1. Преодолевшие символизм. Становление художественной системы акмеизма.

Причины появления:

1. Сильное влияние французских символистов (Рембо, Верлен), живописи, культурных явлений.

2. Ситуация в русской лит-ре: на смену реализму (Толстой) пришел натурализм - искусство должно быть учебником жизни, надо передать жизнь настолько натурально, насколько это возможно.

3. Увлечение Востоком, оккультизмом.

4. Влияние Бергсона, Шопенгауэра, Ницше и Владимира Соловьева.

Ницше сказал: «Бог умер!», отсюда в символизме уравнивание Бога и Дьявола (никак невозможное раньше).

Р.С. рождается в начале 90-х годов в споре с натурализмом. Труд Дм.Мережковского: «Об упадке в русской лит-ре» - отмечает упадок и рождение нового течения – символизма. Три элемента:

1. мистическое содержание – в центре внимания не социум, не мир, а какая-то вечная тайна; душа художника как предмет искусства;

2. символ – многозначный образ, не поддающийся рациональной расшифровке. Читатель – сотворец, т.к. каждый видит в символе что-то свое;

3. расширение художественной впечатлительности – искусство должно стремиться к эстетическому. Не плоское «фотографирование» реальности, как у натуралистов; триада Канта «истина-добро-красота» себя развенчала: желание истины привело к народному террору, желание добра оборачивается смертью людей; Единственное, на что можно опереться – это красота (явление панэстетизма). Вместо правдивого натурализма (показываем жизнь) – вернуть искусству его эстетическую природу.

Символистов называют декадентами, говорят об упадничестве этого искусства. Это очень эгоцентричное, элитарное искусство, они не претендуют быть «для всех».

Старшие символисты – Дм.Мережковский, Зинаида Гиппиус, Иннокентий Анненский, Федор Сологуб (Питер, ж-л «Новый путь); Валерий Брюсов, Константин Бальмонт (Москва, ж-л «Весы»). Основы миропонимания символистов – эгоцентризм, отказ от отклика на реальность, субъективизм и эстетизм. В начале 1900-х годов символизм как замкнутое явление испытывает кризис, и на смену приходят младосимволисты (нач.1900-х) – Александр Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов.

Становление художественной системы акмеизма.

Акмеизм противостоял символизму в начале ХХ века, существовал около 2 лет (1913-19140. Направление, «обобщающее опыт и выводящее поэта к вершине творчества». Акмеистами Гумилев назвал окружавших его поэтов. Akme – вершина, высшая степень.

«Цех поэтов»: Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Городецкий, Зенкевич, Нарбут. Цех решал конкретные вопросы по овладению поэтическим мастерством – профобъединение.

Ж-л «Аполлон» - ред. Маяковский, рубрика «Письма о русской поэзии» Гумилева (рецензии, позже вышли отдельной книгой).

Программа акмеизма:

1. конкретность, вещность (противопост.символизму)

2. совершенствование поэт.мастерства.

Первое заявление в статье Кузмина «О прекрасной ясности» (за 3 года до манифестов Гумилева и Городецкого) - кларизм против туманных откровений символистов. Художник должен нести ясность, прояснять смысл вещей.

Гумилев, «Наследие символизма и акмеизм» - символизм закончил круг развития и теперь падает. Надо достойно принять наследие символизма и ответить на поставленные им вопросы. Акмеизм должен установить равновесие между метафизическим и земным. Не было отречения от метафизики, но трезвый взгляд – несказанное должно остаться несказанным.

Мандельштам, «Утро акмеизма» - расходился во мнениях с Гумилевым, поэтому не публиковался в «Аполлоне». Центральная метафора – архитектура, зодчество. Поэт-строитель. Слово – камень, который надо обтесать. Акмеизм – это тоска по мировой культуре», т.е. это стремление уравновесить все начала.

Акмеизм вернул в лит-ру «человека нормального роста», заговорил нормальным языком, без экзальтации и напряженности. Изменил масштаб, очеловечил литературу. Вместо надмирности – «человек=мир», психологичность, разговор, поиск полновесного слова. Вместо философских исканий – взыскательность к отдельному слову – акцент на форме.

Хотели связать современное творчество с мировой культурой. 4 русла мировой культуры:

1. Шекспир – открыл психологичность, попытка заглянуть в душу

2. Рабле – радости тела

3. Вийон – противоречие высокого и низкого, бога и дьявола

4. Готье – красота, совершенство формы.

