3 Крыжановский с. Е. Воспоминания. Берлин, [1929]. С. 192, 204—206; Га-нелин р. Ш. «Битва документов» в среде царской бюрократии // вид. Л., 1985.

Т. 17. С. 231—232.

458

_и бы назначить особое лицо от себя". — „Управлять при помо-^М« Петоункевича_т — это преступник, место которого в ссылке". —

||1И * * * " li m ••

Пока он не в ссылке, и с ним приходится управлять .... Муравьев "ыказал мужество и относительно Плеве, которого он представил государю деспотом, пользовавшимся именем государя, чтоб делать невозможные вещи. И он представил доказательства. Государь пла­кал, и Муравьев также. Слезливые люди! В следующий очередной доклад все было ординарно: точно Плеве не убивали, никакого раз­говора не происходило, точно все забыто основательно».⁴ Витте, за­писал Суворин далее, считает, что «его шансы будто бы быть пер­вым министром вырастают, ... он якобы уже приготовил програм­му. А Столыпин (А. А., сотрудник «Нового времени», брат П. А. — Авт.), обедавший вчера с братом своим, губернатором, говорил, что, напротив, Витте им никогда не будет, что он раздражает госу­даря бравадами о Плеве, о том, что так ему и следовало, и т. п. — то же самое, что и мне он говорил».⁵

Сведения о надеждах Витте на пост премьера Суворин получил от И. И. Колышко (Баяна), который был и наперсником издателя «Гражданина» кн. В. П. Мещерского, и литературным агентом Витте. Председатель Комитета министров использовал его как по­средника в переговорах с Мещерским о содействии. Впоследствии в своих эмигрантских воспоминаниях Колышко перечислил тех, к помощи которых Витте тогда прибегнул. Кроме Мещерского, это были граф Д. М. Сельский и князь Н. Д. Оболенский, управляю­щий кабинетом царя, пользовавшиеся у него значительным дове­рием, а также князь Г. Д. Шервашидзе, состоявший при вдов­ствующей императрице Марии Федоровне. Правда, Колышко в своих воспоминаниях говорил о стремлении Витте стать преемни­ком Плеве в кресле министра внутренних дел, а не занять еще не существовавший пост премьера.⁶

Но, по-видимому, сведения, полученные Сувориным от А. А. Столыпина, были верны, и имя Витте при поисках преемни­ка убитому министру не называлось, хотя и Плеве, который при­ложил много усилий в борьбе с Витте, и Мирский считали его главным претендентом на руководство именно ведомством внут­ренних дел.

Одним из претендентов был Б. В. Штюрмер, директор Депар­тамента общих дел Министерства внутренних дел, который уже представлялся царю, был уже готов указ о назначении Штюрмера министром. Он пользовался репутацией твердого консерватора, а У царя было в течение некоторого времени после убийства Плеве убеждение в том, что существенных изменений курса не требует­ся. «Если б интеллигенты знали, с каким энтузиазмом меня при­нимает народ, они так бы и присели», — сказал он П. А. Столы-

⁴ Суворин А. Дневник. М., 1992. С. 374—375.

⁵ Там же. В разговоре после убийства Плеве, на который ссылается Суворин, Витте говорил о свободе печати. «Воображаю, какую свободу он даст! Будет под­купать, как подкупал он зафаничную печать, которая его прославляла и называла гением», — записал Суворин (Там же. С. 372).

⁶ Баян. Ложь Витте. «Ящик Пандоры». Берлин, б. г. С. 17.

459

пину. Запись об этом в дневнике Суворин сопроводил саркастиче­ским: «Понял!».⁷ Императрица-мать, по-видимому, не разделяла успокоенности сына, потому что воспрепятствовала назначению Штюрмера, настояв на Святополк-Мирском, хоть царь и затянул назначение до конца лета. Оно состоялось 25 августа. Лишь тогда Витте, остававшийся все это время в Петербурге, уехал в Сочи взяв с собой курс государственного права (по возвращении он, по словам И. В. Гессена, «был ориентирован во всех основных воп­росах», хотя до того не отличал пассивного избирательного права от активного, и Гессен тщетно старался растолковать ему основы конституционного устройства⁸).

Мирский сразу после своего назначения изложил Николаю II программу реформ, упомянув веротерпимость, расширение само­управления, признание политическими преступниками лишь тер­рористов, изменение политики по отношению к окраинам и пре­доставление ббльших прав печати. Царь как будто со всем согла­шался, но когда новый министр назвал себя «человеком земским», царь с готовностью заметил, что он и сам всегда поддерживал зем­ских начальников. Это было неблагоприятным для Мирского пред­знаменованием, за ним последовали и другие. Когда министр предложил не преследовать рабочих за сходки, царь откликнулся на это: «Конечно, это так, но кажется как-то странным». Мирский, пытаясь осторожно довести до царя преимущества западного пар­ламентаризма, говорил ему, что это «только кажется» странным, ссылался на Англию, где «социальное движение совершенно не стесняется, а права собственности несравненно лучше охраняются, чем у нас». Мирский, по его словам, «главным образом ... напирал на развитие самоуправления и призыв выборных в Петербург для обсуждения как на единственное средство, которое может дать возможность России правильно развиваться», но добиться реакции царя на предложение о «призыве выборных» не удалось.⁹ И хотя общее впечатление Мирского от беседы сводилось к тому, что по­литика предыдущих лет «начинает тяготить» царя, на вопрос ди­ректора Департамента полиции А. А. Лопухина, почему он не до­бился тут же определенного согласия на свою программу, Мирский ответил: «По характеру Николая II это нисколько не обеспечило бы программе ее исполнения».¹⁰ К тому же Мирскому пришлось столкнуться с попыткой назначить товарищем министра внутрен­них дел Штюрмера.

Первые же шаги нового министра вызвали недовольство царя и сопротивление противников его курса, получившего название «весны Святополка-Мирского». Помимо прекращения давления на некоторые земства, шаги эти заключались в интервью газетным корреспондентам, в том числе иностранным, и во вступительной

⁷ Суворин А. Дневник. С. 374.

⁸ Гессен И. В. В двух веках: жизненный отчет // АРР. Берлин, 1937. Т. 22. С. 177—178.

⁹ Дневник кн. Е. А. Святополк-Мирской за 1904—1905 гг. // ИЗ. М., 1965. Т. 77. С. 241—249.

¹⁰ Лопухин А. А. Отрывки из воспоминаний. М.; Пг., 1923. С. 43.

460

оечи перед чинами министерства с нашумевшими словами о необ­ходимости доверия к общественным и сословным учреждениям, которую считали близкой по тону к записке И. Л. Горемыкина 1899 г., где тот, ссылаясь в полемике с Витте на самобытность рос­сийского самодержавия, доказывал его совместимость с местным самоуправлением. Петербургские салоны и бюрократические кру­ги встретили курс Мирского враждебными ироническими откли­ками, сравнивая его с лорис-меликовской «диктатурой сердца». Если с самого начала против этого курса выступил с открытым забралом лишь подавший в отставку с поста тверского губернатора кн. А. А. Ширинский-Шихматов, то вскоре и генерал Д. Ф. Тре-пов, московский обер-полицмейстер, правая рука вел. кн. Сергея Александровича, назвал «эрой попустительства» то, в чем москов­ские земцы видели «эру доверия к общественным силам».¹¹

С другой стороны, назначение Мирского и его первые шаги оказались толчком к активизации и известной радикализации раз­личных групп либеральной оппозиции. «Союз освобождения» в лице П. Н. Милюкова, П. Д. Долгорукова, П. Б. Струве и В. Я. Богучарского принял участие в состоявшейся в сентябре в Париже конференции «оппозиционных и революционных пар­тий».¹² В составленном Милюковым проекте резолюции говори­лось о замене самодержавия «свободным демократическим режи­мом», который, как писал Милюков в своих воспоминаниях, «мог означать и конституционную монархию земцев, и республику, ко­торой требовали социалисты, — и даже независимость, которой до­бивались поляки и которая была принята в отдельном, третьем, пункте резолюции под осторожным названием самоопределе-

ния».¹³

Оживление наступило и на других флангах либерального дви­жения. Бюро общеземских съездов, фактически не функциониро­вавшее со времени своего создания в 1902 г., приняло решение о созыве общеземского съезда. Д. Н. Шипов, наиболее авторитет­ный и влиятельный среди земских лидеров того времени, прямо указывал в своих воспоминаниях на ожидания земцев, что теперь, при новом министре и его курсе, съезд удастся легализовать.¹⁴ Шипов был едва ли не самым умеренным среди земских лидеров, которые в своем большинстве отстаивали созыв народного пред-

ставительства.

