Влияние климатических условий на ментальность, национальный характер и ритм жизни
Рис. 5
Нам представляется, что в данном контексте уместнее говорить не о пессимизме, а о фатализме – признании невозможности и бесполезности противостоять условиям и обстоятельствам, которые существуют вопреки воле человека и которые он не в силах изменить.
Исторический фактор. Исторические события непосредственно влияют на облик национальной культуры, накладывают на нее отпечаток, поскольку определяют альтернативу в выборе путей развития страны. От исторических событий зависит, будут ли реализованы в исторической практике сложившиеся к данному моменту социальные, экономические и духовные потенции развития. Значимыми историческими событиями для развития русской культуры были принятие христианства, татаро-монгольское иго, буржуазно-демократическая и социалистическая революции, I-я и II-я мировые войны. Так, татаро-монгольское иго, во время которого были стерты с лица земли более 70 русских городов и тысячи деревень, надолго задержало экономическое развитие Руси, обусловило ее социальное и экономическое отставание от Европы, нанесло непоправимый нравственный урон сознанию высших и низших сословий русских людей, так как приучало к рабской психологии; на протяжении почти трехсот лет практически 5 поколений русских людей – если учесть, что средняя продолжительность жизни в эпоху средневековья насчитывала не больше 60 лет – родились, выросли и умерли в неволе, так и не узнав свободы. Однако, с парадоксальной точки зрения Л. Н. Гумилева, татаро-монгольское иго имело и свое положительное последствие: оно помогло Руси устоять перед влиянием Европы, не растворившись в европейском мире, сохранить свою культурную целостность. В учебнике по основам МКК приведены подсчеты историка С. Соловьева: в период с ХI по XV в. Русь в среднем отражала по одному нашествию в год, а с XV до начала ХХ века Россия провела в войнах две трети своей истории [13: 288]. Получается, что Русь-Россия большую часть своей истории провела «на положении военного лагеря, окруженного враждебными народами, постоянно вела оборонительные войны» [13: 288]. Возникло противоречие между задачами государства и возможностями их решения. Оно заключалось в «необходимости обеспечить безопасность и развитие государства любыми средствами и наносило ущерб интересам и целям отдельных экономических субъектов» [13: 325]. Государство играло приоритетную роль во взаимоотношениях личности и общества. Для того чтобы развиваться, государство по максимуму использовало всевозможные ресурсы, в том числе и человеческие. Формировался особый путь развития – мобилизационный. Для него характерно использование материальных и людских ресурсов «посредством их максимальной сверхконцентрации и сверхнапряжения во всех звеньях общества». Развитие осуществлялось в условиях дефицита необходимых ресурсов – временных, интеллектуальных, финансовых и др., при незрелости внутренних факторов развития, т. е. их неподготовленности к решению поставленных перед обществом задач. Так постепенно сформировалась идея приоритета политического фактора развития перед всеми остальными. В дальнейшем это наложило свой отпечаток на развитие всех областей духовной культуры: например, проявилось в предельной идеологизации словесной художественной культуры. Использование людских ресурсов осуществлялось с помощью внеэкономического, силового принуждения. В итоге государство стало авторитарным. Устанавливая постоянный и всеобъемлющий контроль над всеми сторонами жизнедеятельности общества, государство становилось и тоталитарным. Это привело к усилению роли репрессивного аппарата как инструмента принуждения и насилия. В этом заключается причина нелюбви русского человека к государству, которую всегда проявляли русские люди. Однако эти же факторы стали и причиной того, что при всей нелюбви к государству русские люди в той же мере понимали и необходимость защиты государства, которая воспринималась как первейший долг каждого русского человека. Отсюда вытекает известная антиномия русского менталитета – бесконечное Терпение – Бунт.
Социально-политический фактор. Имеются в виду общественный строй, господствующий в тот или иной период исторического развития, поскольку его обслуживает определенная официальная идеология, накладывающая отпечаток на нравственную и духовную жизнь общества; в той же мере имеются в виду внутренняя и внешняя политика, которую проводит государство.
Религиозный фактор. Имеются в виду как само вероисповедание, так и условия принятия той или иной религии – добровольное или принудительное, а также фактор исторической давности вероисповедания: существует ли оно издавна или относительно недавно. Чем оно древнее, тем более глубокий след оставило в национальной культуре.
Чисто теоретический вопрос о роли религиозного фактора в формировании культуры имеет прямое отношение к практике межкультурной коммуникации, поскольку религия может играть гораздо большую роль в жизни общества, чем может показаться. Влияние религии может охватывать все формы социальной деятельности человека. Так, с точки зрения индейцев навахо, «медицина, развлечение, спорт, наука – это разновидности религиозных знаний». «На Среднем Востоке роль Ислама гораздо значительнее, чем роль христианства в Европе. Люди Запада с огромным трудом представляют себе степень проникновения религии во все стороны жизни в арабском мире. Одна культура отличается от другой не только содержанием религии, ее организацией, но и характером связей со всеми сторонами жизни» [6: 264].
