Проблема исторического объяснения

Объяснение, наряду с описанием, является основной задачей исторического исследования. Природа исторического объяснения всегда была ключевой проблемой философии истории, вызывающей острые дискуссии на протяжении всего последнего столетия, в фокусе которых находился "процесс, в конце которого мы вознаграждены пониманием факта". Под объяснением же понимался способ раскрытия причинной обусловленности изучаемого явления, события или процесса, способ сделать прошлое понимаемым.

Объяснение в общем плане понимается как "процесс, по завершению которого мы вознаграждаемся пониманием факта⁵⁵". Природа исторического объяснения является одним из ключевых аспектов философии истории с конца XIX столетия. Для многих английских и американских исследователей философия истории воспринимается как синоним понятия "историческое объяснение⁵⁶". Отметим, что и вопросы, относящиеся к пониманию исторических событий, нередко рассматриваются под именем исторического объяснения, хотя общепринятая традиция употребления терминов требует, чтобы два этих понятия рассматривались отдельно.

До конца XIX в. четко определенной теории исторического объяснения не существовало. Старая традиция, восходящая еще к Аристотелю, рассматривала истерию как описательную дисциплину, вообще отказывая ей в какой бы то ни было значимой объяснительной функции. Столь же древней является традиция понимания истории как сокровищницы моральных и политических ценностей, рассматривающая объяснение в смысле приведения примеров. Более того, в XVin-XIX вв. философия истории и "философская история" понимали объяснение, исходя из того, что историческое исследование

⁵⁵ Gruner, Rolf. 1967. "Understanding in the Social Sciences and History." Inquiry 10: 153.

⁵⁶ Harry Ritter. Dictionary of Concepts in History. - New York, Westport, Connecticut, London, 1986. - P. 146.

60

поизвано придавать разумность примерам, показывающим "смысл" человеческого существования. Подобная ориентация фундаментальным образом отличается по духу от интереса к эпистемологии, характерного для аналитической философии

XIX в.

Интерес к проблеме исторического объяснения, имеющий

место в наши дни, берет свое начало в известном философском конфликте XIX в. между позитивизмом (материализмом) и

идеализмом.

Позитивисты XIX в. вслед за Огюстом Контом

рассматривали историю как естественный процесс, который развивается в соответствии с общими научными законами. Историческое объяснение означает, что историк "открывает" и истолковывает эти законы, так же как специалисты в естественных науках открывают и объясняют законы физического мира. С другой стороны, такие идеалисты, как Вильгельм Дильтей, Вильгельм Виндельбанд и Генрих Рикерт, расходясь между собой по многим вопросам, единодушно отрицали, что методы исторического исследования и объяснения аналогичны используемым в естественных науках. Используя терминологию Виндельбанда, они утверждали, что история -"идеографическая" форма знания, основанная на способности сопереживать уникальные ситуации прошлого, а не "номотетическое" исследование общих законов. Идеалисты в целом занимали более прочные позиции в истории и философии истории в начале XX в., что нашло отражение в работах таких теоретиков, как Бенедетто Кроче, Майкл Оаксхотт и Р. Дж. Коллингвуд, а также в трудах ведущих историков - Фридриха

Майнеке, Карла Бекера и Чарльза Биарда.

Карл Хемпел, выступая против идеализма,

придерживался неопозитивистского взгляда, полагая, что историки изучают события прошлого, апеллируя к законам или подобным им обобщениям. По мнению Хемпела⁵⁷, история научна (science), а историки объясняют исследуемые ими объекты, выводя их при помощи дедукции из "универсальных

⁵⁷ Hempel, Carl G. [1942] 1959. "The Function of General Laws in History." In Patrick Gardiner, ed. Theories of History (New York, 1959). - P. 345.

61

гипотез", идентичных законам физики. Хемпел признавал чт историки, как правило, делают это неосознанно, а исторические исследования редко соответствуют всем требованиям предъявляемым к объяснению в естественных науках. Он полагал, что различные истории являются протонаучными "набросками объяснения" ("explanation sketches") (P. 351) Однако Хемпел настаивал на том, что его теория адекватно отражала логику исторического объяснения, которую он считал идентичной логике любого объяснения вообще. По словам одной из его последовательниц, Мей Бродбек, "не существует особого "исторического объяснения", есть только объяснение исторических явлений". Эта позиция в отношении исторического объяснения получила известность как модель обобщающего закона (COVERING LAW model), как ее назвал один из критиков Хемпела - Уилльям Дрей. За время, прошедшее с 1940-х гг., эта модель уточнялась самим Хемпелом, а также другими исследователями, принимавшими ее полностью или частично.

За некоторыми исключениями историки продемонстрировали своего рода "интуитивную реакцию" на концепцию Хемпела. В силу своего образования и темперамента, большинство профессиональных историков "убежденные плюралисты" и инстинктивно отрицают идею, что их способ объяснения может быть сведен к какой-либо одной логической форме. Они полагают, что различные задачи требуют различных объяснительных процедур, л

На современном этапе развития исторической, науки с ^\^ новой силой возобновляются споры вокруг исторического объяснения. Период последнего двадцатилетия характеризуется эволюцией историографии в этом аспекте методологических исканий: "от структуры причинности 70-х к дискурсу :постмодернизма 80-х гг.", ростом небывалого уважения к "'господину нарративу", поворотом от "движения по пути •безграничной силы социального объяснения к состоянию меопределенности"⁵⁸. В условиях так называемого "'постмодернистского вызова", который направлен против «методологических основ исторической науки, прежде всего,

The Historic Turn in the Human Science. Michigan, 1996. P. 213,223.

