УДК 159.9+80/81

ББК

Абелева И. Ю.

А14 Речь о речи. Коммуникативная система человека. – М.: Логос, 2004. – 304 с.

ISBN 5-94010-227-1

Рассматриваются теория и практика речевой деятельности. Представлены ее биологический, социальный, культурно-исторический и лингвистический аспекты. Подробно освещаются исполнительные механизмы коммуникативной системы человека: порождение и восприятие устных и письменных сообщений. Особое внимание уделяется центральному механизму – внутренней речи, управляющей переработкой информации. Рассматриваются также и возможные «поломки» этих механизмов с привлечением данных из области невропатологии, психиатрии, логопедии, патопсихологии. Анализируются собственно языковые и паралингвистические средства, используемые при общении. Подчеркивается сходство речевого по ведения разноязычных людей. Кроме того, исследуются стадии формирования и совершенствования речи в индивидуальном становлении человека как личности.

Для студентов высших учебных заведений гуманитарного профиля.

ББК 88

ISBN 5-94010-227-1 © Абелева И. Ю., 2004

© «Логос», 2004

Содержание

Несколько слов в качестве предисловия …………………………………………. 4

Этюд первый

Речь как уникальнейшая способность человека ……………………………….... 5

Этюд второй

Звукопроизводство как механизм выдачи устной речи ……………………….. 40

Этюд третий

Звуковосприятие как механизм приема устной речи ………………………….. 69

Этюд четвертый

Осмысленное высказывание как коммуникативная единица речи …………... 102

Этюд пятый

Письменная речь как иномодальностное бытие языка ……………………….. 141

Этюд шестой

Внутренняя речь как психологический посредник

между языком и мышлением …………………………………………………… 173

Этюд седьмой

Становление детской речи как самонаучение языку …………………………. 225

Этюд восьмой

Совершенствование речи как сознательное изучение языка …………………. 260

Николаю Жанкину, моему Учителю,

как посильная дань благодарности –

посвящается

Несколько слов в качестве предисловия

С тех самых пор, как человечество помнит себя, тема речи неизменно оставалась злободневной. Не утратила она своей актуальности и в наши дни. Подходы к ее освещению столь же разнообразны, сколь многочисленны и авторы, писавшие на эту тему. Предлагаемая вниманию читателей книга – один из множества возможных вариантов сегодняшнего видения речи как основного механизма человеческой коммуникации.

Это не научный тракт, не официальный учебник, не обзор литературы, но и не проба пера дилетанта. Скорее всего, это стилистически вольное, с неизбежной долей субъективности изложение предмета, к коему я причастна профессионально как практикующий логопед и преподаватель психологии речи.

Весь материал связан одной концептуальной нитью, хотя каждый этюд относительно автономен и закончен. Поэтому читать их можно выборочно, на каких-то останавливаясь, а какие-то пропуская.

В основу книги лег курс лекций, который я читала в Московском педагогическом государственном университете. Студенчеству, прежде всего гуманитарному, эта книга и адресуется. Однако надеюсь, что и те, кто уже или еще не из этого племени, но интересуются проблемами общения людей друг с другом, тоже найдут в ней что–нибудь полезное для себя.

Изабелла Абелева

Москва, 2003 г.

Этюд первый Речь как уникальнейшая способность человека

Каждый вид обитателей Земли наряду со свойствами, присущими всему живому, имеет свои отличительные особенности – такова глобальная закономерность видообразования. И человек, именуемый в научной систематике видом Ното sapiens (существом разумным), не является исключением. Вплетенный в единую ткань жизни как одна из ее разнообразнейших форм, физически связанный своим существованием с природой – а природа ничего не делает из ничего, - человек не только вышел когда-то из царства животных и по сию пору не оправился от животности, по морфологическим признакам он и есть животное.

Нерасторжимая генетическая с остальными обитателями нашей планеты наглядно подтверждается целым рядом примеров: организм человека состоит из тех же химических элементов, что и их организмы; многие явления природы оказывают на него такое же воздействие, как и на них; человек поглощает ту же энергию, что и животные, одним и тем же способом размножается, проходит одни и те же биологические циклы в индивидуальном развитии; есть немало болезней и травм, которым одинаково подвержены и они, и он. Словом, в процессе жизнедеятельности человек так или иначе реализует естественные потенции, заложенные в нем природой. Какую бы психологическую функцию мы ни взяли, все они, вплоть до интеллекта, имеют зачатки у животных, чье поведение проливает свет на ряд особенностей в поведении человека.

Человек как биологический вид еще очень молод. С точки зрения геологического летосчислени, т.е. возроста Земли, который равняется 4 млрд лет, он появился совсем недавно, предположительно 250 тыс. лет назад, тогда как другим биологическим видам перевалило уже за несколько миллионов лет. (Правда, точный срок появления человека еще не установлен: одни ученые отодвигают этот срок назад, другие передвигают вперед. Но то, что человек самый младий из биологических видов, не оспаривается никем.) Однако, невзирая на свое эволюционное малолетсво, человек намного превзошел всех их по своим способностям и стал гегемоном Земли. За счет чего же это ему удалось? Какой признак доказывает правоту современного австралийского зоопсихолога, нобелевского лауреата Конрада Лоренца, утверждающего, что «в человеке есть что-то от животных, но в животных от человека нет ничего»?

Если рассматривать человека с позиции естествознания и оценивать его видовую специфику по биологическим критериям, то окажется, что плотская «экипировка» человека – животного отнюдь не самая выиграшная: у него нет ни гигантской физической силы, ни поразительной скорости передвижения, ни заведной выносливости, плодовитости или всеядности, коими наделены некоторые животные; не он надежнее всех укрыт от ненавистий и защищен от нападения хищников; его эмбриональное развитие очень затяжное, а младенчество, по сравнению со зрелорожденностью детенышей большинства животных, на редкость беспомощное. В начале ХХ в. Знаменитый русский биолог, нобелевский лауреат Илья Мечников составил внушительный перечень «несовершенств человеческой натуры», который разрушил любую попытку объяснить превосходство человека исходя лишь из его природных качеств. Ибо биологическое начало – не единственное и не решающее в человеке.

Разгадка особого, доминирующего положения человека в современной картине мира кроется в его втором, «надбиологическом» начале – в социальности, обусловленной тем образом жизн, который присущ человеку. Никто, кроме

человека, не ведет общественного образа жизни, основу основ которого составляет современный труд. Отсюда – человек в несоизмеримо большей степени, чем любое другое живое существо, нуждается в соучастии себе подобных и неотвратимо испытывает на себе их влияние. Лишь человеческий индивид, будучи членом общества, не только особь, но еще и личность.

Социальная организация человека не была генетически предначертана ему при его видовом «зачатии». Она сложилась не сразу с рождения, а гораздо -гораздо позже, следовательно, является благоприобретенным свойством. О создании общественных условий бытия человек позаботился тогда, когда филогенетически он уже изрядно подрос и, набравшись некоторого практического опыта проживания кочующими с места на место разобщенными семьями, догадался, что спасение своего вида – в следности и единении себе подобных: сообща люди обладают ограмной созидательной мощью и вместе могут сделать то, что никому из них не под силу в одиночку! Судя по антропологическим данным, на это прозрение понадобилось целые тысячелетия собственно человеческой эволюции.

Абсолютно необходимой предпосылкой к формированию общества как такового и гарантией его дееспособности является наличие в нем прочных коммуникативных связей. Основой для общения людей является язык. Главной объединяющей людей силой служит язык.

Язык возник не сам по себе; не дарован он и некоей сверхъестественной внеземной силой. Более того, когда, отделившись от общего ствола в самостоятельную биологическую ветвь, челловек появился на генеалогическом древе жизни, никакого языка – в строгом его толковании – вообще не было. Человек, как прочие биовиды, родился безъязыким и мало чем отличался по поведению от животных со сходной биологической организацией. И если человек есть творение природы, то язык – это уже творение самого человека. Не что иное и не кто иной, как сам же человек создал язык для своих несущих нужд. Поэтому язык в онтологическом отношении следует считать образованием искусственным, в отличие от естественного происхождения его создателя.