Подтверждение значимости влияния различных факторов на формирование своеобразия национальной культуры, ее неповторимого облика мы находим в рассуждениях великих мыслителей – философов, историков, писателей. Так, А.С. Пушкин отчетливо видел влияние религиозного фактора на формирование духовной культуры Руси и по этому поводу писал: «Византизм (читай христианство – примечание мое, С. П.) сформировал основы нашего национального характера». Подтверждением пушкинской идеи стал тот факт, что православие как официальная религия Руси-России оказало непосредственное влияние на формирование и развитие национальной идеи, национальных мифов, составило основу религиозно-духовной философии, представленной именами С. Булгакова, отца П. Флоренского, И. Ильина, Н. Бердяева. Принятие христианства определило серьезные ментальные изменения, сдвиги русского сознания. С точки зрения Н.Е. Трубецкого, С.Н. Булгакова, Н.О. Лосского, С.Л. Франка, И.А. Ильина, П.Н. Савицкого, Л.П. Карсавина, творящим началом своеобразия русской культуры является православие, предопределившее такие черты русской культуры и стоящего за ней менталитета, как благочестие, соборность, повышенная совестливость, понимание истины как истины-справедливости, духовный максимализм, благоговение перед красотой, примат красоты над пользой и т.д. [30: 11]. В современном общественном сознании историософская концепция, настаивающая на исключительной роли Православия в истории русской культуры, «приобрела статус едва ли не аксиомы» [30: 12]. Между тем, как справедливо замечает Е.С. Кирсанова, «существует не мало причин усомниться в абсолютной правоте сторонников этой концепции» [30: 12]. Говоря о Православии как о творческом начале русской культуры, еще С. Н. Булгаков отмечал, что надо иметь в виду не Православие вообще (поскольку идентичные русским национально-культурные черты не обнаруживают себя в культуре других православных народов – греков, болгар, армян, сербов и др.), но именно «русское Православие». Византийское христианство было специфически воспринято русскими и «осуществлено в жизнь национально». «Православие, <…> скорее явилось не творцом особенностей русского национального сознания, а наиболее приемлемой формой того, что в нем было уже в дохристианский период» [30: 13. Курсив мой, С. П.].
В пользу этой точки зрения свидетельствует, в том числе, этимология многих слов, обозначающих понятия духовной жизни, приписываемые православию, тогда как в действительности они имеют более давние корни – происходят из языческой культуры древних славян. Таково, к примеру, слово и обозначенное им понятие соборность, однокоренное со словами сбор, собрание, собратья, братья и брать. Таковы слова и понятия, входящие в состав оппозиции Истина – Правда: в языческой культуре древних русов уже существовали понятия Естина и Правь.
Трудно согласиться и с тем, что благоговение перед красотой и примат красоты над пользой – черта русской культуры, восходящая к православию. Развитое эстетическое чувство является исконной русской чертой, проявившейся на гораздо более ранней стадии развития русского этноса в таких сферах культуры, как устное народное творчество и ремесла: изготовление одежды, вышивки, женских украшений, изделий из бересты, плетение кружева и др. Можно считать, что благоговение перед красотой явилось мотивом выбора веры язычниками – посланцами князя Владимира: «И увидели мы красоту такую, что не знали, где мы – на земле или на небе» –, так описан в «Повести временных лет» момент выбора православной веры.
Таким образом, православие не было единственным творческим началом русской культуры, хотя и сыграло роль важнейшего фактора, определившего (в числе других) неповторимое лицо русской культуры.
8.3. Черты своеобразия русской культуры
На тему своеобразия русской национальной культуры написаны горы литературы, которая представляет богатейший материал для таких учебных дисциплин, как «Русское страноведение», «Русский мир в контексте мировых цивилизаций» и т.п. Наличие такого большого количества источников можно считать прежде всего результатом усиленного самосознания русской культуры как одной из самых рефлексирующих культур мира, что само по себе также можно рассматривать как черту национального своеобразия.
И, тем не менее, каждый, кто решается осуществить дерзновенную попытку дать суммарный портрет русской культуры, в известной мере рискует быть оспоренным. Позиция культуроведов, имеющих общее с другими исследователями смысловое «ядро» в характеристике черт русского культурного своеобразия, все-таки будет гипотетичной: в культурологии до сих пор не выработан точный список черт, составляющих национальное своеобразие русской культуры; есть лишь более или менее подробное описание отдельных из них. Отчасти такой список и невозможен: пока культура осмысливается другими национальными культурами и самоосмысливает себя самое, она изменяется, не смотря на то что, как и менталитет, обладает качеством относительной устойчивости.
