Диаспоры Общее понятие о диаспорах и их особенностях

Особенности этничности в диаспоре. Сохранение архаических черт. Численность крупнейших диаспор современного мира (карты).

Самоподдерживающиеся диаспоры («меркурианцы»): вся 1‑я глава Слёзкина.

Евреи

Еврейский народ — очень странное образование. Если перечислить ещё раз признаки этноса, которые мы называли вначале, то у евреев мы их практически не найдём. Общность территории? Её нет уже с VI в. до н.э. — с вавилонского плена. Собственное государство? Тем более. Даже сейчас в Израиле живёт лишь четверть всех евреев мира, и многие туда и не стремятся, а еврейская община США больше, чем израильская. Общий язык? Большинство евреев говорит на языках тех стран, где они живут, а их национальными языками считаются языки тех стран, где их предки когда-то жили: идиш (на основе швабских и рейнских диалектов средневекового немецкого)— в Восточной Европе, сефардский (на основе староиспанского) — в Турции, еврейско-таджикский, еврейско-греческий и др. Общность религии? Но большинство евреев в странах бывшего СССР — атеисты. Общность происхождения? Но даже по религиозным законам иудаизма любой, кто принимает эту религию, может считаться евреем, поэтому здесь можно встретить потомков и хазар, и эфиопов, и даже китайцев. А с другой стороны, еврей, перешедший в другую веру, по тем же законам выбывает из «народа своего».

Если взять белокожего ашкенази ¹ — еврея из Восточной Европы или США, говорящего на идише, бухарского еврея из Средней Азии и чернокожего «фалашá» из Эфиопии, то трудно убедить себя, что перед нами представители одного и того же этноса. Не случайно В.И.Ленин в работах 1912-1913 гг. утверждал, что никакого еврейского народа нет вообще, самое большее можно говорить о народе российских евреев с их национальным языком идиш. И тем не менее в этих людях, белые они или чёрные, атеисты или верующие, говорят ли они на древнем языке иврит или по-английски, есть нечто общее и узнаваемое, нечто такое, что придаёт им собственное лицо, и это «нечто» ощущают и они сами, и окружающие. Впрочем, сами евреи не слишком любят говорить об этом при всех: уж очень часто их слова перетолковываются вкривь и вкось.

Основной миф евреев всем известен: это — миф об Исходе. Согласно ему, когда-то (примерно в XIII-XII в. до н.э.) евреи, жившие тогда в Египте, восстали против жестоко притеснявшего их фараона. Активная часть народа бросила Египет с его сытой жизнью и подневольным трудом. Подобно пуританам, эти люди, возглавляемые религиозным вождём — Моисеем, ушли в дикие края, чтобы жить по своим обычаям. Решились на это, конечно, не все, многие предпочли остаться у египетских «котлов с мясом» (Исх. 16:3), — но история забыла их имена. Она запомнила лишь тех, кто ушёл. Патетическую картину рисует Библия: толпы людей идут туда, куда ведёт их пророк, неся перед собой главную свою святыню — Ковчег Завета. Вокруг — ничего, кроме песка и голых скал, сменяющихся такими же скалами и песком. И только впереди, на горизонте, всё время маячит столб: днём — столб дыма, ночью — столб огня. И Моисей говорит, что это сам Бог указывает дорогу…

Стоит прочесть, как описывает смысл этой картины Э.Канетти, один из выдающихся евреев в европейской культуре:

«Целый народ, хотя и сосчитанный, но включающий огромные толпы, сорок лет подряд идёт по пустыне. Его легендарному праотцу было обещано потомство, многочисленное, как песок морской. И оно шествует, это потомство, второй песок, по песку…

Образ этой толпы, годы и годы бредущей через пустыню, стал массовым символом евреев. Он оставался таким же ясным и ощутимым, как встарь. Народ видит себя вкупе ещё до того, как он обрёл пристанище и рассеялся, и видит себя в пути, в странствии. В этом состоянии собранности получает он свои законы. Перед ним — цель, понимаемая как цель массы. Приключения сменяются приключениями, и это — общая судьба. Это — голая масса: в этом окружении ещё почти ничего нет от множественности отдельных жизней, переплетающихся друг с другом. А вокруг неё — песок, самая голая из всех масс. Ничто не может довести до такой остроты чувство одиночества, предоставленности самой себе этой растянувшейся в движении толпы, как картина песков. Порой цель исчезает, и массе грозит распад; её пробуждают к жизни мощные удары самого разнообразного свойства; удары сплачивают и сжимают то, что растянуто в этой массе на сорок лет, позднее может растянуться на любое время. И понимание этого срока как наказания становится мукой всех позднейших странствий». ²