Язык – самое выдающееся проявление человеческого ума и поистине чудодейственное изобретение. Чудодейственное – без каких бы то ни было натяжек, без закавычивания данного эпитета и без малейшего налета мистификации, а буквально чудодейственное. Ибо языком человек возместил то, в чем его обделила природа; он укрепил свои «ахиллесовы пяты», унаследованные от эволюционных прародителей; небывало приумножил и усовершенствовал себя, продолжая совершенствоваться и поныне. Вряд ли такое было ему по плечу без языка.

Как показывает весь постъязыковой опыт, именно в языке заключается зародыш могущества человека. Язык не просто присоединяется к человеческой психике как что – то дополнительное, а, органически войдя в нее, коренным образом ее перестроил, что неотвратимо сказалось на всем поведении человека. Оставшись физически почти таким же, как в пору безъязыкости, человек до неузнаваемости преобразился психологически. Пробудившимся благодаря языку сознанием (а язык и сознание - ровесники) он «удвоил» себя, вооружил свою телесность духовностью. Тем самым он возвысился над своей изначальной животностью до подлинной человечности. Обретая свое двуединое сапиенсное «Я», человек теперь всюду несет его в себе как свою неискоренимую сущность.

По подсчетам ученых, язык возник около 40 тыс. лет назад. Это событие стало поворотным этапом в судьбе человечества, после чего его развитие перешло на качественно новый уровень. Биологические законы, безраздельно господствовавшие досоле, «потеснились», дав место вступившим в действие законом общественного, развития. С появлением языка и начинается, собственно, история человечества – накопление людьми социального опыта, чуждого животным, и передача этого опыта всем последующим представителям вида Ното sapiens.

Язык – совокупный плод интеллектуальных усилий огромнейшей массы людей: фактически в языкотворчестве участвовало все народонаселение мира, когда – либо существовавшее с момента зарождения языка. По образному сравнению американского философа Ралфа Эмерсона, «язык – это город, на построение которого каждый живший на земле человек принес свой камень».

Предназначенный для сплочения людей, обслуживая общество как единый социальный организм, язык ведет свое существование вне и независимо от тех или иных индивидов. По своей сути он не может быть ни частной собственностью какой – то группы лиц, ни тем паче чьей - либо личной собственностью. Его нельзя разделить между теми или иными членами общества. Никто не может быть единоличным владельцем языка. Он принадлежит всем вместе и никому в отдельности, им пользуется любой. В качестве общественного достояния язык отличается от него практического применения отдельными индивидами. Практическое использование языка каждым конкретным человеком есть не что иное, как речь.

В научной литературе четкое разграничение между языком и речью провел шведский лингвист Фердинанд де Соссюр. Он определил язык как исторически сложившуюся систему знаков, а речь как процесс передачи каких – либо сведений (или, как бы мы сказали сегодня, информации) с помощью этих знаков.

Язык и речь неотделимы друг от друга: как нет в неречевого языка, так нет и безъязычной речи. Они вместе и на равных входят в коммуникативную систему человека, сливаясь в конечном продукте коммуникативной деятельности, в тексте. Единство языка и речи не означает их тождественности. Напротив, это разные феномены, обладающие разными свойствами и в определенной мере даже противостоящие друг другу как средство коммуникации и ее способ. Принципиально не совпадая друг с другом, оба они доступны и самостоятельному изучению. Язык традиционно был предметом языкознания (или лингвистики), а

речь – предметом психологии. Порождение же восприятие человеком текстов какцелостных языкоречевых образований сейчас интенсивно исследуется сравнительно молодой научной дисциплиной психолингвистикой, оформившейся в середине ХХ столетия.

Итак, речь – это поведение человека, язык таковым не является; речь можно слышать, видеть, осязать, т.е. непосредственно воспринимать; с языком ничего подобного сделать нельзя. Его нельзя записать на магнитофонную пленку, нельзя снять на видеокамеру, нельзя передать в эфир, он недоступен прямому наблюдению; в отличие от языка с его дискретностью – речь как механизм его реализации работает непрерывно. Чтобы лучше уяснить разницу между ними, отметим, что существуют мертвые языки, т.е. вышедшие из употребления, например – хеттский язык, на котором сегодня никто не говорит; речь же мертвой не бывает, она может быть только живой.

Крайне важно подчеркнуть и постоянно иметь в виду, что с психологической точки зрения речь гораздо шире языка, ибо язык не заполняет собой всей речи, в ней есть многое помимо языка. Речь всегда несет в себе информацию и о языке, на каком она производится, и о той части действительности, о которой в ней сообщается, и, наконец, о самом говорящем человеке. В речи находит отражение сословная принадлежность ее исполнителя, его возраст, пол, темперамент, семейное воспитание, степень образованности, черты характера, профессия, соматическое, психическое и нравственное здоровье, приверженность какой-либо идеологии, уровень притязаний и прочее и прочее, чего в языке нет. Именно речь выполняет коммуникативную функцию, служа тем посредником между людьми, с чьей помощью осуществляется их взаимодействие во всех сферах жизни…

Общение с себе подобными, конечно, не исключительная монополия человека. Контакты живых существ друг с другом были и до появления человека, и в доисторическую его бытность, и после изобретения им языка. Никакой биовид не может существовать без внутривидовых связей, обеспечивающих

жизнеспособность популяции. И таких связей зарегистрировано немало. Это всякого рода прикосновения, обнюхивание, осматривание, облизование, ужимки – в зависимости от того, какими органами чувствительности (сенсорикой) и двигательной активности (моторикой) снабжены те или иные животные.

Среди прочих способов общения встречается у живых существ и звуковая коммуникация, внешне напоминающая речь. Функциональное сходство обеих неочевидное и неоспоримо. Да иначе и быть не могло. Ведь человеческая коммуникация есть естественное продолжение того, что было в пракоммуникации животных. Тем не менее анализ материала по их сопоставительному изучению, накопленного к настоящему времени учеными разных стран, позволяет сделать следующий вывод:животная звуковая коммуникация даже отдельно не может сравниться с человеческой ни количественно, ни качественно, ни по форме, ни по содержанию. Во всех своих направлениях и достижениях вторая совершила такой гигантский рывок вперед, оставив первую далеко позади себя, что стала недосягаемой ни для каких биовидов, включая самых высокоорганизованных из них.

Во-первых, число голосовых реакций, играющих роль коммуникативных сигналов, у животных ничтожно мало. Своего максимума оно достигает у ближайшего «родственника» человека, человекообразных обезьян. И то весь репертуар обезьяньей вокализации исчерпывается, по разным оценкам, 13 – 20 единицами, не более того. Причем с возрастом особы он не пополняется, установлено, что он одинаков и у старой самки, и у молодняка.

Во-вторых, звуковые сигналы животных бесструктурны. Это значит, что ни внутри себя они не содержат простейших единиц, на которые их можно было бы разложить, ни сами они не входят как составные элементы в более крупные единицы. Каждый сигнал представляет собой нерасчлененный крик, да и к тому же крик одиночный. Животные сигналы не соединяются друг с другом в последовательности, состоящей хотя бы из двух разных сигналов. Любой сигнал

по его компонентам – он и «звук», он и «слово», он и «фраза» - все разом. Самое большое, на что способно животное, так это варьировать громкость, длительность да количество повторений того же самого крика.

В-третьих, звуковые сигналы животных беспредметны, т.е. не называют , не являются сообщениями о чем-то,адресованными другим особям. Они устроены по принципу часть/целое, где часть – это сам крик, а целое – это ситуация, в которой он исторгается. Оба члена данного отношения представляют собой материальное образование, находящиеся в области непосредственного восприятия (перцепции). Подобно тому как признак какой-нибудь вещи физически не изымаем из нее, крик не отделим от спровоцировавшей его ситуации. Можно сказать, что он намертво пригвожден к ней и вне ее не воспроизводим. Связанный со «своей» ситуацией крепчайшей ассоциативной связью, крик не содержит в себе никаких сведений о ней самой. Так, крик тревоги в ситуации опасности не извещает сородичей ни о том, в чем именно заключается эта опасность, ни о том, насколько она велика, ни о том, кто ее виновник и можно ли ее избежать – ничего подобного животные передать друг другу не могут. Не могут они и заменить данный сигнал на какой-либо другой равнозначный ему сигнал, что совершенно исключает проверку на истинность или ложность сигнала.