^L Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России. [Париж,

... Т. 2. С. 322.

¹² См.: Шацилло К. Ф. Из истории освободительного движения в России в на­чале XX в.: (О конференции либеральных и революционных партий в Париже в сентябре— октябре 1904 г.) // История СССР. 1982. № 4. С. 51—70.

¹³ Милюков П. Н. Воспоминания (1859—1917). М., 1990. Т. 1. С. 255.

¹⁴ Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 240 — 241.

11 1936]

В октябре «освобожденцы» выработали — хотя и не обсуждав­шийся Союзом в целом — проект конституции, статьи которого перемежались с комментариями. Россия должна была стать кон­ституционной монархией с законодательной Государственной Ду­мой из двух палат — земской палаты и палаты народных предста­вителей с введением в конституцию декларации прав человека. В

доказательство неизбежности конституции авторы ссылались на записку Витте о земстве, изданную в свое время «Освобождени­ем». Всеобщее избирательное право в проекте рассматривалось как средство предотвращения «„смуты", которую самодержавно-бю­рократический режим так преследовал в проявлениях и так усерд­но питал и поддерживал в существе», воспитав «даже и в умерен­ных кругах русского общества полное недоверие к легальным пу­тям борьбы и сочувствие к революционным средствам». С другой стороны, составители сетовали на «нарекания, высказываемые против русской либеральной партии со стороны более крайних элементов, будто эта партия стремится на место самодержавия бю­рократического поставить самодержавие буржуазно-дворянское». Тем не менее проект предусматривал вторую палату, которая ис­правляла бы «слишком поспешные, принятые под влиянием по­литических страстей решения первой», предотвратила бы «режим якобинской централизации» (это был ответ «крайним элементам») и пагубную манию «управлять всем из Петербурга».¹⁵ За царем сохранялось право вето на законопроекты, прошедшие через обе палаты, назначение министров, объявление войны и мира, высшее командование вооруженными силами, право созыва Думы и за­крытия ее сессии, роспуска палаты представителей с созывом ее в новом составе не позднее чем через 6 месяцев тем же указом, ко­торым произведен роспуск. Предлагалось учредить Верховный суд для охранения Основного государственного закона с правом отме­ны правительственных распоряжений и актов властей, несоглас­ных с законами. Предусматривалось создание объединенного пра­вительства с председательствованием в Совете министров одного из его членов, который носил бы звание канцлера и представлял бы к назначению министров, осуществлял бы программно-полити­ческую солидарность правительства с Думой и общую его ответ­ственность перед ней.

Объяснительная записка к проекту содержала язвительный вы­пад против неославянофильских воззрений в земско-либеральной среде: «Беспощадная действительность раскрыла всю тщету сла­вянофильского воззрения, которое видело в будущем русского на­рода возможность всех форм свободы при сохранении абсолютной политической власти. Горькой насмешкой звучат теперь уверения, будто свобода слова и печати, совести и исповеданий, союзов и собраний может существовать в государстве, где власть безответ­ственна, где она не терпит никакой легальной оппозиции и посте­пенно привыкает жертвовать всеми правами и интересами для со­хранения в неприкосновенности своего могущества и престижа».

Хотя проект «освобожденцев» был для сановников-реформато­ров за гранью допустимого, он послужил для них вскоре, когда начался процесс государственных преобразований, одним из -ис-г точников. Проект этот при его левизне отражал довольно широкое распространение конституционалистских идей в земской среде» Им противостояла концепция Шилова, считавшего, что в случае |

¹⁵ Основной закон Российской империи: Проект русской конституции, выра­ботанный группой членов «Союза освобождения». Paris, 1905. С. 50—51.

462

педоставления гарантированных гражданских прав «будет посте­пенно вытравлена религиозно-нравственная идея, которая теперь _еше сильна в русском народе».¹⁶

На состоявшемся в Петербурге в начале ноября 1904 г. земском съезде, который был проведен в качестве частного совещания, по­тому что добиться у царя его легализации Мирскому не удалось, пункт о представительстве был принят в двух редакциях — боль­шинства и меньшинства, причем вторая открывала возможность трактовать представительство как законосовещательное. Перего­воры, которые вел министр с Шиповым, И. И. Петрункевичем и _кн. Г. Е. Львовым как руководителями земского движения, допол­нялись беседами с Петрункевичем директора Департамента по­лиции Лопухина. При всех разногласиях между обеими сторона­ми, нашедших отражение и на съезде в среде самих земцев, объ­единяющее начало состояло в общем стремлении обеспечить развитие «государственной жизни... без острых потрясений», как выразился Шипов.¹⁷

Однако содержавшееся в решениях съезда осуждение сущест­вовавших в стране порядков и инициатива земцев в деле государ­ственных преобразований, несмотря на то что они уступали почин их проведения самодержавию, оказывались несовместимыми с са­модержавным принципом. Он требовал, чтобы уступки были по­жалованными, а не выпрошенными. Мария Федоровна, сторонни­ца Мирского и его курса, тем не менее заявила ему в дни работы съезда: «Это ужасно, они дают советы, когда никто их об этом не просит».¹⁸ Знаменательным было и то обстоятельство, что идеи, несовместимые с прерогативами самодержавия, зарождались в среде, не только близкой Мирскому в социальном отношении, но и связанной с ним служебно-бюрократическими и личными узами. Так, князья Сергей и Евгений Николаевичи Трубецкие, игравшие видную роль в оппозиционном движении в Москве (С. Н. Трубец­кой — известный философ, профессор Московского университета), были не только родными братьями московского губернского пред­водителя дворянства кн. П. Н. Трубецкого, но и двоюродными — директора Департамента полиции Лопухина. На их сестре был же­нат московский губернатор Г. И. Кристи, а их племянник — на до­чери московского обер-полицмейстера Д. Ф. Трепова, которому предстояло после 9 января 1905 г. играть влиятельнейшую роль в административной системе страны. В родстве с Трубецкими состо­яли и князья Алексей и Николай Дмитриевичи Оболенские. Пер­вый из них, служивший при Горемыкине и некоторое время при Сипягине товарищем министра внутренних дел, был осенью 1904 г. товарищем министра финансов, впоследствии в правитель­стве Витте он стал обер-прокурором Синода, а второй — управля­ющий кабинетом Николая I — считался самым близким ему чело­веком. Оба они выступали перед Мирским как его единомышлен-

¹⁶ Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 268—269.

¹⁷ Там же. С. 271. См.: Шацилло К. Ф. Русский либерализм накануне рево­люции 1905—1907 гг. М., 1985.

¹⁸ Дневник кн. Е. А. Святополк-Мирской... С. 252.