Как и другие народы, евреи периодически освежают в памяти свой основной миф. Их главный праздник — Пасха — и есть праздник в память об Исходе. Вечером 14‑го дня лунного месяца нисана ³, евреи собираются семьями вокруг стола. Пищи на нём немного, но каждое блюдо имеет символическое значение. Это — специальный, очень равномерно размешанный салат, символ глины, которую предки когда-то месили у фараона (Исх. 1:14). Это — горькая зелень, в память о горечи рабства. Это, разумеется, маца — очень сухие лепёшки из пшеничной муки, замешанной на одной воде, без дрожжей и каких-либо белковых или жировых добавок. Этот сухой, легко крошащийся хлеб, по виду напоминающий скорее древний пергамент, — во-первых, символ смирения духа: дрожжи, от которых тесто то вспухает, то опадает, — символ страстей, которые надо держать в узде. Но, кроме того, этот малопитательный продукт, называемый «хлебом бедности», — ещё и «хлеб свободы». Он напоминает: человек обязан избрать свободу, но свобода — это не рай. Если ты её выбираешь — будь готов питаться сухой лепёшкой, а хочешь «египетского мяса» — не жалуйся, когда тебя погонят месить глину в толпе таких же, как ты, рабов. Весь пасхальный вечер подчинён строгому ритуалу, каждый его участник выпивает ровно 4 небольших бокала вина под одни и те же тосты, освящённые традицией. Юноши обязаны произнести одни и те же вопросы, старшие — дать одни и те же ответы. Это, если хотите, та же литургия, только руководит ею не священник, а хозяин дома.

Однако в чём же смысл самого Исхода, куда ведёт евреев то дымный, то огненный столп? Когда писались книги Торы ⁴, всё было ещё ясно: Яхве — бог, правящий Палестиной, он избрал себе один из народов (так же как другие боги избрали другие народы) и ведёт его в свой удел; он, как феодал, оказал своим подданным важную услугу, за которую требует верности (первая заповедь — «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим»: Исх. 20:2-3). Только это поначалу и означали слова о «народе, избранном Яхве». Со времён пророков Ветхого Завета, открывших понятие единобожия, такое толкование стало невозможным: если Яхве — единственный Бог всей земли и всех народов, то как он мог особо избрать один народ? А если он это сделал, то зачем? Ответ, который даёт на это иудейская религия, очень лаконично сформулировал американо-еврейский писатель Герман Вук:

«В нашем учении говорится, что Создатель поставил перед еврейским народом задачу быть свидетелем Его нравственного закона на земле. Вот что означает крылатое выражение «избранный народ». Наша история, как отражённая в Писании, так и позднейшая, — это в основном грустный отчёт о том, как мы не сумели выполнить эту высокую миссию, и о катастрофе, которая постигла нас в наказание за то, что мы эту миссию не выполнили. Однако миссия осталась, её ещё можно выполнить, и поэтому мы живём. Вот чему учит наша вера» ⁵.

Итак, с собственной точки зрения евреи — это даже не то, чтобы религиозная секта. Это своего рода монашество, обязанное хранить и проповедовать нравственный закон. И так же, как монахи, евреи обязаны соблюдать многие нормы поведения, не обязательные для мирян. Иудаизм считает еврея праведным, если тот выполняет 288 предписаний и соблюдает 365 запретов (все они вытекают из текста Галахи — законодательной части Торы). Нееврей, с точки зрения этой религии, столь же праведен, если соблюдает 1 предписание (творить справедливость) и 6 запретов (не отрицает Бога, не поклоняется идолам, не убивает, не ворует, не распутничает и не мучает животных). Что же касается награды, то Бог воздаст каждому по его делам, а не по происхождению. Стоит в связи с этим прочесть две мысли, соседствующие в заметках Генриха Гейне:

«Еврейство — аристократия: единый Бог сотворил мир и правит им; все люди — его дети, но евреи — его любимцы, и их страна — его избранный удел. Он — монарх, евреи — его дворянство, и Палестина — экзархат ⁶ Божий.