58

62

пазличных течений "научной истории" и проповедует "лингвистический поворот" в истории, отмечая при этом особую важность языка как средства общения и необходимость "исторического видения" через языковые конструкции, происходит размывание границ различий между историей и литературой, между значением и ментальной конструкцией⁵⁹.

Противники постмодернизма, критикуя "лингвистический поворот", его воздействие на историографию, озабочены изменениями в центральной сфере "научной истории" — социальной истории, отмечая, что "общество как обобщающая категория растворяется" и создается угроза того, что "социальное объяснение" как таковое может потерять всю свою независимую

60

значимость .

Таким образом, для мирового исторического сообщества

сегодня характерен поиск теории, адекватной основы для объяснения прошлого (при всех различиях его трактовок), который особым образом актуализировался, в частности, в связи с тем, что вера в единственную, научную трансисторическую объяснительную модель подорвана девальвацией авторитетных теорий и методологии послевоенного периода — середины XX в.

Марксистская теория, которая разрушила стены идеализма и веру в идеологию научного нейтралитета, также была атакована представителями различных направлений постмодернизма. Уже в период после Второй мировой войны, когда историография переживала "полосу опьянения" новым, "научным подходом" к истории, эти версии "новой истории" связывались уже не с тотальными объяснительными моделями (формационный подход, теории цивилизаций), а с теориями среднего уровня, которые и составляли основу объяснения как "объясняющие гипотезы" и выполняли посредническую

функцию между историком и фактами.

На историографии "снижение уровня объяснительной модели" сказалось таким образом, что привело к появлению

⁵⁹ О постмодернизме см. статью Р. Торштендаля в: Проблемы историографии и источниковедения. Материалы II научных чтений

памяти ак. И.Д. Ковальченко. - М., 2000.

⁶⁰ G. Iggers. New Directions in European Historiography. Wesleyan. Univ.

Press, 1988. P. 225.

63

"новых" областей: истории⁶¹ — "новых" городской, женской истории, истории семьи, труда, — которые разделяли эту методологическую» ориентацию "делать историю снизу вверх" Диверсификация предметной области истории, наметившаяся уже в послевоенньжй период, бурно прогрессирует и, естественно сопровождается развитием методологического плюрализма, что позволяет историкам делать пессимистические прогнозы о невозможности исторического синтеза, в частности, в социальной и политической истории.

Основанием для отрицания исторического синтеза является еще одна черта современного этапа развития историографии — дискредитация и девальвация теорий, создававших основу объяснительных моделей исторического процесса, его отдельных этапов, в том числе марксизма. В то же время осознание отсутствия общей теории исторических исследований и невозможности ее выработки переросло в западном историческом сообществе в ощущение полной методологической неопределенности, когда возможно лишь одно согласие между историками — не соглашаться. Отсутствуют не только доминирующие интерпретации (даже не объяснения), но и механизмы оц-енки новых интерпретаций. Распадаются традиционные предметные области истории (так, например, в политической истории господствует тезис "личное значит политическое", нация понимается как "public culture", изучается гендер, раса, этнос и сексуальность в системе политики), объяснительные теории заменяются концепцией когерентности — понимания. ^\

В то же время наряду с отмеченной тенденцией дифференциации в области предмета истории и методологии исторических исследований, переносом фокуса исторических исследований с макро- на микроуровень (например, в работах сформировавшегося направления микроистории, внимание к единичному в исследованиях жанра Case-study), или ординарному быт-оопиеанию ("история повседневности"), следует обратить внимание на тенденцию, обозначенную

чеоиканскими исследователями, как "исторический" поворот

^а поворот социальных наук к истории⁶².

Так, в материалах конференции, организованной в рамках Поограммы компаративных исследований социальных

деформаций (CSST), Мичиганский Университет, Аннансируемой Университетским Президентским фондом и ведомством вице-президента США по научным исследованиям, "исторический поворот" оценивается как "отличительная черта современной интеллектуальной эпохи", как "новый историцизм", который проявляется в возобновлении интереса к истории в философии, в появлении исторически ориентированного "нового институционализма, исторических подходах в политических науках и экономике, в "этноистории", исторической антропологии, исторической социологии и даже "историцистской методологической дискуссии" в самой истории... "Историчность" этого эпохального поворота видится в его направленности против науки об обществе, сформировавшейся как оппозиция "традиционной истории" сразу же в послевоенный период, Это поворот к истории — как к процессу, как к прошлому, как к контексту (но не к дисциплине), — которая стала компонентом интеллектуальных исследований в широком круге областей.

Результатом "исторического поворота" является "возрождение" нарративной истории, фокусирующей внимание на событиях, культуре и индивидуумах. Хотя оговаривается, что в историографии предполагается уделять внимание объяснению причинных закономерностей, большую роль сторонники "нарративной истории" отводят в объяснении моделям и способам поведения, воздействию прошлого, понимаемого, прежде всего как культура, и истории, трактуемой как "этнографическая сущность". То есть объяснению подлежит действующее лицо, понимаемое как социальная и культурная конструкция в системе региональных отношений власти и конфликта и способное на действие внутри исторического контекста", а также некое "событийное прошлое", где социальные отношения определяются "зависимостью пути"

⁶¹ См., например: Репина Л.П. "Новая историческая наука" и социальная история. - М., 1998.

64

The Historic Turn in the Human Sciences. Terence J.McDonald ed. Michigan, 1996.

