Часть III. Концепт «ум» как предмет сопоставительной лингвоконцептологии

§ 1. Сопоставительная лингвоконцептология как научное направление

Метод сопоставительного языкознания, как отмечают исследователи, возник задолго до того, как сопоставительная лингвистика выделилась в самостоятельное научное направление. Это вызвано тем, что многие национальные грамматики писались либо в сопоставлении разных подсистем одного языка (например, грамматика Панини содержала элементы сопоставления санскрита с разговорными пракритами), либо в сравнении изучаемого языка с другим – более престижным языком культуры (так, европейские грамматики эпохи Возрождения создавались по аналогии с латинской или греческой).

Становление сопоставительной лингвистики как отдельного научного направления пришлось на середину ХХ века (см. об этом: Гак 1989: 5–6). Основы теории данной дисциплины исследователи усматривают в работах Р. Ладо («Лингвистика поверх границ культур», 1957 г.), предложившего теоретическое обоснование и методику сравнения двух языковых систем по трем уровням (форма, значение, дистрибуция), и Ш. Балли («Общая лингвистика и вопросы французского языка», 1932 г.), который для выявления характерных черт французского языка сопоставлял его с немецким.

Удачное описание современного состояния сопоставительной лингвистики предложено Н.А. Солдатовой в диссертации «Сопоставительный анализ проблем культуры речи в России/СССР и Франции 1900-1940-х гг.». Исследователь отмечает прикладной характер сопоставительных работ таких англо- и немецкоязычных специалистов, как Г. Никкель, Р.Дж. Ди Пьет-ро, Л. Деже. В ряду работ по франкоязычной лингвистике автор выделяет аспектные исследования ученых, которые занимаются вопросами сопоставительной фонологии (Genevrier 1927; Wartburg 1958), грамматики (Tremblay 1972; Gniadek 1977; Guillemin – Flescher 1981), стилистики (Vinay, Darbelnet 1958; Malblanc 1961), концептологии (Duchacek 1966, 1975; Mounin 1972) и т.д. [Солдатова 2004].

В отечественной лингвистике первым опытом создания сопоставительных описаний языков были «Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком» Е.Д. Поливанова (1933 г.) и «Фонетика французского языка: Очерк французского произношения в сравнении с русским» Л.В. Щербы (1937 г.). В дальнейшем теорию сопоставительного языкознания развивали исследователи А.И. Смирницкий («Об особенностях изучения направления движения в отдельных языках», 1953 г.), В.Н. Ярцева («О сопоставительном методе изучения языков», 1960 г.), В.Д. Аракин («Типология языков и проблем методики преподавания русского языка как иностранного», 1969 г.), В.Г. Гак («Сопоставительная лексикология», 1977; «Русский язык в сопоставлении с французским», 1988) и др. Хорошо известны также многоуровневые сопоставительные исследования Р.А. Будагова [Будагов 1961, 1963], В.С. Степанова [Степанов 1972], Г.В. Степанова [Степанов 1978] и др.

В последние годы это направление филологической науки особенно активно развивается. Теоретические и практические вопросы сопоставительной лингвистики освещаются в работах С.Г. Воркачева [Воркачев 1991, 1995, 1996, 1997, 2002], М.К. Голованивской [Голованивская 1997, 2009], В.Б. Кашкина [Кашкин 2007], Н.А. Красавского [Красавский 2008], М.В. Пименовой [Пименова 2001], Т.А. Репиной [Репина 1996], И.А. Стернина [Стернин 2007], А.В. Широковой [Широкова 2000] и др. Целый ряд сопоставительных исследований проводится в рамках изучения метафорологии (Э.В. Будаев [Будаев 2006], М.В. Зацепина [Зацепина 2004], Е.В. Колотнина [Колотнина 2003], А.Ю. Перескокова [Перескокова 2006], А.М. Стрельников [Стрельников 2005], Н.Г. Шехтман [Шехтман 2006] и др.).

