Мир как школа

н ормы новой «школы»; но это именно учительство. Еванге­лия чаще всего показывают Иисуса учащим: «ходил Иисус, уча в синагогах» "⁴⁵, «вошел Иисус в храм и учил» ⁴⁶, «по обычаю своему, он учил их» ⁴⁷ — подобные слова встре­чаются то и дело. Синагоги, притворы Иерусалимского храма — нормальная обстановка деятельности рабби.

Для неверующего этот «рабби», этот учитель или лже­учитель — лишь один в ряду других «учителей во Израи­ле» . Другие рабби диспутируют с ним, как со своим кол­легой и конкурентом ⁴⁹. Есть ученики у него, и есть ученики у других учителей, и можно спорить, чьим учеником быть лучше . Но для верующего Христос — единственный учи­тель, по отношению к которому все люди должны соеди­ниться в братстве учеников. «Не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель — Христос; вы же все — братья» ^я. Пределы такой «школы», совпадают с пределами вселенной, если не в реальности, то в идее. Афанасий вводит образ «священного училища богопознания, явленного всей все­ленной» ⁵².

Если вселенная — школа, то история, и прежде всего «священная история», — педагогический процесс. Эта мысль намечалась уже в Ветхом Завете: «Бог учит тебя, как человек», — обращается Второзаконие к народу в целом, напоминая его былые судьбы ⁵³. Она подхвачена ранневи-зантийскими теологами. Десять заповедей для Григория Нисского — «божественные уроки» ⁵⁴, проповедь Христа для Феодорита Киррского — «владычные уроки» ⁵⁵. В кон­тексте подобных представлений с новозаветных времен ин­терпретировалось соотношение между иудейством и хрис­тианством: иудейский «Закон» — это «дядька» («педагог» в античном смысле этого слова, т. е. раб, отводивший малого ребенка в школу ^5б), чья власть кончается на пороге Хрис­товой школы⁵⁷. На этом основана мистическая диалектика истории. Бог, как воспитатель, ведет воспитуемое челове­чество от несовершеннолетия к совершеннолетию (стоит заметить, что слово кг>рю<;, прилагаемое к Богу и Христу и по традиции переводимое как «Господь», по-гречески озна­чает не господина, властвующего над рабом, а опекуна,

168

169

С. С. Аверинцев. Поэтика раннсвизантийской литературы

Мир как школа

имеющего авторитет по отношению к малолетнему). Цель воспитания — совершеннолетие. «Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что неполно, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, оставил младен­ческое. Теперь мы видим как бы через зеркало в гадании, тогда же лицом к лицу; теперь я знаю отчасти, а тогда по­знаю» ⁵⁸. Разные возрасты человечества сменяют друг дру­га. Но внутри церкви как «училища» разные духовные воз­расты сосуществуют, и педагогика церкви по отношению к каждому из них должна быть особой. «Для вас нужно мо­локо, а не твердая пища. Всякий, питаемый молоком, не сведущ в слове правды, потому что он младенец. Твердая же пища свойственна совершенным, у которых чувства на­выком приучены к различению добра и зла» ⁵⁹.

Итак, мир во времени и пространстве поставлен под знак школы. Время, и притом как историческое время, так и биографическое время отдельной человеческой жизни, имеет смысл постольку, поскольку это есть время педаго­гической переделки человека. Пространство ойкумены — место для всемирной школы.

Колоритное выражение этого взгляда на мир — сирий­ский трактат «Причина основания школ» ⁶⁰, относящийся к рубежу VI и VII в., принадлежащий епископу Халвана по имени Бархадбешабба Арабайа и рассматриваемый в одной из работ Н. В. Пигулевской⁶¹. Трактат этот начинается вводным эпистемологическим рассуждением; затем следует интерпретация ветхозаветной истории как истории сменяв­ших друг друга в преемстве «школ» Ноя, Авраама, Моисея, премудрого Соломона, пророков⁶². Бог сам был учителем в каждой их этих «школ». Когда Бархадбешабба говорит о сорокалетних скитаниях «сынов Израиля» во главе с Мои­сеем по пустыне как о «школе», это развитие мысли, наме­ченной во «Второзаконии»⁶³. Наряду с этими школами упомянуты «собрания, устроенные сынами заблуждения»: Платонова Академия, школы Пифагора, Демокрита, Эпи­кура, но также зороастрийская религиозная община «школа