62

65

("path dependency"), временными неоднородными причинами и глобальными изменениями.

"Новый историцизм", таким образом, существенно меняет процедуру и структуру исторического объяснения. Так, он прежде всего, связан с культурной теорией и отрицанием социальных рамок истории и рассмотрением социального лишь как "момента" в истории. Новая концепция культуры расценивается западной историографией как наиболее важный вклад в современную социальную теорию и ассоциируется с именем Клиффорда Гиртца. Его определение культуры -семиотическое, означающее "путь опыта" (не собственный опыт), с особым вниманием на символы. Кроме того, это переход с макро- на микроуровень, от структуры — к событию, от объяснения — к интерпретации.

Ситуация "методологической неопределенности" негативно воспринимается самим западным историческим сообществом, которое, однако, привыкло жить в "разных мирах", различных методологических измерениях. Еще более напряженным является поиск исторического объяснения для отечественных историков в условиях быстротечной адаптации к раздвинувшемуся методологическому пространству после многолетней монополии марксистской теории и методологии в исследовании и образовании, присутствия четких методологических ориентиров, единой тотальной объяснительной модели смены общественно-экономических формаций. Однако, говоря о методологических тенденциях развития современной отечественной историографии, поиске новых объяснительных моделей, в частности, важным представляется отметить, что логика развития отечественной историографии "вписывается" в общие закономерности развития мировой исторической науки, которые связаны с кардинальной сменой основ исторического объяснения.

Развитие историографического процесса тесно связано со сменой парадигм, в том числе, моделей объяснения исторического процесса, в целом, истории страны, отдельных исторических этапов, явлений. Эта общая закономерность развития исторической науки, бесспорно, имеет свою специфику для каждой национальной историографии, в том числе и для

66

вития нашей отечественной исторической науки, которая в Р кардинального изменения условий развития в последнее рсятилетие испытывает период "поиска" новых методологий, новых объяснительных моделей — прежде всего. Такого рода оиск осознание необходимости изменения "старых" и развития "новых" подходов к историческому исследованию — явление общее для исторического сообщества, но имеющее и свой национальный конкретно-исторический контекст. Нельзя не отметить тот известный и очевидный факт, что одной из характерных черт развития историографии XX в. вообще, является процесс ее глобализации через интенсификацию международных контактов (конгрессы и другие международные форумы, совместные исследовательские проекты, академический обмен стажерами, получающими образование или повышающими свою квалификацию за рубежом, получение и обмен информацией через систему Интернета и т.д.). Глобализация исторической науки проявляется во все большей взаимосвязи, взаимодействии, взаимопроникновении национальных и региональных научных школ, методологических течений. Надо заметить, что в отечественной историографии сложилось известное разделение исторического сообщества по предмету научных исследований. Так, представители "всеобщей истории" осуществляют, условно говоря, просветительские функции в области современной западной методологии истории. В силу профессиональной вовлеченности в западную историографию предметом своих исследований на индивидуальном и институциональном уровне они более открыты, гибки и подвижны к восприятию и трансляции современных течений в западной методологии и историографии и менее "связаны" национальным историографическим наследием, традицией. Специалисты в области отечественной истории обладают большей ригидностью к "привнесению" новых подходов, ведут собственный методологический поиск в том числе на основе возрождения прерванной историографической традиции XIX — начала XX вв. Отечественная историография, особенно на этапе ее развития в советский период, оценивалась как закрытая от воздействия и связей с международной историографической традицией в силу в том числе

67

доминирования в ее теоретико-методологических основах марксизма, гипертрофированной идеологизации и бюрократизации инфраструктуры и самого историографического процесса. Однако в последнее время даже в западных исследованиях отмечается, что такое "выведение" советской историографии за рамки всемирного историографического процесса происходит по причине "непонимания характеристик межпарадигматических отношений" представителями разных исследовательских парадигм⁶³. Если же рассматривать отечественную историографию даже советского периода не как только результат непосредственного или опосредованного воздействия марксистской идеологии, КПСС или советской бюрократической системы, а как процесс функционирования "нормальной" (по Куну) институализированной науки в экстраординарных социально-политических условиях, то возможно говорить лишь о национальной специфике воздействия общих для института науки (внешних) факторов. При таком подходе специфика феномена "советского марксизма" усматривается в его полифункциональности, когда он был не только (а в некоторых случаях и не столько) элементом онтологии, сколько системой ценностей в обществе, системой мировоззрения.

Представляется очевидной отмечаемая ограниченность советского марксизма как основы объяснения, которая проявлялась в гипертрофированное™ причинной обусловленности другими явлениями или закономерностями, а не через систему мотивов и намерений, когда "причинная обусловленность подчас носила фатальный характер, ибо сфера поиска была исключительно в "объективном", а не субъективном аспекте". Объяснение, таким образом, часто даже не являлось поиском причин и доказательством их неизбежности и регулярного характера.

Обобщенно можно представить неудовлетворенность отечественной историографии доминирующей моделью

⁶³ Gwidon Zaiejko. Soviet Historiography as a normal Science. In:

Historiography between modernism and postmodernism. E.Topolsky ed. // Normal Studies in the Philosophy of the Sciences and the Humanities// Vol. 41. 1994. P. 179-190.

68

объяснения следующим образом. Во-первых, осознание необходимости "обогащения" формационного подхода как тотальной модели исторического процесса. Во-вторых, потребность в расширении сферы объясняющих факторов исторического процесса вообще, сферы аспектов исторических исследований, их проблематики, т.е. расширение границ объясняемого предмета. Кроме того, проступает в концепциях отечественной истории неудовлетворенность гипертрофированным стремлением доказательства идентичности истории России, ее этапов с историческим развитием Западной Европы, потребность фокусирования внимания на специфике

российской истории.