Все явления в мире причины. Но не все целесообразны, т.е. заранее спланированы и учтены по возможному результату. Как всякое проявление природных сил, крики животных являются естественной приметой наличного состояния своих исторгателей. Тем самым они выполняют чисто экспрессивную функцию, выражая то и только то, что они действительно выражают. Однако выражать состояние вовсе на значит обсуждать что – либо, делиться жизненными впечатлениями, обмениваться мнениями по поводу чего-либо. У животных нет

Слово «вещь» здесь и во всем последующем изложении употребляется в самом широком его толковании: любое явление (предмет, факт, событие) окружающего мира.

намечаемых целей и мотивов общения, они встречаются друг с другом и становятся «компаньонами» стихийно, не ставя перед собой какую - то задачу. «Разговаривая», они не ведают про то, что занимаются именно актом коммуникации, а не чем – то иным. Словом, общение как таковое не выделяется у них в самостоятельную форму активности с присущими ей особенностями, а полностью совпадает с поведением. В силу этого все представители одного биовида, наделенного фонационным аппаратом, везде кричат (ревут, воют, рычат, блеют, пищат) одинаково. Крики африканской обезьяны не отличаются от криков латиноамериканской или индийской обезьян той же породы, равно как на всех континентах одинаковы «песни» журавлей, «танцы» пчел, «драки» петухов.

Звуковая коммуникация животных – продукт эволюции, продукт естественного отбора с выживанием наиболее приспособленных к условиям среды особей, дающих продолжение роду. Сами же крики – это врожденные инстинкты как направляющее начало поведенческой активности. Они на требуют ни предварительных инструкций со стороны старших, ни тренировки. Ответные звуковые реакции срабатывают тоже непроизвольно как «заготовленная» природой форма поведения. Животные рождаются, уже «зная» свой способ общения, и действуют как конечный автомат: выдается и принимается биологически фиксированное количество стереотипных реакций и ничего другого у партнеров по коммуникации не возникает. Предопределенные наследственной программой, крики раз и навсегда закреплены в генетической памяти.

У каждого биовида своя среда обитания с характерными для нее раздражителями, действующими на организм животных и вызывающими их активность. По всей вероятности, сколько в том или ином природном окружение относительно устойчивых ситуаций, поведение в которых существенно для самосохранения вида, столько же и сигнальных криков. В общем запасе, чем тот, что необходим для естественного (стадного, ройного, табунного, стайного, гуртового, косякового и т.п.) образа жизни, они не нуждаются. Для ориентации в своей экологической нише животным вполне достаточно узнавания и различения сигналов, что обеспечивается их сенсорным снаряжением.

Таким образом, крики животных не поднимаются выше первый сигнальной системы. Которую природа «распределила» между всеми животными, особенно «расщедрившись» на нее для приматов. За весь тот длительный срок, что животные пребывают на земле (несмотря на природные катаклизмы, мутации, эпидемии), организация биологических популяций не дала новых форм и коммуникация животных не претерпела заметных перемен. Не найдено никаких убедительных доказательств тому, что крики обезьян каменного века чем-то отличается от криков современных обезьян. Иначе говоря, у животной коммуникации нет истории. Отстоявшаяся в течение миллионов лет, она как была, так и остается малой закрытой системой, ограниченной по возможностям ориентации в окружающей действительности.

Ценность звуковой коммуникации животных – в ее приспособительном характере. Именно такая роль отведена ей природой. Удовлетворяя витальные потребности своих обладателей, крики не выходят за границы биологической полезности. Те немногочисленные имитационные и условно рефлекторные голосовые реакции, которые приобретаются в естественных условиях и лежат в основе повадок животных, не меняют существенно общей картины коммуникации, поскольку носят тоже сугубо адаптационный характер, помогая приноровиться к меняющимся, но более или менее знакомым ситуациям.

Человеческий язык как общественно – исторический продукт в корне отличается от сигнальной системы животных, и прежде всего своей структурностью. Язык состоит из нескольких подсистем, связанных между собой горизонтально – вертикальными связями и подчиненных строгой дисциплине отношений в рамках языка. Все подсистемы надстраиваются одна над другой, объединяются в единую иерархическую систему. Суть сложной языковой иерархии в том, что каждый последующий уровень, вырастая на материале предыдущего, образует единицу более высокого порядка, приобретающую новые по сравнению с восходящими в нее элементами качества.

Многоуровневая организация языка (и в этом ее уникальность) позволяет человеку конечным набором языковых средств передавать практически бесконечное множество сообщений. Так, из наименьших языковых единиц, фонем, ничего сами по себе не означающих, путем из различных сочетаний составляются более крупные и знаменательные единицы – слова. При этом количество получаемых единиц превышает исходные в сотни раз: если список фонем включает в среднем три десятка единиц, то словарный фонд развитого языка доходит до полумиллиона и более единиц(!). В свою очередь, из слов, сгруппированных по определенным правилам, складываются более крупные единицы, предложения. Хотя количество последних теоретически ограничено, они не поддаются точному подсчету, поскольку их речевые эквиваленты, фразы, исчисляются прямо – таки астрономическими цифрами(!!). Наконец, из предложений, различным образом связываемых между собой, можно составить еще более крупные единицы – тексты, выходящие далеко за пределы языка. Всевозможному же разнообразию текстов вообще несть числа!!!

Комбинационные потенции речи, могущие удовлетворить все потребности человеческого общения, поистине неиссякаемы, как невообразимо многообразны и коммуникативные акты человека. При этом человек имеет то неоспоримое преимущество перед животными, что в его памяти хранятся не готовые тексты, а лишь языковые элементы, из которых их можно вырабатывать. Сами же тексты порождаются всякий раз новыми, подходящими к данному случаю, что придает речи свежую неповторимость и тем самым колоссально оптимизирует человеческое общение.

Радикально иной, чем в сигнальной системе животных, и принцип устройств языка. А именно: знак/значение. Данное отношение является информационным, поскольку знак – это материальная структура символа, а значение – заключенные

в нем сведения о действительности. Эту двуединую нагрузку в речи выполняет слово как центральная единица языка, связывающая собой нижний и верхний его уровни. Своей внешней стороной слово выступает в качестве представителя некой вещи, отстороняясь от всех ее предметных и процессуальных характеристик. Своей внутренней стороной слово отсылает к этой вещи, которая не есть знак и существует сама по себе, вне и независимо от языка. Не связанное с вещью физически, слово может употребляться и в не ее отсутствии.

Любое слово появляется всегда и как знак, и как значение. Не бывает знака без значения, а значения без знака. Ни то, ни другое не может появиться порознь, они необходимо предполагают друг друга. Двусторонность, т.е. свойство быть одновременно и материальным образованием, и идеальным – исконное свойство слова, которым его наделил человек.

Слова социально монивированы. Они основаны на соглашении (конвенциальности) между людьми относительно того, что как называть и что чем считать. Той или иной знак приобретает свое значение лишь там, тогда и постольку, где, когда и постольку это значение признается за ним всеми носителями данного знака. Без общей договоренности о содержании данного языка обмен информацией с его помощью был бы просто – на просто невозможен. Отсюда следует, что слово в роли знака – условно, но вот та реальная вещь, чьим названием оно является, - безусловна. Отличие вещи от употребляемого вместо нее слова (например, отличие настоящего его знака «хлеб», который несъедобен, им никого не накормишь и сам сыт не будешь) настоятельно диктует необходимость учитывать как слово, так и саму вещь, которую оно обозначает, а также удостовериться в тождествовании отношения знак/значение. Иначе говоря, необходима проверка истинности или ложности информации.

В силу конвенциальности связь между словом и его значением – произвольная, а стало быть – динамична. Строго говоря, здесь допустима любая связь. Ни одно из значений, имеющихся в определенный исторический отрезок

времени, нельзя считать окончательным, заданным слову раз и навсегда. Напротив, оноявляется величиной переменной. Как все вещи на Земле, да и сама Земля, оставаясь самими собой (самотождественность), находятся в вечном движении, т.е. видоизменяются, переходят в новые фазы зрелости, в новые состояния обнаруживают новые свойства (саморазличие), точно так же непрерывно развиваются слова. Они принимают все новые и новые значения, удаляющиеся то прежних, на базе которых они возникли. (Например, когда – то на Руси были подневольные и совершенно бесправные люди, низведенные до положения рабов, - холопы. Описание их жизни нельзя читать без сочуствия и сострадания. То время давным – давно миновало, уже нет холопов, как нет и их поработителей, но слово «холоп» осталось. Однако сейчас оно обозначает не то, что раньше, а нечто иное. Называя кого-то холопом, мы тем самым даем весьма нелестную характеристику его уничтожительному, лишенному самоуважения поведению, вызывающему у нас чувство откровенной неприязни.)