Выражаясь метафорически, черты национального своеобразия русской культуры составляют ее портрет или неповторимую национальную «физиономию». Ряд черт, составляющих своеобразие русской культуры, можно выделить на основе исследований зарубежных ученых. Опираясь на базовые характеристики культуры, предложенные в концепциях Эдварда Холла и Гирта Хофстеде, попытаемся представить суммарный портрет русской культуры как комплекс составляющих его характерных черт.
Русская культура – это культура с женским «характером», отличающаяся следующими особенностями:
1. Восприятие категории времени характеризуется амбивалентностью ориентаций в выборе временных предпочтений: свои намерения русский человек склонен соотносить прежде всего либо с прошлым, либо с будущим. В этой связи уместно вспомнить высказывание А.П. Чехова о том, что «русский человек любит вспоминать и не умеет жить». Лишь в последние два десятилетия наметились изменения во временной ориентации; стремление жить сегодняшним днем на наших глазах становится особенностью менталитета современных русских людей.
2. Невысокая степень пунктуальности представителей русской культуры в неформальных, дружеских отношениях и относительно высокая пунктуальность в сфере деловых отношений.
3. Полиактивность носителей русской культуры – способность в единицу времени делать несколько дел одновременно, вытекающая из нелинейного понимания категории времени: время не делится на отрезки, следующие друг за другом в строгой логической последовательности, а воспринимается как циклическое.
4. Существование эффективной неформальной сети быстрого распространения информационных потоков – слухов, сплетен и т.п. Ярким проявлением этой черты можно считать тот факт нашей социальной действительности, что зачастую конфиденциальная информация, вышедшая утром из стен какого-либо ведомства или министерства, не успев еще быть опубликованной в прессе, к вечеру становится известной в самых отдаленных уголках и провинциях нашей страны.
5. Доминирование личных, эмоциональных отношений между людьми над деловыми.
Мы наблюдаем проявление этой черты, к примеру, в том, что после конфликта с коллегой на работе предпочитаем избегать контактов с ним и в личных отношениях, за рамками рабочего времени. Это происходит потому, что подавляющее большинство русских людей не склонны строго разделять между собой две сферы жизни – личную и профессиональную, как это принято на Западе.
6. Низкая степень избегания неопределенности в элитарной культуре. Среди исследователей до сих пор не существует единого мнения относительно степени избегания неопределенности носителями русской культуры. Расхождения во взгляде на этот вопрос связаны не только с различиями в методиках исследования, но и с тем, что вкладывается в понимание содержания самой категории и берется в качестве объекта наблюдения и анализа. Возможно, что в разных сферах жизнедеятельности внутри одной и той же национальной культуры индексы-показатели степени избегания неопределенности могут существенно различаться. Кроме того, базовые категории культуры, как и менталитет, – исторически изменчивое явление, которое может иметь разную степень проявления в разные периоды жизни нации, меняясь под влиянием социально-исторических условий.
В рейтинговой шкале этой базовой характеристики культуры, приведенной Гиртом Хофстеде, из максимального балла избегания неопределенности в количестве 112 (такой показатель у Греции) российская деловая культура набрала 95 баллов (данные приводятся на конец 80-х гг. ХХ в. и взяты из «Материалов семинара в Институте динамического консерватизма») [31]. Но высокий балл означает низкую степень избегания неопределенности.
Самосознание русских, их автостереотипы также фиксируют низкую степень избегания неопределенности, то есть способность к риску в нестандартных, экстремальных ситуациях и отсутствие страха принимать решения в условиях, когда не существует жестких формализованных правил и регламентации. Когнитивные исследования в области грамматического строя русского языка также подтверждают этот тезис. Категория неопределённости находит многообразные формы выражения в русском языке. Избегание неопределённости отражается на разных уровнях языковой структуры, как лексическом, так и грамматическом (к грамматическому уровню языка мы относим явления синтаксиса и морфологии, следуя общепринятой классификации структурных уровней языка). Это означает, что языковое сознание русскоговорящих не избегает неопределенности, но «сжилось» с ней и воспринимает ее не как явление, от которого следует избавиться, а как неизбежную и объективную данность в картине мира. В грамматическом строе русского языка низкая степень избегания неопределенности проявляется в меньшей формализованности, чем, к примеру, в английском: при употреблении существительного в английском языке всегда необходим артикль, будь то неопределённый (a/an), определённый (the) или нулевой. В русском языке можно обнаружить числительное «один», соответствующее по своей функции неопределенному артиклю a/an. Однако нельзя сказать, что использование данного числительного в качестве артикля столь же жёстко необходимо, как в английском. Приведём пример: «Книгу дал мне один мальчик». Подразумевается субъект дейстия, известный говорящему, но не известный адресату речи; в данном случае числительное «один» используется вместо неопределённого артикля. Кроме того, в английском языке невозможно использование безличных и неопределённо-личных предложений, которые широко распространены в русском языке. Необходимо, чтобы в предложении обязательно были подлежащее и сказуемое. В английском недопустимы предложения типа: «Сегодня солнечно» или «Нам сообщили приятную новость» – только «It is sunny today» и «We were told good news». В первом случае используется подлежащее it, во втором используется пассивная конструкция: дополнение в русском языке становится подлежащим в английском. Данное несоответствие грамматических структур русского и английского языков, отражающее ментальную установку на определённость – неопределённость, может служить одной из причин возникновения ошибок в процессе порождения речи русским инофоном на английском языке.
