Глава 2: Серия «Капричос».

Франсиско Гойя как художник опередил свое время настолько, что его работы почти всегда кажутся созданными нашим современником. Все его творчество – смелый поиск, подлинное новаторство, социальное и революционное.

Как правило, свои графические работы Гойя объединял в большие серии, первая из которых получила название «Капричос» и была посвящена теме социальной и политической сатиры. За ней последовали серии «Бедствия войны», «Тавромахия» (или «Бой быков») и «Диспаратес» (или «Пословицы»). Позднее, когда жил в Бордо во Франции, он выпустил серию литографий «Бордосские быки».

Первой серией его графики является "Капричос". Эта серия стала одной из самых больших загадок в мировом художественном наследии и пребывает в центре внимания исследователей уже 200 лет. Посвященные ей комментарии насчитывают тысячи страниц.

Первоначально свою серию Гойя хотел назвать «сны» по названию одного из рисунков, и предполагалось, что посвящена она будет колдовству и шабашу ведьм - снам. Но по мере работы он отказывается от этого варианта, берет название «Капричос», и серия приобретает совершенно другой характер – сатирический и социально направленный, скажем так. Слово Capriccio имеет два значения. В первом варианте это «взбалмошная коза», другой перевод звучит как «взъерошенные волосы». В итоге если соединить все вместе и сказать русским языком, то получится примерно следующее: от увиденного волосы встанут дыбом.

Во второй половине 80х гг. Гойя был уже признанным мастером. Он стал заместителем директора отделения живописи мадридской Королевской академии Сан Фернандо (академии искусств), художественным руководителем Королевской шпалерной мануфактуры. В 1789 г. он получил звание придворного художника.

Однако блестящая карьера длилась недолго. В 1792 г. Гойю начали мучить сильнейшие головные боли, зрение у него ослабло, и он полностью оглох. С 90х гг. начался новый этап его творчества. Весёлый и жизнерадостный живописец остался в прошлом, а его место занял страдающий, замкнувшийся в себе и в то же время зорко видящий чужое горе мастер. Графическая серия «Капричос» (wen. «фантазия», «игра воображения») из восьмидесяти офортов была создана в 1797— 1798 гг. В ней Гойя, используя образы испанских народных пословиц, басен, поговорок, высмеивал людские суеверия и пороки — трусость, лицемерие, притворство, жестокость и т. п. В сущности, он разоблачал весь традиционный порядок и уклад жизни старой Испании. В его офортах реальное сплетается с фантастическим, гротеск переходит в карикатуру. Каждый лист серии представляет собой законченное произведение, состоящее из рисунка и авторского комментария к нему.

Открывает серию лист с автопортретом — болезненный, настороженный, погруженный в скорбные переживания предстает в нем Гойя тех лет.

Офорты Гойи раскрывают тему борьбы добра со злом, причём зло торжествует. Человеческие пороки и духовное уродство плодят нечисть. Тёмной ночью колдуны и ведьмы, домовые и бесы хохочут, кривляются на шабаше («Когда рассветёт, мы уйдём»). Однако с наступлением утра нечисть не исчезает, а лишь меняет свой облик, оборачиваясь внешне добропорядочными людьми. Духовенство и знать Испании предстают в «Капричос» в образах ослов, попугаев, обезьян («Какой златоуст!», «Вплоть до третьего поколения»). Здесь чудовищно безобразные старые сводни развращают юных неопытных девиц, а коварные прелестницы жестоко обманывают своих кавалеров. В «Капричос» старость берёт верх над юностью, глупость и невежество — над умом, а распутство — над добродетелью.

Но, пожалуй, центральное место занимает тема суеверия, религиозного фанатизма, трагической гибели жертв в руках инквизиции. Сочувствуя осужденным и считая их невиновными, Гойя не щадит толпу свидетелей расправы, которая в своем неистовстве кажется лишенной человеческого облика.

Мрачным представляется будущее Испании — оно в руках страшных ведьм-парок, богинь судьбы, беспощадных к человеческой жизни (лист «Тонко ткут»). Любая гипербола и гротеск раскрывают многогранные черты человеческого характера, этим и определяется необычайная сила воздействия «Капричос».

Издание «Капричос» заключает в себе восемьдесят листов, пронумерованных и снабженных подписями самого автора. Например: лист 39 «Вплоть до третьего поколения» это бедное животное свели с ума знатоки геральдики и родословных. Оно не одиноко». И изображен осел за роялем.

Восемьдесят листов варьируют темы испанской жизни. Сколько Гойя вносит всего! Какие удивительные темы: разбойники похищают женщин; молодая женщина в поисках талисмана, приносящего счастье, забралась к виселице и вырывает зуб у повешенного и т.д. Начиная с 14 листа доминирует тема «Женщины».

Начиная с 43 листа, бесчисленное количество чудовищ изображено на оставшихся 37 офортах, в которых ведьмы собирают мертвых младенцев, на шабаш отправляются колдуньи т пр.

Последний лист «Капричос» гласит – «Час настал».