«Обрастая» в ходе многократного использования новыми значениями, слова тем не менее не порывают преемственной связи со своим первоначальным значением. Поэтому перемена значений так же существенна, как и сохранение их постоянства. Если бы за каждым словом закреплялось одно – единственное значение, то в языке имелось бы равно столько значений, столько в нем слов. На самом же деле первых значительно больше, чем вторых. И возможности появления новых значений у «старых» слов принципиально неораниченные, чем обеспечивается необычайная гибкость и высокая эффективность речи.

Не принадлежа вещи физически как ее объективный признак, слова живут своей самостоятельной жизнью. Их отторжимость от предметного мира олицетворяется в языке двояко: во – первых, в многоименности (синонимии), или совместимости, по меньшей мере, двух слов для обозначе­ния одной и той же вещи; во – вторых, в многозначности (по­лисемии), или пригодности, одного и того же слова как ми­нимум для двух вещей. Иначе говоря, одну и ту же вещь

можно назвать разными словами, а разные вещи - одним и тем же словом. Всякому слову (словосочетанию) может быть подобран лингвистический эквивалент, т.е. содержание од­ного слова можно раскрыть через содержание другого сло­ва. Свойство тождественности слов по значению взято лексикографами за основу составления толковых словарей. Достаточно наугад заглянуть в любой из них, чтобы сразу убедиться в том, что каждое слово разъясняется через слово же (или словосочетание). Не будь в языке слов, которые нельзя было бы приравнять друг к другу по их значению, невозможно было бы определить, что любое слово означает.

Принципиальная взаимозаменяемость как раз и делает слово самим собою - не просто сигналом, а сигналом сиг­налов, или собственно знаком, в противоположность жи­вотным крикам, которые являются сигналами, но никак не социальными условностями, не носителями значений. Язы­ковые знаки - антитеза сигналов. Принципы, определяю­щие лингвистические единицы, к животным крикам не приложимы, и критерии оценки первых не годятся для вторых, ибо лежат в совершенно иных плоскостях.

Итак, слово заменяет и обобщает собою все то нечто, что в разное время, разными людьми, по разному поводу и при разных обстоятельствах вкладывалось в его значение. А этим «нечто» являются добытые и проверенные человеческой практикой знания о явлениях и законах природы и обще­ства. В многоемкости и многомерности предметного содер­жания суть слова как второй сигнальной системы, наличе­ствующей единственно у человека. Мир идей, мир духовно­сти создается не иначе как исключительно с помощью языка. При этом язык не только выражает состояния и пережива­ния человека, но как неотъемлемый фактор социальной сре­ды сам вызывает их. Слово может ранить человека, убить его, утешить, повергнуть в сон или в ярость; поставить на колени и поднять с колен; вселить ужас или развеселить, обратить в бегство целую армию, посеять панику или уми­ротворение; развязать кровопролитную бойню и остановить ее;

исцелить от тяжелых недугов, растоптать, сделать посме­шищем или возвеличить в глазах сограждан; вернуть к жиз­ни, наконец. Иначе говоря, будучи сам знаковой системой, язык, обнаруживающий себя в речи, порождает незнаковые – реальные явления.

У слова две ипостаси: быть именем вещи и быть назва­нием понятия. При этом слово как имя замещает только одну конкретную вещь, а слово как название понятия относится уже не к единичной вещи, а охватывает целый класс однородных вещей. Развившаяся благодаря языку способность формировать эти отвлеченные символы, выводимые путем абстрагирования от физического покрова вещей, позволи­ла человеку выделить себя из окружающего мира, осознать этот мир и себя самого в нем. Объективизировав содержа­ние собственной психики и сделав это содержание доступ­ным для других сограждан, человек овладел собственным поведением и сознательно, т.е. с учетом динамики поступа­ющей информации, им управляет. (Хотя у некоторых жи­вотных есть мышление, но ни у одного из них нет сознания как общественного по своему генезису явления, ибо оно вы­рабатывается в совместной деятельности людей.) В проти­вовес животным с их непроизвольной реактивностью человек научился самообладанию. Он может до известной степени подавлять физиологические позывы, такие как мочеиспус­кание, слюнотечение, храп, отрыжка. Может обуздать свои низменные инстинкты – победить в себе зверя. Может пре­возмочь нестерпимую физическую боль, пересилить страх. Может запретить себе действия, которые могут обернуться бедой для другого себе подобного.

Освободившись от жесткого диктата непосредственного природного окружения, человек снял ограничение с мира, существующего «здесь и сейчас». Он волен отразить в своей речи любой фрагмент, любую «точку» действительности. Более того, ему подвластно говорить о вещах, очень дале­ких от действительности, а то и вовсе в ней не существую­щих, а вымышленных, рожденных в его фантазии. Речь по­истине творческая функция.

В распоряжении человека имеется широкий выбор и в употреблении отдельных слов, и в их сочетаемости друг с другом, и в структуре текстов. Тогда как у животных ника­кого выбора нет. Когда человек говорит что – либо другому человеку, он не просто издает звуки – он думает и контро­лирует содержание своей речи. Когда же он слушает друго­го человека, то не только узнает и различает слова, входя­щие в его речь, но и понимает ее, да еще и догадывается о том, чего тот хочет добиться своей речью.

Таким образом, человеческая и животная коммуникации, имея определенное функциональное сходство и некоторую внешнюю похожесть, весьма разнятся и в средствах, и в спо­собах. Ибо у человека есть язык и есть речь, в то время как у животных нет ни того, ни другого. (Называть коммуника­цию животных «языком» и «речью» можно ну разве что ме­тафорически, как, например, порой говорится о «распреде­лении труда» в муравейнике или о «думающих» машинах.) Вследствие этого они диаметрально расходятся по осмыс­ленности, всегда присутствующей в первом случае и начис­то отсутствующей во втором.

Каждый коммуникативный акт человека начинается, продолжается и заканчивается смыслом. Смысл (семанти­ка) – это то, что передается и принимается в сообщении как информация и должно быть понято участниками общения. Понимание, т.е. расшифровка отношения знак/значение, - императив человеческого общения! Без понимания оно не­мыслимо. Ибо информация не материя и не энергия. Она свободна от вещественных характеристик и не зависит от кон­кретных физических свойств ее носителя, поэтому не подда­ется ощущениям. Будучи образованием идеальным, инфор­мация подлежит сугубо умственной обработке и переработке.

Смысловые связи, всегда участвующие в речи, и иногда встречающиеся в звуковых сигналах животных условно – реф­лекторные связи (а они как универсальный механизм при­способления являются общими для животных и человека) – сущностно разные типы связей. Условно – рефлекторные свя­зи имеют место в наглядном сенсомоторном мышлении, тогда как смысловые связи - исключительно в сознании. Вырастая на базе первых, вторые непременно требуют твор­ческого поиска и открытия себя. Причем для них совсем не обязательны «поощрения» и «наказания» со стороны безус­ловных рефлексов, без чего условные рефлексы угасают, по­скольку подкреплением в речи служит понимание. Человек может сам создавать себе внутренние системы вознаграж­дения и возмездия. (Скажем, угрызения совести столь же мучительны и так же подтачивают здоровье, как физичес­кое недомогание, а окрыленность успехом в работе или при­знанием в любви, доставляет ничуть не меньшее удоволь­ствие, чем самая лакомая пища.)

Не нуждаются смысловые связи и в многократном по­вторении, совершенно необходимом для условных рефлек­сов. Смысл возникает «с места», как только получено сооб­щение, за счет мысленного расширения текста, т.е. выхода за пределы услышанного. Частота повторений не играет для смысла решающей роли. Более того, рождение смысла мо­жет пойти в совершенно непривычном направлении, воп­реки частотности. Человек способен порождать и воспри­нимать смыслы, никогда прежде не встречавшиеся ему.

Если условно-рефлекторные связи имеют стойкую тен­денцию к закреплению, если они медленно и с большим трудом поддаются переделке, то смысловые связи, напро­тив, никогда «не останавливаются» в своем развитии, а тяготеют к его продолжению. Они непрестанно перестраи­ваются, перестраиваются и перестраиваются, причем не по­степенно, а экстренно. Словом, смысловые связи, в проти­воположность условно-рефлекторным, не стереотипны – преобразующи, т.е. при их участии происходит изменение ситуации.

