«Кровавая неделя» в Москве

Во второй столице овладеть властью столь легко и быстро, как в первой, большевикам не далось. Причины тому были разные. Во-первых, руководство московских большевиков не су­мело подготовиться к захвату власти, поскольку основная его часть скорее разделяла позиции Каменева и Зиновьева, не­жели Ленина и его единомышленников. Как сообщил 20 ок­тября на заседании ЦК РСДРП(б) М. Урицкий «большинство делегатов в Москве высказалось против вооруженного восстания,». Имелись, очевидно, в виду московские делегаты П съезда Советов. Фактор известной нерешительности в действиях московского большевистского руководства давал о себе знать и в процессе вооруженной борьбы, шедшей на улицах города с пе­рерывами почти в течение недели - с 27 октября по 2 ноября. Во-вторых, силы, противостоявшие большевикам в Москве, оказали им гораздо более организованное и упорное сопротив­ление. Сохрани" прямую и регулярную связь с Временным правительством вплоть до момента ареста его членов, а затем через Ставку и с антибольшевистскими силами, организовав­шими мятеж юнкеров и поход войск Керенского-Краснова на Петроград, они сложили оружие только тогда, когда исход борьбы за власть в столице и на подступах к ней сторонниками прежнего режима был признан окончательно.

Следует отметить и еще одно немаловажное обстоятельство. Ни накануне выступления, ни в ходе него большевики Москвы вы столь явного перевеса сил. который наблюдался в Петро­граде, не имели. Солдатам московского гарнизона неприятная перспектива близкой отправки на фронт не грозила, и поэтому повальных антиправительственных настроений в их среде не было. К тому же Совет солдатских депутатов Москвы, не буду­чи тогда объединенным с болыпевизированным Советом рабо­чих депутатов, состоял в основном из сторонников умеренно-социалистических партий и течений, что тоже существенно повышало шансы руководителей антибольшевистского блока добиться по крайней мере нейтралитета значительного числа воинских частей гарнизона в разгоравшейся схватке за овла­дение властью. Да и с влиянием большевиков в рабочих квар­талах Москвы дело обстояло не так гладко, как представлялось до перестройки в нашей отечественной литературе по истории Октября. К примеру, среди рабочих знаменитой Прохоровской мануфактуры объективный наблюдатель отмечал в канун Ок­тября далеко не сплошь отрицательное отношение к идее пра­вительственной коалиции социалистов с кадетами.

Все перечисленные и иные сопутствующего происхождения факторы не могли не придать борьбе за власть в Москве особо­го накала и упорства, а отражению ее в историографии - налета ярко выраженной тенденциозности. Если советские исследо­ватели едва ли не все сложности этой борьбы сводили к издер­жкам непоследовательности руководства со стороны местных большевиков, то в западных, откровенно антикоммунистичес­ких трудах, аналогичные просчеты усматриваются в деятель­ности лидеров противобольшевистского лагеря. Так Р. Пайпс считает, что если бы представители Временного правительства в Москве действовали более решительно, борьба за власть мог­ла бы закончиться для большевиков катастрофой.

Достаточно обратиться к конкретным сведениям из истории противоборства сил большевиков и их противников за власть, чтобы убедиться в явной пристрастности данной и прямо про­тивоположной точек зрения. Вот некоторые наиболее суще­ственные из этих фактов.

Известие о решающих событиях в Петрограде ночью с 24 на 25 руководители московских большевиков получили около 12 час. дня 25 октября. Вскоре было созвано совместное заседание Мос­ковского областного бюро, городского и окружного комитетов РСДРП(б), на котором был создан партийный центр по руковод­ству восстанием - семерка в составе И. Стукова, В. Яковлевой;

О. Пятницкого, М. Владимирского и В. Соловьева (от этих трех органов) и Е. Ярославского и Б. Козелева (соответственно от Во­енной организации и профсоюзов). Центр наделялся диктатор­скими полномочиями: решения его были обязательны для всех партийных организаций и большевиков, входивших в Советы рабочих и солдатских депутатов.

