Лекция 15. Отечественный лингвистический когнитивизм: когнитивная грамматика

ПЛАН

1. Отечественная когнитивная грамматика: когнитивно-дискурсивный подход

2. Основы когнитивно-дискурсивной теории частей речи Е.С. Кубряковой

3. Основные выводы

КОГНИТИВНАЯ ГРАММАТИКА. Когнитивно-дискурсивная теория частей речи Е.С. Кубряковой. Она подвергает ревизии структурно-семантический подход к ЧР и считает, что они соответствуют неким фундаментальным категориям в человеческой когниции и в опыте языкового освоения мира. Даже если в каком-либо языке формально не противопоставлено, скажем, имя и глагол, то на уровне ЯКМ люди все равно как-то должны различать объекты и события, т.к. без этого они просто не смогут ориентироваться в окружающем мире. Деление на ЧР, таким образом, представляет собой базовое условие для познания мира вообще и ориентации в нем, т.к они есть основные координаты нашей ориентационной деятельности.

ЧР как бы должны поэтому выражать такие значения, кото­рые в предельной форме естественно соотносят свое лексическое, индивиду­альное значение с категориальным значением, но также обязательно—и со зна­чением той роли, которую слово выполняет в предложении. В главных кон­цептах ЧР мы и усматриваем эти необходимые предпосылки: так, существитель­ные более всего пригодны для идентификации топика, предмета речи, а глаго­лы и прилагательные—для приписывания ему определенного признака. Иначе говоря, референциональные свойства отдельных ЧР диктуются как их отнесен­ностью к разным фрагментам реального мира, так и их способностью опозна­вать и идентифицировать либо целостные объекты как таковые, либо некото­рые выделенные у этих объектов части, а тем самым участвовать в акте предика­ции, соединяющем объекты с их атрибутами. С другой стороны, сама необходи­мость отождествления «топика», «аргументов», «партиципантов» (как бы ни на­зывать эти дискурсивные компоненты предложения) создает специально пред­назначенные для этого денотативно-ориентированные классы слов—существи­тельные, точно так же, как и необходимость в словах, которые осуществляли бы характеризацию топиков, партиципантов и т. п., создает признаковые классы слов, ориентированные сигнификативно.

С одной стороны, деление на ЧР предполагает концептуально значимое деление мира на объекты и их признака, а с другой –– оно погружено в коммуникацию, т.е. отвечает необходимости делить поток речи на данное и новое, на тему и рему. Такое распределение потока информации, свойственное предложению, должно быть признано имеющим когнитивное основание. Суть его в переходе от известной информации—к новой, от остано­вившего внимание говорящего в качестве предмета речи какого-либо явления—к его характеристике. Для того, чтобы совершить это, надо, чтобы и в фокусе вни­мания слушающего оказалось то же самое явление,—от говорящего в связи с этим требуется такое обозначение явления, которое облегчает его идентификацию и опознание. Все это значит, что поток информации должен моделироваться в со­ответствии с психическими особенностями говорящего и слушающего и специ­фикой их интеракциональных отношений, а также—одновременно—с языковы­ми возможностями, диктуемыми синтагматической организацией дискурса и из­вестными ограничениями, налагаемыми на эту организацию.

Соответственно, новая концепция ЧР строится на постулате о том, что син­таксические и дискурсивные функции отдельных ЧР не просто скоррелированы с их лексическими значениями, но в прототипических случаях создания и исполь­зования слов согласованы друг с другом. Начнем первоначально с характеристики главной структуры дискурса— структуры топика и коммента как определяющей строение высказывания. Эта структура обнаруживается во всех языках, и субъектно-предикативные конструкции признаются универсальной чертой организации дискурса. Изомор­физм этой структуры структуре восприятия и структуре внимания, а возможно, и структуре деятельности, означает, что с когнитивной точки зрения язык лишь воспроизводит и даже дублирует те схемы, которые определяют соответствующие механизмы в сознании человека. Как правила референции, срабатывающие преж­де всего для идентификации топика, так и правила предикации, срабатывающие для организации коммента, оказываются в первую очередь хорошо приспособ­ленными средствами для отражения механизмов внимания, для противопостав­ления фона и фигуры.

Наиболее самостоятель­ным в референциональном отношении и должен быть топик, и не случайно топи­ки формируются именами и именными фразами. С когнитивной точки зрения именно они должны быть перцептуально наиболее определенными и легко иден­тифицируемыми и/или входящими в разделенное знание говорящего и слушающего и т. д. В языке они обычно обозначены существительными и местоимениями. В акте предикации происходит приписывание призна­ков предмету речи. Но из этого логически следует и то, что предикаты должны обозначать признаки, свойства, которые они могут приписать. Вместе с тем по сути дела предикаты фиксируют одновременно координаты происходящего— сам факт экзистенции положения дел или же времени его существования.