Развалились, т.к. не было единства взглядов, их объединяла только поэтическая школа, проблема мастерства, затем каждый пошел своим путем.

2. Городской текст в лирике Блока.

Одно из самых прекрасных и совершеннейших созданий

русского национального гения, Петербург - и как тема, и как образ - оставил

глубокий, неизгладимый след в сознании людей разных поколений. Русское

искусство (живопись и графика, по преимуществу) запечетлило сложный

многоплановый образ великого города в его внешнем выражении, во всем богатстве

и во всей красоте его монументальных форм.

Но изобразительное искусство, по самой природе своей,

не могло в полной мере воплотить чувство Петербурга как явления культурной

истории и темы духовных переживаний. Зеркалом, вобравшим в себе многообразные

отражения Петербурга в сознании русского общества, явилась художественная

литература.

Множество русских писателей в стихах и в прозе в той

или иной мере затронули тему Петербурга. Но, если не вдаваться в частности,

нужно назвать четырех великих художников слова, для которых эта тема стала

органической, и в творчестве которых нашли наиболее полное и четкое

художественное воплощение главные аспекты восприятия Петербурга в разные эпохи

его истории. Это Пушкин, Гоголь, Достоевский и Блок.

В сознании и творчестве Александра Блока тема и образ

Петербурга играли исключительно важную роль. Для Блока Петербург был поистине

“действенным” городом, сильно и глубоко действовавшим на его художественное

сознание. Блок - это наиболее “петербургский” из всех русских поэтов. Все его

творчество проникнуто духом Петербурга, насыщено его атмосферой. Хотя Блок

очень редко называет в своих стихах вещественные детали петербургского пейзажа,

весь ландшафт его поэзии неотделим в нашем восприятии и представлении от этого

пейзажа - от петербургских туманов, белых ночей, бледной зари, широкого течения

Невы и свежего морского ветра. С громадной силой Блок сумел поэтически выразить

свое чувство Петербурга.

Это было отмечено давно, когда Блок, в сущности,

только начинал свой творческий путь. Литературные критики 90-х годов единодушно

аттестовали Блока как “поэта города”, и не просто города, А именно Петербурга,

и еще точнее, как “ гениального поэта” Невского проспекта.

Вот, к примеру, что писали о Блоке в 1908 году:

“Александр Блок, поистине, может быть назван поэтом Невского проспекта... Блок

- первый поэт этой бесплодной улици. В нем - белые ночи Невского проспекта, и

эта загадочность его женщин, и смуглость его видений, и прозрачность его

обещаний. В России появились теперь поэмы города, но Блок - поэт одной только

этой улици, самой напевной, самой лирической изо всех мировых улиц. Идя по

Невскому, переживаешь поэмы Блока - эти бескровные, и обманывающие, и томящие

поэмы, которые читаешь, и не можешь остановиться.

Пусть в стихах Блока мы сравнительно редко встречаем

конкретновещественные детали петербургского пейзажа, но при всем этом эти стихи

(и не только составляющие в собрании лирики Блока раздел “Город”) очень

локальны. И в “Снежной маске”, и в “Страшном мире”, и в других лирических

стихах Блока перед нами возникает цельный и сложный образ не безличного

большого города, но именно Петербурга. И о чем бы не писал Блок -

“фешенебельном ресторане” или “о крышах дальних кабаков”, о “колодцах дворов”

или о “ледяной ряби канала”, о “снежной вьюге” или о “желтой заре”, - это

всегда петербургские рестораны и кабаки, петербургские дворы и каналы,

петербургская вьюга и петербургская заря.

Говоря о петербургской лирике Блока важно учесть, что

тема Петербурга не изолирована от общей идейной и моральной проблематики

творчества поэта. Данная тема входила в тесное, органическое соотношение с

самыми основными темами его философо-исторического, общественного и

художественного мировоззрения. В “городских” стихах зрелого Блока представления

его о мире и о человеке, об истории и об современности выражены с не меньшей

ясностью и убедительностью, нежели в его патриотической гражданской лирике.

Петербург Блок  

- это “страшный мир” , полный острейших противоречий социального быта;

это капиталистический город со своими реально-историческими чертами своего

облика. Это город, где “богатый зол и рад” и “унижен бедный”. И вместе с тем

это город полный бунтарской революционной энергии, город людей, “поднимающихся

из тьмы погребов” на штурм старого мира. “Городские” стихи зрелого Блока

проникнуты тем гуманистическим и демократическим чувством и тем тревожным

ощущением близящихся великих революционных потрясений, которые с такой

впечатляющей сило выражены в его творчестве.