Современная сопоставительная лингвистика понимается как «наука, имеющая объектом исследования синхронное параллельное сравнение двух или нескольких языковых систем, с целью выявления их наиболее существенных сходств и различий» [Нерознак 1987: 21]. В данном определении одним из ключевых слов является сравнение, однако ученые предлагают строго разделять понятия сравнения и сопоставления, методы сравнительного и сопоставительного анализа. Так, А.А. Реформатский дифференцирует эти два метода по двум параметрам: историчность и прагматичность. Исследователь отмечает: «Сравнительный метод направлен на поиск в языках схожего, для чего следует отсеивать различное. Его цель — реконструкция бывшего через преодоление существующего. Сравнительный метод принципиально историчен и апрагматичен. Его основной прием: используя вспомогательную диахронию, установить различного среза синхронии «под звездочкой». Сравнительный метод должен принципиально деиндивидуализировать исследуемые языки в поисках реконструкции протореалии» [Реформатский 1987: 43]. Сопоставительный метод, по мнению А.А. Реформатского, наоборот, «базируется только на синхронии, старается установить различное, присущее каждому языку в отдельности, и должен опасаться любого схожего, так как оно толкает на нивелировку индивидуального и провоцирует подмену чужого своим. Только последовательное определение контрастов и различий своего и чужого может и должно быть законной целью сопоставительного исследования языков» [Реформатский 1987: 44]. Ученый подчеркивает, что при параллельном синхронном изучении двух или нескольких языков следует использовать термин сопоставление, которое должно проводится с максимальным устранением возможностей давления системы родного языка. Кроме того, в отличие от сравнительного сопоставительный метод принципиально прагматичен: он направлен на определенные прикладные и практические цели, что отнюдь не снимает теоретического аспекта рассмотрения его проблематики [Там же].

Среди основных задач сопоставительного изучения языков специалисты отмечают следующие: 1) выявление схождения и расхождения в использовании языковых средств разными лингвистическими системами; 2) определение особенностей каждого из сопоставляемых языков, которые могут ускользать от внимания исследователя при одном лишь «внутреннем» изучении языка; 3) создание теоретической базы для разных областей прикладного языкознания, связанных с преподаванием неродного языка, а также с теорией перевода; 4) обеспечение материалом для типологии, для выявления языковых универсалий [Гак 1989].

Важным для настоящего исследования является положение о том, что сопоставительная лингвистика тесно связана не только с разными разделами языкознания, но и с рядом неязыковедческих наук: психологией, этнопсихологией, культурологией и др. «Сопоставительное описание лексических единиц, отмеченных этнокультурной спецификой, – отмечает С.Г. Воркачев, – по существу принадлежит уже сопоставительной лингвоконцептологии, поскольку имеет дело с культурными, вернее, лингвокультурными концептами как некими вербализованными смыслами, отражающими лингвоменталитет определенного этноса» [Воркачев 2003: 7].

Взаимодействие сопоставительной лингвистики с неязыковыми дисциплинами имеет еще один важный прагматический аспект, который делает сопоставительную лингвоконцептологию все более актуальной. Наше многонациональное государство в ситуации нарастающих процессов глобализации становится еще более многоликим, поэтому в настоящее время в сопоставительном языкознании на первый план выходят не столько собственно лингвистические исследования (сопоставление грамматики, лексики, фонологии, стилистики разных языков и т.п.), сколько работы, посвященные изучению лингвокультурных особенностей представителей разных национальностей и анализу характера взаимоотношений разных народов в ситуации межкультурного диалога. Рассмотрение разных лингвокультур в сопоставительном аспекте позволит, по мнению многих специалистов (А. Вежбицка, Л. И. Гришаева, Л. В. Цурикова, Д.Б. Гудков, В.В. Кочетков, В.В. Красных, В.А. Маслова, А.П. Садохин, С.Г. Тер-Минасова, В. П. Фурманова и др.), выявить точки схождения и различия языковых и культурных систем, оказавшихся в одном социальном пространстве. Подробное изучение, описание, объяснение таких различий позволит максимально нивелировать возможные межкультурные конфликты.

