- •Достоевский
- •2. Ранняя проза Достоевского.
- •3. «Преступление и наказание».
- •4. «Идиот».
- •5. «Бесы»
- •6. «Братья Карамазовы».
- •16. Чернышевский «Что делать?».
- •17. Драматургия Островского.
- •18. Проблематика и особенности творчества Щедрина.
- •19.Своеобразие поэзии Некрасова.
- •1. Реализм.
- •13. Юмор и сатира в ранних рассказах Чехова.
- •14. Зрелое прозаическое творчество Чехова. Жанр рассказа и повести.
- •15. Драматургия Чехова.
- •7. Понятие диалектики души в раннем творчестве Толстого.
- •8. Война и мир. Философия и история.
- •9. Война и мир. Концепция смысла жизни и духовного становления героев.
- •10. Анна Каренина
- •11.Воскресение.
- •12.Своеобразие жанра повести у Толстого.
11.Воскресение.
Обличительная сила писателя в последнем его романе достигла высших своих пределов. Именно об этой сатирической манере Толстого когда-то остроумно и точно сказал Бернард Шоу: «Толстой видит мир из-за кулис политической и общественной жизни, в то время как большинство из нас, одураченное, сидит в задних рядах партера». Критика Толстым суда, церкви, вплоть до Священного синода и его главы Победоносцева, которого все узнали в Торопове, тюрем, чиновничества, аристократического света и обитателей дна, всего устройства государственной системы была неотразимой и резкой.
Первотолчком для замысла послужил сообщенный Толстому известным судебным деятелем А.Ф. Кони факт из его собственной практики: молодой человек «приличного общества», ставший участником судебного процесса в качестве присяжного заседателя, решил жениться на финляндской проститутке Розалии Онни, попавшей в такую же криминальную ситуацию, что и Катюша Маслова в «Воскресении». Намерения, однако, не удалось осуществить: «героиня» истории умерла в тюрьме, а фамилию молодого человека Кони встречал потом в числе вице-губернаторов в одной из провинций России.
В дневниках и письмах Толстого одно время замысел таки назывался «коневская повесть»: Толстой настоятельно советовал Кони написать на встреченный им реальный сюжет рассказ или повесть. Но затем так увлекся новым замыслом сам, что просил у Кони уступить ему идею рассказа. Толстой, однако, не только преобразил сообщенный ему действительный факт, но и придал роману острое и глубокое социальное, философское, нравственное звучание.
В романе существует одно очень важное жанровое «заимствование», которое определило всю архитектонику произведения: это роман путешествующего героя. Поэтому перед автором здесь возникает возможность показать все русское общество в его различных пластах: от изысканной светской гостиной до смрадного острога.
Два последних своих романа Толстой начинал фразами, которые едва ли не стали пословицами. Первая же фраза «Воскресения» сконцентрированно выразила в себе центральный романный конфликт: все здесь сосредоточено в образе-метафоре с резким противоположением — борьбой злого и животворящего начал: «Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, — весна была весною даже в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди — большие, взрослые люди — не переставали обманывать и мучать себя и друг друга».
И затем он добавит, что люди опрометчиво пришли к ложному выводу: священна и важна не эта «красота мира божия, данная для блага всехсуществ<...> располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом».
Мысль о несправедливом устройстве жизни, основанной на господстве одних над другими, на унижении одних другими, на использовании непосильного труда и ужасных условий существования одних другими, незаслуженно владеющими и наслаждающимися всеми благами жизни, находит свое выражение в резком, обостренном контрасте, который становится основной опорой романной конструкции. Герой проходит по запутанным лабиринтам русской жизни, наблюдает то, что скрыто от чужих глаз, и в итоге горького опыта приходит к мысли о том, что его собственная жизнь и жизнь людей, пользующихся трудом народа, погибающего от непосильных усилий в ужасных условиях существования, безнравственна и преступна.
В центре повествования — судьба Катюши Масловой, крестьянской девушки, по барской прихоти воспитанной в помещичьем доме в качестве горничной-прислуги; потом соблазненной племянником барыни, князем Нехлюдовым, и спустя короткое время оказавшейся в публичном доме. За невольное участие в преступлении — отравлении купца — она заключена в тюремный острог и ждет суда. Нехлюдов же совершенно случайно оказывается среди присяжных заседателей, которые должны решить судьбу Масловой. С этого момента и начинается нелегкий путь его прозрения, и перед ним развертывается грустная панорама русской жизни во всех ее социальных пластах и в нравственных, духовных проявлениях. Дело в том, что ему действительно приходится стать своего рода «путешествующим» героем, чтобы исправить чудовищную несправедливость, когда из-за простой ошибки, допущенной прежде всего равнодушными судейскими чиновниками, а затем и присяжными заседателями, невинную Маслову осуждают на каторгу, и она отправляется по этапам в Сибирь. В попытках добиться справедливости, что оказывается почти невозможным в условиях российской государственной системы, Нехлюдов, выхваченный из полной условностей, спокойной, благополучной жизни светского человека, погружается в реальную жизнь русской действительности. С этого момента начинается его духовный переворот, совершается его душевная драма, отказ от прежних представлений, т.е. путь, который проходили некоторые герои (например, Левин), но никогда это не было высказано в такой резкой, обостренной форме, как случилось с персонажем последнего романа Толстого.