С Петербургом Александр Блок был связан жизненно. Он

был петербуржцем в полном и точном смысле этого слова. В Петербурге он родился,

прожил всю свою жизнь и умер. Здесь протекла вся его литературная деятельность.

Блок любил и превосходно знал свой город - и не только

центральные его кварталы, но и самые глухие его уголки и все ближайшие

окрестности. Поэт был великим любителе городских и загородных прогулок. Его

дневники, записные книжки и письма к родными к друзьям пестрят упоминаниями о

частых и длительных скитаниях по городу и за городом.

И, хотя в городских стихах Блока не так уж много

упоминаний об архитектурных и иных вещественных памятниках Петербурга, стихи

его изобилуют лирическими воспринятыми образами именно петербургского пейзажа,

во многих случаях поддающиеся точному топографическому определению. Любопытно,

что даже в стихах, казалось бы, отвлеченных и мистических стихах молодого Блока

обнаруживаются подчас вполне реальные связи с определенными местами Петербурга.

Так, например, в стихотворении 1901 года “Пять изгибов

сокровенных...”, как выясняется это из дневника Блока, таинственные “изгибы”

означают не что иное, как те улицы, по которым проходила Л.Д.Менделеева

(невеста Блока), направляясь ежедневно на Высшие женские курсы, а сам Блок

“следил за нею, не замеченный ею”. Улицы эти - Седьмая, Восьмая, Девятая и

Десятая, а также Васильевский остров и Средний проспект, - и в этой связи

понятными становятся строки: “Пяти изгибов вдохновенных, Семь и десять по

краям, Восемь, девять, средний храм...”. Также и относительно стихотворения

“Там в улице стоял какой-то дом...” известно, что Блок в данном случае имел в

виду определенный дом (на Моховой улице), в котором помещались драматические

курсы Читау, которые посещала Л.Д.Менделеева.

Пейзаж лирической драмы “Незнакомка” (1906), по словам

биографа Блока, был “навеян метаньями по глухим углам петербургской стороны”.

Пивная, изображенная в “Первом издании” пьесы, помещалась на углу Гесперовского

проспекта и Большой Зеленой улици. “Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях

и кончая действующими лицами, взято с натуры : “вылитый” Гауптман и Верлэн,

господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей - все это

лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями”.

Пейзаж “Второго видения” драмы “Незнакомка” тоже мог

быть приурочен к определенному месту Петербурга. “Конец улици на краю города.

Последние дома обрывались внезапно, открывая широкую перспективу: темный

пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие

корабли с мигающими огнями. За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела,

аллея, обрамленная цепочками фонарей и белыми от инея деревьями”. Петербуржец

узнает в этом описании мост и аллею, ведущие на Крестовский остров со стороны

Большой Зеленой улици”.

Даже такое, казалось бы совершенно постороннее

петербургской тематике, стихотворение, как “Шаги командора”, в котором

по-новому истолкован старый сюжет о Дон Жуане, по свидетельству самого Блока,

было связано с какими-то сложными ассоциациями с впечатлениями от

петербургского пейзажа.

В мистических стихах молодого Блока тема и образ

Петербурга еще не присутствует. В них встречаются лишь случайные,

разрозненные и импрессионистические беглые детали петербургского пейзажа,

вкрапленные в ткань лирических сюжетов: шум и огни города, “вечерние тени” на

“синих снегах”, туманы, равнины и болота, “сумрак дня”, “тусклых улиц очерк

сонный”, ледоход по реке, “хмурое небо”, “уличный треск” и “фонарей убегающих

ряд”, стена, сливающаяся с темнотой, колокольный звон и церковные купола,

мерцание газового цвета, “слепые темные ворота”, и “темные храмы”. Детали эти

еще не содержат цельного образа города, - даже в тех случаях, когда уточнены

типографически:

                               Ночь темная

одела острова.

                               Взошла луна.

Весна вернулась.

                               Печаль светла.

Душа моя жива.

                               И вечная

холодная Нева

                               У ног сурово

колыхнулась.

Острова и Нева здесь только названы: целостного же

образа Петербурга пока еще нет. Детали петербургского пейзажа, встречающееся в

юношеских стихах Блока, не имели самостоятельного значения, но играли роль

чисто орнаментальную - в рамках основной темы духовных переживаний поэта.