Для представителя сопоставительной лингвоконцептологии первоочередным вопросом является такой: ЧТО сопоставлять? Концепты, как ранее было указано, могут быть универсальными и этноспецифичными. Так, С.Г. Воркачев замечает: «Если отличительные признаки лингвокультурных концептов ограничиваются идеальностью как отнесенностью к области сознания, этнокультурной отмеченностью и вербализованностью, то в их число попадают весьма разнородные по своему семантическому составу единицы, требующие при межъязыковом сопоставлении различных исследовательских подходов. Под определение лингвокультурного концепта попадают имена конкретных предметов (например, матрешка – Карасик 2002: 145) и имена реалий при условии их включенности в ассоциативное поле определенной культуры, имена прагматических лакун в межъязыковом сопоставлении (береза, черемуха, рябина, калина, журавль, mistletoe, holly, thistle и пр.), имеющие соэквивалентное предметное значение. К их числу относятся, естественно, имена национально-специфических понятий (удаль, воля, privacy, efficiency, esprit, honor, saudade, ordnung и пр.), находящие при межъязыковом сопоставлении лишь частичное соответствие, и, конечно, имена абеляровских духовных ценностей – мировоззренческих универсалий (красота, свобода, вера, любовь, истина, справедливость, судьба и пр.), лингвокультурная специфика которых в достаточной мере трудноуловима» [Воркачев 2003: 11]. Исследователь подчеркивает, что безэквивалентные концепты и «криптоконцепты», не имеющие в языке кодифицированного лексического воплощения, не являются продуктивными для анализа национальной специфики лингвоменталитета, поскольку сопоставлять можно только в достаточной мере сходные и вербально эксплицированные сущности, каковыми являются частично соэквивалентные концепты.

С.Г. Воркачев разделяет простые и сложные для межъязыкового сопоставления единицы. «Наиболее простыми оказываются имена концептов-предметов, в семантике которых выделяются референциальная и прагматическая части, из которых первая соэквивалентна для обоих языков, а вторая выступает носителем этнокультурной специфики и, соответственно, отличается от языка к языку. Наиболее сложный объект для сопоставительного семантического описания представляют концепты высшего уровня – мировоззренческие универсалии (свобода, справедливость, судьба, счастье, любовь и пр.), функционирующие в различных типах дискурса и в различных сферах общественного сознания, что определяет необходимость предварительного создания исследовательского «прототипа прототипов» – внутриязыкового междискурсного эталона сравнения: наиболее признаково полной и наименее этнокультурно маркированной модели, которая чаще всего совпадает с прототипом концепта, полученного в результате анализа научного дискурса и научного сознания. …Особенностью концептов-мировоззренческих универсалий, которая должна учитываться при создании признакового эталона сравнения, является способность к смене имени при переходе из одной дискурсной области в другую – их потенциальная разноименность: счастье – блаженство, справедливость – правда, свобода – воля, любовь – милость и пр. [Воркачев 2003: 14].

Таким образом, при сопоставлении лингвокультурных концептов на материале разных языков выявляется общее и различное в осмыслении разными народами неких универсальных феноменов. При этом общим является определенный набор базовых когнитивных признаков. Различия могут заключаться в следующем: 1) различными могут быть сферы употребления слова-концепта (в одном языке она может быть шире, в другом – уже; слово-концепт может в разных лингвокультурах употребляться в разных дискурсах и т.п.); 2) являясь принадлежностью разных дискурсов, концепт может приобретать разные имена; 3) национально специфичным может быть набор языковых и образных репрезентантов концепта, что позволяет ему реализовывать разные нюансы значений и разные коннотативные компоненты в разных лингвокультурах.

Такие отличия в осмыслении универсальных феноменов разными народами интересно проследить на примере сопоставления русского концепта хитрость и французского ruse, проведенного на материале толковых, синонимических и паремиологических словарей.