Для русского языка характерно наличие определённых лексических единиц, прямо указывающих на меньшую степень избегания неопределённости. Самыми яркими примерами этого тезиса являются русские лексемы «авось» и «на всякий случай», относящиеся к сфере безэквивалентной лексики, так как прямых аналогов им в английском языке нет. А.А. Мельникова говорит: «Данное выражение объединяет две установки – желание перестраховаться и ощущение мира как чего-то нелогичного, непросчитываемого, где может случиться всё что угодно…» [32: 118]. Многократное отражение второй установки мы находим в пословично-поговорном фонде русского языка и других прецедентных текстах, см., например, поступать так, «куда кривая вывезет».
Слово «авось» выступает в некоторой степени как бинарная оппозиция выражения «на всякий случай». Как говорит исследователь, «авось обосновывает пассивность субъекта установки, его нежелание предпринять какие-то решительные действия <…>» [там же]. «Важная идея, отражённая в «авось» – это представление о непредсказуемости будущего <…>» [33: 135]. Данная оппозиция выражает присущий русскому человеку способ понимания мира как чего-то непросчитываемого и неопределённого, фаталистическое понимание картины мира.
Наиболее очевидное проявление низкой контекстуальности в русской элитарной культуре – высокий статус слова, многословие и полнота выражения в сфере вербальной коммуникации, «литературоцентризм» русской культуры на протяжении нескольких веков ее развития. В народной культуре контекстуальность значительно выше, поэтому эта субкультура менее многословна. Такие фольклорные жанры, как былина и русская народная песня, часто мало информативны; в их облике и смысловом строе слова´ могут играть меньшую и подчинительную роль по отношению к тональности и ритму.
Изучение проявления категории неопределённости важно для понимания ментальных схем, существующих в сознании носителя культуры и непосредственно отражающихся в конструкциях языка, что позволяет выявить национальную специфику, неповторимое своеобразие языка и культуры. Не случайно известный лингвист, д. фил. д., профессор В.В. Колесов (Санкт-Петербург) относит неопределённость высказываний к числу основных признаков ментальности в русском языке [35: 27].
7. Иерархическая дистанция средней величины в отношениях выше стоящего и ниже стоящего на социальной лестнице индивидов по сравнению с культурами, где она короткая или длинная: нет той степени подчеркнутой почтительности, как в культурах Востока, но нет и психологического комфорта, короткой эмоциональной дистанции в отношениях начальника и подчиненного, как, например, в культуре США.
8. Доминирование коллективистского начала над индивидуализмом, хотя точнее будет сказать, что в русской культуре большую роль играет оппозиция «Индивидуализм – Коллективизм» – сочетание обостренного сознания Личности с безличным коллективизмом (формулировка Н. А. Бердяева).
Дополним этот портрет, выделив другой ряд признаков, выявленных с опорой на труды наших соотечественников – историков, философов, культурологов, социологов.
9. Евразийский характер русской культуры (далее – РК). Евразийство – геополитическое и духовно-географическое понятие, которое обозначает промежуточное положение РК между культурными мирами Запада и Востока. Вспомним, что Н. А. Бердяев утверждал: по своей душевной структуре русский человек по преимуществу восточный. Этот «восточный» элемент в эмоционально-психическом складе русского человека проявляется в приоритете чувств, эмоций над логикой, разумом, расчетом. Евразийство РК – «метапризнак» – им объясняются и из него вытекают многие другие признаки, таким образом, он стоит не в одном ряду с ними, а как бы над ними. В частности, из него вытекает следующая названная ниже характерная особенность РК.
10. Двоецентрие, бинарность – наличие в структурах менталитета, национального характера так называемых бинарных оппозиций – «парности взаимоисключающих свойств».