В этой связи интересно проследить воздействие общих

тенденций развития методологического знания и специфику их проявлений в отечественной историографии, основные черты методологического "поиска" вариантов новых объяснительных моделей исторического процесса и истории России.

Так, представляется, что особенностью отечественной историографической ситуации является сохранение приверженности к выработке новых или обновленных моделей объяснений истории России в контексте мировой истории на основе т.н. "цивилизационного подхода" в многочисленных вариациях рознящихся до противоположностей его трактовок как на пути "преемства", т.е. развития и обогащения формационного объяснения, так и "полного разрыва с марксистской

методологией исторического объяснения".

Рассматривая процесс поиска новых методологических

подходов в отечественной исторической науке, вполне естественно обращаться к историографическим "вертикалям", к творческому наследию ученых, определяющему уровень достижений отечественной науки. В современной отечественной историографии особое место занимает творчество И.Д. Ковальченко — основателя отечественной школы научной истории, квантификации, автора исторической концепции России нового времени, развитой на основе марксистской теории, признания единства закономерностей исторического развития России и Запада, не исключающей национального контекста их

проявлений.

69

В своих последних работах⁶⁴ И.Д. Ковальченко обращался к общим проблемам методологии истории, в том числе "поиску новых подходов к объяснению мирового ц российского исторического процесса" на основании, — как он писал, — "тщательного анализа совокупности имеющихся философско-исторических теорий"⁶⁵. Предложенная им модель цивилизационного подхода к объяснению исторического процесса представляется логичным и естественным развитием и "обогащением" формационной модели, не снимающей материальные (социально-экономические) факторы, а лишь дополняющей пространство объясняющих факторов, не

отрицающей линейный характер прогресса и не заменяющей его на цикл.

Так, И.Д. Ковальченко выдвигает в качестве основных объясняющих факторов энергетическую и информационную вооруженность общества, то есть уровень развития материального производства, с одной стороны, знаний и навыков, с другой, — характер социальных и политических отношений в обществе, культурно-идейный и нравственно-психологический облик человечества. Это совокупность эндогенных факторов сопровождается рядом экзогенных, а именно: естественно-природными, планетарными и космическими, общими и локальными условиями жизнедеятельности людей. Исходя из указанных критериев, в общей истории цивилизации выделяются следующие этапы: ^\ 1. Доиндустриальный, докапиталистический^ этап, характеризующийся в области развития

64

Ковальченко И.Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. - 1995. - № 1; Он же. Историческое познание: индивидуальное, социальное и общечеловеческое // Свободная мысль. - 1995. - № 2.; Он же. Сущность и особенности общественно-исторического развития (заметки о необходимости

обновленных подходов) // Исторические записки. Вып. 1 (119). - М., 1995.

⁶⁵ Ковальченко И.Д. Сущность и особенности общественно-исторического развития (Заметки о необходимости обновленных подходов) // Исторические записки. Вып. 1 (119). - М., 1995. - С. 26.

70

произвол.ительных сил ручным трудом, низкой вооруженностью человека в процессе производства, определяющей ролью природы, в области познания окружаю щего мира — эмпирическими методами накоплеяия информации, передачей знания от поколения к поколению в процессе практической деятельности, в сфере социальных отношений — отсутствием личной свободы,, в сфере политической — узурпацией власти незначительным меньшинством, исключающим участие основной массы в делах общества, в культурно-идейном

— господством религиозно-мифологических форм восприятия бытия, в нравственно-психологическом — принуждением и насилием как методами решения противоречий и задач в обществе. Период включает первобытнообщинный, рабовладельческий и феодальный

строй ка^к формационные этапы.

2. Индустриальный этап, связанный с господством машинного производства, разделением труда, развитием рынка, ростом энерговооруженности, развитием науки как основного пути развития знаний. В социальной сфере

— это равенство всех форм производства и собственности, в политической — развитие принципов демократии и народовластия, борьба за права человека, развита-е общественных организаций и политических партий, в культурно-идейной сфере — рационалистическое восприятие мира, в нравственно-психологической — осознание личностной природы человека. Период включает две стадии — капиталистическую и социалистическую.

3. Наконец, эпоха постиндустриального развития информационный период в истории человечества. Как видим, цивилизационный подход здесь выступает как "обогащенная и укрупненная формационная объяснительная модель", каю комплиментарный, "замещающий" подход,

расширяющий его объяснительную функцию.

Методологический поиск И. Д. Ковальченко, как видим,

доказывает kqik. силу марксистской традиции в отечественной историографии, так и значимость марксистской теории для

71

построения общих объяснительных модедр" "конкурентоспособность" весьма ограниченных альтернати (классический цивилизационный подход Тойнби, Шпенглера и дал "историографического шлейфа", не работал, как марксизм практике конкретно-исторических исследований мировой историографии вообще, российской, в особенности).

К сожалению, И.Д. Ковальченко оставил лишь начатую "схему" — набросок своей версии цивилизационного подхода Но, может быть, это и симптоматично. Как мне кажется современное общее состояние исторической науки определяющие тенденции ее развития, не создают фона, климата, почвы для тотальных объяснительных моделей. Вот почему полезно для дальнейшего развития методологии цивилизационного подхода обратиться к историографической традиции его формирования.