Каждая ЧР оказывается поэтому мотивированной одновременно и тем, что именно именуется и какой фрагмент мира выбран для ословливания, и тем, как это название будет использовано для построения высказывания и в какую часть этого высказывания (тематическую vs рематическую, топикальную vs комментную или же функтивную vs аргументную) оно попадет (т. е. для какой дискурсивной роли оно предназначается).

2

ЧР есть категория, выделяемая на основе прототипа («фамильного сходства»), т.е. категория нежесткая, с размытыми границами, ориентирующаяся на экземплярные образцы своего класса (конкретные существительные –– жесткие десигнаторы). Требования, налагаемые дискурсом и способами его протекания в акустичес­кой форме, «встраиваются» в в такую кон­цептуальную (простейшую) систему, в которой концепты пространства, движе­ния и покоя, ряда моторных программ и, главное, предмета (тела, вещи) и живого существа, человека, уже сформированы и выступают в качестве простейших он­тологических категорий для концептуализации и классификации опыта.

Простей­шей онтологической величиной такого рода мы считаем предметную сущность— вещь, тело, или объект, простейшей онтологической категорией—категорию предметности. Понятие предмета связано прежде всего с идеей противопоставления фона и фигуры в окружающей человека среде, а следовательно, с идеей пространства и его члене­ния. Объект—это простейший результат дискретизации универсума, выделения в пространстве его отдельных фрагментов, признания за выделенным фрагмен­том известной обособленности и самостоятельности, осознания разных форм ма­терии, заполняющих пространство и в нем отделимых друг от друга. В семиологической грамматике определение имени и базируется прежде всего на простран­ственном понимании предмета—как тела, занимающего особое место в простран­стве. Следующая характеристика (прототипического) предмета—его стабильность во времени, его тождество самому себе, относительная неизменяемость его суще­ствования в достаточно обозримый период времени.

Объекты не меняют своей формы при движении; занимают место в простран­стве соответственно своему размеру, а в основе их распознавания лежат их пер-цептуально-наглядные черты, их физические особенности, что и позволяет пред­полагать, что они узнаются в результате сенсомоторного развития ребенка. Зрительная отдельность физических тел (физическое тело средней величины легко обегаемо взором и/ или помещаемо в руку или обхватываемо двумя руками и т. п.) может трактовать­ся как свойство их дискретности и в другом отношении. Так, если для физических объектов это физическое же пространство, — например, пространство цвета, среды, геометрическое пространство, то для мен­тальных объектов—это тоже свое пространство, своя среда.

Автор предпочитает, опираясь на понятие прототипа и фамильного сходства, определить концептуально «лучший образец класса» существительного как обозначение легко выделяемого сенсорно физического тела в пространстве, обладающего свойством отдельности и целос­тности, а также противопоставляемого в этом пространстве другим телам.

Итак, сенсорная выделимость конкретного объекта в актах его восприятия ока­зывается той самой характеристикой, которая не только объединяет всю катего­рию предметности, но и которая отличает объект от всех не-объектов. Лишь постепенно формировалось на этой основе противопоставление имен и не-имен, предмета и не-предмета и т. п., а на основе имени и предмета рождались представления о предметах и именах разных типов.

Как указывают специалисты по детской речи, дети не столько понимают, что в окружающем их мире можно выделить физические объекты и действия, события и признаки и т. д., сколько внезапно осознают, что что-то в этом окружении не физические объекты. Иначе говоря, осязаемой реальностью является прежде всего насыщенность среды физическими телами и лишь потом рождается понимание того, что не все вещи попадают в эту категорию: новая категория вычленяется из старой. Категории развиваются из категории.

Так, объект может мыслиться состоящим из частей. Именно эту категориальную мутацию мы и усматриваем в момент осознания оппозиции предмета и не-предмета как оппозиции предмета и признака, формируемой в опоре на противопоставле­ние предмета и его части. По всей видимости, даже противопоставление фона и фигуры, хорошо извест­ное из психологии и считающееся основным принципом восприятия, может трак­товаться тоже как оппозиция целого, фона, по отношению к которому могут быть увидены и выделены отдельные части (фигуры).