При всем том в юношеских стихах Блока уже ощущается то

лирическое чувство Петербурга, которое с такой силой выражено в его более

поздних произведениях. Примером можно считать стихотворение “Помнишь ли город

тревожный...”,где находим столь типичный для всего ландшафта петербургской

лирики и при всей импрессионистической беглости столь эмоционально

выразительный образ, как “синяя города мгла”.

В своих городских стихах начала 20-ого века Блок еще

очень далек от реалистического изображения действительности. Город предстает в

них, по большой части, в фантастических и “эсхатологических” (часто

заимствованных из Апокалипсиса) образах, как некая фантасмагория, призрачное и

обманчивое видение. Этот город “странных и ужасных” явлений, населенный

“черными человечками”, “пьяными красными карликами”, “невидимками”. Даже

строгие пластические образы петербургского пейзажа, вроде знаменитых конных

групп Клодта на Аничковом мосту (“Статуя”), истолкованы в том же плане

“странного и ужасного”.

Изживая свое соловьевство, Блок открыл для себя новую

“прекрасную, богатую и утонченную” тему, которую определил как “мистицизм в

повседневности”. Эта тема по преимуществу и разрабатывалась им в 1904-1907

годах, и особенно широко - в стихах о городе. В предисловии ко второму сборнику

своей лирики (“Нечаянная радость”) Блок писал, что его душу тревожит город:

“Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни”. Блок

теперь уже всецело обращается к изображению действительности, но по-прежнему

видит ее в “магическом свете”, все еще наделяет ее чертами фантастики и

таинственности. В методах разработки темы “мистицизма в повседневности” он

оказывается особенно близок к Достоевскому. В это время он читает пару его

романов.

В стихах Блока о городе, написанных в 1904-1907 годах

возникает уже цельный и локальный образ Петербурга. Это - “гениальный город,

полный дрожи”, полный противоречий “страшный” и “магический мир”, где “ресторан

открыт, как храм, а храм открыт, как ресторан”. За его серой, прозаической

внешностью сквозит иной, романтический облик “непостижимого города”. В нем

творится мистерия, и новая героиня блоковской поэзии - Снежная Дева - “ночная

дочь иных времен” и иных, далеких стран, принимает этот прекрасный и “чарый”

город, как свое царство:

                               И город мой

железно-серый

                               Где ветер,

дождь, и зыбь, и мгла,

                               С какой-то

непонятной верой

                               Она, как

существо, приняла.

Здесь - вершина принятия Петербурга Блоком. В

дальнейшем этот образ “непостижимого города” всегда сохранял свою

могущественную власть над сознанием поэта.

Тема Петербурга, как ставилась и решалась она Блоком в

стихах 1904-1907 годов, не исчерпывается изображением “странных и прекрасных

видений жизни”. Уже есть и другая сторона, имевшая для Блока не менее важное

значение и сыгравшая более значительную роль в процессе его идейно-творческого

развития, - сторона социальная.

В стихах о городе ее тема звучит с особенным

напряжением. Мощным потоком входят в эти стихи сцены горя и обездоленности

простого человека-труженика, обреченного в жертву капиталистической

эксплуатации. Городские стихи Блока рисуют яркую картину социального

неравенства, разделительные контрасты человеческого существования в большом

городе:

                               В кабаках, в переулках, в извивах,

                               В электрическом сне наяву

                               Я искал бесконечно красивых

                     

          И бессмертно влюбленных

в молву.

В стихах Блока проходит целая галерея образов людей,

униженных и оскорбленных в этом сверкающем и сытом мире: мать-самоубийца,

бросившая своих детей (“Из газет”), бродяга “в измятом картузе над взором

оловянным”, гуляющие женщины, девушки, наклонившие лица над скудной работой,

“старуха нищая клюкою”, бродячий шарманщик...

В “мещанском” цикле 1906 года (“Холодный день”, “В

октябре”, “Окна во двор”, “Хожу, брожу понурой...”, “На чердаке”) городская

повседневность предстает уже без каких-либо осложняющих социальную тему

иллюзорных представлений, но во всей реалистической конкретности:

                               Открыл окно. Какая хмурая

                               Столица в октябре!

                                Забитая лошадь бурая

                               Гуляет на дворе...

В городских стихах Блока запечатлен также и другой

облик Петербурга - облик рабочего Питера. Поэт разглядел в городской

повседневности не только “магические” видения в “электрическом сне наяву”, но и

“самые реальные” томления “рабьих трудов”, увидел, “как тяжело лежит работа на

каждой согнутой спине”, и нашел достойные и сильные слова о несчастных людях,

“убитых своим трудом”:

                               ...я запомнил эти лица

                                И тишину пустых

орбит

                               И обреченных вереница

                               Передо мной везде стоит.