В тот же день намечалось созвать объединенный пленум Со­ветов рабочих и солдатских депутатов (в Москве эти два Сове­та существовали раздельно) и на нем избрать Советский центр по руководству восстанием - ВРК.

Но время не ждало и потому уже до пленума Совета партий­ный центр предпринял ряд шагов, направленных к взятию власти: установил караулы большевистски настроенных сол­дат у почтамта и телеграфа (хотя эта мера как и в Петрограде не помешала противникам большевиков свободно пользовать­ся связью для координации действий), по его указанию были закрыты редакции буржуазных газет. Тогда же от большевис­тской фракции Совета рабочих депутатов в районы города была направлена телефонограмма о приведении в готовность всего боевого аппарата, установлении дежурства членов исполкомов районных Советов, но оговаривалось, что без директив центра никаких действий не предпринимать. В свою очередь, от Мос­ковского губернского Совета в уездные города пошло указание создавать на местах пятерки, «обладающие всей властью». От Московского областного бюро были разосланы соответствую­щие зашифрованные указания в города области, объединявшей 13 центральных губерний страны.

В б час. вечера собрался объединенный пленум Московских Советов. На нем большинством в 394 голоса против 106 при 23 воздержавшихся была принята большевистская резолюция по текущему моменту и избран ВРК из 7 членов и 6 кандидатов, из которых 8 - большевиков, 2 меньшевика и 3 объединенца. Эсе­ры войти в его состав отказались. Тем же вечером ВРК издал приказ № 1, согласно которому гарнизон приводился в боевую готовность и никакие распоряжения, не исходящие от ВРК, ис­полнению не подлежали. Чтобы овладеть Кремлем, представ­лявшим собой одновременно и крепость, которая господствова­ла стратегически над городом, и арсенал с оружием, столь необходимым для красногвардейцев и для плохо вооруженных запасных полков гарнизона, ВРК назначил туда своих комисса­ров и усилил его охрану еще одной ротой революционно настро­енных солдат. Но попытка вывезти из Кремля оружие не уда­лась, так как крепость была блокирована отрядами юнкеров.

Воздерживаясь от открытых наступательных действий в цен­тре города, где перевес сил был на стороне противника. Мос­ковский ВРК использовал методы борьбы, только что успешно апробированные большевиками Петрограда. Сообщая в райо­ны города полученную утром 25 октября радиотелеграмму о низвержении правительства и переходе власти в руки Петрог­радского ВРК, Московский Военно-революционный комитет дал им директиву перейти к «самочинному выступлению под руководством районных центров», в целях «осуществления фактической власти Советов района, занимать комиссариаты». Это был приказ начать восстание, но инициатива в развязыва­нии вооруженной борьбы и, следовательно, ответственность за ее исход перекладывались на работников районного звена. Тог­да же, очевидно, чтобы усыпить бдительность противника и выиграть время для мобилизации всех своих сил, ВРК всту­пил в переговоры со штабом округа. Командующий войсками округа полковник Рябцев пошел на них, преследуя аналогич­ные цели, так как имел сведения о переброске Ставкой войск с фронта в Москву и надеялся с их прибытием одним ударом по­кончить с восставшими. Таким образом, беспредметно далее дискутировать вопрос, какая из сторон совершила большую ошибку, участвуя в пере­говорах в надежде обмануть друг друга. Фактор времени эффек­тивнее сумели использовать большевики, которые мобилизова­ли свои силы и получили подкрепление не только из городов Подмосковья, но из Петрограда, Минска и других мест.

Сначала борьба шла с попеременным успехом. В районах го­рода, в особенности на рабочих окраинах, где явный перевес сил был на стороне большевиков, восставшие овладели элект­ростанцией и основными вокзалами. В центре же города успех некоторое время сопутствовал верным правительству силам, костяк которых составляли, как и в Питере, офицерские отря­ды и юнкера военных учебных заведений, а также боевые дру­жины эсеров, студентов и гимназистов.