Эта серия стала одной из самых больших загадок в мировом художественном наследии и пребывает в центре внимания исследователей уже 200 лет. Посвященные ей комментарии насчитывают тысячи страниц.

Обличительная сила его творчества находит воплощение в знаменитой графической серии «Капричос» (1798), включившей в Гойю в число крупнейших мастеров мирового графического искусства. В формах трагического гротеска он выступает против мира зла и мракобесия, фанатизма и невежества масс, нравственных пороков общества. В многослойную струну «Капричос» вплетены отзвуки политической карикатуры Французской революции, народного испанского лубка, демонология средневековья и сатирические традиции испанской литературы «золотого века». Реальные жизненные наблюдения сливаются с безудержной фантазией художника.

Не имеет аналогий в традиции парадных официальных изображений написанный с необычайной живописной свободой «Портрет королевской семьи» (закончен в 1801, Прадо), где особы королевского дома подобны выстроенной в ряд застывшей толпе, заполняющей полотно от края до края. Внутренние связи между участниками торжественного собрания не выявлены, их взгляды разобщены, жесты мало связаны, во всем господствует напряженность и взаимная неприязнь. Светлое жизнеутверждающее начало торжествует во фресковой росписи мадридской церкви Сан Антонио де ла Флорида (1798), представляющей собой новое слово в традиции монументально-декоративной живописи.

Самым известным листом «Капричос» является офорт «Сон разума порождает чудовищ». В его герое мы можем узнать самого художника, опустившего лицо на стол с разбросанными листами бумаги. Уснул ли он? Изнемог ли в борьбе с ужасами жизни? Летучие мыши и совы подстерегли момент физической и духовной слабости и слетаются на свой ужасный пир.

«Сны разума рождают чудовищ» – это истина, сформулированная Гойей в XVIII веке в названии одной из работ его серии «Капричос», не только не утратила, но преумножила свою актуальность в ХХ веке. Сегодня эта истина звучит как цитата из текстов сюрреалистов 1920-х – 1940-х годов. Способен ли разум человека адекватно воспринять реальность цивилизации? Что есть реальность: порождение разума или сон о ней? Не является ли подсознание последним прибежищем истины?

Согласно бытовавшему в те времена представлению, живопись и графика являют собой некий доступный для всех и всем понятный всеобщий язык (лат. idioma universal). По первоначальному замыслу Гойи офорт должен был называться «Всеобщий язык». Однако это название впоследствии показалось ему слишком дерзким, и он переименовал свой рисунок в «Сон разума», сопроводив его следующим пояснением: «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений[1]». Воображение в сочетании с разумом производят не чудовищ, а чудесные творения искусства. А чудищ, по всей видимости, порождает не само воображение и не сам по себе разум, но именно сон последнего.

Разум призван к бдительности, которая сдерживает навязчивые фантазмы, которые немедленно овладевают сознанием человека, когда сном ослаблена цензура рассудка над чувствами и воображением. Во сне человек мыслит не точно, и это позволяет утверждать, что во сне он оказывается захвачен игрой собственного воображения, результат которой представляется чуждым и опасным вмешательством неких сторонних сил, посягающих на суверенитет рационально структурированного сознания. Подобный ход мыслей превратил художественную аллегорию в аргумент в пользу незыблемых полномочий «здравого смысла».

В настоящее время фразу используют, чтобы подчеркнуть негативный результат необдуманных действий.

Убежденный в том, что критика человеческих пороков и заблуждений, хотя и представляется поприщем ораторского искусства и поэзии, может также быть предметом живописания, художник избрал для своего произведения из множества сумасбродств и нелепостей, свойственных любому гражданскому обществу, а также из простонародных предрассудков и суеверий, узаконенных обычаем, невежеством или своекорыстием, те, которые он счел особенно подходящими для осмеяния и в то же время для упражнения своей фантазии.

Поскольку изображенные в этом произведении предметы по большей части существуют только в воображении, художник смеет надеяться на снисходительность людей понимающих: ведь он не подражал чужим образцам и не мог следовать натуре. И если удачное воспроизведение натуры столь же трудно, сколь достойно восхищения, то нельзя не отдать должного и тому, кто полностью отвлекся от натуры и зримо представил формы и положения, существовавшие доселе лишь в человеческом сознании, омраченном невежеством или разгоряченном необузданными страстями.

Нет нужды предупреждать публику, не вовсе невежественную в искусстве, что ни в одной из композиций этой серии художник не имел в виду высмеять недостатки какого-либо отдельного лица. Воистину, таланту было бы слишком тесно в рамках такой задачи, и средства, которыми пользуются подражательные искусства для создания совершенных произведений, получили бы плохое применение.

Живопись (как и поэзия) выбирает из универсального то, что она почитает наиболее подходящим для своих целей, соединяет в одном вымышленном лице черты и обстоятельства, которые природа распределила среди многих, и из их искусственного сочетания получается то счастливое подражание (натуре), за которое хорошего мастера провозглашают созидателем, а не рабским копировщиком.