Петербург для Блока был неиссякаемым источником новых

образов, тем, пейзажей. Город был как раз тем вдохновителем поэта, без которого

он бы не просуществовал. Посвятив родному городу очень большую часть своего

творчества, Блок показал тем самым, что Петербург занимал одно из первых мест в

его жизни. Однажды, гуляя с В.Рождественским между старых лип у Инженерного

замка, Блок сказал: “Люблю я это место. Вот, дичает город, скоро совсем

зарастет травой, и от этого будет еще прекраснее... За этими руинами всегда

новая жизнь. Старое должно зарасти травой. И будет на этом месте новый город.

Как хотелось бы мне его увидеть!” Но Блок его не смог увидеть. А жаль. Мы много

потеряли!

Использованная литература:

1 . Александр Александрович Блок, “Город мой”

Вися над городом всемирным, В пыли прошедшей заточён, Ещё монарха в утре лирном Самодержавный клонит сон.

И предок царственно-чугунный Всё так же бредит на змее, И голос черни многострунный Ещё не властен на Неве.

Уже на домах веют флаги, Готовы новые птенцы, Но тихи струи невской влаги, И слепы тёмные дворцы.

И если лик свободы явлен, То прежде явлен лик змеи, И ни один сустав не сдавлен Сверкнувших колец чешуи.

18 октября 1905

3. «Громада любовь», «громада ненависть» в дооктябрьской поэзии Маяковского

Маяковский был и остается одной из самых значительных фигур в истории

русской поэзии XX века. За внешней грубостью лирического героя Маяковского

скрывается ранимое и нежное сердце. Об этом свидетельствуют стихи

Маяковского о глубоко личном. Они поражают страстной силой выраженного в

них чувства:

«Кроме любви твоей

мне нету солнца»

(«Лилечке»),

«Стою

огнем обвит

на несгорающем костре

немыслимой любви»

(«Человек»)

Лирический герой раннего Маяковского романтичен по своему мироощущению и

очень одинок. Его никто не слышит, не понимает, над ним смеются, его

осуждают («Скрипка и немножко нервно», «Я»). В стихотворении «Дешевая

распродажа» поэт говорит, что готов отдать все на свете за №единственное

слово, ласковое, человечье». Чем же вызвано такое трагическое мироощущение?

Неразделенной любовью. В стихотворении «Лиличка (вместо письма)» и поэме

«Облако в штанах» мотив неразделенной любви является ведущим («Завтра ты

забудешь, что я тебя короновал», «Дай же последней нежностью выстлать твой

уходящий шаг»). В этих произведениях лирический герой предстает нежным и

очень ранимым человеком, не мужчиной, а «облаком в штанах»:

Меня сейчас узнать не могли бы

жилистая громадина

стонет,

корчится…

Но возлюбленная отвергает героя ради мещанского благополучия:

Знаете –

Я выхожу замуж.

Такой огромной силы любовь не нужна ей! Она холодна и иронична. И он

превращается в проснувшийся вулкан:

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама

У него пожар сердца.

Скажите сестрам, Люде и Оле, -

Ему уже некуда деться.

В поэме «Облако в штанах» показано превращение громады-любви в громаду-

ненависть ко всем и вся. Разочаровавшись в любви, герой испускает четыре

крика «долой»:

Долой вашу любовь!

Долой ваше искусство!

Долой ваше государство

Долой вашу религию!

Страдания от неразделенной любви оборачиваются ненавистью с тому миру и

тому строю, где все покупается и продается.

В письме к Л.Ю. Брик Маяковский писал: «Исчерпывает ли для меня любовь

все? Все, но только иначе. Любовь – это жизнь, это главное. От нее

разворачиваются и стихи, и дела и все пр. Любовь – это сердце всего. Ели

она прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но

если сердце работает, оно не может не проявляться во всем». Именно такое,

любящее и потому отзывающееся на все в мире «сплошное сердце» открывается в

поэзии Маяковского. Говорить о любви для поэта значит – говорить о жизни, о

самом значительном в собственной судьбе. Ибо, убежден он, и это чувство

должно быть вровень эпохе. Легкость решения этого вопроса Маяковского не

устраивала. Он и в этом случае руководствовался требованиями,

предъявляемыми к себе и к окружающим. Ведь он знал, что «любовь не

становить никаким «должен», никаким «нельзя» - только свободным

соревнованием со всем миром».