Своеобразие композиционного построения «Воскресения» заключается в том, что в нем нет параллельных сюжетных линий, подобно тому как это было в «Анне Карениной». С момента острожного утра, выхода в суд Катюши Масловой и позднего пробуждения Нехлюдова в своей роскошной опочивальне вскоре же начинает выстраиваться энергичное сюжетное движение — борьба за Катюшу, за исправление чудовищной ошибки, которая стоила ей четырех лет каторги. Нехлюдов, оказавшийся среди присяжных заседателей и потому повинный в допущенной ошибке, дважды, таким образом, оказывается на пути Масловой: первый раз в молодые годы, соблазнив ее (история «падения» Катюши изложена во 2-й, 12— 18-й главах первой части романа) и отправив тем самым ее на дно жизни, и во второй, уже невольно, — на каторгу (он, как и другие, занятый своими мыслями, не заметил судебной оплошности). Затем он постепенно'все более втягивается в попытку загладить зло, которое причинил этой женщине, и передним открывается бездна несправедливостей, в пучину которых давно уже погружены простые русские люди, только он до поры до времени не подозревал об этом.
Впервые Толстой пишет роман-разоблачение, роман-отрицание — отрицание не отдельных частных явлений жизни, как в повестях 80— 90-х годов, а всей жизни, всего существующего порядка вещей, притом самого жестокого, ужасного и несправедливого по отношению к громадной массе народа. Именно романный жанр дает возможность автору создать масштабное, широкое изображение действительности, которое бы отвечало поставленной им перед собой задаче.
После краткого, но энергичного вступления, в первый же момент обнажающего резкий контраст-противоположение: комфортное, спокойное, праздное существование Нехлюдова и темные камеры и коридоры тюремного острога, где заключена Маслова, начинают множиться, расширяться наблюдения Нехлюдова, захватывая все новые и новые впечатления. Сначала суд и судейские чиновники, присяжные заседатели — и произвол вынесения несправедливого приговора; затем ближайшие сферы — адвокатура с лабиринтами хитроумных ходов и судебных интриг; потом более высшие судебные инстанции, где Нехлюдов тщетно пытается найти справедливость. Но это лишь начало долгого его пути. Картина шаг за шагом вырисовывается не просто масштабная, а становится апокалипсически мрачной и безысходной.
Архитектоника романа выразительна и отчетлива. Автор, как новый Вергилий, проводит читателей по трем, в отличие от дантовских шести, кругам ада русской жизни, оттого что они'не воображаемые, мифологические, а реальные, не становящимся менее ужасными. Причем все они у Толстого связаны не с личностными, а с преимущественно общественными недугами и преступлениями и конечной целью своей устанавливают стремление нанести зло человеку, унизить, оскорбить его или даже поставить на грань гибели.
Эти романные художественные сферы перекрещиваются, пересекаются, иногда сливаются друг с другом и вновь расходятся, усиливая свое звучание. Каждая из них при этом получает свое энергичное, целеустремленное развитие.
Первый такой круг — суд и судебная система. В этой сфере, как и в других, происходит последовательное укрупнение событий и нарастание ощущения все более и более безнадежного тупика. Из окружного суда дело Масловой переносится в сенат. Но там то же мертвящее равнодушие и формализм, что и в первом судебном звене, и бессмысленный приговор остается в силе. Последняя надежда — прошение на высочайшее имя, т.е. царю, тоже рискует остаться без ответа. В результате не повинный в преступлении, которое ему приписывается, человек, Маслова, отправляется по этапам на каторгу в Сибирь.