463

ники, а А. Д. Оболенский, находясь в очень близких отношения с С. Н. Трубецким, держал его в курсе всех петербургских дел _и настроений.

Вероятно, эти обстоятельства были в числе причин, по которым Мирский еще в дни работы петербургского земского съезда рещи_л выступить перед царем с собственной программой преобразова­ний, которая, будучи предложена не публично, могла бы иметь шансы на успех у Николая II как исходящая от него самого. Дей­ствия министра разворачивались на фоне проявившейся активно­сти представителей неославянофильского направления, которые испугались нового курса как воплощения западнических начал. В бумагах Мирского сохранились записки — К. Ф. Головина, дати­рованная 8 ноября 1904 г.,¹⁹ и С. Ф. Шарапова, откликнувшегося на решения земского съезда.²⁰ И тот и другой порицали бюрокра­тию, но с особенной силой обрушивались на оппозиционность зем­цев, которая вела к западному парламентаризму. А он был и для того и для другого воплощением всяких зол и бедствий. Шарапов к тому же, упрекая земский съезд в отказе от принципов самодер­жавия и православия, обвинял его в том, что своим требованием равенства личных и гражданских прав он потворствует еврейст­ву.²¹ К. Головин предлагал для организации сотрудничества вла­сти с земством введение выборных земских представителей в Го­сударственный совет. А С. Ф. Шарапов требовал бюрократической децентрализации, с тем чтобы самодержец правил «не посредст­вом бюрократии, а посредством стройного, живого и совершенного земского аппарата».²²

* * *

По рекомендации А. Д. Оболенского Мирский поручил состав­ление всеподданнейшего доклада «с программой преобразования

¹⁹ ГАРФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 14.

²⁰ Там же. Д. 142.

²¹ Единодушному принятию съездом резолюции об уравнении в правах всех граждан предшествовало обсуждение в числе прочего и еврейского вопроса. Витте, объясняя еврейской делегации причины его нерешенности, сказал о необходимости того, чтобы земская Россия высказалась, что она не боится наплыва евреев, иначе он не может двинуть еврейский вопрос. На замечание одного из делегатов, что, в сущности, земская Россия уже это сделала на ноябрьском совещании, Витте отве­тил, что это было выражено слишком неопределенно, а необходимо, чтобы было ясно указано, что речь идет о евреях, тогда и еврейский вопрос будет решен (Айзен­берг Л. М. На словах и на деле (по поводу мемуаров Витте и Лопухина) // Еврей­ская летопись. Л.; М., 1924. Сб. 3. С. 33—34). Несколько забегая вперед, отметим, что поводом к заданному Витте делегацией вопросу послужило отсутствие в указе 12 декабря 1904 г. (а готовил указ именно Витте) упоминания о правах евреев, как, впрочем, и об уравнении в правах всех граждан. Витте, по словам Л. М. Айзенберга, сослался на сопротивление сановников, которые, не зная ни ев­реев, ни черты еврейской оседлости, заявляют, что тамбовские мужики и так пух­нут от голода, а если к ним «пустить жидов», они совсем пропадут. «Не понимают они, — говорил Витте, — что, пусти евреев, и мужики-то пухнуть перестанут». Воп­реки обыкновению, он не упоминал о своих опасениях, что это вызовет погромы, и не ссылался на этот раз на участие евреев в революционном движении (там же).

²² ГАРФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 142. Л. 10.

464

внутреннего строя империи» помощнику начальника Главного управления по делам местного хозяйства Министерства внутрен­них дел С. Е. Крыжановскому. Крыжановский окончил юриди­ческий факультет Петербургского университета, где был близок с братьями Ф. Ф. и С. Ф. Ольденбургами, В. И. Вернадским, И. М. Грев-сом и другими членами так называемого «Приютинского братст-ва»1 ^в деятельности которого не без основания усматривают один из истоков кадетской идеологии. Пойдя на государственную служ­бу, он стал одним из основных авторов едва ли не всех государст­венных реформаторских проектов, из которых доклад Мирского

был первым.

Вице-директор Департамента общих дел Министерства А. Д. Ар­бузов, принимавший участие в работе над рядом преобразователь­ных проектов, считал доклад Мирского «одним из важнейших про­изведений нашей реформаторской литературы последних годов». «Если бы тогда меры, в нем проектируемые, увидали свет, то мно­гое пошло бы иным ходом, чем случилось в действительности», — писал он в своих послереволюционных воспоминаниях.²³ Значе­ние программы Мирского для государственных реформ 1905 г. тог­да же подчеркивали и их современники.²⁴ Крыжановский сообщал в своих воспоминаниях, что в 1906 г. председатель Совета мини­стров И. Л. Горемыкин потребовал у него копию доклада Мирско­го. Эту или другую копию со своими подчеркиваниями и пометами царь вручил П. А. Столыпину, когда тот сменил Горемыкина. Крыжановский видел в столыпинских реформах, в разработке ко­торых принимал активное участие, осуществление многих из предложений Мирского,²⁵ Сам Мирский считал момент представ­ления своего всеподданнейшего доклада, датированного 23 ноября 1904 г., «торжественной минутой вступления русского царя после долгих столетий вновь в живое общение со своим народом».²⁶ Как бы то ни было, программа Мирского означала вторую попытку приступить к всестороннему реформированию всех сторон госу­дарственной жизни, предпринятую через 40 лет после реформ 1860-х годов. Оценивая характер полученного им от Мирского по­ручения, Крыжановский вполне обоснованно считал, что царь ни­каких определенных указаний министру не давал, хоть тот и ссы­лался на «высочайшие предначертания».²⁷

Оставаясь на почве «доверия», Мирский решительно отказы­вался от «мер к усилению аппарата власти», которые, по мнению Крыжановского, «должны были идти параллельно с расширением общественных свобод и снятием стеснений с самодеятельности об­щества».²⁸ Министр хотел, чтобы в докладе была «заранее отра­жена» возможность нападок на него и «было проявлено самое

²³ Арбузов А. Д. Из близкого прошлого// РНБ. Отдел рукописей. Ф. 1000.

Оп. 2. Д. 54. Л. 15.

²⁴ «Мы продвигаемся вперед и все благодаря Вам»,— писал Мирскому 11 мая 1905 г. лейб-медик Бертенсон (ГАРФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 386. Л. 6).

²⁵ Крыжановский С. Е. Воспоминания. Берлин, [Б. д.]. С. 27.

26 ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 513.

²⁷ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 15, 19.

²⁸ Там же. С. 16.

465

осторожное отношение к существующему порядку вещей». «ц_е_ однократно упоминал» он, подчеркивал Крыжановский, и о необ­ходимости «избегать слов, которых не любит государь. К числу последних он относил и ходячий термин „интеллигенция", кото­рый, по его словам, государь не любил еще по преемству от им­ператора Александра III и который поэтому следовало заменить каким-либо другим выражением. Приказано было также не ка­саться без крайности сословного строя, и в особенности дворянства и земских начальников».²⁹

Крыжановский чувствовал себя «едва ли не новым Сперан­ским», хотя сам признавал, что в докладе не было ничего ориги­нального, а были лишь сведены предложения Мирского, которые сами по себе носились в воздухе. Исключение составляла, по мне­нию Крыжановского, впервые решительно высказанная в доку­ментах такого рода мысль о политической опасности дальнейшего сохранения поземельной общины и необходимости замены ее пол­ной крестьянской собственностью на землю.