Нa любом этапе своего становления и исторического развития русская культура как бы двоится, являя одновременно два отличных друг от друга лица. Европейское и азиатское, оседлое и кочевое, светское и духовное, официальное и оппозиционное, коллективное и индивидуальное – эти и подобные «пары» противоположностей свойственны русской культуре с древнейших времен и сохраняются фактически до настоящего времени. Двоеверие, двоемыслие, двоевластие, раскол – это лишь немногие из понятий, значимых для понимания истории русской культуры, выявляемых уже на стадии древнерусской культуры.
Трактуя идеи выдающегося русского историка В.О. Ключевского, В.А. Александров и академик В.Л. Янин подчеркивают, что бинарность русской культуры проявляется уже на стадии формирования государственности. Так, при формировании древнерусского государства Киевская Русь (единое государство сложилось к концу IХ века) изначально значимой оказалась оппозиция Северо-Запад – Юг (p. s.: позже значимой для истории русской культуры стала оппозиция Запад – Восток). Воплощением Северо-Запада выступали Новгородско-Псковские земли, а Юга – Киевская земля. Эти географические области представляли собой не только разные территориальные пласты, но и разные слои культуры. Прежде всего, принципиально отличалось их социально-политическое устройство [36: 27 – 28]. На Северо-Западе, с центром в Великом Новгороде, оно было федеративным. Это означает, что власть князя не была наследственной; князь являлся выборным лицом, подчиненным власти вече, коллективного совещательного органа управления, который состоял из богатых граждан – «мужей» – и возглавлялся посадником и тысяцким; вече было «вольно в выборе князя», с которым заключался договор – «ряд»; князь, не выполнивший условий ряда, мог быть изгнан. Юг, с центром в Киеве, воплощал собой другой тип социально-политического устройства – абсолютизм княжеской власти с ее централизацией в руках князя. Наличие этих двух типов социально-политического устройства изначально делало прочность русской государственности сомнительной, неустойчивой [36: 30].
Стабильная противоречивость РК объясняет «необычайно резкие переломы» в социальной и культурной жизни России, катастрофизм ее развития [37: 545].
Стабильная противоречивость русской культуры, порождает, с одной стороны, повышенный динамизм ее саморазвития, а, с другой, – периодически обостряющуюся конфликтность, внутренне присущую самой культуре, и составляющую ее своеобразие, типологическую особенность, которую исследователи называют бинарностью (лат. двойственность).
В языке этот признак проявляется в наличии таких бинарных оппозиций, элементами которых являются концепты, как Свобода – Воля, Истина – Правда.
В территориально-географическом и духовном отношениях Россия имеет две столицы – Москву и Петербург. Первая является олицетворением сугубо русского, национального начала в культуре; интересно, что и слово, ее называющее, женского рода, как и сам характер русской культуры. Второй является олицетворением европейского начала или духа в русской культуре, и слово, его называющее, мужского рода; кроме того, оно является не исконно русским словом, а заимствованием. Сосуществование матриархального и патриархального начал в структуре РК также свидетельствует о ее двоецентрии.
Бинарность в строении русской культуры – несомненный результат «пограничного» геополитического положения Руси-России между Востоком и Западом и приобретенного в течение многих веков столкновения и взаимопроникновения черт той и другой «суперцивилизаций». Н. А. Бердяев в работе «Русская идея», объясняя антиномичность России и ее культуры, противоречивость и сложность русской души, писал, что «в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира, и всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное» [38: 486].
Другие ученые иначе раскрывали столкновение Востока и Запада в русской культуре. Существовала точка зрения (Г.П. Федотов. «Судьба и грехи России»), что в России шли «два процесса, параллельных один другому, но направленных в обратные стороны: с одной стороны, европеизация узкого высшего культурного слоя общества, с другой – углубление «азиатского способа производства» и усиление «восточной деспотии», в результате чего основная масса российского населения по своему положению и уровню культуры продолжает изменяться «в сторону прямо противоположную, – в сторону Востока». Отсюда берет происхождение глубокий и закономерный «разрыв между народом и более или менее просвещенным обществом. Таким образом, русский Востоко-Запад не только «соединяет два мира», как это оценивал Н. А. Бердяев, но и разъединяет их, разрывает, противопоставляет. Действительно, говоря о бинарности русской культуры, нельзя не упомянуть многослойный социум России. На протяжении веков люди делились на крестьян, помещиков, дворян, духовенство, купцов, рабочих. И, естественно, в каждом слое общества складывались свои определенные ценности и мораль. То, к чему стремились помещики, было ненавистным крестьянам. И, наоборот. Общество представляло собой многослойный «пирог», где каждый пласт очень сильно отличался от лежащего выше и находящегося ниже.