Хотя оба типа связей являются результатом научения, проявляющегося в изменении поведения, способ их приобретения тоже различен. Условно – рефлекторные связи обра­зуются в индивидуальном опыте, либо путем непосредственного подражания, либо путем собственных проб и оши­бок в попытках приспособиться к условиям окружающей среды. Подобное примитивное научение возможно и в оди­ночку. Смысловые же связи формируются исключительно в социальном опыте, в процессе речевой коммуникации через прием грандиознейшего по своим масштабам общественно -исторического опыта, символизированного в языке.

По – разному, наконец, эти связи и управляют поведени­ем. Условные рефлексы действуют лишь в текущий момент. Поведать своими криками о вчерашних, а уж тем более о зав­трашних событиях ни одно животное не в состоянии. Чело­веку же подвластно и то и другое. Он способен приоткрыть завесу времени, раздвинуть временные границы: из настоя­щего оглянуться в далекое прошлое и заглянуть в далекое будущее, т.е. усвоить идеи давно минувших лет, когда его еще и не было на свете, и передать свои идеи в грядущие годы, до которых сам не доживет. Крики животных воздействуют на поведение сородичей, пока жив их обладатель: со смертью животного пропадает и его опыт. Словом, в мире животных безраздельно господствует опыт рода. В человеческом обще­стве - примат за коммуникативным опытом. Опыт входит в каждого человека через речь, в речи находит свое отражение, с помощью речи же он передается другому человеку.

Смертный, как все живое и, кстати, единственный, кому дано об этом знать, - человек, умерев, может оставить пос­ле себя тексты, остающиеся бессмертными. (Вот уже сколь­ко столетий живут, не увядая, «Илиада» и «Одиссея» леген­дарного Гомера! И наши потомки тоже будут обращаться к этим произведениям словесности, черпая оттуда знания о былом.) Таким образом, смысл снабжает человека наибо­лее полной и динамичной внутренней моделью внешнего мира, руководствуясь которой он адекватно, с учетом про­исходящего вокруг ориентируется в действительности...

Человеческий язык наших дней - это не тот язык, каким он был на заре своего существования. Он прошел долгий многоэтапный путь своего становления и развития, прежде чем стал таким, как сейчас. Он имеет собственную богатейшую историю (глоттогенез), чьи законы не совпадают с ан­тропогенезом. Всякий язык произошел из другого языка и, отпочковавшись от него, дал начало третьему языку, кото­рый затем оказал влияние на четвертый, а тот, в свою очередь, на пятый и т.д., и т.д., и т.д. Так образовались языко­вые семейства, территориальные наречия, диалекты. Если произвести хронологические срезы и сравнить нынешнее состояние языка с его же состоянием в XIX, XVIII, XVII... веках, то язык окажется совсем не похожим на самого себя прежнего. (Скажем, «Слово о полку Игореве», которое от­носится к концу XII в., в его первоначальном виде сегодня «не по зубам» не только школьнику, но и не каждый фило­лог с университетским дипломом осилит его без специаль­ной подготовки.) Историческая изменчивость - имманент­ное свойство языка: с течением времени что-то в нем отми­рает (архаизмы), что – то появляется (неологизмы), что – то переименовывается, особенно в части собственных имен (топонимики).

В жизни идет нескончаемая череда поколений. Каждое новое поколение людей несло с собой свой временной опыт, закрепляя его в языке. Если бы язык не развивался, а вос­производил лишь прежние образцы, человечество не имело бы истории. Социологи условились считать, что поколения сменяются каждые 30 лет. И уже за столь исторически ми­зерный срок язык успевает пополниться множеством новых слов и словосочетаний, отражающих новые реалии. Еще совсем недавно мое поколение (конец 30 - начало 40-х го­дов XX в.) не знало таких слов, как нейлон, колготки, реак­тивный самолет, шариковая авторучка, кондиционеры, транс­плантация органов, кислотные зонды, суррогатное материн­ство, пробирочные дети, солнечные батареи, стокгольмский синдром, клиническая смерть, калькулятор, врачи без границ, космодром, транзистор, лазер, компьютер, луноход, шампунь, реанимация, акселераты, клип, СПИД, Интерпол, Гринпис, дискотека. Сегодня же они вместе с обозначаемыми ими вещами или понятиями самовластно входят в нашу жизнь, совершенствуя и обновляя язык. И как не останавливаю­щаяся информационная эстафета, он совершает свое посту­пательное движение сквозь пространство и время, сохраняя в памяти человечества все, что познано предшественниками.

Поскольку язык сложился исторически, постольку суще­ствует много конкретных языков, и языки эти разные, по­тому – то и существует топологическая классификация языков. Однако, как все представленные на современной географи­ческой карте континенты образовались от некогда единого, но затем расколовшегося праматерика, как все расы, нации, народы и народности ведут свое происхождение от общих прародителей, так и все ныне действующие языки восходят своими корнями к уходящему в глубину веков праязыку (языку Адама и Евы), из которого они развились вследствие его расщепления. Есть, правда, предположение (и небезос­новательное), что у человека не одна прародина, а было не­сколько очагов на земле, где появились перволюди. Но даже если данная гипотеза подтвердится, это не меняет существа дела. Ибо природа человеческого разума едина во всех час­тях земного шара, живое свидетельство чему - смешанные браки, заключавшиеся с незапамятных, библейских времен, когда и национальностей – то не было, а были только племе­на. (Отсутствие различий в умственных способностях детей от смешанных и моноэтнических браков - давно доказан­ный факт.) И лингвистическая концепция, порожденная этим разумом, также едина. Все языки построены на одной и той же основе, и базисные свойства языков одни и те же. Общность сути при внешней непохожести и позволяет оп­ределять их как язык. Какой бы язык мы ни взяли, везде обнаруживается генетически общая системная структура и идентичные элементы данной структуры. Единым принци­пом, заложенным во все языки, является уровневая диффе­ренциация. Фонемы, слова, предложения, без которых не обходится ни один язык, - это лингвистические универса­лии. Не будь у языков сходства основ, невозможно было бы изучать их различия. В пользу того, что межъязыковые раз­линия наблюдаются на фоне общих закономерностей, свидетельствует следующий факт: самые непохожие языки на ранних стадиях становления речи в онтогенезе по своей структуре одинаковы у всех детей мира.

Все современные языки мира как разветвления лингви­стического древа представляют собой многочисленные ва­рианты единого инварианта - человеческого языка как та­кового. Поэтому всякий национальный язык принципиально переводим на любой другой национальный язык. И каждый человек, независимо от своего местонахождения, может в принципе общаться с другим человеком в любом уголке пла­неты, каким бы ни был его язык. Более того, человек спосо­бен выучить не один, а два или даже несколько непохожих друг на друга языков, что было бы уж вовсе невероятным, будь они непереводимы. Сомнения в переводимости могут возникнуть на примерах отдельных слов, оборотов или пред­ложений (в каждом языке есть специфические идиомати­ческие сращения, обусловленные бытовыми особенностя­ми данной страны, не переводимые дословно, типа русских: очертя голову, несолоно хлебавши, лезть на рожон, заморить червячка, работать спустя рукава, дело в шляпе, найти козла отпущения, разодеться в пух и прах, вожжа под хвост попала и т.п.), но - и мировая переводческая практика убеждает в этом - никак не текстов.

Двусторонность человеческого языка влечет и двойствен­ность перевода: «внешнюю» переводимость и «внутрен­нюю». Первая - формальна, вторая - содержательна. Язы­ковые знаки, бесспорно, меняются от языка к языку, но смыслы - то, что тождественно в разных словах и словосо­четаниях, - сохраняются. Сохраняются стоящие за ними мысли о действительности, дух подлинника (буквализм, т.е. пословный перевод, считается не достоинством, а недостат­ком перевода). Так, знаменитая клятва Гиппократа, кодекс чести медиков всех стран, выражается на каждом языке по-разному, но смысл один и тот же. То, что роднит все языки, превыше и важнее для человечества, чем их различия! Не случайно семиотика (наука о знаковых системах), собрав­ шая под своей эгидой все языки, исследуя общие законо­мерности строения и функционирования знаков, рассмат­ривает отношения между знаком и значением человеческого языка как такового независимо от национальной специфи­ки конкретных языков, от своеобразия их фонологического, лексического и грамматического строя. (К такому подходу настойчиво призывал, в частности, один из пионеров-тео­ретиков семиотических проблем, датский языковед, Луи Ельмслев.) Без взаимопереводимости языков человечество не смогло бы существовать как единое мировое сообщество. А оно, невзирая на непохожесть языков, существует. Оно коллективная реалия.