Примеров дикого судебного произвола Толстой рисует множество. Некоторые из них поражают своей бессмысленностью, и сами становятся преступлениями, но уже суда, судебного делопроизводства. Главным образом, беззакония совершаются в отношении «простого» народа, с которым суд не церемонится. Такова судьба Катюши Масловой; мнимых «поджигателей», мужа и жены, обвиненных за чужое - причем явное — преступление; любящих друг друга Федосьи и Тараса (она осуждена на каторгу, он следует за ней), идущих в Сибирь с партией уголовников, потому что пущенную в ход судебную машину нельзя остановить, хотя повод для «преступления» оказывается уже бессмысленным, вымороченным; за толкование Евангелия, расходящееся с церковным, люди (сектанты) приговорены в ссылку, на поселение (в качестве вещественного доказательства на судебном столе лежит святая для всех книга - Евангелие); пятнадцатилетний мальчик из фабричных, голодный и пьяный, крадет с товарищем старые, никому не нужные половики на сумму в три рубля, его соучастник умирает в тюрьме, а он был осужден как «самый опасный для общества человек». По совершенному недоразумению, из-за нелепости в тюрьме могут содержаться длительное время разом более ста тридцати человек, и никому нет до них дела, никто не замечает беззакония, которое творится именем закона.
Жестокости и нелепости суда, утверждает Толстой, доведены до последней степени, поиски справедливости ни к чему не могут привести, так как возникает замкнутый круг, и суд превращается всего лишь в орудие для поддержания существующего порядка вещей, выгодного высшему сословию. Дьявольская интрига судебного производства, по Толстому, заключается в том, что никто из чиновников не несет никакой ответственности за совершаемые преступления перед людьми и народом, потому что дело устроено так, что она не падает на них. «Люди эти страшны, - размышляет Нехлюдов. — Страшнее разбойников. Разбойник все-таки может пожалеть — эти же не могут пожалеть: они застрахованы от жалости». И поэтому нет предела жестокости и зверства с их стороны по отношению к другим; кто попадает в зависимость от них.
Во всем существует круговая порука, никто не виноват здесь в мучениях ни в чем не повинных людей.
Характерно, что обобщение подобных явлений Толстой доверяет персонажу, который по своему положению должен знать всю подноготную знатных персон и представителей власти, громкие скандальные дела, не известные широкой публике, — адвокату. Именно он с удовольствием рассказывает и о преступлении некоего директора департамента, о том, как вместо каторги, которая по закону предстояла ему, он получает почетное назначение губернатором, и о том, как были украдены высокопоставленными людьми деньги, собранные для конкретных дел, как любовница одного из них.нажила миллионы на бирже, как один продал, а другой купил жену, - все эти повествования о мошенничествах и преступлениях высших чинов государства, сидящих не в остроге, а на председательских креслах в различных учреждениях, вырастают для Нехлюдова в «ужасные истории царствующего зла». Он считает отныне всякий суд не только бесполезным, но и в высшей степени безнравственным. Это сила не спасающая, а развращающая и унижающая или прямо уничтожающая людей.
Второй заколдованный круг русской жизни — следствие первого, судебного. Это тюрьмы, остроги, каторжные этапы, которые наблюдает путешествующий в «места не столь отдаленные в Сибири» герой романа. Они не выполняют, утверждает Толстой, своего официального назначения: наказания, исправления преступников и ограждения общества от них. Правда, он рисует отвратительные типы убийц, которые и в тюрьме продолжают делать свое дело, душат и убивают. Но главная сила обличения направлена на то, чтобы доказать, какой непоправимый нравственный вред и какую угрозу таят для общества такие «исправительные» учреждения, где голодные, праздные, зараженные болезнями, опозоренные люди, запертые в смрадные, забитые до последней степени камеры, содержатся, как дикие звери, и где случайно оступившихся или просто невинных насильственно помещают в сообщество самых развращенных людей-уголовников и доводят их тем самым до высшей степени порока и разврата, не уменьшая, а увеличивая опасность для общества.
Благодаря сюжетному замыслу, отправившему Нехлюдова с каторжанами и ссыльными в Сибирь, читатель наблюдает и сами этапы, - еще одно безжалостное испытание, которого не выдерживают многие: в знойное время пыль, поднятая волочащими цепи ногами, или осенняя непролазная грязь дороги, или зимняя пурга среди сплошного леса, проходы от 20 до 30 верст. Но самое страшное разыгрывалось в тесных этапных помещениях, где оказывались собранными сотни людей. Высшим выражением этих мучений становится для Нехлюдова последняя картина, которую он видит в забитом до предела этапном домишке, где остановилась партия арестантов: маленький мальчик и старик в мокрой одежде спят в луже перед «парахой» (парашей). Такого изображения каторжан и таких сцен тюремной жизни не было в русской литературе со времени «Записок из Мертвого дома» Достоевского.