Многие современные культурологи считают, что русская Евразия – это фокус притяжения и отталкивания западных и восточных влияний в едином смысловом пространстве, это уникальный цивилизационный «водоворот» во вселенском масштабе. Вместе с тем изначальная «пограничность» русской культуры, а затем и российской цивилизации делала их путь, как и судьбу России, весьма драматическими, чреватыми взлетами и падениями, великими катастрофическими потрясениями.
Бердяев выделяет в российской истории «пять разных Россий» как пять разных культурно-исторических типов или стилей культуры: Киевская Русь, монголо-татарская Русь, московское царство, петербургско-императорская (послепетровская) Россия и Россия советская [39: 251]. Однако сегодня очевидно, что и эти пять типов культуры не исчерпывают российской истории. Современные культурологи и философы дополняют этот ряд. Наряду с советской Россией была и русская эмиграция (русское зарубежье); начиная с 1991 г. мы ведем отсчет посттоталитарной истории России. Да и эпоха «серебряного века», в том числе и по представлениям самого Бердяева, составляла особый тип культуры, отличный от культуры императорской России. А если к уже названным Россиям добавить еще Русь дохристианскую, языческую, то насчитывается уже девять разных культурно-исторических моделей истории отечественной культуры, что чрезвычайно много для одной культуры, даже проживающей более одиннадцати веков.
Культурно-исторические парадигмы в русской истории наслаивались друг на друга: один этап еще не завершился, а другой уже начинался. Будущее стремилось осуществиться тогда, когда для этого еще не было условий, и, напротив, прошлое не торопилось уходить с исторической сцены, цепляясь за традиции, нормы и пр. Подобное наслоение этапов, конечно, встречается и в других мировых культурах, но в русской культуре оно становится постоянной типологической чертой: язычество сосуществует с христианством, традиции Киевской Руси переплетаются с монгольскими в московском царстве. Петровская модернизация сочетается с глубоким традиционализмом допетровской Руси и т. д.
Все это явилось источником вековых конфликтов и идеологических споров: кочевых и оседлых народов, язычников и христиан, соборности и авторитаризма, нестяжателей и «государственников», религиозных реформаторов и староверов, западников и славянофилов, сторонников и противников реформ, либералов и консерваторов, демократов и коммунистов и т. д.
Как точно подметил Г.П. Федотов, ментальная основа русской культуры «в разрезе» представляет как бы эллипс с двумя разнозаряженными ядрами, между которыми развертывается постоянная борьба – сотрудничество, процесс, сочетающий в себе и сильное притяжение, и столь же сильное отталкивание смысловых полюсов [40: 77]. В каждом случае эта «парность взаимоисключающих свойств национального русского менталитета порождает, во-первых, нестабильность русской истории, как бы запрограммированную, а в русской культуре потенциальную разветвленность социального и культурно-исторического процесса; во-вторых, устойчивое стремление русской культуры вырваться из плена дуальных (двойственных) противоречий, преодолеть бинарную структуру рывком, взрывом, т. е. революционным путем перейти в новое, как бы даже вовсе не подготовленное качество». Отсюда – характерный для русской социальной и культурной истории «катастрофизм» темпа и ритма национального развития, прерывность исторического процесса, вплоть до иррациональных мотивов принципильной «умонепостигаемости» России, характерно выраженных в афористической формулировке Ф. И. Тютчева:
«Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить;
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить».
«Двоецентрие» русской культуры, смысловую противоположность полюсов чрезвычайно красноречиво символизируют заглавия известных произведений русской литературы: «Мертвые души», «Живые мощи», «Отцы и дети», «Преступление и наказание», «Война и мир», «Былое и думы», «Живой труп», «Христос и антихрист», «Поэт и толпа», «Жизнь и судьба» [13: 320–328].
Кажется, будто в тот самый момент, когда в русской культуре нечто утверждается, оно уже отрицается, низвергается. Русская культура стремится пересмотреть ею же самой выдвинутые определения. Перефразируя русского мыслителя XX в. М. М. Бахтина, можно сказать, что Россия избегала «последних» завершающих суждений о себе и своей культуре, она стремилась всей своей историей доказать себе и всем окружающим, что последнее слово о ней еще не сказано, если оно вообще возможно.
11. Таким образом, незавершенность русской культуры, ее некоторая неоформленность (по выражению известных мыслителей, «недостаток формы») органически связана с ее бинарностью, возможно, являясь ее логическим следствием.
Свобода духа, искание совершенного добра и в связи с этим испытание ценностей ведут к тому, что у русского народа нет строго выработанных, вошедших в плоть и кровь форм жизни. Самые разнообразные и даже противоположные друг другу свойства и способы поведения сосуществуют в русской жизни. Бердяев выразительно подчеркнул эту особенность русского народа. «Два противоположных начала, – говорит он, – легли в основу формации русской души: природная, языческая дионистическая стихия и аскетически монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически мессианская религиозность и внешнее благочестие; искания Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт» [38]. Печально то, что иногда весьма противоположные свойства, добрые и дурные, совмещаются в одном и том же русском человеке. Дмитрий Карамазов сказал: «Широк человек, я бы сузил».
