Главные понятия и научные проблемы

Институты. Привычки и стереотипы мышления, разделяемые большим числом членов общества, Веблен называл институтами. Име­ется целый ряд определений этого социального феномена (У. Гамиль­тон, Т. Парсонс, Дж. Ходжсон) в рамках "старого" институционализма; все они подчеркивают признак привычности, устойчивости и распространенности образа мыслей. Институты первоначально воз­никают на базе человеческих инстинктов и простейших потребностей; способствуя их удовлетворению, они приобретают самоподдержива­ющийся характер и, по принципу обратной связи, формируют сте­реотипы мышления.

Наиболее прочные и социально целесообразные институты фикси­руются в традициях, неформальных нормах, а затем и в писанном праве. На этой основе, в свою очередь, возникают социальные органи­зации. Как отмечалось выше, в понимании природы институтов коре­нится главное отличие между "старыми" и "новыми" институционалистами. Последние считают институтами нормы экономического поведе­ния, возникающие непосредственно из взаимодействия индивидов (что вполне соответствует классической либеральной традиции). На уровне прикладного экономического анализа это различие в значительной степени стирается. Какой бы ни была природа институтов, в реальной современной жизни они принимают форму правовых норм, традиций, неформальных правил, культурных стереотипов. При этом/"старые" институционалисты делают упор на культурные нормы и традиции, подчеркивая, что институты не столько ограничивают, сколько направ­ляют, облегчают и поощряют человеческую деятельность. Хотя институты могут устаревать, приобретая, по словам Веблена, "архаический" и "церемониальный" характер, в целом они создают ту социокультур­ную ткань, без которой деятельность человека невозможна: институ­ты формируют связи между людьми, стирают различия в индивиду­альном поведении и, что самое главное, делают поведение индивида понятным и предсказуемым для других. В отличие от Веблеиа и его последователей "новые" институционалисты рассматривают институ­ты как преимущественно юридические и неформальные нормы, обра­зующие рамки, ограничения для деятельности человека.

Будучи общепринятыми и социально целесообразными норма­ми, институты весьма стабильны. Но эта стабильность время от вре­мени нарушается, сменяясь периодом распада одних институтов и появления других. Причину такого развития Веблен видит в склон­ности человека к "бессмысленной", непрагматической творческой де­ятельности и экспериментированию ("праздное любопытство"), что, по мнению американского ученого, является главным источником со­циальных, научных и технических изменений. "Праздное любопыт­ство" создает новые стереотипы мысли и поведения и соответственно новые институты. Другой источник изменений - конфликты ("тре­ния") между самими институтами, особенно теми, которые сложи­лись в разные исторические и культурные эпохи. Ходжсон сравнива­ет этот процесс с медленным движением геологических слоев относительно друг друга, которое периодически приводит к катастрофам и потрясениям. Наконец, согласно "новому" институционализму, глав­ными факторами институционального развития выступают инноваци­онная деятельность предпринимателей и других активных членов общества (Й. Шумпетер) и технологический прогресс.

Экономико-культурные типы. В рамках институционализма развиваются исследования роли социокультурных факторов в эконо мическом развитии опирающиеся на традиции М. Вебера. Эти иссле­дования помогают проследить влияние данных факторов не только на крупные социокультурные общности (например, Западная Евро­па, Северная Америка, Дальний Восток), но и на отдельные страны, регионы и даже отрасли производства. Среди последних работ такого рода выделяются публикации английского ученого Э. Тайлкота⁵. Он анализирует несколько парных типологических характеристик евро­пейской производственной культуры ("аристократическая" - "бур­жуазная", "индивидуалистическая" - "авторитарная") показывая, как социокультурные стереотипы влияют на экономическую деятельность. Так, "буржуазная" культура Германии в значительной степени опре­деляет преобладание в этой стране чисто производственных, приклад­ных сфер деятельности, тогда как влияние "аристократической" куль­туры в Великобритании проявляется в особом интересе английских предпринимателей к менеджменту, праву и финансам. "Буржуазное" отношение к производству, согласно Э.Тайлкоту, проявляется также в Нидерландах, Швеции, Швейцарии и Северной Италии, в основ­ном совпадающих с регионами распространения протестантской эти­ки. Он отмечает, что "буржуазная" экономическая культура, вырос­шая из традиций независимости городов по отношению к централь­ной власти, определяет известную регионализацию хозяйственной деятельности и экономического регулирования. Напротив, в Вели­кобритании и Франции преобладают крупные общенациональные компании и государственные экономические программы. Различия между индивидуалистическим и авторитарным типами поведения про­являются в склонности и способности к инновациям, причем страны Северной Европы оказываются в более благоприятном положении по сравнению со странами европейского Средиземноморья, потому что 'индивидуалистический тип поведения способствует инновациям.