Христианство — демократия: единый Бог, который всё сотворил и всем управляет, но который всех людей любит равно и все страны равно охраняет. Это уже не национальный, а всемирный Бог».⁷

Такова своего рода просветительская задача, которую иудаизм ставит перед своим народом. Не случайно формы культа в нём отличаются от того, что мы видим в других религиях. Когда-то евреи, как и вавилоняне, считали, что Бог реально живёт в особой комнате (святая святых) своего храма, поэтому единый Бог может иметь только один храм. Однако храма больше нет: его разрушили римляне в 70 г.н.э., и современный Израиль не пытается его восстановить (тем более что место, где когда-то стоял Иерусалимский храм, теперь занято одной из главных мусульманских святынь — мечетью Омара). А вместе с храмом ушли в прошлое и пышные общие богослужения, и жертвоприношения (при таком понимании Бога они бессмысленны в любом месте, кроме храма), и реальная роль сословия жрецов — коэнов. Роль храма теперь играет синагога — «дом собрания», где занимаются не столько даже молитвами, сколько изучением Торы, её бесконечным публичным чтением и толкованием (цикл чтения занимает ровно год, а затем начинается сначала). Иудаизм не знает поклонения культовым предметам вроде мощей или икон: единственный его священный «предмет» — это текст Ветхого Завета, и поклоняться ему — значит читать его и понимать. По словам того же Г.Вука, «долг еврея — всю жизнь учиться». А в этом процессе развиваются такие навыки, которые не исчезают и у евреев-атеистов. Теперь, я думаю, понятно, откуда в этом народе столько учителей, врачей, юристов, учёных, писателей и вообще людей умственного труда: привычка к нему не только вырабатывалась веками, но и возводилась в ранг религиозного долга.

Однако всё это прекрасно при взгляде «изнутри». А что должны были думать окружающие, видя людей, которые считают себя особо избранными и пытаются учить других? Что они должны были думать, если эти люди упорно отказываются поклоняться другим богам, даже государственным — греческим (при Антиохе IV Селевкиде) или римским? Ведь в позднеантичном мире это был ни к чему не обязывающий знак лояльности и даже простой вежливости. А если эти люди к тому же держатся особняком? Ведь религиозные запреты, о которых мы уже говорили, мешали нормальному общению евреев с окружающими, заставляли их даже есть только в своём кругу, отклоняя приглашения к столу иноверцев (а вдруг там угостят свининой, что делать?). Но это волей-неволей провоцировало вопрос: почему они прячутся от людей? Если бы кое у кого не возникли на сей счёт самые чёрные подозрения, этот свет не был бы этим светом. Не только инквизиторы (а формально испанская и португальская инквизиция создавалась именно для борьбы с иудейством), но даже просвещённый И.Кант ещё подозревал иудеев в ненависти к роду людскому. Первую крупную попытку изменить это ненормальное положение предпринял только Наполеон. Собрав «Синедрион» из авторитетных раввинов, император предложил им изложить суть их веры для всеобщего сведения. И «Синедрион» публично объявил, что иудеи — не враги ни другим людям, ни другим религиям, что они хотят жить со всеми в мире, но по своим законам. И что? Впереди было зарождение идеологического антисемитизма (в Германии в 1830‑е гг.), позорное «дело Дрейфуса» (1894-1906, Франция), погромы в России, наконец, гитлеровский «холокост»…

Так оборотной стороной идеи мессианства стала знаменитая «скорбь еврейского народа», оплакивающего свою судьбу, как Иов. Этой скорбью окрашен даже еврейский юмор: его основное настроение — смех сквозь слёзы, смех, чтобы не заплакать. Почитайте такие весёлые рассказы Шолом-Алейхема или Бабеля — убедитесь сами. Нужны ли слова?