170

мага Зарадушта»). Христос — «великий учитель», и пришел он для того, чтобы тоже основать школу, или, точнее, обно­вить «первоначальную школу Отца своего». Итак, мир Но­вого Завета — не что иное, как школа, и главные персона­жи Нового Завета занимают в этой школе штатные должно­сти, полагавшиеся в сирийской школе тех времен. Так, гла­вный учитель— Христос, толкователь Писания (maqrjana ubadoqa) — Иоанн Предтеча ^м, управитель школы — апос­тол Петр⁶⁵. Ни одна должность, таким образом, не остается вакантной. И тотчас вслед за этим на той же интонации ве­дется рассказ о школах в самом конкретном, отнюдь не ме­тафорическом смысле слова, — Александрийской, Антио-хийской, Нисивийской, Эдесской. Труды и судьбы школь­ных знаменитостей , будни школьного быта с правильным чередованием занятий и каникул⁶⁷, вопросы благонравия школяров — все эти прозаические вещи поставлены в ряд, идущий от учительства Христа и ученичества апостолов, увидены, как непосредственное продолжение «священной истории».

Наряду с миром истории человеку дан мир природы. Если история — педагогический процесс, то природа — набор дидактических пособий для наглядного обучения.

Один из уроков, которые были извлекаемы византий­цами из созерцания природы, и притом едва ли не самый важный, самый философский из этих уроков, уже рассмат­ривался выше, в главе «Порядок космоса и порядок исто­рии»; речь идет о пифагорейско-платоническом мотиве законосообразности мироздания. Смотри, человек: звезды не отклоняются от своих путей, времена года не нарушают своей череды, и только ты с твоим беззаконным своеволием ставишь себя вне космической гармонии.

Такая мысль имеет все преимущества высокой поэзии. В той или иной мере она сохраняет притягательность для самых различных эпох. Мы еще способны принимать ее всерьез, и тем более способны были принимать ее всерьез современники Климента Римского, Григория Нисского,

171

С. С. Авсринцев. Поэтика ранневизантийской литературы

П севдо-Дионисия Ареопагита. Но для простых умов, для «человека с улицы», приходившего в церковь слушать про­поведника, она была, пожалуй, чересчур абстрактной. Для того, чтобы сколько-нибудь длительное время сосредоточи­вать воображение на идее мировой гармонии, нужно иметь незаурядную культуру духа, серьезные запросы. Большин­ству нужно было чего-нибудь покрасочнее, понаивнее, по-нагляднее. Еще раз: в «училище» церкви есть и дети, кото­рых нужно учить, как детей.

Греческий ребенок и греческий простолюдин с незапа­мятных времен получал развлекательную науку и поучи­тельную забаву из одного источника: из басен Эзопа. В по­следние века античности басня выходит из детской в боль­шую литературу, басенные сюжеты обрастают у Бабрия тонко разработанными деталями, им на службу ставится риторическая техника; наивная назидательность и хитро­умная картинность вступают в сочетание, во многом пред­восхищающее самую суть ранневизантийской духовной ат­мосферы ⁶⁸. Еще важнее другое: басенный подход проника­ет туда, куда он прежде не мог бы проникнуть — в науко­образную популярно-философскую литературу. Уже не няньки и дядьки, увещевающие дитя, но интеллигентные моралисты, блистающие умом перед взрослыми, рассказы­вают небылицы про умных и целомудренных зверей и сты­дят человека их примером. Особенно много занимался этим в начале III в. Клавдий Элиан. В своем пространном сочи­нении «О животных» он перемешивает не слишком досто­верные, но красочные сведения по занимательной биологии с нехитрыми моральными выводами: смотри, как ведут се­бя добровольно бессловесные животные — между тем как ты, наделенный разумом человек, нуждаешься в законах и запретах, чтобы удержаться от зла. Например, рыбы некоей породы якобы выручают друг друга из сетей, — и Элиан спешит добавить: «О люди, так поступают существа, кото­рым чувство дружбы не привито, а врождено!» Лакеде­монянам Ликург велел почитать старших— но слоны не­укоснительно делают это без всякого Ликурга⁷ . Человек не ведает смертного часа и притом страшится его; напро-