Эволюция институтов. (Мысль об уподоблении экономиче­ских процессов биологическим возникла не сегодня. Аналогии между хозяйственной сферой и живой природой еще в XVIII в. проводили Б. Мандвиль, Д. Юм, Т. Мальтус и др. После создания эволюционной теории Ч. Дарвиным английский философ Г.Спенсер на основе его идей всеобщего развития и селекции разработал универсальную фи­лософскую систему, описывающую движение природной и социаль­ной жизни на принципах эволюции.

Попытки перенести эволюционные идеи на экономическую почву были, однако, неплодотворны до тех пор, пока не была выделена "единица селекции" - та субстанция, которая обладает устойчивостью во времени, передается от одних экономических субъектов другим и вместе с тем способна к изменению. (В этом - одна из причин того, что ортодоксальная теория, не имея "единицы селекции", пользуется не биологическими, а физическими аналогиями.) Неслучайно, что именно с возникновением институционализма связано и рождение эволюционной экономической теории, причем основоположнику институционализма Веблену, принадлежит и сама идея о том, что институты могут быть уподоблены генам и что эволюция в хозяйственной системе и в живой природе протекает если не по общим, то по близким законам. О плодотворности этой идеи свидетельствует, в частности, то, что с середины XX в. эволюционный подход независимо от Веблена получил развитие и в других областях общественно-научного знания, например, в сциентологии (Т. Кун, Д. Кэмпбелл) и теории права (Д. Эллиот, Г. Демсец, Р. Познер).

Как известно, дарвиновская теория опирается на три принци­па: наследственность, изменчивость и естественный отбор. Любая наука, воспринимающая эти принципы, должна ответить на вопросы: каковы механизмы наследования и изменчивости, механизмы и кри­терии отбора.

Согласно Веблену, институт по своей природе обладает свой­ствами "непрерывности" (наследственности), поскольку представля­ет собой самоподдерживающийся, самовоспроизводящийся социальный феномен. Биологический ген, как известно, является структурой, передающей наследственную информацию. "Передача" информации посредством институтов во времени и в экономической среде проис­ходит путем имитации и обучения (понимаемого в широком смысле не только как образование, а как социализация индивида). С этим и связано то огромное значение, которое все институционалисты при­дают социокультурной среде. На микроуровне, в рамках фирм и дру­гих организационных структур носителем информации выступают применяемые технологии и принципы организации производства.

Как и их природные аналоги, институты также обладают измен­чивостью, причем они менее устойчивы, чем биологические гены. Если гены практически не поддаются внешнему воздействию (за исключе­нием очень сильных неприродных факторов, например, радиации) и мутируют в результате случайных изменений внутренней структуры (случайной комбинации родительских признаков), то стабильность - институтов не так высока. Они могут реагировать на изменения соци­альной, культурной, политической, природной среды. Институты могут мутировать и случайно под влиянием как внешних, так и внут­ренних факторов, включая сознательные, целенаправленные действия индивидов. В отличие от генов институты сохраняют и передают "бла­гоприобретенные" признаки. Таким образом, в экономике действуют как дарвино-менделевские, так и ламаркианские принципы, которые в живой природе несовместимы.

Признание возможности случайных мутаций институтов и, следовательно, устойчивых случайных траекторий развития выделяет институционально-эволюционную теорию из числа других экономи­ческих учений. Все они в той или иной мере исходят из принципа детерминированности экономических процессов и явлений. Даже в неоклассической теории случайные, по сути, действия множества не связанных друг с другом хозяйственных субъектов в конечном счете подталкивают систему в одном определенном направлении: к равно­весию. Неокейнсианство, монетаризм опираются на жесткие зависи­мости между переменными. Марксизм, как известно, допускал слу­чайности, но рассматривал их как проявление скрытых закономерно­стей, ведущих общество к предустановленной цели.