Сейчас в России очень популярны астрологические прогнозы, согласно которым в 2004 году истечёт старая эра в 2316 лет и начнётся новая — «эра Водолея», в которой роль мессианского народа перейдёт от евреев к русским. Я не собираюсь спорить с астрологами: в сфере мистики осмысленный спор невозможен, каждый верит в то, во что очень хочется. Тем более что «мессианство» — это не президентское кресло, которое не могут занимать двое разом. Это служение, которое каждый человек (подчёркиваю: человек, а не народ, не класс и не партия) возлагает или не возлагает на свои плечи сам, потому что не может иначе. Но всех, кто считает такие прогнозы лестными для себя, я хотел бы спросить: а историю евреев за предыдущие 2316 лет вы читали? Вот этот бесконечный кошмар, озарённый светом инквизиторских костров и печей Бухенвальда, — это и есть то, о чём вы мечтаете? О вкусах, конечно, не спорят, но я вас предупредил.

Геополитическая ситуация

Народонаселение

Периодизация

Экономика и технология

Общество

Государство

Религия

Светская и религиозная философия

Наука и техника

Военное дело

Внешний вид

Имена

Брак и семья

Питание

Архитектура и градостроительство

Язык и письменность

Язык

Письменность

Литература

Изобразительное искусство

Музыка и театр

Смерть и погребение

Российские немцы

Российские немцы – http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BD%D0%B5%D0%BC%D1%86%D1%8B

Делу, а не лицам

Немцы как рыцари личного долга – из Тацита и Кардини как служители конунга, а не отечества. Самый крутой конунг – император: сначала римский, затем российский. Программа Чацкого: «кто служит делу, а не лицам» – не только антифеодальная, но и антинемецкая. Кстати, соответствующие места из Слёзкина.

В 1-ю главу ТИМ, в этнологию (лекция о диаспоре) и в магистерские лекции.

Но, разумеется, самыми главными меркурианцами Российской империи были немцы, которые со времен Петра Великого играли ключевую роль в имперской бю­рократии, экономике и профессиональной жизни (подоб­но грекам-фанариотам и армянам в Османской империи). Опираясь на этническую и религиозную автономию, вы­сокий уровень грамотности, сильные общинные институ­ты, чувство культурного превосходства, международные родственные связи и множество специально культивиру­емых технических и лингвистических навыков, немцы были лицом (настоящим, из плоти и крови) бесконечной российской модернизации. Мало того, что пропорцио­нальное представительство балтийских немцев империи в университетах было наивысшим в Европе (около 300 на 100 000 населения в одном только Дерптском универси­тете в 1830 году); немцы составляли примерно 38% вы­пускников Царскосельского лицея и сравнимую долю выпускников Императорского училища правоведения. С конца XVIII до начала XX века на долю немцев прихо­дилось от 18 до 33% высшего чиновничества, в особен­ности при императорском дворе, в офицерском корпусе, на дипломатической службе, в полиции и в провинциаль­ной администрации (включая многие вновь присоединен­ные территории). Согласно Джону А. Армстронгу, в XIX веке немцы «ведали примерно половиной всех внешних сношений империи. Не менее показателен и тот факт, что даже в 1915 году (в пору антигерманизма Первой миро-

151

вой войны) 16 из 53 высших чиновников Мининдела носили немецкие фамилии». Как один из них писал в 1870 году, «мы внимательно следили за успехами российской политики в Европе, ибо почти все наши посланники в самых важных странах были дипломатами, с которыми мы были на "ты"». В Санкт-Петербурге в 1869 году 20% всех чиновников Департамента полиции Министерства внут­ренних дел числились немцами. В 1880-е годы российс­кие немцы (1,4% населения) занимали 62% высших по­стов в Министерствах почт и коммерции и 46% в Военном министерстве. Многие из тех, которые сами не были чле­нами элиты, служили российской землевладельческой элите в качестве учителей, экономов и финансистов. Роль немца-управляющего среднерусским поместьем мало чем отличалась от роли еврея-арендатора в черте оседлости¹². Не все преторианские гвардии — или «имперские ма­мелюки», как назвал российских немцев один славяно­фил, — состоят из меркурианцев, и, разумеется, не все меркурианцы состоят в мамелюках (хотя многие могли бы, поскольку главным требованием к мамелюкам являет­ся демонстративная чуждость и внутренняя сплоченность). Меркурианцами не были ни жившие у себя дома остзей­ские бароны, ни немецкие купцы немецкого города Риги, ни многочисленные немецкие крестьяне, импортирован­ные во внутренние районы России. Очевидно, однако, что «немцы», знакомые большинству российских горожан, были типичными меркурианскими посредниками и по­ставщиками услуг: ремесленниками, предпринимателями и профессионалами. В 1869 году 21% всех немцев Санкт-Петербурга был занят в металлообработке, 14% были ча­совщиками, ювелирами и другими квалифицированными ремесленниками; а 10—11% — булочниками, портными и сапожниками. В том же году на долю немцев (составляв­ших около 6,8% населения города) приходилось 37% пе­тербургских часовщиков, 25% булочников, 24% владель-