Как считал Лопухин (он был составителем раздела «Пересмотр законов о предупреждении и пресечении преступлений»), в «за­писке этой сильны были не ее пожелания, а их мотивировка». «По­желания эти, —продолжал он, —даже будучи облечены в закон, при той робкой форме, которая рекомендовалась для допущения народного представительства, не могли не остаться только поже­ланиями, ибо не от административной же власти, воспитанной в произволе, можно было ожидать деятельного применения и защи­ты законов об этих „вольностях"».³⁰

Мирский постарался придать своим реформаторским предло­жениям славянофильский характер, считая, что это увеличит шансы на их успех у царя. Проект доклада начинался историче­ским экскурсом, в котором содержалось упоминание о конститу­ционалистских учениях 60-х годов, заслонивших будто бы тече­ния славянофильские. Хоть оно и было сделано «очень осторож­но», Мирский, боясь гнева царя, приказал упоминание это «совсем затушевать».³¹

Доклад открывался рассмотрением реформ Александра II и их последствий. При этом фигурировали и такие вполне объективные категории, которые стали впоследствии привычным инструмента­рием советской историографии, связанные с капиталистической эволюцией сельского хозяйства и формированием капиталистиче­ской промышленности как факторами революционизирования об­щества. «Первое место в этом отношении, — говорилось в докла­де, — занимают несомненно условия промышленности, преимуще­ственно фабричной. Скопление в фабричных центрах все больших и больших масс населения, отрываемого от земли и ничем не обес­печенного на случай житейских бедствий и всякого рода преврат­ностей судьбы, в связи с сложными явлениями экономической за­висимости, в которых протекает их жизнь, создали в фабричной

_де почву, на которой работа мысли стала проявляться с особым апряжением».³² Напомним, что о рабочем движении как политиче-^н _ом факторе Мирский заговорил с царем при первой их встрече. Но помимо социально-экономических последствий реформ 60-х годов, —а весь смысл реформ объяснялся «требованиями государ­ственной необходимости», состоявшей в том, чтобы обеспечить стране «соответствующее место в ряду соседних быстро развивав­шихся и крепнувших государств», — в докладе отмечался «наряду с повышением уровня благосостояния народа» и «рост мыслящих его классов». В этом росте, обозначившемся, по словам авторов доклада, еще с 1840-х годов, также усматривалось «неизбежное следствие развития и необходимое условие дальнейшего преуспея­ния государственности». «Шестьдесят лет тому назад, — говори­лось в докладе, — образование и мысль были достоянием ничтож­ных по численности классов населения, исключительно почти дворянства, высших слоев духовенства и некоторых кругов вышед­шего из других сословий чиновничества; остальная его масса про­должала жить в понятиях, сложившихся еще в бессознательном прошлом народной жизни, и если в ней оказывались сильные и исторически устойчивые умственные течения, то лишь в области религиозной».³³ Связывая распространение «образования и мыс­ли» в «самых низших слоях населения» с «развитием производи­тельных сил страны», составитель доклада утверждал, что это раз­витие, «сдвигая народные массы с их привычных устоев земле­дельческого труда и поставляя их в новые условия тяжелой экономической борьбы, не могло не пробудить в них умственной работы, настойчиво и с мучительным усилием мысли стремившей­ся к разрешению новых, выдвигаемых жизнью вопросов». Помимо рабочего класса, о чем уже говорилось, и других городских сосло­вий, стремление к образованию отмечалось в докладе и «в среде сельского населения, где из прежнего безразличия успели за по­следние десятилетия отложиться обширные классы лиц, вступив­ших на путь умственного развития». Этот общий для разных стран исторический процесс и в России сопровождался, отмечалось в до­кладе, «общественной неурядицей» 60—70-х годов. Причины ее усматривались в «извращенном понимании» конституционалист­ских принципов без учета российских «исторических и бытовых оснований народной жизни», «вере в политические идеи, занесен­ные с Запада в связи с крайними противогосударственными уче­ниями», а с другой стороны — в «диких и уродливых течениях ре­волюционной мысли, накоплявшейся в фанатических тайниках односторонне развивавшихся общественных слоев». Однако «дви­жение, направленное против правительства», возникало прежде всего на той основе, что «течения эти находили известный отклик и в более широких кругах населения, лишенных возможности от­крыто высказывать свои взгляды на многие вопросы внутреннего управления, а потому недовольных».

467

²⁹ Там же. С. 18.

³⁰ Лопухин А. А. Отрывки из воспоминаний. С. 45.

³¹ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 24.

³² ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 513. Л. 2.

³³ Там же.

466

Весьма критично оценивался в докладе внутриполитически" курс после 1 марта 1881 г., направленный «с одной стороны v укреплению на местах авторитета государственной власти, а другой — к ограничению общественной деятельности и подавле­нию всякого более или менее свободного движения общественной мысли, не подходившего под понятие благонадежности». «Это на­правление нашей внутренней политики, невзирая на .то, что оно с большей или меньшей последовательностью применялось в те­чение двадцати с лишним лет, нередко людьми крупных талантов и большого государственного опыта, не дало тех результатов, на которые было рассчитано», — констатировалось в докладе.³⁴

Что же в нем предлагалось? В сущности, это была попытка ре­формирования государственного строя страны на таких основани­ях, которые удовлетворили бы неославянофилов и не допускали аналогий с западным конституционализмом. Упоминавшиеся за­писки С. Ф. Шарапова и К. Ф. Головина могли служить здесь ориентиром, а проект освобожденцев — предостережением. В до­кладе совсем по-славянофильски проводилась разница между цар­ским периодом русской истории, когда самодержцы советовались «по делам государственного управления с служилыми людьми и представителями общин и городов, нарочито для того созываемы­ми», и императорским, характеризовавшимся господством бюро­кратической иерархии, которая осведомляет верховную власть о «потребностях и нуждах населения» «в зависимости от взглядов и образа мыслей чиновничества». В качестве средств борьбы с бю­рократией как «пагубным средостением, отделяющим государя от живого и непосредственного общения с его народом», предлагались уже известная нам именно с этой стороны децентрализация, раз­витие деятельности общественных учреждений, а также «меры к устранению административного произвола и насаждению в массах населения начал законности и уважения к чужому праву и иму­ществу».³⁵ «Никто в наши дни не сомневается в том, что основой действительной силы нашего государства, — говорилось в докла­де, — какова бы ни была форма его правления, является развитая и окрепшая в самодеятельности личность». Автор доклада исходил из того, что это вполне совместимо с самодержавием. «Никто не станет теперь утверждать, что гласный суд и равенство всех перед законом несовместимы с самодержавным строем или что отмена телесного наказания является ограничением прав самодержца», — гласил доклад.³⁶ Это утверждение сопровождалось отрицанием связи с конституционализмом таких понятий, как упрочение за­конности, децентрализация управления, и даже самой декларации прав человека и гражданина. Все это было представлено как впол^ не совместимое с самодержавием («Начала эти приобрели служ< ное государственное значение и чуждые всякой политической раски являются надежным средством для достижения цели обще жития»). И месяца не прошло, как «освобожденцы» в свое»

³⁴ Там же. Л. 5.

³⁵ Там же. Л. 10.

³⁶ Там же. Л. 10—12.