Подчеркивая роль фактора неопределенности в экономической жизни, Р. Нельсон справедливо назвал признание принципа слу­чайности ключевым признаком любой эволюционной теории⁶. Зна­чение этого принципа состоит в том, что он очень важен для анали­за центральной проблемы эволюционной теории - механизмов и крите­риев отбора.

Поскольку эволюционная экономика в той или иной степени опи­рается на дарвиновские принципы селекции, то вполне естественно стремление перенести в экономику критерий "выживания наиболее приспособленного", то есть сохранения и распространения тех инсти­тутов, которые обладают наибольшим набором "социально целесо­образных" признаков. Такие институты помогают "выживанию" груп­пы людей или всего общества. Этой точки зрения придерживался Ф. Хайек. "Единицей отбора" он считал правила (законы и культур­ные нормы). Согласно Хайеку, селекция правил происходит спонтанно по критерию жизнеспособности порядка, создаваемого этими правила­ми. "Выживают" те из них, которые в конечном счете ведут к росту богатства, свободы и благополучия общества. "Социально нецелесооб­разные" правила обществом подавляются. Естественно, интенсивность селекции (или эффективность саморегулирования общества) тем выше, чем больше степеней свободы допускает общество. С этих позиций социальный процесс представляется как прогресс (прерывистый, но неотвратимый). История, конечно, дает немало подтверждений хайековскому оптимизму, наиболее очевидное - результат глобального соперничества между рыночной и тоталитарной системами. Вместе с тем современная эволюционная теория, опираясь на новейшие откры­тия в биологии и теории систем, выявила ряд форм социально-эконо­мического и технологического развития, которые входят в противо­речие с оптимистическим видением общественного развития.

Один из них - "хреодный эффект" (от греч. chre - предопределен­ный обреченный и odos - путь). По сути, он близок к уже упоминав­шемуся эффекту блокировки, а также к "кумулятивному технологиче­скому эффекту" (см. ниже). Хреодный эффект означает, что в силу случайных причин то или иное явление может начать развитие по неоптимальному пути, причем чем дальше продолжается такое разви­тие, тем труднее "свернуть" с выбранной траектории. Селекционный отбор, таким образом, не действует или его результаты становятся заметны лишь в исторически отдаленной перспективе. Явление про­должает развиваться по первоначальной траектории, даже если она в конечном счете тупиковая.

Хреодный эффект объясняется тем, что развитие явления (или, шире, института) может сопровождаться нарастанием связанной ис­ключительно с ним благоприятствующей ему внешней среды. Среда "канализирует" явление по первоначальной траектории. Например, на заре автомобилестроения конструкторы стояли перед выбором между бензиновым и электрическим двигателями. Выбор в пользу бензинового мотора, как довольно скоро выяснилось, был техничес­ки и экологически неоптимален. Но перестроить производство на элек­трический двигатель с каждым годом все труднее, так как вокруг автомобиля с бензиновым мотором сложилась и быстро расширяется благоприятствующая внешняя среда: действующие автозаводы, нефеперерабатывающая промышленность, сеть заправочных станций, навыки водителей и т.д.

Подобно хреодному эффекту, к "выживанию" институтов с неоп­тимальными признаками приводит и эффект гиперселекции (это по­нятие заимствовано из биологии). Он выражается, например, в том, что фирма может захватить рыночную нишу, даже если она уступает конкурентам по качеству продукции или иным рыночным характери­стикам. Иллюстрацией служит локальная монополия, которая одер­живает верх над производителями более высококачественной продук­ции из других регионов благодаря экономии на транспортных расхо­дах. Такие фирмы могут достичь лишь "локального" оптимума, но никак не оптимума в масштабах народного хозяйства.

Хотя рассмотренные примеры не касаются фундаментальных экономических категорий и институтов (права собственности и т.п.), проявления названных эффектов свидетельствуют о том, что эволю­ционный отбор далеко не всегда действует в соответствии с критери­ем социальной целесообразности. Хреодный эффект, видимо, прило­жим и к анализу больших социоэкономических систем, в значитель­ной степени объясняя ригидность и нереформируемость СССР.