Можно выделить как минимум три общепринятые трактовки понятия «цивилизация». Цивилизация понимается как (1) передовая стадия социального развития, характеризующаяся сложностью социальной структурой, высокой степенью развития технологической и административной инфраструктуры и высоким уровнем достижений в интеллектуальной и эстетической сфере; (2) процесс, в ходе которого общество достигает высокого уровня социального, технологического, административного, интеллектуального и экономического развития; (3) синоним термина "культура" в антропологическом

значении, т.е. вся совокупность материальных и духовной, сторон жизни общества.

Цивилизация (от фр. civilisation) - термин, родившийся во Франции в середине XVIII в. и с тех пор широко использующийся в самых разных значениях. История этого термина имеет много общего с историей понятия "культура", с которым традиционно связывают идею "цивилизации". Этимологически слово civilization происходит от латинских слов civis (гражданин), civitas (полис) и civilitas ("гражданство" или, в другом значении, "вежливость", особенно в значении почтения, уважения). В средневековой латыни civilitas приобретает более широкое общественное толкование. Так, Данте в трактате "О

72

г

монархии" говорит о humana civilitas в значении "самого широкой и всесторонней социальной общности"⁶⁶.

Рождение современной концепции цивилизации произошло как минимум за два века до появления самого этого слова в европейских языках. Во Франции и Англии такие выражения, как "цивилизовать" (to civilize) и "цивилизованный" (civilized) широко использовались еще в XVI-XVII вв⁶⁷. Они относились к выражениям, описывающим уровни человеческого поведения и сравнительное социальное развитие - от дикости (savagery) и варварства (barbarism) на нижних уровнях этой пирамиды до культурной утонченности (politesse) и торжества порядка (police: развитые законодательство, администрация и правительство) на ее вершине. Еще в XVI в. французские мыслители в поисках антонима понятию дикость и более четкого термина, чем «торжество порядка» стали использовать термин civilite в одном из современных значений понятия "цивилизация", т.е. как процесс эволюционного совершенствования нравов, законодательства и управления. Введение в оборот собственно термина "цивилизация" было вызвано конкретной исторической необходимостью - потребностью в термине, "обозначавшим бы триумф и распространение разума не только в конституционной, политической и административной области [police], но также и в

моральной и интеллектуальной сфере"⁶⁸.

В начале существовал широкий консенсус относительно значения термина "цивилизация". Оно было связано с идеей всеобщего и неизбежного процесса морального и социального совершенствования человечества. Таким образом, это было ключевое положение идеи прогресса, выработанной в эпоху Просвещения. Этот этический идеал послужил прочным философским основанием для различных вариантов культурной и всеобщей (или "всемирной") истории в конце XVIII в. и стал главным концептуальным элементом западной историографии

" Н. Ritter. Dictionary of Concepts in History... - P. 28.

⁶⁷ L. Febvre. [1930]. "Civilisation: Evolution of a Word and a Group of Ideas." in Peter Burke, ed., A New Kind of History: From the Writings of Febvre. New York, 1973. - P. 219-57.

⁶⁸ Ibid.-P. 228.

73

XIX-начала XX вв⁶⁹. В начале XIX в. термин "цивилизация" начал использоваться в "этнографическом" значении - ддд обозначения конкретных социальных и интеллектуальных традиций ("французская цивилизация", "китайская цивилизация"). Это во многом определило развитие в конце XIX в. современной археологической и антропологической концепции "культуры". Такое использование термина "цивилизация" означало, что любая группа людей, в независимости от уровня своего материального и интеллектуального развития, могла быть названа цивилизацией⁷⁰.

В период после окончания Второй Мировой войны наметилась тенденция к отождествлению понятий "культура" и "цивилизация". Это представляется оправданным в таких дисциплинах, как археология и культурная антропология, а также в социологии. Однако в исторических исследованиях принято разделять культуру и цивилизацию. Цивилизация означает конкретную фазу развития культуры, высшую стадию социальной эволюции.

***

В настоящее время мировое историческое сообщество нуждается в поиске некоторого методологического консенсуса на основе синтеза различных теорий, дабы не допустить осознаваемой опасности "разрушения единства исторического знания" и для создания основы для развития методологии сравнительно-исторических исследований. В этот ^период "неопределенности" и поиска особую значимость, на наш взгляд, приобретает "теория модернизации" как вариант синтеза различных теорий и как основа изучения исторически значимой эпохи развития общества для сторонников признания единства закономерностей исторического развития, в том числе России и Запада.

Теория модернизации все еще находится в поле внимания историографии и относится к современным социальным теориям, базирующимся на принципах макросоциологии и не утратившим

⁶⁹ Н. Ritter. Dictionary of the Concepts in History... - P. 30.

⁷⁰ L. Febvre. Op.cit. - P. 247.

74

функцию объяснения возникновения и природы "современного мира" и его эпохальный разрыв с "традиционным обществом".

Теория модернизации давно привлекает внимание историографии⁷¹. В современной социальной науке теория модернизации определяется как образец социальных и экономических изменений, начавшихся около 200 лет назад в странах Западной Европы и с того времени распространившихся на многие другие части света. Характеристики модернизации включают секуляризацию, рационализацию в политической и экономической жизни, индустриализацию, ускоренную урбанизацию, дифференциацию социальной структуры и растущий уровень "общественной вовлеченности", участие населения (прямое и опосредованное) в общественных делах. Идеи модернизации и современного общества ("modernity"), также как и концепта "традиции", популярны среди представителей социальных наук, включая и многих историков. Модернизация — концептуальная модель, "идеальный" тип (по Веберу) объяснения широких природных глобальных изменений в течение двух последних веков в обществе. Традиция и современность (modernity) — два различных социальных порядка, контрастных по своему историческому содержанию. Традиционный — общинный, связанный с общей верой и социальными убеждениями. Современное же общество основано на индустриализации, нововведениях, индивидуальном собственном интересе. В традиционном обществе господствует ритуал, оно статично, современное — динамично, основано на

рационализме.