Что может позволить выйти в этом соревновании победителем? Для

Маяковского чувство, соединяющее двоих, не изолирует их от мира. Чувство,

заставляющее человека замыкаться в узеньком мирке («в квартирном маленьком

мирке»), неотъемлемо для него от ненавистного ему старья. Любящее сердце

вмещает в себя весь мир. Утверждаемый поэтом идеал высокой любви осуществим

лишь в светлом будущем. И задача поэзии в этом случае – ускорить путь в

грядущее, преодолев «будничную чушь».

Интересно сопоставить два стихотворения, навеянных сильным и глубоким

чувством к Татьяне Яковлевой: «Письмо товарищу Кострову из Парижа о

сущности любви» и «Письмо Татьяне Яковлевой». Перовое из них адресовано

лицу официальному, редактору «Комсомольской правды», в которой сотрудничал

оказавшийся в Париже поэт, тогда как второе – не предназначавшееся для

печати – передано из рук в руки любимой женщине.

В первом из этих «писем» Маяковский размышляет не просто о любви – о ее

сущности. Обжигающей силы чувство вызывает настоятельную потребность

разобраться в себе, по-новому взглянуть на мир. Именно по-новому: для

Маяковского любовь – чувство, перестраивающее человека, созидающее его

заново. Поэт избегает в своем разговоре отвлеченности. Назван по имени

адресат «Письма…», в текст введена та, которая вызвала эту бурю в сердце, к

которой обращен этот поэтический монолог. И в самом стихотворении рассыпано

множество подробностей, деталей, не позволяющих стиху унестись в туманные

выси. Его любовь - «человеческая, простая», да и поэтическое вдохновение

проявляется в самой что ни на есть будничной обстановке:

Подымает площадь шум,

экипажи движутся,

я хожу,

стишки пишу

в записную книжицу.

Простое земное чувство противопоставляется той «прохожей паре чувств»,

что названа «дрянью». Поэт говорит о том, что возвышает человека - о

стихии,

Ураган

огонь

вода

подступают в ропоте

обладающей целительной силой. И опять-таки используемые им поэтические

метафоры способствуют буквально материализации понятий. Произнесенное здесь

имя гениального Коперника дает представление о масштабах чувства, о котором

идет речь.

Привычное в поэзии, когда речь заходит о любви, противопоставление

земного и небесного, будничного и возвышенного – не для Маяковского. Он

начинал (в поэме «Облако в штанах») с решительного протеста против

возникавших в таких случаях сладкоголосых песнопений, со слов вызывающе

откровенных:

Мария!

поэт сонеты поет Тиане,

а я

весь из мяса, человек весь –

тело твое просто прошу,

как просят христиане –

«Хлеб наш насущный –

даждь нам днесь».

Необходимость в резко выраженном противопоставлении своих представлений о

любви, которая равнозначна самой жизни, исчезает. Нет нужды

противопоставлять обычное, земное прекрасному, высокому. Любовь дает

возможность ощутить их единство, поэзия – обнаружить его, выразить и

закрепить словом.

В «Письме… Кострову» размышления о сущности любви разворачиваются с

замечательной логичностью, выстраивается система аргументов, достаточная

для того, чтобы разговор о любви смог обрести общественный характер. Слово,

вырвавшееся из сердца влюбленного способно «подымать, / и вести,/ и

влечь,// которые глазом ослабли».

В «Письме Татьяне Яковлевой» та же тема представлена с иной,

драматической, стороны. Трудно разобраться в том, почему взаимная любовь не

смогла принести счастья влюбленным. По-видимому, ему помешало чувство

ревности, которое поэт обещает усмирить.

И здесь тема любви не может получить счастливого разрешения. Оно

переносится в неопределенное будущее, связывается с грядущим торжеством

революции во всемирном масштабе:

Я все равно

тебя

когда-нибудь возьму –

одну

или вдвоем с Парижем.

А в настоящем – так и не преодоленное одиночество.

Маяковский и в этом стихотворении использует излюбленный жанр – монолог,

обращенный к конкретному лицу. Это сообщает стиху доверительность, придает

сказанному глубоко личный характер. Вместе с тем рамки мира, открывающегося

в адресованном любимой женщине послании, чрезвычайно широки. Это относится

и к пространственным (от Москвы до Парижа), и к временным (время революции

и Гражданской войны – сегодняшний день – будущее, связываемое с приходом

революции в Париж) границам. Свойственная открывающим стихотворение строкам

предельная откровенность подкрепляется далее словами о «собаках озверевшей

страсти», о ревности, которая «двигает горами», о «кори страсти» - письмо

наполняется силой интимного чувства. И оно постоянно переводится в

социальный план. Поэтому, когда герой восклицает:

Иди сюда,

иди на перекресток

моих больших

и неуклюжих рук.