екте «Основных законов» назвали уверения, будто конститу-"ионные свободы совместимы с самодержавием, «горькой насмеш-"ой»- Однако если говорить о земской платформе в ее общем виде, особенно с учетом позиции ее неославянофильского руководства в лице Д- Н. Шилова, можно констатировать ее значительное сов­падение с выдвинутой Мирским официальной реформаторской программой. Ее провозглашение, считал министр, «являлось бы наиболее действительным средством к успокоению наблюдаемого в обществе брожения политической мысли и дало бы возможность правительству опереться в делах управления на сочувствие и под­держку широких кругов населения».³⁷

Доклад предусматривал расширение прав Сената с изъятием его из подчинения министру юстиции, с тем чтобы Сенат стал во главе всего подзаконного управления как инстанция, блюдущая законность, в соответствии с замыслом Петра I. Предметом острой критики был в докладе Комитет министров. «Учреждение это мо­жет быть определено, — говорилось в нем, — как средство, данное министрам для уклонения от надзора обоих коренных наших го­сударственных установлений — Государственного совета и Прави­тельствующего сената». Дело было в том, что Комитет министров соперничал с Государственным советом в законодательной сфере, а в исполнительной — обходился без надзора Сената. Мирский же предлагал, чтобы задачей Комитета министров стало «согласова­ние направления деятельности отдельных ведомств по вопросам внутренней политики, ставшее при усложнившихся задачах наше­го управления настоятельной государственной потребностью».³⁸ Отводя роль объединенного правительства Комитету, а не Совету министров, Мирский указывал на аналогичность Совета западно­европейскому кабинету министров. Сам, впрочем, отвергая такую аналогию, ввиду «существенной разницы в тамошнем и нашем го­сударственном строе», Мирский, однако, подчеркивал, что пред-седательствование в Совете министров царя предрешает исход дел, мешает их обсуждению по существу и порождает рознь между ве­домствами. Несомненно, к удовлетворению председателя Комите­та министров С. Ю. Витте, Мирский предлагал, освободив Коми­тет от несвойственных ему функций, сосредоточить в нем дела, относившиеся на тот момент к компетенции Совета министров, за исключением вопросов внешней политики и обороны. Ликвидация соперничества ведомств связывалась в докладе с губернской ре­формой и восстановлением прежнего значения губернатора как лица, стоящего во главе местных учреждений всех ведомств.

В докладе резко критиковалось земское положение 1890 г., признавшее земские учреждения государственными, но не объе­динившее их с государственным аппаратом, в результате чего в местном управлении возникла «внутренняя рознь, ...которая ни­где в других государствах не наблюдается». В нем отмечалось так­же преобладающее значение в земских учреждениях дворянства с большим ограничением крестьян и почти полным устранением го-

³⁷ Там же. Л. 13.

³⁸ Там же. Л. 18.

468

469

родского населения и торгово-промышленных классов. Все это предполагалось изменить при новой земской реформе с объедине­нием всех имущественных и хозяйственных интересов местности в земских собраниях, расширением круга избирателей и установле­нием надзора за деятельностью земских учреждений на правовых основаниях.

Упоминалась в докладе и необходимость пересмотра Городово­го положения, недостатки которого незадолго до того заставили принять Положение об общественном управлении г. Петербурга, а также введения земских и городских общественных учреждений в тех местностях, где их не существовало.

Неославянофильская ориентация доклада ясно обнаружилась в рекомендации наряду с преобразованием земских учреждений воссоздать православный приход как особое церковно-обществен-ное учреждение ранней эпохи, подорванное «церковной смутой и возраставшим развитием крепостного права». Речь в докладе шла, в частности, о развитии учрежденных в 1864 г. церковно-приход-ских попечительств. Мирский намеревался не только в соответст­вии с манифестом 26 февраля 1903 г. сблизить деятельность этих попечительств с общественным управлением, но и превратить приходские общины в мощную силу в определении направления деятельности земств и городов, используя их огромную числен­ность и полученные ими права юридического лица, а следователь­но — возможности обладания недвижимостью.

Доклад предусматривал также пересмотр крестьянского зако­нодательства, уже, в сущности, производившийся, в частности в связи с пересмотром земского положения: круг ведения сословных крестьянских и земских учреждений во многом совпадал, понятия волости и мелкой земской единицы на практике сливались. Но главная причина неизбежной с точки зрения Мирского новой кре­стьянской реформы — а в докладе речь шла о ликвидации общины, хотя и без прямого употребления этих слов, — заключалась в «от­сутствии у крестьянина привычки точно различать свое и чужое» как причине массового крестьянского движения. «При неясности прав по имуществу внутри семьи, при общинном владении зем­лею, укрепляющем в умах представление о переделах и поравне-нии в пользовании ею, — говорилось в докладе, — при неопреде­ленности начал, коими руководствуется в своих решениях волост­ной суд, не может и сложиться в сознании крестьянина ясного представления о частной собственности и гражданских правах как своих, так и чужих; единственное, что он твердо помнит, — это то, что отцы и деды некогда пахали ту землю, которою ныне вла­деет соседний помещик, и легко понять, куда должны вести выво­ды, которые делает из этого факта крестьянин, особенно тот, ко­торый привык к общинным переделам».³⁹

Считая, что разрешение рабочего вопроса «стоит уже на пра­вильном пути», Мирский останавливался «на двух крайне набо­левших вопросах» — о положении раскольников и правах евреев,

³⁹ Там же. Л. 30.

470

«хотя и крайне далеких один от другого, но связанных в одном общем вопросе о пределах государственных ограничений в зави­симости от исповедания и народности». На первый план выдвигал­ся старообрядческий вопрос, «потому что если евреи являются чуждыми нам пришельцами, то, наоборот, старообрядцы все без исключения коренные сыны России, ...самые стойкие представи­тели нашей национальности, ...едва ли не наиболее трезвая и за­житочная часть нашего населения». Речь шла о снятии со старо­обрядчества всех запретов и ограничений.

Пересмотр же законодательства о евреях был связан не с кон­фессиональными их правами, не подвергавшимися ущемлению, а с всесторонними ограничениями их в правах. Полную отмену этих ограничений он считал невозможной, выдвигая два официальных мотива: «стремление к охране коренного населения от еврейской эксплоатации» и «национальную сплоченность, объединяющую как бы в одно целое еврейство всего мира». Решение об отмене ограничений для евреев, говорилось в докладе, «было бы, конечно, самым простым, но едва ли не повлекло бы за собою резких про­явлений неудовольствия среди прочего населения империи».⁴⁰ Предлагалось лишь упорядочить «с пользой и для интересов евреев и для государства» «многие второстепенные стороны» этого вопро­са — уменьшить или даже отменить ограничения в черте оседло­сти, точнее определить общие права евреев.

В качестве других мер к утверждению прав личности предла­гались изменения в законодательстве о печати, о паспортах, а так­же о предупреждении и пресечении преступлений. В области за­конодательства о печати предложения сводились к часто упоми­навшимся уже мерам: отмене предварительной цензуры, принятию законов о печати с установлением судебной ответствен­ности за их нарушение — мерам, носившим как бы западнический характер. Однако мотивировка и здесь носила неославянофиль­ский характер, перекликаясь с тем, что писал Р. А. Фадеев на ру­беже 1870-х и 1880-х годов. В действиях властей по отношению к печати, говорилось в докладе, личные взгляды министров заменя­ли соображения государственной целесообразности, что приводило к преследованиям «органов столь выдающихся патриотов и горя­чих поборников начал нашей государственности, какими были Катков и Аксаков» и широкому распространению заграничных ре­волюционных изданий.

Предложения о пересмотре паспортных правил заключались в ограничении числа случаев, в которых паспорта были бы обяза­тельными, и упрощении пользования ими. Обосновывалось это тем, что отмена круговой поруки в сельских обществах лишила паспорта их фискального значения. С точки же зрения полицей­ской, утверждалось в докладе, паспорт, ввиду возможности под-Делки, «почти ничего не обеспечивает» и даже мешает полицей­ской службе, «отвлекая живое наблюдение полиции в сторону кан­целярского формализма».⁴¹

⁴⁰ Там же. Л. 34.

⁴¹ Там же. Л. 38.