Для каждого из этих языков специфична вербализация изучаемых концептов: в русском языке данный концепт вербализуется главным словом хитрость, имеющим минимум синонимов; во французском языке представлен значительно более широкий синонимичный ряд; ср.: данные «Словаря синонимов русского языка»: «Хитрый – лукавый, хитроватый, плутоватый, плутовской, продувной, с хитрецой, с хитринкой» [Словарь синонимов русского языка, 2002: 622] и словарную статью из французского словаря «Le Robert»: «Rusé, -e (хитрый, -ая) – adroit, artificieux, astucieux, cauteuleux, chafouin, diplomate, ficelle, fin, finasseur, finaud, fourbe, futé, habile, inventif, loup, machiavélique, madré, malicieux, malin, matois, narquois, normand, perfide, politique, renard, retors, roublard, roué, subtil, tortueux, trompeur, vicelard» [Le Robert 1993: 619]. Даже количественное сопоставление единиц в русском и французском языках свидетельствует о том, что французы выделяют больше нюансов значения слова-концепта ruse, чем русские отмечают у слова-концепта хитрость.

Интересно сопоставить также образные составляющие концептов ruse и хитрость, которые актуализируются с помощью антропоморфного, зооморфного и предметного кодов.

Концепт хитрость в русском языке более актуален в социальной сфере и связывается с образами лжеца и вора (ср.: У него в серьгах не спи – позолота слиняет; Он тебя и обует, и разует; Он тебя и напоит, и вытрезвит; Он тебя так угостит, что нагишом домой уйдешь; Ой-ой гуляю – грош меняю, алтын сдачи беру). Если рассматривать профессиональную принадлежность хитреца, то в русской традиции это, как правило, нечистый на руку торговец (ср.: Не обманешь – не продашь; Свинью за бобра продали; Он тебя и купит и продаст) или мелкий ремесленник, которому без обмана не прожить (ср.: Мастеровой не худ, да в душе плут; Приказчик – грош в ящик, пятак за сапог; Не тот писарь, что хорошо пишет, а тот, что хорошо концы подчищает; Не ворует мельник: люди сами несут; Это такой землемер, что подушку из-под головы отмежует; Нет воров супротив портных мастеров и др.).

Во французском языке у названного концепта больше нюансов значения, поэтому слово-концепт хитрость используется в более широком контексте: так, «хитрыми по-французски» являются также политики и дипломаты (см. словарную статью слова rusé в «Le Robert»). При этом оценочная коннотация французского слова-концепта ruse не имеет той негативной окраски, которая присутствует в структуре русского концепта хитрость.

Анализ зооморфных образов-репрезентантов рассматриваемых концептов позволяет выявить следующие особенности. Концепт хитрость в русской и ruse во французской лингвокультурах традиционно ассоциируются с образами лисы, змеи, кошки и некоторых птиц. Тем не менее, с хитростью и обманом в сознании многих народов по всему миру связывается прежде всего лиса. Почему это происходит, остаётся загадкой для зоологов, ведь, по их наблюдениям, «в природе каждое животное хитро по-своему». Так, например, волк, по признанию А. Брема, «в хитрости, лукавстве, умении притворяться и осторожности нисколько не уступает лисице и, скорее, во многом превосходит её» [Брем 2004].

Французские и русские фразеологизмы отражают различные проявления лисьей хитрости:

- предусмотрительность (ср. фр.: Le renard ne chasse jamais pres de sa tanière [Maloux 1980: 615] и рус.: Близ норы лиса на промысел не ходит [Tougan-Baranovskaia 1970: 8]; а также фр.: Un bon renard ne mange pas les poules de son voisin [там же: 8], свидетельствующее о том, что хитрецы не заводят себе врагов по соседству, ср. рус. эквивалент: Плохой вор тот, что возле себя грабит);

- коварство и двуличие (ср. рус.: Заговелась лиса, загоняй гусей [Tougan-Baranovskaia 1970: 23] и фр.: Quand le renard se met à précher, gare aux poules [там же: 23], фр.: Le renard prèche aux poules (ср. русский эквивалент: Нашли дурака); фр.: Se confesser au renard (т.е. довериться вероломному) [Французско-русский фразеологический словарь 1963: 923]. Во всех выражениях при разоблачении лицемерия, способности на предательство упоминаются реалии церковной жизни: поститься, говеть, проповедовать. Тем самым подчеркивается, что плут не брезгует никакими средствами для достижения цели, участие во фразеологизмах религиозной лексики ярче обозначает порочную природу лиса, ср.: À la fin le renard sera moine [Montreynaud 1989: 23].