Оттеснив отряды восставших от почты и телеграфа, они ли­шили гарнизон Кремля связи с ВРК и вынудили его утром 28 октября сдаться. Штурма его юнкерами, о котором пишет Р. Пайпс, не было, так как гарнизон Кремля сдался без боя, полагая, что город полностью находится в руках комитета бе­зопасности, созданного городской думой 25 октября для орга­низации борьбы с большевиками.

Гибель после этого нескольких десятков солдат Кремлевско­го гарнизона до сих пор остается не до конца ясной страницей Московской «кровавой недели». В советской литературе она подавалась как расстрел юнкерами обезоруженных пленных, но некоторые участники событий из числа противников больше­виков истолковывали эту гибель как результат неудавшейся провокации «красных», но эта версия весьма сомнительна.

Взятие Кремля и другие успехи окрылили юнкеров. В это время среди руководителей противоболыпевистского лагеря возникла идея организовать в Москве вместо арестованного в Петрограде правительство страны, созвав для того экстренный съезд общественных организаций, органов местного самоуправ­ления и советов.

Критические обстоятельства вынудили ВРК прибегнуть к применению чрезвычайных мер. По его призыву с утра 28 ок­тября началась всеобщая политическая стачка рабочих москов­ских заводов и фабрик, которая укрепила моральный дух вос­ставших. Срочно было созвано общее собрание представителей воинских частей гарнизона, которое заявило о всемерной поддержке ВРК, предложив распоряжение штаба округа и коми­тета безопасности не признавать. Ввиду того что исполком Со­вета солдатских депутатов продолжал находиться под влияни­ем умеренных социалистов, для контакта с ВРК собрание избрало временный орган этого Совета. 29 октября положение в Москве изменилось в пользу восставших. Им удалось очис­тить от юнкеров Тверскую улицу, занять Малый театр и зда­ния градоначальства на Тверском бульваре, окружить Алексеевское военное училище и кадетские корпуса в Лефортово, которые на следующий день сложили оружие.

В этой ситуации ВРК принял предложение Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников (ВИКЖель) о посредничестве в переговорах с противной стороной и для их ведения объявил перемирие до 12 час. ночи 30 октября, при­казав своим войскам немедленно прекратить всякие активные действия и стрельбу. Во всей советской историографии этот шаг ВРК однозначно характеризуется как глубоко ошибочный, что не верно даже с точки зрения пользы, которую он принес боль­шевикам. Да, с комитетом общественной безопасности догово­риться не удалось. Перемирие за несколько минут до истече­ния этого срока ВРК должен был прекратить.

Но возобновив военные действия, представители ВРК не только пошли на новые переговоры - на сей раз с делегацией Московского губернского Совета крестьянских депутатов, возглавляемой меньшевиком-интернационалистом Е. Литкенсом (в 1921 г. он вступит в партию большевиков, станет заместите­лем наркома просвещения РСФСР), но и подписали с ней со­глашение. Условиями соглашения предусматривалось, что власть в Москве должна принадлежать органу, выдвигаемому Советом рабочих и солдатских депутатов, причем этот орган кооптирует в свой состав представителей ряда общественных организаций: городской и районных дум, профсоюзов. Совета крестьянских депутатов и др. Это соглашение помогло боль­шевикам нейтрализовать Исполком Совета крестьянских де­путатов Московской губернии и тем самым в решающий мо­мент внести раскол в блок своих политических противников.

К тому же негативная оценка перемирия никак не объясня­ет причин, по которым ВРК должен был согласиться на такой шаг. А суть дела состояла в том, что ВРК принял это решение днем 29 октября, считаясь с резким ухудшением ситуации в Питере и на подступах к нему: мятеж юнкеров, взятие войска­ми Керенского-Краснова Гатчины и Царского села. Отмахнуть­ся от предложения ВИКЖеля относительно переговоров не рискнул в данной обстановке даже неуступчивый Ленин со сво­ими сторонниками в ЦК РСДРЩб), а в Москве соотношение сил между ленинцами и единомышленниками Каменева было гораздо опаснее для первых, чем в ЦК. Московский ВРК пре­рвал перемирие после того, как был подавлен мятеж юнкеров в Питере и рухнули надежды противников большевистского режима на изменение результатов борьбы за власть в столице. Именно тогда московский ВРК принял решение об артиллерий­ском обстреле опорных пунктов противника, в том числе и Кремля. Огонь открыли более 20 орудий разного калибра. В руководстве московских большевиков были и люди, предла­гавшие бомбить Кремль с воздуха, используя аэропланы. Ак­тивным сторонником такой меры являлся Н. Бухарин, кото­рый даже позже сожалел, что ВРК не решился посредством бомбардировки «разрушить совиные гнезда контрреволюцион­ных штабов». Кстати, как видно из разговора Ставки с помощ­ником Рябцева, встречный обстрел повстанцев из кремлевс­ких орудий вели и юнкера.