- слова о будущем торжестве революции становятся логическим завершением

стихотворения.

«Громада любовь» - вот словосочетание, которое лучше других способно

выразить чувство, лежащее в основе стихотворения.

Подводя итог сказанному, заметим, что Маяковский предпочитает

лирическому самовыражению желание убедить, утвердить свою позицию, свои

представления о мире, о месте человека в нем, о счастье. Отсюда его

ориентация на разговорную (часто – ораторскую) речь. Идя от настоящего,

поэт стремится в светлое будущее. Это определяет пафос его стихотворений.

Маяковского часто называют «поэтом-трибуном». И хотя в этом есть своя

правда, сводить поэзию Маяковского только к агитационно-ораторским стихам

было бы неверно, так как в ней присутствует и интимные любовные признания,

и трагический крик, и чувство грусти, и философские раздумья о любви. Иными

словами поэзия Маяковского многообразна и многокрасочна.

4. «12» Блока — революционная поэма?

Тема поэмы – восприятие Блоком революции, он считает, что революция это обновление, очищение мира. Ветер сопутствует красноармейскому патрулю, защищающему революцию, это символ очищения, но это не однозначный образ, ведь ветер может и принести мусор. Блок видит, что революцию, так любимую им защищают не симпатичные ему люди, стихия революции превратила свободу во вседозволенность, а защитников революции в преступников.

«В зубах цигарка, примят картуз, на спину надо бубновый туз», вот такая неприглядная маска-портрет красноармейцев, они за свободу без креста, т.е. без веры, это позволяет им чинить самосуд, они по своему усмотрению пытаются расправиться с Ванькой, им принадлежит призыв: «запирайте етажи, нынче будут грабежи». Смысл действий защитников революции – поиски врага: «Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг», где же этот враг. Старый мир у Блока не страшен, образы, маски его представителей вызывают улыбку: барыня в каракуле, которая поскользнулась и растянулась, толстопузый поп, длинноволосый писатель. Символ старого мира «Пёс», он стоит поджавши хвост и сам нуждается в защите. Увидели врага и в Ваньке, так как теперь он служит в белой армии, но Ванька в данный момент озабочен другим, любовью к Катьке, наконец, враг для них и сама Русь с крестьянской верой: «пальцем ка пулей в святую Русь», так ища врага проливают красноармейцы кровь.

Спор вызывает образ Христа появившегося в конце поэмы, одни считают что это знак наступления праведного мира, но хорош ли этот мир, если в руках Христа кровавый флаг, другие заметили, что Христос не ведёт красноармейцев, он не с ними, а в стороне, он как бы предупреждает их от жестоких поступков, от греха. Третьи обратили внимание на описание Христа: «нежной поступью над вьюжной, снежной россыпью жемчужной, в белом венчике изрос, впереди Иисус Христос», это напоминает незнакомку из Блоковского стихотворения, символизирующую мечту о прекрасном, может и Христос в поэме мечта о прекрасном будущем. Пока же этого прекрасного Блок не видит, он говорит, что боится Христа, так как это покой, боялся, что революция закончится проклятым, вечным покоем, т.е. ничего не изменит. Своеобразна форма поэмы:

12 глав, 12 солдат, 12 апостолов у Христа

Старый мир Блок показывает через образы маски, от этого возникает впечатление, что он вовсе не опасен.

Блок символист, в поэме есть образы символы: ветер – он то зол, то ласков, то становится вьюгой, Христос тоже многозначный символ.

Поэма отличается многообразием ритмов: ритм городского романса, частушки, марша. Смена ритма символизирует то, что в революцию включены разные слои населения.

Разнообразна лексика, много слов разговорного стиля (елестрический фонарик, ужо), это речевая характеристика участников революции.

Помогает понять смысл поэмы и цветность её, контраст чёрного и белого (чёрный вечер, белый снег), рисует сложность и противоречивость революции, красный цвет передаёт тревогу автора.

Поэтому до сих пор исследуют литературоведы, объясняют её по – разному. У Блока нечёткий замысел, это объясняется смятением души поэта, его растерянностью и тревогой в 1921г., когда он на себе испытал негативную сторону долгожданной революции.