Перенесение классических селекционных механизмов и критери­ев на экономическую почву затруднительно еще и по той причине, что в отличие от весьма стабильного природного мира социоэкономическая среда быстро меняется. Изменения происходят как под воз­действием факторов самой среды, так и в результате постоянного взаимодействия институтов со средой (вследствие рассмотренного выше эффекта "кумулятивной причинности" - в биологической жизни он проявляется слабо). Это обстоятельство размывает сам критерий оп­тимальности, или социальной целесообразности.

Спор между историческими оптимистами, видящими в эволюци­онной селекции инструмент прогресса, и их противниками может быть отнесен к числу тех онтологических дискуссий, которые не могут привести к взаимному согласию. Можно допустить, что рано или по­здно социально нецелесообразные институты заходят в тупик и прекращают свое существование, лишаясь благоприятствующей внеш­ней среды. Но, оценивая ту же ситуацию в краткосрочном плане, нельзя не согласиться с принципиальным выводом ведущего совре­менного эволюциониста Дж. Ходжсона о том, что "в экономическом контексте эволюционные процессы не обязательно ведут к ... оптимальным результатам"⁷. Устойчивыми могут оказаться не только социально целесообразные институты, но и институты с неоптимальны­ми случайными признаками.

По сути, близкий круг проблем рассматривается эволюционной теорией и в связи с анализом "принципа неоднородности" (impurity principle). Она критически относится к неоклассическому тезису о том, что экономическая система функционирует тем лучше, чем пол­нее в ней представлены институты, соответствующие ее базовым прин­ципам (то есть чем "чище", "однороднее" система). Так, неоклассики настаивают, что для наиболее эффективного функционирования ры­ночной экономики следует всемерно расширять сферу действия ры­ночных правил игры, подавляя те институты, которые действуют по иным правилам (например, государственные или самоуправляе­мые предприятия).

Данному подходу эволюционная теория противопоставляет заимствованный из кибернетики "принцип неоднородности": к быстро меняющимся, разнонаправленным и интенсивным импульсам лучше приспосабливаются те системы, в которых представлены неоднород­ные элементы, действующие по разным принципам. (В 50-е годы Я. Тинберген сформулировал правило о том, что число инструментов экономической политики должно быть не меньше, чем число целевых установок.) Поэтому на протяжении всей мировой истории существо­вали или существуют устойчивые системы, которые наряду с одним, доминирующим принципом организации экономической деятельнос­ти (например, рабовладение или частная собственность) допускают в качестве дополнительных и второстепенных и другие. При этом важ­но подчеркнуть, что подобная неоднородность и внутренняя диверсифицированность укрепляют систему только в том случае, если один из принципов ее устройства носит четко выраженный доминирую­щий характер: излишняя внутренняя диверсифицированность не ме­нее опасна для системы, чем излишняя однородность.

Многообразие институтов в рамках развивающейся системы по­рождает вопрос о том, как происходит смена старых институтов но­выми. Эволюционная теория предлагает/несколько типов такого про­цесса. Преобладающим она считает тип, который именуется path dependence (зависимость от траектории предшествующего развития). В этом случае общество и экономика воспроизводят социокультур­ные институты прошлого, постепенно внося в них изменения. Из все­го комплекса институтов, образующих систему, изменениям подда­ются быстрее всего те, которые относятся к внешнему, поверхност­ному слою, тогда как глубинные, сущностные институты проявляют наибольшую устойчивость. Данный тезис хорошо подтверждается на примере азиатских и африканских обществ, которые в последние деся­тилетия довольно легко восприняли внешние элементы европейской цивилизации, но сохранили старое, многовековое "ядро" отношений, традиций и стереотипов. Значительно реже встречается path independence, независимость от прошлого, проявляющаяся в радикальной ломке системы. Американский ученый М.Тул приводит в качестве примера «привнесение неоклассической модели в Восточную Европу»⁸, считая такой подход обреченным на неудачу. Противоположный тип развития – path determinace, или изменения, которые полностью определяются прошлым.