Под прикрытием артиллерии отряды повстанцев вели на­ступление по всем направлениям. Руководители Комитета об­щественной безопасности тщетно умоляли Ставку и командо­вание ближайшего к Москве Западного фронта прислать на помощь надежные войсковые части - таковых, как правило, не оказывалось. Днем 2 ноября Кремль оказался в плотном коль­це окружения. Сопротивление юнкеров ослабевало. Бессмыслен­ность дальнейшей борьбы для них стала ясна еще днем раньше, когда в московских газетах появилось сообщение, что войска Керенского у Гатчины разбиты и отступают, и что выступление юнкеров в Питере окончательно подавлено.

Вот почему утром 2 ноября председатель Комитета обще­ственной безопасности городской голова Руднев направил в ВРК письмо, в котором сообщалось, что при «данных услови­ях комитет считает необходимым ликвидировать в Москве во­оруженную борьбу, перейдя к мерам борьбы политической». Это означало капитуляцию. Вечером того же дня ВРК издал приказ, извещавший, что враг сдался и что вся власть в руках ВРК. Московский успех большевиков закреплял победу, одержан­ную в Петрограде. А оба эти успеха предопределяли установ­ление новой власти во всей стране.

№7 ПРИЧИНЫ ПОБЕДЫ БОЛЬШЕВИКОВ. Чтобы ответить на этот вопрос, который занимает всех, кто задумывается над историческими судьбами нашей страны, столь круто измененными Великой Октябрьской революцией 1917 г., подытожим проведенные выше наблюдения над событиями, относящимися непосредственно к октябрьско-ноябрьской фазе революционных потрясений.

Как было показано выше, после корниловского выступления и дальнейших политических манипуляций, сопряженных с созывом Демократического совещания и созданием Предпарламента, Временное правительство утрачивает всякую возможность опереться на армию и на революционную демократию в лице партий умеренно-социалистической ориентации, т.е. на те две основные силы (вооруженную и политическую), которые помогли ему не только выстоять, но и нанести существенное поражение большевикам в критические дни 3—5 июля 1917 г.

Политическая изоляция, в которой оказалась последняя правительственная «команда» Керенского перед лицом решающего выступления большевиков 24—25 октября в Петрограде, создавалась, безусловно исподволь, как прямое следствие полной неспособности к позитивному государственному строительству героев «дивной, светлой, бескровной революции», как величала февральский переворот одна из его активных участниц Е. Кускова. Этими людьми, по справедливому суждению видного деятеля кадетской партии барона Б. Нольде, владели слова, а не воля. «Психоз слов, – подчеркивал он, – порождал безвыходное всеобщее безволие. От «полноты власти» остались только жесты Керенского».

Тот же самый недуг – состояние перманентно прогрессирующей политической импотенции у героев Февраля должен был признать и другой очевидец и участник февральско-октябрьской драмы в России Ф. Степун. В статье «Большевики и мы», опубликованной им в середине декабря 1917 г., он писал: «Тезисы, догмы, положения, полагания и чрезмерная вера в слова – вот весь духовный инвентарь большинства вождей нашей революции. Бесконечные заседания, фракционные, групповые, пленарные, непрерывающиеся прения изо дня в день, из ночи в ночь – явно никому не нужные и почему-то для всех неизбежные. Оратор за оратором, и у каждого на руках невидимые кандалы партийной догматики, и у каждого под лобной костью не живые, пытливые глаза, но мертвые точки зрения на вещи. И во всех этих словах хороших, честных, часто умных и всегда гуманных, никакого настоящего понимания, что революции нужны не слова, но дела, что для нее ритм действенного революционного творчества бесконечно важнее мелодии социалистической программы, что она не гуманна, не священна, что она, явившаяся в России в оправе всемирной кровавой войны, требует жертвы священного подвига и нравственного дерзания. В результате же всего этого непонимания, революционная Россия, как рыба с головы, начинает загнивать с центральных комитетов социалистических партий и всероссийских советов, пока не превращается, наконец, в тот словно язвой съеденный словесностью труп с прилипшими к нему струпьями тезисов и резолюций, на который, как на уготованный пьедестал, восходят Ленин, Троцкий и присные их».