Если под языком понимать главное видовое средство общения людей, а под речью - основной видовой способ их общения, то все люди входят в единую большую коммуни­кативную систему. И данная система, несмотря на разоб­щенность отдельных человеческих объединений, существу­ет с момента появления на земле языка. Будучи большой и открытой системой, коммуникация втягивает в свою орби­ту все человечество, составляя ядро рода человеческого. Открытость этой системы позволяет ей выполнять свою функцию в непрестанно меняющемся мире. И современная его картина есть результат непрекращающегося взаимодей­ствия людей. В силу взаимосвязанности и взаимозависимо­сти мира, в силу физического и духовного родства людей как людей, а не существ иного вида, следовательно, и общ­ности стоящих перед ними проблем, ни один народ не мо­жет жить в полной самоизоляции. Рано или поздно он сталкивается с неизбежностью обратиться к другим наро­дам. И каждому участнику этого международного комму­никативного процесса, независимо от его численности, есть что сказать другим народам, равно как и есть чему поучить­ся у них самому.

Непрекращающаяся миграция населения, происходящее сближение народов, населяющих разные регионы мира, пер­манентное расширение и учащение их контактов путем пе­реговоров неотвратимо ведет к взаимному пополнению лексического фонда их языков. Все народы заимствуют друг у друга слова. Заимствование - естественный процесс язы­кового развития. При этом лингвистические «пришельцы» оплодотворяют собой лингвистических «аборигенов». Са­мый «чистый», стопроцентно русский, английский, татар­ский или прочий язык - это предрассудок, невежество! Строго говоря, все языки мира в какой-то мере «гибридные». Не найдется сейчас языка, сплошь состоящего из этимологи­чески исконно «своих» слов. В одних - больше, в других - меньше, но во всех языках присутствует интернациональ­ная лексика. (К примеру, в русском языке каждое десятое слово иноязычного происхождения.) Чем обширнее и теснее были и есть у языка сношения с другими языками, тем он более богат, емок, гибок. Если вдруг представить, что из какого-то развитого современного языка полностью изъяты все иноязычные слова, то подобная «стерилизация» отбро­сила бы его на столетия назад. Это был бы чудовищный куль­турно -исторический регресс! (К примеру, профессиональ­ная лексика нынешних врачей оскудела бы донельзя. Ведь вплоть до XVIII в. языком ученых медиков была латынь.)

Громадное превосходство человеческого языка над сиг­нальными системами животных, помимо сказанного, состо­ит в том, что словесный знак может быть представлен лю­бым физическим носителем, принять любую модальность. И при смене материальной оболочки его значение не изме­няется. Отсюда реальная возможность образования вторич­ных, третичных, четвертичных и т.д. знаков, производных от первичных. Таков письменный алфавит, где буквы выс­тупают графическим замещением звуков, таковы «ручная» азбука для глухих (дактилология), «рельефно-точечный» шрифт Брайля для слепых, «электрическая» азбука Морзе, стенографическая «тайнопись», «флажковая» сигнализация на морских судах и т.п. На подобные изобретения, как во­обще на какие бы то ни было изобретения, ни одно живот­ное не способно.

Наконец, уникальнейшей особенностью человеческого языка является его способность передавать информацию не только об окружающем мире, но и о себе самом. Поначалу единый, язык со временем, по мере своего совершенство­вания, вычленил внутри себя два языка, наличествующие сейчас: один - обиходный, разговорный, которым мы пользуемся в общении друг с другом повседневно; второй – формализованный, на котором мы говорим о языке же, или метаязык. Метаязык как теория языка еще более увеличи­вает размах обобщений и глубину абстракций. Это уже аб­стракция абстракций. Существование в человеческом языке двух языков, один из которых выступает объектом для другого, породило самосознание - наивысший способ ори­ентации в мире.

Одарив себя языком и опираясь на него, человек смог адаптироваться ко всем природным условиям. Если площадь размещения животных того или иного вида сравнительно ограниченная, то территория, обжитая людьми (ойкумена), распространилась по всему земному шару. Человек рассе­лился даже там, где «с точки зрения животных» жить нельзя. Нет такого уголка, где бы он постоянно или временно не пребывал. Человек уже переступил земную сушу, отведен­ную ему для обитания природой, и устремился в подводное и космическое пространства, которые успешно осваивает. Он не только приспособился к окружающей среде, но в ши­роких масштабах приспособил ее для себя, обратив природ­ные силы в свою пользу и преобразив лик Земли. В дикой природной среде он создал свою рукотворную среду с эко­номикой, наукой, культурой быта, техникой, искусством, моралью, правом - всем тем, что составляет цивилизацию. И сам формировался и формируется этой средой. Весь мир материальной и духовной культуры - это то новое, чего не было на уровне биологического развития прачеловечества.

Уступая многим животным по тем или иным физичес­ким способностям, а перед некоторыми выглядя вообще пигмеем, человек имеет куда более важное преимущество перед ними - способность предвидеть будущие ситуации и влиять на них в собственных интересах. Уже в настоящем он планирует улучшение жизни для своих потомков. Во имя этой цели он пытается разумно решить и столь актуальную сегодня экологическую проблему, одним из аспектов кото­рой является установление обоюдовыгодных отношений меж­ду ним и животным миром. Творческие усилия человека на­правлены сейчас на ведение диалога с животными таким об­разом, чтобы сделать их своими верными и надежными помощниками на долгие-долгие времена. Недавно открылась целая отрасль новых теоретических знаний - футурология, прогнозирующая будущее человеческой цивилизации...

Первокритерий речи - ее социальная значимость. Весь уклад жизни в обществе построен на использовании инфор­мации, проводником которой является речь. Человеку жиз­ненно необходимо быть в курсе событий, происходящих вокруг. Разумеется, на человека распространяется и закон самосохранения, этот непреложный закон для всего живо­го. Однако для человека он значит нечто большее, чем про­сто выживание. Речь давно перешагнула утилитарные рам­ки. Пользуясь речью, человек ставит и решает задачи, дале­ко выходящие за границы биологической выгоды. Многое из того, что говорит человек, не имеет к ней прямого и даже косвенного отношения. А подчас идет наперекор ей. Разум­ный эгоизм - это своекорыстие, сочетающееся с бескорыстием (альтруизмом) как высшим проявлением гуманизма. Человек бывает готов пожертвовать своим положением в обществе, материальным благополучием, здоровьем, даже поплатиться собственной жизнью - лишь бы высказать лю­дям то, что, по его убеждению, нужно не одному ему, а и другим пойдет во благо. Заведомо зная, что, отстаивая свою точку зрения, он обрекает себя на немилость, осмеяние, про­клятье сограждан, человек все равно не отрекается от нее. История знает, увы, немало примеров незаслуженного го­нения, позорной травли и даже физического уничтожения тех, кто, подобно заживо сожженному на костре инквизи­ции великому итальянскому «еретику» Джордано Бруно, опередил свое время, чьи «крамольные» идеи оказались невостребованными и кому впоследствии, иногда уже после­дующими поколениями, общество воздало должное.

Ценность речи для человека поистине непреходяща, и он неустанно стремится во что бы то ни стало повысить ее жиз­нестойкость, удолговечить ее. Ради этого он изобрел печат­ный станок, пишущую машинку, патефон, телеграф, радио, телефон, кинематограф, телевизор, магнитофон, видеомаг­нитофон, телетайп, факс. Мы живые свидетели того, как спрос на аудиовизуальную аппаратуру во всем мире неук­лонно возрастает. Наверняка и в дальнейшем по мере тех­нического прогресса будут создаваться всевозможнейшие «памятники» речи...