Пик популярности теории приходится на 60-е гг., но хотя

с 70-х годов она подвергается критике "справа" и "слева" (за переоценку индустриализации, упрощенное понимание "традиции", детерминизм, этноцентристское использование идеи модернизации, перенесение западноевропейского образца и североамериканского общества на неевропейскую историю), -теория модернизации все же продолжает существовать в

Селунская Н.Б. Россия на рубеже XIX —XX вв. (В прочтении западных ученых). - М., 1993.

75

практике конкретно-исторических исследований "научной истории" как обеспечение.

Классическая теория модернизации в различных вариациях Маркса, Дюркгейма или Вебера — макротеоретическая схема, служащая для описания и объяснения современного Западного мира, его структурных изменений и социальной динамики, которая оценивается как "результат воистину огромный и остающийся по сегодняшний день показательным изобретением взаимодействия истории и теории, истории и эпистемологии"⁷².

На современном этапе, в условиях "исторического поворота" социальных наук ставится задача создания "модели историзированного социального объяснения". "Историзация социального объяснения" предполагает отказ, отрицание причинности для "защиты" историчности процесса объяснения, привнесение историчности и темпоральности. (Если в объяснении нет пространственно-временных координат — это не историческое объяснение.) Сторонники историзации объяснения обвиняют теоретиков "новой истории" в абстрагировании от истории и, как следствие, опустошении эпистемологического видения перехода к современному обществу на основе концепции "бифуркации" современного мира между "традицией" и "новацией", понимаемой как техническая рациональность, которая имела власть переделать общество, институты. В основе "новых версий" модернизации — идея понимания современного общества в соответствии с системными законами природы,, когда возникновение современного общества может быть объяснено рациональной и прогрессивной логикой этики, закона, политической власти, религии и родства. Недостатки классической теории модернизации видятся современным критикам в признании всеми ее авторами "автономности субъекта истории". При всем различии толкования, все они (Маркс, Вебер, Дюркгейм) построили свои теории на принципе дуальности субъекта и объекта, индивида и общества. Таким образом, по мнению критиков, имело место абстрагирование субъекта от истории социальных отношений и институтов.

См. подробнее: Historical Turn in Social Science...

72

76

Слабость же "новых" интерпретаций теории модернизации опять-таки в оторванности от истории, ибо эти интерпретации основаны на "абстрактной экспланаторной логике и революционном (социально-научном) натурализме". Путь "преобразования теории модернизации" видится сторонникам "историчности объяснения" в трансформации ее как "макроаналитической альтернативы" в герменевтическую, переходе от концепции "охватывающих" законов к коллигаторным теориям. По сути дела это призыв к переходу от социального объяснения к интерпретации, или модели, историзированного социального объяснения.

Итак, для сторонников научной истории и в западной, и в отечественной историографии характерно развитие объяснения на пути преемственности его методологических оснований, синтеза теорий, в числе которых сильной компонентной присутствует марксистская теория.

Концепт цивилизации как обогащенного толкования формации эффективно работает и на уровне объяснения исторического развития нашей страны. В обозначенном ракурсе анализа методологического поиска в отечественной историографии весьма показательна монография Л.В. Милова "Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса" (М., 1998), в которой автор, по его словам, "сделал попытку объяснения специфики российского исторического процесса хотя бы в первом приближении". Автором монографии четко очерчены те ограничения и деформации в нашей историографии, которые связаны с феноменом "советского марксизма" и вместе с тем блестяще доказана плодотворность расширения теоретико-методологических основ за счет обогащения марксистской методологии отечественной дореволюционной историографической традицией, в частности, представленной работами С.М. Соловьева. Выше названные деформации и ограничения связаны с тем, что объяснение часто не было поиском причин, а доказательством их неизбежности и регулярного характера. Последние полвека в нашей историографии "главный акцент был сделан на выявлении общеевропейских черт исторического развития России, что само

77

по себе правильно", хотя эти концепции страдали "некоторыми некорректными преувеличениями" в смысле стремления доказать непременную идентичность наших этапов развития с развитием исторического процесса Западной Европы.

Негативным следствием доминирования формационного подхода и особенно классовой парадигмы были, по словам Л.В. Милова, другие серьезнейшие перекосы в приоритетах, примером чего является огромнейшее число работ, посвященных классовой борьбе, расслоению крестьянства и отсутствие исследований о повседневной жизни крестьянства. То есть в отечественной историографии вслед за западной ощущается потребность в усилении социальной истории, разработки домена "истории повседневности". Парадоксально, что и экономическая история также была сужена. Объяснительная модель и основополагающая парадигма сужали проблематику исследований, диапазон объяснения, пределы исторического знания. Причем характерно, что не только в масштабе видения (макроанализ), но и в выведении за пределы экономического исследования, например, технологии сельскохозяйственного производства. Однако главный просчет автор видит в узости пространства объясняющих факторов, в частности, в недооценке роли природно-географического фактора. Развивая методологию объяснения, содержащегося в концепции С.М. Соловьева, Л.В. Милов переходит к объяснению конкретно-исторического и экономического механизма воздействия природно-географического фактора на жизнь основного производителя-крестьянина и в конечном счете — на общество и государство. Итоговый вывод: "Объем совокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе был всегда значительно меньше, а условия для его создания значительно хуже, чем в Западной Европе". Именно этим объясняется выдающаяся роль государства в истории нашего социума. Данное исследование подтверждает потребность в теории марксизма, которая в данном исследовании демонстрирует свою эффективность для глубокой оценки исторических сложнейших процессов на национальном уровне.