Минует несколько десятилетий, наша страна и все человечество пройдут через горнило Второй мировой войны, и с высот обретенного опыта тот же автор, теперь уже один из видных представителей философской мысли российского зарубежья, касаясь оценки русской революции 1917 г., скажет следующее: «Противопоставлять Февраль Октябрю как два периода революции, как всенародную революцию – партийно-заговорщическому срыву ее, как это еще делают апологеты русского жирондизма, конечно, нельзя. Октябрь родился не после Февраля, а вместе с ним, может быть, даже и раньше его. Ленину потому только и удалось победить Керенского, что в русской революции порыв к свободе с самого начала таил в себе и волю к разрушению. Чья вина перед Россией тяжелее – наша ли, людей Февраля или большевистская, вопрос сложный… Боюсь поэтому, что будущему историку будет легче простить большевикам, с такою энергиею защищавшим свою пролетарскую родину от немцев, их кровавые преступления перед Россией, чем оправдать Временное правительство, ответственное за срыв революции в большевизм, и тем самым в значительной степени и за Версаль, Гитлера и за Вторую мировую войну».

К аналогичным выводам еще в 1925 г. пришел другой наш соотечественник, писатель и публицист М. Осоргин, тоже депортированный в начале 20-х годов за рубеж. «Если я называю революцию единой, – утверждал он, – то ясно, что «Октябрь» для меня лишь этап революции, довершение крушения старого режима и старой России, а не только «политическая реакция», как для А. Керенского. Октябрь – последовательное завершение Февраля… После февральского этапа революции слабая власть проявила себя слабыми реакционными актами (закрытие некоторых газет, восстановление смертной казни на фронте), после октябрьского этапа сильная власть проявила себя во всем блеске, власти подобающем (закрытие всех газет, восстановление смертной казни за политические взгляды и сословное происхождение)».

Нечто похожее был вынужден признать и один из вождей Февраля лидер кадетской партии, профессиональный историк П. Милюков.

Немалую часть бед, выпавших на долю послефевральской России, наблюдательные современники связывали и с личными качествами людей, волею судеб оказавшихся на вершине властной пирамиды страны. О князе Г. Львове В. Набоков, являвшийся в первых составах Временного правительства управляющим делами, образно заметил, что «он сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи», имея в виду, что тот «не только не делал, но и не пытался сделать что-нибудь для противодействия растущему разложению».

Столь же уничижительную характеристику А. Керенскому дал в своем дневнике Л. Андреев. «Власти нет, – констатировал он, – и я позволю себе прямо и решительно обвинить А. Керенского в растрате власти. Это он, всегда стоявший во главе правительства, как бы ни менялся его состав, и руководивший его политикой, – растратил власть, это он, свое личное субъективное всегда ставивший выше объективных велений момента, убил власть и закон, заразил их смертельным недугом своего антигосударственного идеализма».

Выясняя причины успеха большевиков в борьбе за власть, следует отметить, что ошибки Временного правительства, связанные с большой политической игрой в Демократическое совещание и Предпарламент, а также неудачные попытки переезда правительства в Москву, эвакуации петроградской промышленности и отправки на фронт беспокойных частей столичного гарнизона, были усугублены просчетами, допущенными им в самом ходе большевистского восстания. К их числу относится отказ правительства от немедленной реализации так называемой программы перехода, принятой Временным Советом республики вечером 24 октября. Не от хорошей жизни и самим деятелям этого правительства (А. Керенскому, А. Никитину, С. Маслову) и околоправительственным журналистам (например, Е. Кусковой) в дальнейшем не раз придется прибегать к неправде, заявляя о том, будто уже полностью подготовленные правительством в интересах народа решения по вопросам о земле и о мире сорвали своим выступлением большевики.