Ярким примером такого объекта—и целостного, и делимого, и нерасчленяемого, и расчленяемого на части—явилось прежде всего человеческое тело. На­верно, и без специальных пояснений понятно, почему человек воспринимал са­мого себя и других себе подобных людей, с одной стороны, как несомненные цело­стности, гештальты, но, с другой—осознавал также отчетливо наличие у себя и у других таких частей тела, как голова, руки, ноги. Само выделение частей у объектов приве­ло постепенно к переосмыслению такого противопоставления в виде отождеств­ления части объекта с особыми свойствами и атрибутами объекта. По всей види­мости, это происходило при условии физической невозможности полного отде­ления части объекта от самого объекта, т. е. при условии материальной, перцеп-туально данной в чувственном ощущении осязаемости в особом виде какой-либо части объекта (его температуры, цвета, формы, размера и т. п.), и—одновремен­но —невозможности реально наблюдать его автономное и независимое от объек­та (как его носителя) существование. Такие части объекта и осмыслялись как его признаки, или атрибуты.

Возможно также предположить, что признаки, незави­симые от воли человека, признаки более постоянные и стабильные, формирова­ли затем один класс слов, а признаки, зависимые от его воли, — движения, действия, —другой. Важно, что оба указанных класса признаков воспринимались, с одной стороны, одинаково,—как присущие объекту, при—знаке,а, с другой сторо­ны, по-разному. Строго говоря, физические свойства объектов более онтологичны по сравнению с движениями в том отношении, что легче непосредственно наблюдаемы и перцептуально различимы, тогда как процессуальные сущности— нестабильные, держащиеся на восприятии изменений, явно противопоставле­ны сущностям стабильным, устойчивым, «консервативным» (так зарождается противопоставление внутри не-предмета прилагательного и глагола). .

Если теперь сравнить сами онтологические категории по степени их онтологичности как соответствия наблюдаемым перцептивно явлениям, то ясно выст­раивается и иерархия категорий! Самой онтологичной оказывается категория предметности, а при делении категории признаковости на категории процессу­альных и непроцессуальных признаков более высокое место в иерархии займут признаки стабильные. Это демонстрирует и то, почему по всем свойствам суще­ствительные и глаголы противопоставлены гораздо более четко, нежели суще­ствительные и прилагательные (они делят свойства стабильности, более опреде­ленной референции и даже сенсорной чувственности) или же прилагательные и глаголы (они сближены в обозначении состояний и т. д.).

Иерархия эта определя­ет и меру когнитивных оснований у кардинальных ЧР, которые, отражая формы материи и движение как способ ее существования, оказываются зависимыми от таких ментальных операций человеческого разума, как сравнение и отождеств­ление. Познание действительности начинается с того, что мы ее чувственно вос­принимаем. В процессе восприятия первичная категоризация заключается не только в объединении ощущений из разных ментальностей в единый гештальт, но и в суждениях об идентичности или сходстве таких гештальтов по определен­ным показателям. Отдельно осознанная сторона объекта обозначается как прилагательное, кото­рое, соответственно, указывает на один-единственный абстрагированный от сво­его носителя признак, притом признак относительно устойчивый, стабильный. Наконец, «сторона», относящаяся к движению объекта, к его перемещениям, к его процессуальным характеристикам, обозначается глаголом.

Можно полагать, что противо­поставление объекта и его признаков, атрибутов связано по своей природе с хо­рошо известным в психологии противопоставлением фона (целостности) и фи­гуры (отдельности). Но это же самое противопоставление следует рассмотреть не только для фор­мирования оппозиции концептов предмета и признака, но, по всей видимости, и для становления самого концепта предмета: для того, чтобы вычленить объект, должно существовать и то, из чего он вычленяется. Если даже первоначально объект (вещь, тело, лицо) вычленяется из «всего остального», постепенно, и это остальное должно принимать при его восприятии более определенную форму. Иначе говоря, если предметы осознаются и осмысляются человеком как опреде­ленные части среды или пространства, некие представления должны склады­ваться и для осознания того, что непосредственно окружает человека (фона) и что можно было бы также назвать хронотопом.

Рассматривая становление концептуальной системы в филогенезе, реконст­руируя этот процесс, мы и полагаем, что в актах простейшего восприятия мира наряду с концептом объекта формировалось постепенно и понятие непосредствен­ного окружения человека, окружающей его обстановки (setting)—той среды, в которой он находился и частью которой он себя осознавал и ощущал. Существование этих явлении свидетельствует, на наш взгляд, о том, что не-расчлененное обозначение положения дел должно уступить место «разведению» в его характеристике фона и фигуры, объекта и приписываемого ему признака, а также установлению барьера между тем, что дано в качестве известного или от­правного момента в высказывании, и тем новым, что о нем надо сообщить и что по каким-либо причинам релевантно для передачи новой информации.