Традиция использования марксистской теории в советской историографии убеждает в том, что, с одной стороны,

78

эта теория давала возможность для обобщения итогов, определяла макроуровень рассмотрения объекта и его объяснения. Вместе с тем за рамками объяснения часто оказывались "поведенческие мотивы", без изучения которых объяснение любой сферы истории развития общества, по крайней мере, неполно, а иногда по причине неполноты — некорректно. При этом сфера объясняющих факторов становится суженной.

В качестве примера можно обратиться к традиции изучения аграрной истории России (дискуссии по вопросу о характере и уровне аграрного развития России продолжаются до сих пор). Прогресс пореформенной аграрной экономики всегда связывался в советской историографии с переходом к "свободному найму" в помещичьем хозяйстве с "несвободным трудом", в том числе на основе личной (крепостной) зависимости и переходной и производной от нее — отработков, когда крестьянин обрабатывает помещичье имение либо "из доли урожая", либо за землю. Эффективность найма как системы, предпочтительной в плане развития технологий, энерговооруженности труда, то есть с точки зрения сельскохозяйственного производства, в то же время означала для помещика потерю прибыльности хозяйства, во всяком случае, на период перестройки. Так, у владельцев хозяйств "отработочного типа" прибыль была вдвое выше, чем для хозяйств, основанных на найме. Экономическое поведение помещика определялось его стремлением получить прибыль как можно быстрее. Вот почему он предпочитал свернуть производство, сдать имение в аренду (не прогадав, ибо завышенные арендные цены компенсировали доход с посева десятины ржи) или заложить его в земельные банки. Общая же тенденция для сохранившего хозяйственную активность помещика состояла в переходе к найму. Объяснение связано не только с "рыночным" поведением помещика, но и с общими социальными процессами (прежде всего расслоением крестьянства), резко ограничивавшими возможности помещика консервировать прежние формы организации сельскохозяйственного производства.

Соединения каузальных и мотивационных моделей таким образом существенно обогащает историческое объяснение даже в

79

(власти экономической истории, где, тем не менее, присутствуют (субъективно-индивидуальные, и массово-социальные явления.

Более сложной сферой для объяснения поведенческих щоделей является сфера политической истории, которая часто (Слагалась через модель: ухудшение экономического положения -'рост напряженности, социальный протест, классовая борьба. д1евду тем объяснение социальных конфликтов требует мотивации поведения их участников, изучения структуры повода, щряду с анализом глубинных объективных причин конфликтов, Кренящихся в том числе в экономическом положении социальных групп. Отсутствие в объяснительных моделях щитивационной компоненты создает лакуну в изучении политического поведения, социальных, возрастных, этнических Г^упп, элиты, политических партий и лидеров⁷³.

Конкретно-историческое исследование "невостребованных зон" отечественной историографии, дработка "эмпирического материала" — условие появления йвых объяснительных моделей.

Если постепенный переход в расширенное методологическое пространство на основе сохранения преемственности с отечественной традицией, прежде всего, мфксистской, доминирующей больше полувека в практике и тОрии исторических исследований, представляется естественным и логичным и эффективно работающим на объяснение в том числе российской истории, то форсированный "ррыв", полное отрицание и игнорирование этой традиции, (томного историографического пласта выглядит как новое щсаждение абстрактных схем истории России, исторического прцесса, в целом, не подготовленного историографической п[1ктикой. Примерами такой стратегии на разрыв являются щяытки привнесения "культурологических" версий цивилизационного подхода, их использования как о(ьяснительных моделей истории России⁷⁴. Концепт

^Об этом см., например: Селунская Н.Б., Бородкин Л.И., Григорьева К)Г., Петров А.Н. Становление российского парламентаризма начала Я века.-М., 1996.

⁷⁴ См., например: Ахиезер А.С. Россия. Критика исторического опыта. 7,1. От прошлого к будущему. - М., 1997.

"цивилизация" понимается А.С. Ахиезером как этапы и одновременно формы исторического процесса. Важнейшим основанием классификации цивилизаций, по его мнению, является ценностная ориентация, которая выявляется в воспроизводстве социальных отношений, культуры, всех значимых параметров общества (куда, однако, не попали экономика и политика). Выделение двух основных цивилизаций в истории человечества напоминает теорию модернизации, версия которой получила сильную "культурологическую"

деформацию.

В истории человечества им выделено два основных типа

ценностей, что свидетельствует о наличии двух основных цивилизаций, или суперцивилизаций, — "традиционной", при которой имеет место массовая ориентация на воспроизводство исторически сложившихся форм жизни, и "либеральной", для которой характерно сохранение и воплощение некоего статичного идеала вопреки вызову истории.

Россия "застряла" между основными суперцивилизациями — традиционной и либеральной. Именно в этом промежуточном состоянии общества, достигшего цивилизационной значимости, и состоит ее специфика. Особый тип отношений между цивилизациями внутри России — раскол,

который и составляет ее специфику.