Сугубо социальная по обусловленности и направленно­сти, речь появилась, конечно же, не на пустом месте. Она уходит своими естественными корнями в глубинные плас­ты эволюции живой материи, длившейся миллиарды лет. Эта «чрезвычайная прибавка на уровне человека», как расценил речь русский физиолог, нобелевский лауреат Иван Павлов, имеет под собой определенную биологическую почву, на какой только она и могла зародиться и развиваться.

Прежде всего - это головной мозг, управляющий всеми психическими функциями. Как все телесное в человеке, он имеет ряд черт, общих с мозгом животных. Однако за время своего существования человеческий мозг, увеличившийся почти втрое, «набрал» столько специфических особенно­стей, что их совокупность сделала его биосистемой высшего порядка. Глубочайшие преобразования, которым он подверг­ся при переходе от гоминидов (доисторических людей) к Homo sapiens (человеку разумному), плюс существенные перестройки, произошедшие в нем, после того как человек начал пользоваться языком, побудили ученых-нейробиологов квалифицировать человеческий мозг как «супермозг» в противоположность мозгу животных. Ибо по своей внутрен­ней организации это живое семантическое устройство слож­нее из всего известного нам во Вселенной, и проникнуть во все его тайны - дело будущего.

Эволюция человеческого мозга, его продвижение к ра­зумности шло как неуклонный подъем «вверх», как наплас­тование на старые неврологические образования новых, рас­ширяющих и обогащающих возможности центральной нервной системы. Чем ниже спускаться по неврологической «лестнице», тем больше сходство с мозгом животного. (На­пример, ствол мозга, осуществляющий врожденные авто­матические реакции, почти не претерпел существенных изменений.) И, наоборот, чем выше подниматься по ней, тем ощутимее их несходство.

Своего пика различия достигают в коре головного мозга, венчающей неврологическую иерархию и являющейся «вме­стилищем» разумности. Мозговая кора человека с ее новым слоем, неокортексом, «забирает» себе львиную долю (до 70%) нервных клеток, содержащихся в центральной нервной системе. Однако человеческий мозг - это не просто увели­ченный мозг животного (между прочим, ни по общей массе, ни по объему, ни по абсолютному весу, ни по относитель­ному весу - ни по одному из этих индексов человеческий мозг не превзошел мозг животных), но это мозг с качествен­но иной структурой. Его самая главная отличительная осо­бенность заключается в невообразимо тонкой дифференцированное нервной ткани. О том, насколько качественные характеристики важнее количественных, можно судить по следующим фактам: у слонов, чей мозг по объему намного крупнее, а по весу тяжелее нашего, речи нет; у китов, чей мозг, по сравнению с нашим, имеет большую поверхность коры, больше извилин и нервных клеток, - тоже нет речи. А вот люди-карлики (карликовость, или нанизм, представ­ляет собой разновидность генетической патологии) с моз­гом, наполовину меньшим по размеру среднечеловеческого, обладают речью. Ибо их мозг по своей структуре - чело­веческий, чем и гарантирована им способность говорить. (Попутно отметим, что общая масса и вес мозга широко ва­рьируются. Зарегистрировано немало случаев умственно отсталых людей с мозгом больше, чем средний, а выдаю­щихся людей, даже гениев, - со сравнительно маленьким мозгом. Эти патолого – анатомические данные лишний раз подтверждают верховенство качественных показателей головного мозга над количественными.)

В коре человеческого мозга, которая заведует всем специ­фически человеческим в нашем поведении, сформировались целые новообразования, какими не может «похвастаться» ни одно животное, включая человекообразных обезьян. Анг­лийский нейрофизиолог, нобелевский лауреат Чарльз Шеррингтон не обнаружил их даже у гориллы с ее самым разви­тым среди антропоидов мозгом. Это - зона Вернике и зона Брока, названные в честь открывших их авторов. Будучи непосредственно причастными к речи, они заметно отли­чаются от остальных участков коры и строением нервных клеток, и структурой клеточных слоев. Решающая роль этих зон в управлении речью со всей очевидностью дает себя знать при мозговой (церебральной) патологии. Их локальное по­вреждение в раннем детстве влечет за собой отсутствие речи к положенному сроку (алалию), а в зрелом возрасте - час­тичную или тотальную потерю уже сформировавшейся речи (афазию). В этой связи, возвращаясь к смысловым и услов­но-рефлекторным связям, нельзя не упомянуть еще об од­ном, принципиальном их различии: при разрушении коры условно – рефлекторные могут сохраняться, смысловые же неизменно страдают.

Далее. У человека мощно развиты лобные доли. В ходе эволюции ни один из отделов его мозга не развивался с та­кой беспрецедентной стремительностью и не увеличился так, как данный участок, занимающий более '/₃ коры. Только у людей лобные доли выделяются в самостоятельное невро­логическое образование, что коррелирует с гораздо более высоким лбом в сравнении с передним участком черепа у других приматов. Лобные доли не связаны с какими-либо функциями жизнеобеспечения. Их разрушение не приво­дит ни к двигательным расстройствам, ни к расстройствам каких-либо форм чувствительности, и жизнедеятельность человека как животной особи остается нормальной, более того, сохраняется даже механическая способность говорить. Потому-то в неврологии лобные доли долгое время счита­лись «немыми». В них координируется и интегрируется весь комплекс получаемой человеком информации. (Кстати, в онтогенезе лобные доли созревают по времени самыми пос­ледними.) Особая роль лобных долей в разумности заклю­чается в том, что они отражают самые содержательные от­ношения и активно участвуют в формировании планов и программ поведения. Именно благодаря им наши деяния целесообразны. Ответственные за сугубо личностные харак­теристики, лобные доли по праву считаются подлинно че­ловеческими долями. Трагичным следствием их повреждения (так называемый «лобный» синдром) является деградация че­ловека как личности: утрачивается контроль и ответствен­ность за совершаемые поступки, теряется инициатива по­ведения (аспонтанность), резко ослабевает мотивация и па­дает самокритичность. Словом, «лобные» больные сами не знают, чего хотят и что творят. Они совершенно безучастны ко всему происходящему в обществе. (Вообще, если касать­ся травм и болезней, которым человеческий мозг подвер­жен так же, как мозг животных, - опухоли, вирусные ин­фекции, воспалительные процессы, закупорка сосудов, че­репно-мозговые травмы, - то они вызывают у человека такие расстройства психики и отдельных психических функций, каких ни у одного животного никогда не бывает, сие - исключительная прерогатива человека как существа социаль­ного.)

Далее. Чем более важную роль играет в жизнедеятельно­сти тот или иной орган и чем сложнее управление им, тем соответственно большую область занимает его корковое представительство. Самую обширную площадь в коре чело­веческого, и только человеческого, мозга занимает предста­вительство рта, уха и кисти рук - органов, участвующих в механизмах речевого общения. Таким образом, несоразмер­но большая часть коры управляет очень малой частью телесной мускулатуры. Достаточно мельком взглянуть на «гомун-кулюса», дословно «маленького человека» (это своеобраз­ная карта поверхности коры с проецированным на ней телом человека, составленная известным современным канадским нейрохирургом Уилдером Пенфилдом), как это сразу же бросается в глаза на фоне сильно искаженных геометрических пропорций тела: лицо и руки по отдельности имеют по­чти такую же площадь, как область всего туловища и ног, взятых вместе.

За последние десятилетия обнаружена еще одна уникаль­ная особенность человеческого мозга, связанная опять – таки с речью. Головной мозг - парный орган. Он, как и тело, морфологически состоит из почти копирующих друг друга половин. Если у животных полушария симметричны и ана­томически, и функционально, т.е. нагрузки распределены между ними равномерно и они работают по принципу дуб­лирования, то в человеческом мозге сферы их влияния различны и они работают по принципу взаимодополняемо­сти. Хотя оба отвечают за прием, запоминание и переработ­ку информации, тем не менее они неравнозначны по своим возможностям и каждое полушарие вносит свой вклад в информационный процесс. Более того, они в известной мере являются антиподами, но при этом ни одно из полушарий не имеет преимуществ перед другим.

