрытии своего имущества и о невыезде из Москвы".

Было решено также опубликовать об этом объявление в газетах, "прибить к дверям суда и вывесить на бирже". Имущество мецената пошло с молотка. Для реализации собственности потребовалось несколько лет. Все претензии были удовлетворены.

Пострадавшим оказался лишь С. И. Мамонтов.

Но, как заметил Станиславский, "материального довольства он не вернул, но любовь и уважение к себе удесятерил".

*

Когда суд вынес своё решение, а шум вокруг него несколько улегся, наступила время осмысления и оценок, что это собственно такое было – «дело Мамонтова», что было ему причиной.

Влиятельная петербургская газета "Биржевые ведомости" 14 февраля 1902 года писала: "Итак, делу Мамонтова наступил конец - факт, которому ввиду существенного влияния, оказанного этим делом на нашу торгово-промышленную жизнь, нельзя не порадоваться. Вместе с тем, однако, не наводит ли известие из Москвы на грустные мысли, не бросается ли в глаза странное несоответствие спокойного, основанного на взаимных уступках финала "мамонтовской эпопеи" с той шумихой, которая была поднята при ее возникновении?".

В России пытались разобраться, как могло случиться, что известный и опытный предприниматель дотерпел крушение.

Суждения высказывались самые различные.

Одни люди считали, что мамонтовское дело - результат интриг в высших эшелонах власти, где шла борьба за влияние между министром юстиции Н. В. Муравьевым и поддерживавшим предпринимателя министром финансов С. Ю. Витте.

Так, уже в 1909 году, то есть десять лет спустя после суда над Мамонтовым, когда ситуация прояснилась, газета "Руль" в статье "Бывший акционер. Закулисная сторона мамонтовского краха" писала: "На виду же у всех была ясная вражда всесильного тогда графа Витте и министра юстиции Н. В. Муравьева, хотевшего также стать всесильным. Савва Мамонтов был тем камнем, который по расчету Муравьева должен был сбить с позиции графа Витте и передать всесилье в его, Муравьева, руки. При дружеских отношениях, которые были у Саввы Мамонтова с С. Ю. Витте, скомпрометировать Савву - значило бросить тень на Витте... Как жаль, что у нас, в нашем отечестве, не дорожат такими людьми, как Савва Мамонтов, и дают им упасть, не поддержав вовремя. Наоборот, толкают".

Другие утверждали, что чиновники и дельцы не могли простить Мамонтову популярности, подвижничества на ниве культуры; что "он был разорен и опозорен главным образом за свое отступничество от традиций московского купечества" и, если бы не его увлечение искусством, "его, конечно, поддержали бы и не допустили бы до скандального погрома".

Третьи, как Максим Горький, полагали, что Мамонтов просто увлекся – оказался «слишком художником». Так, этот писатель писал А. П. Чехову осенью 1900 г.: "Видел я Мамонтова - оригинальная фигура! Мне совсем не кажется, что он жулик по существу своему, а просто он слишком любит красивое и в любви своей - увлекся".

Были и иные мнения по поводу мамонтовского «краха».

Но все комментаторы сходились в одном – личной корысти в этом деле не было совершенно.

Было совершенно другое - желание спасти своё дело решить задачу, которую в одиночку решить было нельзя. Мамонтова, говоря современным языком, просто «подставили». И первым это сделал тот, с кем Савва Ивановича сотрудничал, на чью помощь надеялся – С. Ю. Витте.

Предположения и догадки могут быть самыми разными. Но были и факты. И они говорят многое о подоплеке этого «дела».

Так, много хлопотал Мамонтов, чтобы получить концессию на постройку дороги Петербург-Вятка. После ареста у него её отняли. Кто получил эту концессию?

Её получил некий инженер Быховец - свояк С. Ю. Витте. И тот, и другой были женаты на сестрах, урожденных Хотимских.

Так, отняли у Мамонтова и ту дорогу, которую он уже построил – Ярославско-Архангельскую. Кто её получил?

Руководить ею стал некто Леви, врач по профессии и, опять-таки, родственник жены С. Ю. Витте.

Как оказалась, немалый пакет железнодорожный акций приобрела и сама жена этого министра.

Словом, Мамонтов оказался «сам себе пророком». Вполне оправдалась его надпись-предостережение, которую он сделал для себя в 1896 году, во время подготовки своих павильонов на Нижегородской выставке». А стал он заниматься выставкой, как известно, по настоятельной просьбе С. Ю. Витте.

И эта надпись звучит так: «Держи себя дальше от имеющего власть умерщвлять, и ты не будешь смущаться страхом смерти, а если сближаешься с ним — не ошибись, чтобы он не лишил тебя жизни».

К «имеющему власть умерщвлять» Мамонтов подошел слишком близко.