Русский историк О. Г. Пушкарев в статье «Two trends in the course of Russian history» («Два пути в направлении развития русской истории») утверждает, что диапазон добра и зла в русской жизни более велик, чем у других народов. Он ссылается на былинный эпос, в котором противопоставлены высокая степень добра и крайнее напряжение зла. Илья Муромец, по благословению Христа, храбро защищает христианскую веру и борется против злодеев. А в Новгородских былинах воспет Васька Буслаев, который «не верит ни в сон, ни в чох», собирает банду из тридцати таких же, как он, беспутных людей и вместе с ними бесчинствует, пьянствует, пирует, совершает убийства.
Французский историк Моно встречался со многими русскими. В письме к профессору Легра он написал о русском народе: «Я не знаю народа более обаятельного; но я не знаю и более обманчивого» [41: 34]. Возможно, что под «обманчивостью» он понимал непоследовательность поведения русских. Бердяев говорит: русским народом «можно очароваться и разочароваться, от него всегда можно ожидать неожиданностей, он в высшей степени способен внушать к себе сильную любовь и сильную ненависть».
12. Наличие своеобразного морально-этического комплекса (в первую очередь, в структуре ментальности):
А) Единство этического и эстетического начал. В народном миропонимании красивый означает хороший; в понятийной картине мире простых людей из народа любое явление, которое является источником зла, не может восприниматься как эстетически совершенное, красивое. Не случайно, что в речевых контекстах русских диалектоносителей слова «красивый» и «хороший» употребляются в одном синонимическом ряду как взаимозаменяемые. Исследователи единодушно утверждают, что присущее русской культуре «обостренное ощущение гармонии и красоты складывалось в глубинных структурах восточно-славянского сознания на протяжении многих веков под влиянием многих факторов (природная среда, сельскохозяйственный быт, взаимодействие с соседями, особенности языческой мифологии и культов и т. д.)» [30: 13]. Эти особенности восточно-славянского архетипа «в немалой степени повлияли и на выбор веры в Х в. Предание неслучайно акцентирует внимание на том, что решающее значение в этом выборе сыграла красота богослужения в византийском соборе» [30: 13].
б) нравственная чистота и максимализм в качестве духовных ориентиров, образцов для подражания в национальном типе духовности. Следует, однако, заметить, что эти высокие нравственные ориентиры часто оказываются неосуществимыми в социальной практике, где проявляется острое противоречие между словом и делом. Нравственный максимализм в сочетании со слабохарактерностью и обломовщиной – ленью, бездеятельной пассивностью – являются основным источником всех наших бед.
13. Дидактизм, назидательность, идеологизация в сфере словесной культуры (в художественной литературе, философии, религии; в двух первых исключение составляет эпоха постмодернизма, достигшая апогея в своем развитии в 80-е гг. ХХ в.). Возможно, первоначально это качество было связано с необходимостью идейного перевоспитания язычников в христиан, в ходе которого актуализировались такие устно-речевые и книжные жанры, как проповедь, наставление, поучение. В тот же период и позже, на протяжении нескольких столетий, это качество культуры было связано с необходимостью подчинять интересы отдельного индивида, личности интересам государства, для чего всегда требовался и специальный идеологический аппарат. Попытки создать и затем сохранить абсолютизм и централизм власти, необходимость постоянной обороны границ государства, все время расширявшего свою территорию, – эти факторы требовали принесения конкретного человека в жертву общественным интересам, провоцировали и закрепляли идею доминирования общественного начала над личным. В более поздние периоды исторической жизни России появляются другие факторы, с той же степенью неизбежности требовавшие утверждения приоритета Государства над Человеком, общественного над личным: необходимость в петровскую эпоху преодолеть отставание России от Европы, используя (при экстенсивном типе развития общества) исключительно человеческие ресурсы, в том числе, прорыв к прогрессу за счет нечеловеческой эксплуатации огромных масс трудового люда, изъятие «излишков» трудовых доходов крестьян во время кампании продовольственной разверстки в годы коллективизации, стахановское движение и эксплуатация труда политических заключенных в период индустриализации СССР, наконец, попытки проведения экономических реформ общества за счет грабежа денежных сбережений широких слоев трудящихся в наше время – все это примеры социальных условий как фактора, который способствует развитию многочисленных форм идеологического воздействия на сознание людей и закрепляет дидактизм и назидательность как качества повествования в литературе.
14. Открытость Миру, универсальность, «всеотзывчивость» русской культуры (определение Ф. М. Достоевского).