Левое полушарие, куда поступает и где хранится чисто лингвистическая информация, служит базой абстрактно – логического мышления. Правое же полушарие, которое со времени открытия речевых зон считалось субдоминантным, поскольку «не умеет» оперировать со словесными знаками, тоже задействовано в управлении речью, но иначе. В правое полушарие стекается вся неязыковая информация, заклю­ченная в интонации, темпоритме, мелодике, мимике, жестах, пантомимике, несущих важную смысловую нагрузку, и его активность обеспечивает наглядно – образное мышление. По – разному каждое полушарие обрабатывает «свой» вид информации: левое - последовательно, а правое - одновре­менно; у левого полушария обращенность в будущее, у пра­вого – в прошлое. Неодинаковая роль полушарий находит подтверждение в клинике очаговых поражений мозга: по­вреждения, локализованные в одном полушарии, влекут за собой расстройства иного рода, чем аналогичные повреж­дения другого. За открытие межполушарной функциональ­ной асимметрии Нобелевской премии удостоен американ­ский невролог Роджер Сперри совместно с Девидом Хьюбелом и Торстеном Визелом. Наличие двух содружественных «мозгов», занятых каж­дый своим делом, но вместе с тем в курсе дела другого (они сообщаются между собой мозолистым телом – самым боль­шим пучком ассоциативных волокон, который «переносит» информацию из одного полушария в другое), придает нео­бычайную гибкость и огромный творческий заряд работе этого «двухпалатного» командного органа. Лишь человече­скому мозгу под силу справиться с задачей расщепления дей­ствительности, в которой все находится в неразрывной вза­имосвязи. Примечательно, что при рождении человека ни­какого разделения сфер влияния еще нет. Равноценны они и в самом раннем детстве. Латерализация функций, т.е. рас­пределение по обе стороны мозга, развивается постепенно и устанавливается лишь после того, как ребенок уже эле­ментарно овладел речью, примерно к 4 – 5 годам. Следова­тельно, обучение языку играет роль пускового механизма для рабочей специализации полушарий.

Человеческий мозг явно проигрывает перед мозгом жи­вотных тем, что сравнительно беден инстинктами. Зато он способен к всестороннему обучению. Широкие возможно­сти для этого обеспечиваются наличием многочисленных вертикальных (корково-подкорковых), и особенно горизон­тальных (корково-кортикальных), связей. В мозгу пример­но 10 – 12 млрд нейронов. У каждого из них имеются ветвя­щиеся отростки, через которые он может контактировать с другими нейронами. На один нейрон приходится в среднем 100 соединений (синапсов). И всевозможные нейронные сети, по которым циркулирует информация, в 1000 раз пре­вышающая количество самих нейронов. Таким образом, структурная избыточность дополняется избыточностью функциональной. Размах временных связей, образуемых в чело­веческом мозге, поистине грандиозный, за счет чего колос­сально возрастает его и без того высокая дееспособность. Человеческий мозг может плодотворно работать даже в «ава­рийном» режиме. Так, знаменитый французский ученый­ микробиолог Луи Пастер продолжал свою деятельность и сделал еще ряд общепризнанных открытий в области бак­териологии уже после того, как из-за церебрального крово­излияния перестала функционировать почти половина (!) его головного мозга...

Эволюционизировал не только головной мозг человека, а вместе с ним и фонационный аппарат, обеспечивающий звуковую реализацию речи. Он тоже достиг столь высокого уровня совершенства, что ему нет равных у животных. Толь­ко в человеческой гортани сформировалась обособленная голосовая мышца (m.vocalis), играющая первостепенную роль в звукообразовании, тогда как у остальных животных, включая человекообразных обезьян, данная мышца совершенно неразвита. Широкий внутригортанный просвет фи­зически исключает возможность чередования гласных и согласных звуков. Последних в «алфавите» животной вока­лизации практически нет, тогда как в человеческой речи на любом языке их значительно больше, чем гласных звуков. Что касается управления фонацией, то гортань животных работает по принципу автоколебаний, а у человека она ра­ботает одновременно в двух режимах: произвольном и непроизвольном.

Самым существенным и характерным исключительно для человека образованием является также сдвоенный ротогло-точный резонатор. У всех остальных биовидов рот и глотка разобщены. Даже обезьянья надгортанная полость, пред­ставляющая собой воздухоносную трубу, пригодна лишь для немодулированного голосоизвержения. Можно было бы указать и на другие различия в строении фонационного ап­парата человека и животных (в частности, отсутствие у пос­ледних малого язычка небной занавески, служащего разделительным клапаном между ротовой и носовой полостями), но они уже второстепенны. Не вдаваясь во все подробнос­ти, отметим лишь заметное расхождение в энергетическом обеспечении речи человека и «речи» животных: они исполь­зуют для своих криков вдох, тогда как человек говорит на выдохе, что значительно экономнее. В общем, лишь чело­веческий фонационный аппарат справляется с членораз­дельным звукопроизводством.

В силу того что у обезьян нет речедвигательного анали­затора как такового, хотя есть общие с человеком органы фонации, все попытки научить ее речи, а они в разных стра­нах и по разным методикам предпринималось неоднократ­но, оказались тщетными. Рожденная существом кричащим, обезьяна не может превратиться в существо вразумительно говорящее. То же самое можно повторить и про «говоря­щих» дельфинов, о чем убедительно свидетельствует комп­лексный анализ дельфиньих сонограмм, состоящих из виз­га, свиста или скрежета, но не из слов и фраз. Это как бы речь, но не истинная речь.

Имитировать услышанные слова некоторые животные, бесспорно, в состоянии, особенно обезьяны, которые более других склонны к подражанию. Более того, податливые к выработке условных рефлексов, они могут и воспроизводить отдельные заученные речеподобные реакции и «отвечать» на команды человека. Да, на это они способны, что блестя­ще демонстрируют своим «разумным» поведением дресси­рованные животные, живущие в неволе. (Кстати, заслуга в этом принадлежит все тому же человеку, приручившему их.) Но осмысленно пользоваться речью им не дано. Ни один биовид не снабжен всем необходимым во внешней и во внут­ренней среде, для того чтобы сделаться говорящим. Научить обезьяну говорить - это все равно что научить рыбу бегать, змею - летать, черепаху - прыгать и т.д. Чтобы говорить, нужно ни много ни мало родиться человеком и жить в чело­веческом обществе...

Социальный и биологический корни речи, разумеется, не изолированы друг от друга и не могут проявить себя каж­дый сам по себе. Они всегда дают знать о себе как сложный сплав того и другого. Поэтому речь не сводима ни к социальному, ни к биологическому, ни к их механическому сум­мированию. И абсолютизация любого из данных слагаемых неправомерна и антинаучна. Речевое двуначалие находит свое убедительное подтверждение уже в самом раннем он тогенезе. С одной стороны, если человеческое дитя рожда­ется с необратимыми внутриутробными деструкциями го­ловного мозга, то при самом благоприятном социальном окружении речи у него не будет; с другой стороны, если оно появляется на свет с биологически полноценным мозгом, но с самого раннего детства оказывается вне общества, - речи тоже не будет. Науке известно до полусотни достовер­ных случаев наблюдения за детьми, похищенными зверя­ми. Отсутствие контактов с социумом низвело их до уровня животных. Водворенные впоследствии обратно в человечес­кую среду, эти человеческие по своему физическому обли­ку существа остались «недочеловеками», они так и не смог­ли по-настоящему заговорить. Все попытки научить их речи неизменно оказывались камнем преткновения. Будь жив сейчас шведский естествоиспытатель Карл Линней, он в своей знаменитой классификации животного мира отнес бы их к виду Homo troglodites (человек дикий).

Будучи равно необходимыми для речи, социальный и биологический факторы обоюдно влияют друг на друга. Отсюда на вопрос: что же важнее, наследственность или среда – трудно дать однозначный ответ. И все же... все же, при прочих равных условиях, приоритет - за последней. Ибо наследственность реализуется через среду. Человеку, проводящему всю жизнь от рождения до смерти в обще­стве, никуда не деться от напора социальных требований бытия. Социальное, цементированное на языке, глубоко «въедается» во все поры естества человека, и он оказыва­ется весь «набит» социальностью. Так что ничего чисто био­логического в нем, строго говоря, не остается. Нет такой сферы жизнедеятельности человека, куда бы ни проникал язык и не оказывал на нее своего «очеловечивающего» дей­ствия.

Итак, если в мире и существует особенность, присущая человеку и только человеку, особенность, которая наиболее отчетливо выделяет его из животных и возвышает его над ними, так это - речь. Все то, что сложилось в человеке специфически человеческого разумного, обязано своим возник­новением именно речи, которая сделала нас когда-то и про­должает делать теми, кто мы есть, - людьми.