5. Библейские мотивы и образы в прозе л.Андреева (Иуда Искариот).

Рассказ «Иуда Искариот». Иуда – символ предательства. Андреев изображает Иуду с двумя лицами: один глаз неподвижный, слепой, другой – живой (сходство с Воландом, но он появился позже). Христа не раз предупреждал, что Иуда из Кариота – человек дурной славы и его надо остерегаться, но Иисус не отвергает его, несмотря на роптание всех учеников, даже назначает его казначеем. Чтобы Иисуса не побили, он обманывает граждан одного города, называя Иисуса обманщиком, любящим деньги. После этого Иисус больше не разговаривал с ним и даже не смотрел в его сторону. Для Иуды это было предательством ради любви, а для Иисуса просто предательством. Дальше была известная история с серебряниками, благодаря которой Иисус и стал мессией.

Иуда считает, что предал Иисуса не ради монет, а ради свершения должной миссии.

Но нельзя ради истины лгать. Истина должна быть неприкосновенна. Так же как вера и любовь. А Иуда переворачивает истину, любовь, веру. "Я вас люблю, но я вас называю разбойниками, чтобы вас спасти". Ложь во спасение ни Иисус, ни его ученики не приемлют.

Андреев не говорит, что предательство дурно в этом рассказе, а он просто погружает нас в эту атмосферу постоянных диалогов. Показывает, что всякая относительность чревата.

Попытка "всё чем-то объяснить" – она чревата, она небезопасна для человека и человечества.

6. Старшие символисты: эстетические принципы и художественная практика.

 Старшие символисты: эстетические принципы и художественная практика.  Уже к концу прошлого века, в качестве реакции на критический реализм и натурализм предшествующей эпохи, творческая интеллигенция Европы переболела недолгой, но острой болезнью так называемого декадентства (от фр. decadence — упадок). Впервые появившись во Франции, декадентские настроения безнадежности, неприятия жизни, крайнего индивидуализма затронули значительную часть художников многих направлений и видов искусств, но прежде всего — поэтов.

В разных странах подобное состояние духа проявлялось в разное время. В России, например, оно с особой выразительностью дало о себе знать на рубеже двух веков, в канун первой мировой войны и февральской революции 1917 года. К тому времени европейское искусство в целом уже стало приобретать новые, не свойственные ему ранее черты, которые одним из первых попытался осмыслить и проанализировать Н.А. Бердяев. Он, в частности, писал: «Много кризисов искусство пережило за свою историю... Но то, что происходит с искусством в нашу эпоху, не может быть названо одним из кризисов в ряду других. Мы присутствуем при кризисе искусства вообще, при глубочайших потрясениях в тысячелетних его основах. Окончательно померк старый идеал классически прекрасного искусства, и чувствуется, что нет возврата к его образам».

Русские поэты-символисты  Валерий Брюсов Константин Бальмонт  Зинаида Гиппиус Дмитрий Мережковский Символизм был явлением неоднородным, объединившим в своих рядах поэтов, придерживавшихся самых разноречивых взглядов. Одни из символистов, такие, как Н.Минский, Д.Мережковский, начинали свой творческий путь как представители гражданской поэзии, а затем стали ориентироваться на идеи “богостроительства” и “ религиозной общественности”. Принято различать «старших» и «младших» символистов. «Старшие» (В. Брюсов. К. Бальмонт, Ф. Сологуб, Д. Мережковский, 3. Гиппиус), пришедшие в литературу в 90-е годы, период глубокого кризиса поэзии, проповедовали культ красоты и свободного самовыражения поэта. “Старшие символисты” резко отрицали окружающую действительность, говорили миру “нет”: Я действительности нашей не вижу Я не знаю нашего века... (В.Я.Брюсов) Земная жизнь лишь “сон”, ” тень”. Реальности противопоставлен мир мечты и творчества — мир, где личность обретает полную свободу: Есть одна только вечная заповедь — жить. В красоте, в красоте несмотря ни на что. (Д.Мережковский ) Реальная жизнь изображается как безобразная, злая, скучная и бессмысленная. Особое внимание проявляли символисты к художественному новаторству — преобразованию значений поэтического слова, развитию ритмики, рифмы и т.д. “Старшие символисты” еще не создают систему символов. Они — импрессионисты, которые стремятся передать тончайшие оттенки настроений, впечатлений. Слово как таковое для символистов утратило цену. Оно стало ценным только как звук, музыкальная нота, как звено в общем мелодическом построении стихотворения.