Примем этот тезис, несмотря на то, что открытость и «всеотзывчивость» русской культуры есть несомненная данность в большей мере для ее самовосприятия и самосознания, то есть может оспариваться представителями других культур в их понимании и оценке русской культуры. Эта черта в качестве особенности, составляющей национальное своеобразие русской культуры, до сих пор относится к числу дискуссионных и окончательно не решенных проблем культурологии, поскольку спорным является и вопрос о том, можно ли полностью доверять самовосприятию и самосознанию культуры как объективному источнику информации о ней, ведь самосознание культуры рождает и мифы о культуре (здесь миф понимается не как эстетическое, а как социальное явление). С другой стороны, культура жива и вдохновляема своим самосознанием.
Л.Н. Гумилев считал любую национальную культуру «закрытой системой». Можно ли согласиться с этой точкой зрения? Лишь отчасти. Думаю, что она нуждается в существенной корректировке. Более диалектичной представляется следующая позиция: «Внутри любой национальной культуры и литературы условием полноценного, равноправного существования в мире других культур является диалектика взаимосвязи категорий «Свое» и «Чужое».
Оппозиция «Свое – Чужое» определяет границы смыслового поля национальной культуры. Члены оппозиции не могут существовать друг без друга, поскольку их осознание становится возможным только через сопоставление и противопоставление, и своеобразно «поддерживают» друг друга.
При этом приверженность миру Своего обеспечивает культуре жизнеспособность; в этой особенности находит выражение или осуществляет себя защитная функция культуры. Однако замкнутость на мире Своего приводит к утрате универсального, общемирового значения национальной культуры.
Интерес к миру Чужого и рефлексия в этом направлении становится для национальной культуры источником ее изменения, обновления и развития. Однако излишняя увлеченность миром Чужого грозит потерей национального своеобразия, размыванием формы, ассимиляцией в других культурах» [34: 38 – 39]. «Актуализация внутрикультурных связей – механизм, позволяющий сохранить целостность национальной культуры. Актуализация межкультурных связей – механизм, который обеспечивает культуре обновление и, следовательно, задает импульс к развитию. Культура движима постоянным сопряжением этих двух «векторов» – интенций. В русской литературе актуализация межкультурных связей, обусловленная ее национальной спецификой, – экстраверсивностью, «всеотзывчивостью», – имманентно возрождается в каждом новом поколении русских, демонстрируя тем самым устойчивость, «живучесть» и жизнеспособность русской культуры» [Там же: 86].
В пользу открытости и «всеотзывчивости» как черты национального своеобразия русской культуры говорят следующие аргументы:
А) многие выдающиеся русские мыслители – историки, философы, писатели, к которым относятся Ф.М. Достоевский, С.В. Соловьев, В.О. Ключевский и др. – в способности русского человека к отзывчивости и примирению противоречий видели историческую миссию представителей русской культуры.
Б) Высокое (элитарное) искусство как одно из вершинных выражений русской национальной культуры демонстрирует, причем на разных этапах своего развития, особую остроту и духовную напряженность переживания мира других национальных культур, попытку их освоить с той же степенью глубины и сочувствия, что и мир родной культуры. Этот факт подтверждает русская литературная критика, констатировавшая, что отдельные зарубежные писатели, к примеру, Гейне, Диккенс, Бальзак, настолько вошли в нашу литературу на правах «своих», что получили в ней своеобразный «статус гражданства». Проявлением такого отношения к творчеству иноязычных художников слова стали не только бесчисленные аллюзии, реминисценции, скрытое и явное цитирование, парафразы (эти явления универсальны для восприятия инонациональной культуры любой национальной культурой), но и переделки произведений иноязычных авторов, стилизации, подражания, пародии, – в большей мере, чем в художественной литературе других стран.
«Открытость миру других национальных культур как качество духовности еще раз подтверждает, что национальное своеобразие русской литературы и культуры – в квинтэссенции Всеобщего» [34: 82].
15. Фундаментализм, философичность, диалектичность мышления как качества ментальности, в первую очередь, отразившиеся в таких сферах культуры, как наука, образование, литература и искусство.
Формы проявления этого качества могут быть самыми многообразными – от попытки вести историю происхождения русской земли непременно с начала сотворения самого Божьего Мира в древнерусской литературе (хрестоматийный пример – «Повесть временных лет») до почти обязательного экскурса в так называемую «историю вопроса» в многочисленных научных исследованиях в самых разных областях знаний. Широта взгляда и масштабность обзора объектов исследования в науке, пристальное внимание и актуализация системного подхода при проведении исследований разного рода, интерес к исследованию явлений в аспекте диахронии – в их историческом развитии и перспективе – все это примеры проявления выше указанного качества.