Циклы и этапы российской истории определяются в

соответствии с господствующими нравственными идеалами. Так, в первый этап господства раннего соборного идеала попали:

этапы первого цикла (Киевская Русь и удельная Русь) и этап второго цикла (с 1917г. до середины 1918 г.) и как третий цикл — постперестройка. А, например, во второй этап раннего умеренного авторитарного идеала циклы: правление Ивана Калиты и Великая Смута и второй цикл — период военного

коммунизма.

А.С. Ахиезер отмечает, что в последнее время интерес к

проблеме самобытности России возрос. Им предлагается объяснение самобытности, как она исторически сложилась, расценивать через самосознание интеллигенции, находящейся между двумя полюсами дуальной оппозиции, двумя вариантами пути развития страны, объяснение, в котором понятие "раскола"

81

выступает как важнейшая социокультурная категория России Большевики, боровшиеся за социализм, отрицали самобытность России, считали ее страной однородной со странами Запада, хотя и отставшей в своем развитии (в скобках заметим, что позиция удивительно напоминает, например, концепцию исторического развития России в трудах С.М. Соловьева, не входящего по причинам объективно-историческим в партию большевиков).

Методологическую трудность автор видит в необходимости искать самобытность на разных уровнях, в разных сторонах жизни, включая покрой одежды и антропологические черты. Глубинную же специфику следует рассматривать на фоне мировой истории путем разработки типологии этапов исторического процесса, основываясь при этом на знании механизма реального расчленения и одновременно единства исторического процесса.

Не секрет, что в постсоветский период марксизм стал непопулярен, что не является национальной спецификой по сути, ибо повторяет общую тенденцию девальвации тотальных объяснительных моделей в мировом историческом сообществе. Однако условия и побудительные мотивы отличаются большим национальным своеобразием, ибо "отодвинутость" марксизма происходила во многом под воздействием не столько внутринаучных, сколько политических условий развития отечественной историографии. Это побуждает даже зарубежных коллег констатировать невозможность скоротечного изменения научных и методологических привычек, формировавшихся годами. Только поколение, которое сейчас начинает ходить в школу, будет готово к другой парадигме⁷⁵.

Весьма проблематичным является введение различных авторских версий цивилизационного подхода как заменителя формационного, особенно при работе в жанре компаративистики. Неопределенность, многозначность исходного понятия затрудняют возможность сопоставления интерпретаций и оценок, а авторская самобытность подхода не способствует решению задачи "вписать историю России в мировую историю". Заметим, что в традиции отечественной историографии весьма слабо

Gwidon Zaiejko. Ibid. P. 188-189.

75

82

представлен данный подход в наиболее авторитетных концепциях истории России — Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, П.Н. Милюков. Условно можно говорить о цивилизационном подходе в концепции "культурно-исторических типов" Н.Я. Данилевского, ну и, конечно,

П. Сорокина.

В современных версиях "объяснений" истории России исходное ключевое понятие "цивилизации" трактуется весьма различно и противоречиво. Так, например, заявляется антропологический метод и дается определение цивилизации как сообщества людей, объединенного основополагающими духовными ценностями и идеалами, имеющего устойчивые особые черты в социально-политической организации, культуре, экономике и психологическое чувство принадлежности к сообществу. При этом подходе "в центре человек с особым менталитетом, взаимосвязи с обществом, а также общество как саморазвивающаяся система"⁷⁶.

Итоговые оценки состоят в том, что Россия не признается самостоятельной цивилизацией и не относится ни к одному из типов цивилизаций в чистом виде, то есть Россия определяется как цивилизационно неоднородное общество, конгломерат народов, относящихся к разным типам развития, объединенных мощным централизованным государством с великорусским ядром. Будучи геополитически расположенной между двумя центрами цивилизационного влияния — Востоком и Западом, Россия якобы включает народы, развивающиеся как по западному, так и по восточному варианту и является дрейфующим обществом на перекрестке магнитных полей.

Таким образом, российское общество не может рассматриваться в рамках такого подхода как "саморазвивающаяся система", ибо она лишена системного качества, системообразующей характеристики типа национально-исторического развития. Такие оценки делают весьма сомнительным реализацию предложенной версии

Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе ци вилизаций. - М., 1995.-С. 100.

83

цивилизационного подхода в практике конкретно-исторических исследований по отечественной истории.

В целом же историографическая ситуация в западной и отечественной традиции, в области методологии вообще исторического объяснения, в частности, имеет свои особенности. Так, в западном историческом сообществе явно проступает тенденция к отказу от общих моделей объяснения исторического процесса при очевидном возобладании культорологической компоненты, переход от макроисторического исследования к изучению истории "под микроскопом" (микроистория), развитие жанра "Case-study", возрождение нарратива, переход от объяснения к интерпретации (через коллигитарные теории). Особенностью отечественной историографии (изучения истории России прежде всего) остается приверженность к построениям общих схем, объяснительных конструкций на основе различных версий цивилизационного подхода.

Представляется, что отечественное историческое сообщество органически не готово к полной смене объяснительной модели истории России, не подкрепленной эмпирическими, конкретно-историческими наработками, отсутствием историографической практики, создающей необходимые предпосылки для кардинальной смены парадигмы. Постепенность не в смысле темпов, а изменения уровня и структуры объяснения в поиске нового объяснения в части "открытия" новых зон исторического исследования, расширения объясняющих факторов, дополнение каузальных мотивационными моделями поведения субъектов (агентов) истории представляется разумной, желательной и работающей на развитие исторического познания вообще, нашей истории, в особенности.

84