471

В докладе отмечалось, что Устав о предупреждении и пресече­нии преступлений, на основании которого охранялся обществен­ный порядок, был основан в большей своей части на полицейских нормах конца XVIII—начала XIX в. Что же касается новейшей его части, изданного в 1881 г. Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия, то его предлагалось пересмотреть, поскольку оно, расширив пределы «административного усмотрения», привело к преследованию «вполне благонадежных слоев общества», и «во многих областях общественной жизни наемный агент со своими никем не проверя­емыми секретными сведениями стал вершителем судьбы лиц, им затронутых», а административная высылка приучала полицию и администрацию к отрицанию закона, лишь «рассеивая вместе с высылаемыми недовольство по всему лицу земли русской».⁴²

Доклад завершался скромно названным, но важнейшим по сво­ему значению разделом «Способ разработки законодательных предположений». Речь шла о введении в той или иной форме на­родного представительства, сочетание которого с самодержавной формой правления представляло собой коренной и наиболее дели­катный пункт всей системы обсуждавшихся преобразований. «Удовлетворение психологической потребности населения, неиз­бежно возникающей всюду, где развитие народных масс переходит известные пределы» представлялось неизбежным. Оставалось при­дать осуществлению этого преобразования форму реализации сла­вянофильских идеалов, доказывая, что заявления о нуждах насе­ления будут «восходить к престолу непосредственно, не перелом-ляясь в бюрократической среде», а участие населения в разработке законодательных предположений (слова «представительство» в до­кладе старались избегать) будет носить «совершенно особую само­бытную форму» «в соответствии с началами нашего государствен­ного строя, основой которого является политическое самодержавие монарха, ни с кем не разделяющего полноты своей власти».⁴³

В докладе предлагалось введение в Государственный совет не­которого числа выборных представителей населения (образование из них особого совещания при Государственном совете для пред­варительного обсуждения вносимых в Совет предположений не ре­комендовалось). Выборы представителей предлагалось проводить не прямым образом непосредственно от населения, а губернскими избирательными собраниями. Таким образом, выборными оказа­лись бы представители 34 земских губерний, «которые почти все составляют коренные русские области», а представителей прочих местностей империи предполагалось назначать. Мирский доказы­вал царю, что все это, «отвечая запросам времени, стояло бы вме­сте с тем в точном соответствии с началами нашего государствен­ного строя, ни в чем их не нарушая и не представляя даже ничего нового, а лишь воспроизводя в современных формах те самые фор­мы, в коих и цари московские в созываемых ими соборах, и им­ператрица Екатерина II в образованной ею комиссии по состав-

⁴² Там же. Л. 41—43.

⁴³ Там же. Л. 43—44.

472

ию уложения заслушивали мнения представителей населе-

•" 44

ния»-

Однако именно вопрос о представительстве оказался для царя

наиболее острым и болезненным. Мы оставляем в стороне ту ин­тригу, с помощью которой Витте, по словам Мирского, «его просто затоптал и отшиб от дела»,⁴⁵ взяв в свои руки подготовку царского указа. Отметим лишь, что на заседаниях сановников, посвящен­ных выработке текста указа, Витте изложил пункт об участии ме­стных учреждений в первоначальной разработке законодательных инициатив царя без упоминания об избрании ими для этого своих представителей. Участвовавший в обсуждении Д. М. Сольский предложил свой вариант этого пункта со словами об участии в этой разработке «выборных представителей населения».⁴⁶

На заседаниях сановников именно этот пункт стал предметом главного внимания. Победоносцев именем Бога запретил царю ограничивать самодержавие, вел. кн. Сергей Александрович и Муравьев заявляли, что основные законы не дают ему права из­менять государственный строй. Сам царь говорил, «что власть дол­жна быть тверда». Коковцов и Витте настаивали на несовмести­мости представительства и самодержавия (Витте добавлял, что представительство «должно перейти в конституцию»). Д. М. Соль­ский, Э. В. Фриш, А. С. Ермолов, П. П. Гессе, О. О. Рихтер, сам Мирский считали, что можно ввести выборных в Государственный совет, «не впадая в конституцию».⁴⁷ С прочувствованным пись­мом-заклинанием обратился к Витте А. Д. Оболенский, которого тот незадолго до своей отставки с поста министра финансов сделал товарищем министра. Еще в 1899 г., во время полемики Витте с Горемыкиным по вопросу о совместимости самодержавия и зем­ства, он возражал против усматривавшегося в записке Витте те­зиса о несовместимости самодержавия с самоуправлением. Вопре­ки этому Оболенский утверждал тогда, что самодержавие — спе­цифически русская государственная форма, для которой «местное самоуправление не только не опасно, но прямо необходимо» как противовес чиновничеству.⁴⁸

Естественно, что теперь позиция Мирского требовала, по мне­нию Оболенского, всемерной поддержки, и он заклинал Витте быть «заодно с Мирским», предостерегая от надежд на силу и «бли­зорукого взгляда», по которому «общественное движение чуждо

народу».⁴⁹

Но все это было тщетно. 11 декабря даже покровительница Мирского Мария Федоровна сказала ему, что очень встревожена

⁴⁴ Там же. Л. 54.

⁴⁵ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 26.

⁴⁶ РГИА. Ф. 727. Оп. 1. Д. 8. Л. 1—2.

⁴⁷ Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 288—289; Дневник Е. А. Святополк-Мирской... С. 260—261; Лопухин А. А. Отрывки из воспомина­ний. С. 50. Ср. записи в дневнике А. В. Богданович о решимости царя не допустить никаких уступок и сохранить самодержавие неприкосновенным для передачи на­следнику (Богданович А. В. Три последних самодержца. М.; Л., 1924. С. 316).

⁴⁸ А. Оболенский— Витте. 14 октября 1899 (РГИА. Ф. 1622. Оп. 1. Д. 453).

⁴⁹ А. Оболенский— Витте. Б. д. (Там же. Д. 454).

473

пунктом о выборных. Самого же царя смущали даже слова «обще ственные учреждения». Что же касается выборных представителей населения, то Николай II, по словам Витте, сказал: «Лучше не вы­борные, а по назначению». Тогда Витте предложил вовсе исклю­чить пункт о представительстве, что и было сделано.⁵⁰ В своих воспоминаниях Витте так изложил свою роль в этот момент. Как составитель проекта указа, заявил он царю, он считает введение представительства своевременным, но предупреждает, что это — первый шаг к «представительному образу правления, к конститу­ции». О земских соборах он отозвался как о «такой почтенной ста­рине, которая при нынешнем положении неприменима». Отметим что таким способом Витте, поддержанный, по его собственным словам, присутствовавшим вел. кн. Сергеем Александровичем, ли­шал смысла аргумент Мирского, настаивавшего на традиционном характере предлагавшихся им преобразований.

«Да, я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представи­тельный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверен­ного мне Богом народа, и поэтому я последую вашему совету и пункт этот вычеркну», — заявил царь.⁵¹ При готовности Нико­лая II пойти на другие уступки против идеи представительства он восстал всем своим существом. И ни либерально-земской обще­ственности, ни Мирскому не удалось сдвинуть его с этой позиции, пока устои самодержавия не пошатнула революционная буря. Страх перед назревавшей революцией, который пытались вну­шить царю Мирский и либеральные оппозиционеры, чтобы заста­вить его принять программу преобразований, отнюдь не был ему чужд. Но чем более решительно отмежевывались либералы от ре­волюционного движения, тем с большим основанием он должен был считать, что уступками либеральным верхам не предотвра­тить революционной опасности снизу. В его представлениях господствовала убежденность в полном равнодушии масс к либе­рально-буржуазным нововведениям, в преданности народа «царю-батюшке», рассматривавшейся как религиозное чувство. Славяно­фильское представление об абсолютной преданности народа само­держцу и разъединяющей их бюрократии, которое, как мы видели, использовал Мирский, могло быть обращено и против него самого с помощью причисления его к розовой бюрократии, и это тоже было бы по-славянофильски.