С указанных позиций мы считаем возможным выдвинуть предположение о том, что в актах локального, ограниченного, простого взаимодействия со средой у человека складывались представления об окружающей его обстановке в целом — о том, что соответствовало его ощущениям непосредственной реальности и, преж­де всего, панорамному охвату взглядом среды или пространства. Концептуализи­роваться и подвергаться категоризации должно было именно то, что входило в «ближайшее окружение» человека и определяло его жизнедеятельность, то, внут­ри чего он распознавал предметы и их признаки, но в то же время — и то, что соответствовало отдельному моменту его бытия, определяемому в терминах «здесь и сейчас», hiс et nunc. Для обозначения такого концепта мы и выбираем наиме­нее нагруженный в функциональном отношении и часто используемый в когнитивной литературе термин «сцена», хотя в равной степени могли бы обозначить этот исходный концепт как «ситуацию» или «положение дел».

На этот раз речь идет о концептах покоя и изменения и о восприятии пере­мен в той ситуации, с которой человек сталкивался, ибо в конечном счете имен­но это понятие помогает понять, как формировался концепт процессуального признака, легший в основу глаголов. Для этого мы и делим сцены, воспринимаемые человеком, на сцены в покое, без изменений (во всяком случае, видимых или ощутимых из­менений) и сцены, напротив, с визуально или тактильно ощущаемыми перемена­ми. Первое мы называем положениями дел, второе—ситуациями или событи­ями. В первых, статичных, ничего не происходит, во-вторых, напротив, что-то изменяется, люди или объекты не остаются «теми же» или «там же». Для этого соответствующие аспекты или части сцен и кодируются глаголами, которые в первом случае относятся к описанию расстановки объектов, их стабильных со­стояний, их позиционных характеристик, а во втором—к описанию изменений в положении дел, трактуемых как события и как бы фиксирующих переход от одно­го состояния (положения дел) к другому.

Для формирования подобной абстракции решающую роль могли играть на­блюдения за человеческим телом и человеческими действиями—за работой руки, которая, с одной стороны, является сама частью тела, а, с другой, совершает дви­жения, направленные на перемещения объектов, на достижение их и использо­вание для решения каких-то задач. При этом, однако, рука передает объекту свою энергию, т. е. «отделяет» ее от себя самой. Более того. Подобная передача наблю­даема, т. е. воспринимается в виде движения, т. е. как определенный след от тра­ектории перемещения, ср. при подъеме руки или падении вещи.

3

Подытоживая данные подобного рода, хочется высказать предположение о том, что знание значений глаголов ближе процедуральным знаниям о мире, нежели знание значений существительных, входящих в область декларативных знаний. Значение глагола может быть по­нято как инструкция к осуществлению особого действия (поверни ручку двери; закури папиросу, возьми книгу), причем нередко действия, в котором оно выполняется с особым/особыми объектом/объектами. В результате этого в концептуальной структуре глагола явно прослеживаются следы предметности, следы связанности данного движения или действия, процесса или состояния с объектами определен­ных типов. Про­странственное виденье того, что обозначено глаголом в образе траектории как мысленного следа и мысленного соединения в одну непрерывную линию или кри­вую точек последовательного нахождения объекта в пространстве, т.е. в об­разе пути перемещения, способа изменения и т.д., включается в семантику глагола и в другом отношении: в виде отражений в ней того, кто выполняет дей­ствие, или того, чего, на кого или что оно переходит.

В разных языках категоризация предмета, признак и процесса схватывается в ЯКМ по-разному. Иначе говоря: когнитивные категории предметности, признаковости и процессуальности не могут остаться не выраженными в языке, но степень их про­тивопоставленности либо поддерживается морфологически, деривационно и синтаксически, либо они осознаются особенно четко только в дискурсе (когда надо противопоставить топик и коммент, идентифицированное и характеризу­ющее, предмет речи и его описание и т. д.). В первом случае среди признаков ЧР преобладают их концептуальные характеристики, во втором—дискурсив­ные; в языках первого типа скорее очевидно выражение онтологической не­тождественности объекта его признакам и атрибутам, в языках второго типа — разное восприятие ситуаций и положения дел с их участниками и отношения­ми между ними. В первом случае в онтологии мира как бы высвечены более ее индивидные сущности (отдельные предметы, вещи, тела, лица, явления, про­цессы, части предметов и т. п.), во втором, напротив, восприятия целостности, создаваемые совокупностями тел, предметов и т. д., их взаимодействием, их со­отношением, т. е. сцены (положения дел или ситуации) как гештальты.

84