«Рабство нашего времени»: народ в романе. Третий круг ужасов, возникающий в романе, в какой-то мере парадоксален, потому что это уже не исключительные, а самые обычные сцены жизни и привычные нормы, по которым существует громадная масса людей, преимущественно крестьянское население страны. Перед тем как отправить Нехлюдова в его путешествие по каторжным этапам, Толстой отправляет его прежде в поездку по деревням, принадлежащим ему, и развертывает перед читателем ужасную картину — вымирания целого народа.
Причиной бедственного положения крестьян, поставленных на грань гибели, утверждает Толстой, является то, что у народа отнята земля, оказавшаяся «в руках людей, которые, пользуясь правом на землю, живут трудами этого народа». Однако признание незаконности земельной собственности дело не ограничивается: автор показы вает, как люди, прежде связанные самыми сердечными отношениями, отдаляются друг от друга из-за интересов наследования земли, что и произошло с Нехлюдовым и его сестрой, когда-то близких в детстве и в молодости друг другу.
Таким образом, Толстой вводит в роман существенные положения своих публицистических работ философского и религиозного характера. В форме конкретных эпизодов, конкретных образов людей труда он воспроизводит «рабство нашего времени», как сам говорил (см. его работу «Рабство нашего времени»), когда от зари до зари с двухчасовым перерывом на обед приходится по пояс в воде добывать торф или когда во время жатвы из-за того, что крестьянской семье нужны рабочие руки, надо брать из тюрьмы ненавистную невестку (таким парадоксальным образом наладилось счастье Федосьи и Тараса, продолженное на каторге). На род забит, подавлен и безропотно, как должное, принимает то, что может быть вполне названо действительно рабским состоянием. Человеческое, доброе отношение вызывает в таких людях либо подозрение, либо недоумение. «Сколько ни ездил, — говорит один из случайных спутников Нехлюдова, крестьянин, — таких господ не видал». В таком же положении оказывается и фабричный люд. «Как работаем, никто не видит, а вот как пьем — все видит», — обращается к Нехлюдову рабочий, опоражнивая (с женой) бутыль водки.
Страшной тоской в сердце Нехлюдова отдается все яснее кристаллизующаяся мысль о том, что народ не только вымирает, но привык к своему вымиранию — все эти деревенские жители, которых он встречал в деревнях, но точно такие же были женщины, дети, старики, измученные, озлобленные, одуренные водкой люди в городе; только одни — лишенные земли, а другие по этой же причине согнанные в толпу голодных ремесленников и рабочих. В воспоминаниях Нехлюдова как символ этого неизбывного несчастья и горя постоянно возникает, повторяясь, увиденная им в одной из своих деревень сцена:
; несчастный, умирающий от голода, старчески улыбающийся младенец на руках истощенной матери. Высший символ человеческого страдания — страдание детей, «слезки ребенка», по Достоевскому, не дает покоя и автору «Воскресения».
Возникает заколдованный круг: фабриканты крадут труд народа,
. удерживая его плату, правительство со всеми своими чиновниками, в рэнде налогов, обкрадывает его не переставая, военачальники гордятся своими победами, т.е. убийством все тех же людей руками других таких же бесправных людей, и т.д. «Не боятся они бога, мироеды, кровопийцы проклятые!» «Видно, и вправду правду-то боров сжевал!» — зву иЫм этапам в Сибирь. И офицер, хладнокровно застреливший на дуэли единственного сына у матери: он спокойно «сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить по-прежнему, только сделавшись особенно интересным».
Самая яркая картина-противопоставление помещена автором в финале второй же части романа: мрачное шествие по городу арестантов в страшную жару, когда на глазах у Нехлюдова погибли от солнечного удара в духоте толпы двое каторжан, и другое «шествие» семейства Корчагиных, отправляющихся на дачу, с дюжими носильщиками-лаке-ями, с жеманной дамой в кресле, которую они несут, с горничной, доктором и другими сопровождающими лицами. Тщательно выполненное контрастное построение вырастает в сатирический образ-символ, содержащий в себе заряд ненависти и негодования автора в отношении существующего порядка жизни.
Еще одним объектом сатирических атак и обобщений, имевших самые серьезные последствия для автора, стали в романе официальная церковь и ее служители. Толстой и здесь высказал то, что уже было сказано им прежде в его философских, религиозных, публицистических работах, но сила воздействия художественных образов гениального писателя была такова, что русские церковники не простили ему этого прегрешения. Одно только описание богослужения в тюремной церкви могло переполнить чашу терпения. Спустя год после опубликования «Воскресения» (1899) постановлением синода в феврале 1901 г. он был отлучен от церкви. Мысль его состояла в утверждении того, что церковь исказила суть христианского учения. Торжественность службы в тюрьме (таинство Святого Причастия), переданная в остро сатирических тонах, дает повод автору высказать свой взгляд на обрядовую сторону церковного дела, запрещенную именно Христом, на то, что он требовал «молиться не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучить, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить пленных на свободу».