152

цев текстильных фабрик, 23% владельцев предприятий по обработке металлов, 37,8% администраторов крупных предприятий, 30,8% инженеров, 34,3% врачей, 24,5% школьных учителей, 29% воспитателей и гувернеров. Немки составляли до 20,3% «среднего медицинского пер­сонала» (акушерки, сестры милосердия, хозяйки и работ­ницы аптек), 26,5% школьных учительниц, 23,8% класс­ных дам и гувернанток и 38,7% учительниц музыки и пения. В 1905-м на долю немецких подданных русского царя приходилось 15,4% корпоративных управляющих Москвы, 16,1% — Варшавы, 21,9% — Одессы, 47,1% — Лодзи и 61,9% — Риги. В 1900-м по империи в целом российские немцы (1,4% населения) составляли до 20,1% основателей компаний и 19,3% их управляющих (самые высокие относительные показатели среди всех этничес­ких групп). Важнейшие научные учреждения (включая Академию наук) и профессиональные ассоциации России изначально комплектовались немцами и — до середины XIX века, а иногда и позже — пользовались немецким языком в качестве основного¹³.

Используемые как меркурианцы, они, естественно, и воспринимались как таковые. В то время как русский фольклор предпочитает вспоминать сражения со степны­ми кочевниками («татарами»), главными чужаками высо­кой культуры XIX века были, безусловно, немцы: не те, что жили в Германии и производили тексты, вещи и пес­ни, которые следовало усвоить и превзойти, а свои, внут­ренние чужеземцы, которые служили России и отдельно взятым русским как портные, ученые, учителя, врачи, гробовщики и губернаторы и которые играли, mutatis mutandis, роль головы при русском сердце, разума при русской душе, сознательности при русской стихийности. Они олицетворяли расчетливость, распорядительность и дисциплину, чистоплотность, брезгливость и трезвость, бесцеремонность, бестактность и энергичность, сентимен-

153

тальность, семейственность и отсутствие мужественности (или мужественность, нелепо преувеличенную). Они были полномочными послами современности, «homines rationalistici artificiales», которых, в зависимости от обстоя­тельств, следовало опасаться, уважать или высмеивать. В двух плодотворнейших противопоставлениях русской вы­сокой культуры сонный Кутузов восстанавливает истинный «мир», игнорируя военную эрудицию своих немецких со­ветников, а спящий Обломов сохраняет ложный мир, ус­тупая любовь всей своей жизни (и в конечном счете, саму жизнь) жизнерадостно трудолюбивому Штольцу. Кутузов с Обломовым и Штольц с немецкими генералами — одни и те же люди. Ни те ни другие (ни «русские», ни «нем­цы») не могут существовать без своего зеркального отра­жения. Современное российское государство и русская национальная мифология XIX века были построены на этом противопоставлении и неизменно обсуждались в его терминах. Насколько парадоксальным бы это ни казалось в свете того, что произошло в XX веке, немцы были, по роду их занятий и символическому значению, евреями Центральной России (а также значительной части Восточ­ной Европы). Или, вернее, русские немцы были для Рос­сии тем, чем немецкие евреи для Германии — только в гораздо большей степени. Немецкие меркурианцы сыгра­ли такую важную роль в формировании русского культур­ного самовосприятия, что и их существование, и их вне­запное и полное исчезновение воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Отсутствие меркурианцев пред­ставляется столь же естественным и постоянным, сколь искусственным и временным кажется их присутствие¹⁴.