Безопасность режима требовала неприкосновенности его ос­нов — вместе с царем так считали многочисленные сторонники со­хранения существовавшего строя. И, ссылаясь на это, царь как бы возвращал носителям реформаторского начала их угрозы. По­скольку страх перед революцией был присущ им не меньше, чем ему, он давал понять, что им-то она в первую очередь и угрожает. Именно поэтому, вероятно, он оставил без внимания представлен­ную 8 декабря записку Лопухина, с помощью которой Лопухин и Мирский пытались нарисовать перед ним картину «государствен-

⁵⁰ Текст проекта указа с правкой см.: РГИА. Ф. 727. Оп. 1. Д. 1. Л. 2—4; Дневник Е. А. Святополк-Мирской. С. 264—265.

⁵¹ Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 334—335.

474

_й опасности» и доказать, что предупредить революцию можно

НО»* ^ t <^

лишь путем законодательных реформ.⁵²

В день последнего заседания сановников по поводу текста указа Николай II заявил П. Трубецкому, что он «душой переболел» над вопросом о конституции и пришел к выводу, что «одно самодер­жавие может спасти Россию»: «Мужик конституции не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, а тогда — я вас по­здравляю, господа!».⁵³

В датированном 12 декабря 1904 г. указе в общей форме упо­миналось о разрабатываемых мерах по «устроению крестьянской жизни» и изменению законодательства о крестьянах. В нем содер­жались обещания расширить права земских и городских учрежде­ний в области местного благоустройства, ввести государственное страхование рабочих, сократить применение положений об исклю­чительной охране, устранить некоторые стеснения печати, ввести начала религиозной терпимости, обеспечить самостоятельность судов и равенство перед ними лиц различных состояний. Обещан­ное «охранение полной силы закона» определялось в указе как опора престола, «важнейшая в самодержавном государстве». От­сутствие ожидавшегося упоминания о представительстве усугуб­лялось указанием на «непременное сохранение незыблемости ос­новных законов империи». Указ сопровождался одновременно опубликованным правительственным сообщением, которое хотя и было вскоре забыто, перечеркнутое событиями 9 января 1905 г., тем не менее открыло ряд правительственных обращений к насе­лению в годы первой российской революции, содержавших увеще­вания и угрозы. В результате правки первоначального его текста, в которой участвовал Победоносцев, исчез открытый упрек зем­цам в том, что они создают правительству затруднения в борьбе с революционным движением. Но зато Победоносцев вычеркнул и слова о намерении правительства оказывать доверие законным на­чинаниям, придав сообщению характер угрозы без обещания тер­пимости по отношению к либералам. А. А. Бобринский записал 14 декабря в своем дневнике: «Сегодня в Правительственном вест­нике два документа: жидкий, вычурный, старательный указ Се­нату и короткое энергическое правительственное сообщение. Пер­вое на тему реформ. Второе: quos ego (Я вас). Все реформы пору­чены Комитету министров, иначе — его председателю Витте, которого в городе уже называют Serge Premienx⁵⁴

⁵² Лопухин А. А. Отрывки из воспоминаний. С. 54—55.

⁵³ Трубецкая О. Н. Из пережитого // Современные записки. Париж, 1937. ^т 64. С. 293.

⁵⁴ Мурзанова М. Дневник А. А. Бобринского // КА. 1928. № 1 (26). С. 130.

475

* * *

Комитет министров объявил осуществление указа 12 декабря своей задачей, беря на себя рассмотрение и тех вопросов, которые могли решаться лишь в законодательном порядке. В журнале за­седания доказывалось, что это не ущемит прав Государственного совета и приведет к установлению единства взглядов руководите­лей ведомств. Налицо была попытка приступить к созданию из Комитета министров объединенного правительства. Если сама идея объединенного правительства традиционно рассматривалась как ставящая под вопрос самодержавный характер царской вла­сти, то существование фигуры председательствующего в осущест­вляющем эти функции учреждении придавало этому учреждению видимость правительственного кабинета европейского образца. К тому же Витте, как бы идя навстречу Победоносцеву, осуждавше­му законодательную функцию всеподданнейших докладов мини­стров, стремился закрепить ее за Комитетом. Победоносцев, впро­чем, заявил о своем «отрицательном отношении к настроению Ко­митета». При этом вопрос «о недопущении отступлений в порядке издания законов» оказался довольно запутанным, потому что ос­новные законы, с одной стороны, требовали рассмотрения законо­проектов в Государственном совете с последующим их утвержде­нием царем, с другой — признавали силу закона за утвержденны­ми царем всеподданнейшими докладами министров, а с третьей — за Комитетом министров было право в исключительных случаях рассматривать по повелению царя законодательные вопросы и представлять на подписание царю проекты именных указов, обла­давших, как и утвержденные царем мнения Государственного со­вета, силой закона.⁵⁵

Один за другим обсуждал Комитет министров пункты указа 12 декабря. Противостоять идее представительства, хотя и отвер­гнутой официально, но приобретавшей в эти недели все большее число сторонников (за реформы высказывались принц П. А. Оль-денбургский, вел. князья Михаил Александрович и Александр Ми­хайлович, Сельский и несколько членов Комитета министров) ста­новилось все труднее. Обсуждение первого и второго пунктов ука­за (о законности и о расширении круга деятельности земских и городских учреждений) постоянно наталкивалось на вычеркнутый третий пункт — о представительстве.

Академическая по ее отражению в публиковавшихся дебатах Комитета министров разработка законодательных мер была рас­считана на длительные сроки. Но события 9 января 1905 г. пере­вели дело в иную плоскость. В первые дни нового года вел. кн. Сергей Александрович, московский генерал-губернатор, и Д. Ф. Трепов, московский обер-полицмейстер, покинули свои по­сты, объясняя это противодействием Мирского их жесткому курсу.

⁵⁵ Высочайше утвержденный 17 января 1905 г. особый журнал Комитета ми­нистров 21 и 24 декабря 1904 г. и 4 января 1905 г. // Журналы Комитета мини­стров по исполнению указа 12 декабря 1904 г. СПб., 1905. С. 16—25; РГИА-Ф. 922. Оп. 1. Д. 243. Л. 3; Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 355.

476

В результате 3 января Мирский получил от царя письмо со слова-_и. «теперешнее бездействие вполне равносильно преступному по­пустительству». На следующий день царь потребовал от министра общего запрета собираться и говорить. На слова Мирского, что для этого «нужно всех запереть, объявить осадное положение», Нико­лай И ответил: «Ну, что же, может быть, и придется объявить».⁵⁶

Касаясь случившегося в день «Кровавого воскресенья»,⁵⁷ отме­тим лишь, что решения земского съезда, кампания банкетов, ко­торыми отмечали юбилей судебной реформы 1964 г., поражение Мирского с его умереннейшей идеей введения выборных в Госу­дарственный совет — все эти еще не успевшие уйти в прошлое со­бытия должны были вызвать особенную, не только политическую, но и психологическую решимость правящих кругов не давать го­лоса «улице» в вопросе о государственном устройстве.