Однако во французской лингвокультуре более отчетливо прослеживается компонент ‘бессовестность лиса и его неисправимость’ (ср.: Le renard ne sent pas sa propre odeur [Maloux 1980: 615]; Le renard change de poil, non d’esprit; Le renard change de poil, non de naturel [Maloux 1980: 615]. У русских смысловой компонент ‘неисправимость’ передаётся с помощью образа волка, ср.: Сколько волка ни корми, он всё в лес смотрит.

В обеих лингвокультурах закреплено представление, что с хитрецами можно действовать только хитростью, но во французской культуре эта идея прочно связана именно с образом лиса (ср.: À malin – malin et demi, À renard – renard et demi [Французско-русский фразеологический словарь 1963: 923], Avec le renard on renarde [Montreynaud 1989: 23]). В русском языке это снова образ волка (ср.: C волками жить – по-волчьи выть).

Французские и русские паремии подчеркивают, что лис / лиса имеет преимущество перед другими животными, но в русском языке она сравнивается с волком, который считается недалёким (ср.: Лиса семерых волков проведёт, причем её хитрость имеет количественное выражение: У лисоньки-плутовки сорок три уловки [Проделки хитрецов 1972: 537]), во французской культуре лиса сравнивается со львом, при этом сила льва по своей эффективности в некоторых делах значительно уступает лисьей хитрости, ср.: Ce que le lion ne peut, le renard le fait.

У русских лиса более других связана с хитростью. В русском языке выражено представление о типичной внешности хитреца – у него, как правило, мелкие, острые черты лица и особая походка (ср.: лисьи глаза, лисье лицо, лисья походка и т.д.). Это животное – традиционный персонаж русского фольклора. В нём же она известна не просто как лиса, а как Лиса Патрикеевна, отчество которой восходит к имени реального исторического лица – литовского князя Патрикея, коварно и хитро посеявшего вражду между новгородцами [Бирих 1999: 340]. По данным «Славянского бестиария», это животное напрямую ассоциировалось с нечистой силой: «Лисица является 1) обозначением дьявола, 2) обозначением царя Ирода, 3) обозначением лукавого человека, 4) обозначением лживости» [Белова 2001:164].

Во французском языке и фольклоре лис тоже является одним из главных хитрецов. Своё имя Renard и многие свои качества французский лис унаследовал от персонажа средневековых романов о лисе. Они создавались в городской среде, но, по мнению В.Я. Проппа, «целиком созданы на народной основе» [Пропп 2000: 358]. Причём центр тяжести, приходившийся в этом собрании сюжетов в предшествующей европейской традиции на других животных, и особенно на волка, переместился на лиса именно во французском «Roman de Renart» (ок. 1230 г.) [Пропп 2000: 363]. Возможно, это представление о лисе во французском фольклоре бытовало без особых изменений со времён античной басни [Пропп 2000: 362]. Доподлинно известно, что у древних греков уже было чётко сформировавшееся мнение на счёт этого хищника. Выражение хитрее лисы находим в ряду следующих: светлее солнца, слаще мёда, легче пёрышка [Снегирев 1996: 182].

Сказки с участием лисы / лиса очень распространены в фольклоре. Это, возможно, объясняется тем, что основным композиционным стержнем их является обман в разных видах и формах» [Пропп 2000: 370]. Следует указать, что, например, в мифологии этот образ практически не представлен.

Если образ лиса/лисы прочно связывается с лживостью, хитростью и лукавством в обеих рассматриваемых культурах, то только для французской культуры характерна реализация данного концепта в образе обезьяны. Для русских и англичан обезьяна является лишь символом ловкости [Nazarian 1978: 141]. Для русского фольклора обезьяна вообще животное довольно экзотическое, ср.: Хитёр немец, обезьяну выдумал [Даль 1996].