Серьезным просчетом было и решение правительства о назначении кадета Н. Кишкина особоуполномоченным по борьбе с беспорядками в столице, что не могло не углубить пропасть между руководством умеренно-социалистических партий и «командой» Керенского, ибо лишний раз продемонстрировало меньшевикам и эсерам тщетность их надежд на достижение согласия с властью.

Однако самой серьезной из ошибок, которая предопределила неизбежность краха Временного правительства, было стремление его постоянного ядра, которое при разных сочетаниях в нем социалистов с кадетами и кадетствующими политиками, во что бы то ни стало оставаться верными союзническому долгу, вести в изменившихся условиях непосильную для страны войну до победного конца.

Умеренно-социалистическая часть членов этого правительства последнего своего состава слишком поздно начала осознавать этот свой просчет. «Невозможно и близоруко было ставить вопрос о Константинополе и проливах, вопрос о продолжении войны, зная, что мы давно уже неспособны воевать – говорила о данном просчете на митинге сторонников демократического блока, состоявшегося в Москве 19 ноября 1917 г. в связи и проходившими в это время выборами в Учредительное Собрание страны, Е.Д. Кускова, оставшаяся до самой кончины верным адептом Временного правительства и его кумира – А.Ф. Керенского. – временное правительство поняло это. С.И. Прокопович (муж Кусковой, профессор-экономист и министр продовольствия в последнем составе этого правительства — ред.) сделал учет народного хозяйства, который ясно доказал, что мы воевать не в состоянии. Он требовал от Временного правительства решительной политики мира, и Временное правительство согласилось с ним. И если бы не мятеж Корнилова, который спутал все карты, Временное правительство пошло бы по пути этой политики и предотвратило бы мятеж большевиков».

Околоправительственная публицистика всю вину за политику продолжения войны до победного конца стремилась свалить на партию кадетов. Рассказывая участникам митинга о впечатлениях от попыток своих единомышленников в Предпарламенте предотвратить выступление большевиков в Петрограде 25—26 октября 1917 г., она вновь обрушилась на партию «народной свободы»: «И тут-то кадеты повторили свою ошибку, – заявила Кускова. – Они не присоединились к наказу, который был выработан кооператорами в Совете республики (так официально назывался Предпарламент — ред.). Не присоединилось и казачество: казаки требовали продолжения войны».

Известная доля справедливости в подобных обвинениях по адресу кадетской верхушки, безусловно, имела место, но немалая вина за продолжение участия страны в войне ложилась и на лидеров умеренно-социалистических партий, а именно это обстоятельство обходила стороной активная деятельница группы внефракционных социал-демократов и масонской закулисы.

В отличие от своих политических противников большевики сумели предложить широким слоям народа, уставшего от войны и дезорганизации хозяйственной жизни, импонирующие им лозунги: «Долой» и «Домой» – для солдат, «Фабрики – рабочим!» и «Земля – крестьянам!» – для тружеников города и деревни, хотя, как показали дальнейшие события, реализовывать такого рода требования в полном объеме они не только не могли, но и не собирались. Более продуманной и по существу, в основном, оправдавшей себя оказалась и тактика большевиков, подчиненная достижению главной задачи, – овладеть властью. Действуя решительно, наступательно, большевики в то же время проявляли необходимую гибкость, прикрывали свои наступательные действия лозунгами защиты завоеваний трудящихся от поползновений контрреволюции. Достаточно пластичной была и их линия поведения, связанная с удержанием взятой силой власти. Переговоры с ВИКЖелем, достижение компромисса с левыми эсерами, практика использования власти в интересах постепенной советизации не только столиц, но и страны в целом, как это будет показано в следующей главе, – убедительное тому свидетельство.