Реакция официальных сфер на события 9 января отражала их страх перед тем, что под лозунгами общеполитического характера выступают петербургские рабочие. Само правительственное сооб­щение об этих событиях, основанное на противопоставлении об­щеполитических требований петиции «чисто рабочим», подчерки­вало это. «Дерзкие требования политического свойства», появив­шиеся в петиции «рядом с пожеланиями об изменении условий труда», были определены в сообщении как «пропаганда явно ре­волюционная». Таковы были действительные представления вы­сших сановников, для которых выдвинутые рабочими требования созыва Учредительного собрания с целью создания выборного представительства или лозунг предоставления гражданских свобод были страшнее, чем требования 8-часового рабочего дня и свободы борьбы труда с капиталом. Что же касалось классовых требований рабочих, то, хоть они и угрожали основам социально-экономиче­ского строя, правительственная власть была склонна удовлетво­рить их за счет работодателей. По словам министра финансов В. Н. Коковцова, ведавшего промышленностью, это «убедило бы рабочий люд в попечительном отношении к нему правительства и содействовало постепенному отдалению рабочих от революцион­ных элементов, внушающих им, что улучшение быта рабочего мо­жет быть достигнуто только с помощью насильственных дейст­вий».⁵⁸ Иное дело — общеполитические требования рабочих. «Ведь вы хотите ограничить самодержавие!», — с ужасом заявил Гапону министр юстиции Н. В. Муравьев, ознакомившись с текстом пе­тиции. На введенные в «программу требований рабочих коррек­тивы политического характера», «предъявление требований об из­менении существующего государственного строя» и «последова­тельно общеконституционные положения» ссылался и директор Департамента полиции Лопухин, заявляя, что «мирному движе-

⁵⁶ Дневник кн. Е. А. Святополк-Мирской... С. 271 — 272.

См.: Ганелин Р. Ш. 1) Канун «Кровавого воскресенья»: Царские власти 6 — о января 1905 г. // ВИ. 1980. № 1; 2) К истории текста петиции 9 января 1905 г. //

. Л., 1983. Т. 14; 3) К предыстории «Кровавого воскресенья» // Новое о ре­волюции 1905—1907 гг. в России / Под ред. Ю. Д. Марголиса. Л., 1989. ⁵⁸ Романов Б. А. 9 января 1905 г. // КА. 1925. Т. 4—5 (И — 12). С. 9.

477

нию рабочих» был придан «характер народной демонстрации, правленной к ограничению самодержавия».⁵⁹

В первые же дни после «Кровавого воскресенья» с разных сто­рон царю стали советовать пойти на уступки. Д. Ф. Трепов, на­значенный 11 января на учрежденную должность петербургского генерал-губернатора, перед назначением так изложил Николаю Ц свой взгляд на задачи власти: «систематическою строгостью вос­становить порядок в России, но одновременно с этим вводить по­степенно и последовательно либеральные мероприятия, клонящи­еся к установлению конституционного порядка». При этом он спросил царя, принял ли тот «окончательное решение относитель­но дарования конституции и неуклонного ее проведения». На это последовал «уклончивый ответ».⁶⁰ Назначение Трепова, однако, состоялось, своих условий он более не выдвигал.

Преемником Мирского на посту министра внутренних дел царь избрал вызванного из Москвы А. Г. Булыгина, помощника гене­рал-губернатора вел. кн. Сергея Александровича, ставленника ве­ликого князя и Трепова.

17 января в ответ на вопрос царя «о настоящем положении дел» министр земледелия и государственных имуществ А. С. Ермолов предпринял решительный демарш в пользу приступа к государст­венным преобразованиям. Царь не мог не понимать, что со сторо­ны Витте, — а он полностью перехватил у Мирского реформатор­скую инициативу, — проведение программы государственных пре­образований оборачивалось борьбой всеми средствами за влияние и политическую власть. Это усугубляло для Николая II личную драму расставания с самодержавной властью. Недаром впослед­ствии, когда осуществление реформ приобрело в глазах их санов­ных сторонников критически неотложный характер, главную роль в уговаривании царя брали на себя такие сановники, которых по личным свойствам, возрасту или состоянию здоровья нельзя было заподозрить в личных амбициях и расчетах. Ермолов своим де­маршем 17 января открыл этот ряд. Он требовал перемен для со­здания «самодержавному правлению» «опоры», предостерегал ца­ря по поводу возможности покушения на его жизнь и отказа войск «стрелять в беззащитную толпу». Царь отвечал, что не боится смерти, но не имеет права рисковать жизнью из-за судьбы трона и понимает, что «невозможно положение правительства, если оно опирается только на войска».

Ермолов настаивал на создании объединенного правительства и введении представительства. Напомнив о своей позиции по воп­росу о представительстве перед указом 12 декабря 1904 г., он за­явил: «Теперь надо пойти в этом вопросе далее». «Мы живем бы­стро, и того, что было достаточно 1^х/2 месяца тому назад, теперь уже слишком мало, — сказал Ермолов. — Теперь уже нельзя огра­ничиться теми слабыми формами участия выборных представите­лей в подготовительной разработке отдельных законопроектов, о

_отОром была речь тогда». В результате Ермолов был послан к Витте с повелением тому созвать под его председательством сове-иание министров и председателей департаментов Государственно­го совета для обсуждения «мер, необходимых для успокоения стра­ны»-⁶¹ В программе занятий виттевского совещания, составленной Ермоловым, фигурировали и образование комиссии по созыву вы­борных представителей всех классов населения, когда царь сочтет _Это «благовременным» для обсуждения тех вопросов, которые ему «угодно будет передать на их рассмотрение», и постановка вопроса об участии представителей населения в обсуждении законодатель­ных мер и намеченных реформ.⁶²

На совещании Витте отверг мысль о конституции и свел един­ство правительства к требованию «общности взглядов» («В публи­ке есть мнение, что правительство неспособно ничего сделать. На­до взаимную поддержку, особенно в смутное время»).⁶³ Но еще 16—17 января был составлен проект всеподданнейшего доклада о преобразовании Комитета министров в Совет министров с царем в качестве председателя и с вице-председателем, который вел бы дело в отсутствие царя (на этом посту Витте, несомненно, видел себя) .^б4 А 9 февраля были составлены «Соображения об объедине­нии в Совете министров высшего государственного управления».⁶⁵

Студенческие выступления, записка 342 профессоров, нако­нец, позиция промышленников, которые в пику правительству за­являли, что ни на какие экономические уступки рабочим не пой­дут, а требовали «правового государства» западного образца и «разрешения столкновений между трудом и капиталом помимо участия полицейской опеки, помимо применения вооруженной си­лы и помимо расстреливания мирных и безоружных жителей»,⁶⁶ — все это делало дальнейший отказ от всякого реформирования ре­жима невозможным. Совет согласиться на реформы Николай II получил и от Вильгельма П.⁶⁷ А в последний день января повторил свой натиск на царя Ермолов.⁶⁸

⁶¹ Записка А. С. Ермолова, 17 января 1905 г. // КА. 1925. Т. 1 (8). С. 51—57.

⁶² РГИА. Ф. 727. Оп. 2. Д. 51. Л. 1. ,.

⁶³ Запись В. Г. Глазова о совещании 18 января 1905 г. // КА. 1УО. i. * э (11 —12). С. 28—37.

⁶⁴ РГИА. Ф. 727. Оп. 2. Д. 37. Л. 74—75.

⁶⁶ Ро^юв Б. А. Петербургская крупная буржуазия в январские дни 1905 г. // Красная летопись. 1925. № 1 (12). С. 48-52

⁶⁷ Переписка Вильгельма II с Николаем II. М., 1923. С. У1.

⁶⁸ КА. 1925. Т. 1 (8). С. 63.

478

59

Ганелин Р. Ш. Канун «Кровавого воскресенья» // ВИ. 1980. № 1. С. 35. ⁶⁰ Мосолов А. А. При дворе императора. СПб., 1992. С. 37.