У французов обезьяна олицетворяет и хитрость, и лукавство. По их представлениям, для неё характерны такие черты: ловкость действий (ср.: Аdroit comme un singe [Nazarian 1978: 141]); умение использовать других в своих целях (ср.: Le singe tire les marrons du feu avec la patte du chat [Maloux 2001: 145], Payer en monnaie de singe [Nazarian 1978:141]); лукавство (ср.: Malin comme un singe [Назарян 1965: 158]). Этот образ, появляющийся во французских фразеологизмах, исключительно негативен. Обезьяна уродлива (ср.: Laid comme un singe), она кривляется и гримасничает (ср.: faire le singe, singer, on n’apprend pas à un vieux singe à faire des grimaces) [Гак 1995: 1016], её обвиняют в подражании человеку, а отсюда недалеко и до притворства. Обезьяна часто становится совершенно злодеем, ср.: À force de caresser son petit le macaque le tue [Montreynaud 1989: 21].

Вместе с этим образом в концепт ruse входит ещё один нюанс – внешнее уродство. И, несмотря на то, что в животном мире достаточно вполне отвратительных на взгляд человека существ, за эту характеристику «отвечает» именно обезьяна. Можно предположить, что подобное отношение к обезьяне явилось результатом того, что в её наружности, в её повадках человек смутно угадывал себя, но в искажённом, карикатурном виде, как в кривом зеркале. А в том, что древнему сознанию было достаточно только внешнего уродства или просто необычной внешности, чтобы приписать её обладателю связь с нечистой силой, сомневаться не приходится. Бог, как известно, шельму метит, чему служат подтверждением и следующие выражения: Malin comme un bossu, Rire (se rigoler, se tordre) comme un bossu, причём глагол rire здесь явно отдаёт чертовщиной, поскольку стоит в ряду следующих rire comme un fou, rire comme un crevé [Назарян 1965: 158].

Специфичным для французской лингвокультуры оказался предметный код репрезентации концепта ruse. Здесь отличительным признаком всех предметов является ‘тонкость, острота’, выраженная во французском языке словом fin, имеющим одним из своих значений ‘хитрый, лукавый’. С помощью этого определения в реализации концепта ruse оказываются имплицитно задействованными все пять чувств человека. В этом направлении французы с их обострённой способностью чувствовать далеко впереди. Так, представители этой нации воспринимают качество хитрости через визуальные образы (ср.: cheveu fin, cheveu malin, fine mouche [Montreynaud 1989: 108], т.е. предметы, которые человек видит маленькими и тонкими, кажутся ему связанными с хитростью); одорические образы (ср.: fin comme l’ambre, fin comme le musc); вкусовые образы (ср.: fin comme de la moutarde); тактильные образы (ср: fin comme un rasoir). Все приведенные французские выражения переводятся на русский язык как очень хитрый, хитрый как лиса [Назарян 1965: 15].

То, что хитрость, по мнению французов, пахнет и имеет вкус, подтверждается и выражениями Le renard ne sent pas sa propre odeur [Maloux 1980: 615], gout de queue de renard [Фразеологический словарь французского языка 1963: 923].

У русских с признаком острый (fin) тоже связано немало денотатов: слух, зрение, нюх, ум, память, слово, пища, боль да и сам человек (ср.: проницательный ум / взгляд, острая боль, остроумный человек, острослов и мн. др.) [Фразеология в контексте культуры 1999: 78]. Но всё же именно французы с их обострённой способностью чувствовать в этом отношении далеко впереди, поскольку, помимо того, что их хитрецы имеют тонкий слух, нюх и «проникающий» взгляд (ср.: avoir le nez fin [Гак 1995: 668], avoir l’oreille fine [Гак 1995: 694] , les malicieux ont l’âme petite, mais la vue perçante [Maloux 2001: 76]), само слово le fin, ставшее существительным, обозначает ‘хитрец, хитрый, лукавый’, (ср.: jouer au plus fin – пытаться перехитрить кого-либо) [Гак 1995: 460].

Итак, на примере сопоставления лексики и фразеологии смыслового поля хитрость / ruse в русской и французской лингвокультурах было показано, какими могут быть общие и различные компоненты смысловой структуры изучаемого феномена: при наличии некоторого набора общих когнитивных признаков концепты в разных языках имеют разные способы вербализации, разные образные репрезентанты, разные сферы употребления слов-номинантов концепта и т.д.

В следующем разделе будет более подробно рассмотрена структура концепта ум в сопоставительном аспекте: на материале паремиологии русского, английского и французского языков.