В развитии этой темы Толстой использовал тот же самый прием, что и в критике суда и судебных учреждений, — переход от низших инстанций к высшим: здесь возникает то же ощущение заколдованного круга и из тюремной церкви действие переносится в священный синод. Образ обер-прокурора синода К.П. Победоносцева запечатлен в Топорове. Толстой рисовал сцены посещения Нехлюдовым всевластного чиновника, определявшего политику России в годы правления Александра III и (до 1905 г.) Николая II не по собственным впечатлениям: он никогда не был на приеме у Победоносцева, а по рассказам своей старшей дочери Т.Л. Толстой, которая посетила Победоносцева, по просьбе отца, хлопоча о секте духоборов, жестоко преследовавшихся правительством (мужья, жены, дети отправлялись в разные места ссылок), и передала свои наблюдения отцу. Так что этот выразительный портрет одного из высших лиц русской государственности и православной церкви можно сказать, в какой-то мере написан «с натуры», так как Толстая была прекрасной художницей (ученица И.Е. Репина) и внешние черты оригинала, манера его поведения были схвачены ею и переданы достаточно точно. Топоров в изображении Толстого, несмотря на зловещую внешность («неподвижная маска бледного лица»), всего лишь ловкий чиновник, опасающийся реакции государя на прошение, сильно и ясно написанное, и одно из звеньев круговой поруки, которая призвана всеми силами сдерживать выбивающийся из мрака невежества народ и «не мешать богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа»; слова же о «справедливости, добре, законе, вере, боге и т.п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость».
Завершая роман, Толстой вновь обращается к идее Христа, говоря о торжествующем зле: «Все дело в том, — думал Нехлюдов, — что люди эти признают законом то, что не есть закон, и не признают законом то, что есть вечный, неизменный, неотложный закон, самим богом написанный в сердцах людей <...> взаимная любовь есть основной закон жизни человеческой». Иными словами говоря, Толстой определил в романе нравственные нормы и принципы, какими они должны быть, с точки зрения своего философского и религиозного представления о том, что бог есть любовь.
Впервые в «Воскресении» Толстой начинает разрабатывать тему, которой он никогда прежде не давал художественного воплощения, - тему революции. Писатель и здесь оказался исключительно сильным и глубоким аналитиком, обладающим даром прозрения. Он дает такую четкую классификацию типов революционеров, что она несет в себе объяснение будущих страшных ее последствий — десятилетий кровавого режима власти, борющейся против собственного же народа после переворота 1917 г.
По его наблюдениям, в среде революционеров есть люди, чистые сердцем, настоящие подвижники, жертвующие собой. Такова Мария Павловна, один из центральных персонажей третьей части романа, - молодая женщина, дочь генерала, говорящая на четырех языках; с девятнадцати лет она ушла из дома, поступила на фабрику, потом, увлекшись народническим движением, жила в деревне, снова, когда потребовалось,
приехала в город. Осуждена она была на каторгу потому, что взяла на себя выстрел, который во время обыска был сделан в темноте одним из ее товарищей. Ее отличительная черта состоит в том, что она всегда, в .любом положении стремится «найти случай служения другим».
Особенно симпатичен Нехлюдову умирающий от чахотки Крыльцов. Блестяще закончивший математический факультет, он был арестован случайно, однако, оказавшись в первое же свое заключение свидетелем казни двух молодых людей, несправедливо осужденных погибнуть на виселице, он примкнул к революционерам-народовольцам и ставил себе задачей развязать тотальный террор против правительства, действующего такими методами. Смертная казнь была заменена ему бессрочной каторгой; погибает он на одном из этапов, и Нехлюдов случайно, в последний раз видит уже мертвое прекрасное его лицо.
Толстой изображает людей, попавших в революционное движение преимущественно из интеллигентного круга. Но есть среди них и крестьянин Набатов, и фабричный рабочий Кондратьев. Характерно, что именно Набатов, от которого всегда распространяется бодрость и веселость, выросший благодаря таланту и трудолюбию в сельского учителя-пропагандиста, целью себе ставит просвещение, сплочение рабочего, в особенности крестьянского народа. Революция, по его мнению, не должна ломать всего государственного, давно сложившегося здания: он решительно расходится с теми, кто требовал его разрушения и полного изменения всех форм жизни. В религиозном отношении, отмечает Толстой, «он был также типичным крестьянином. Ему никакого дела не было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой мысли, как и творение в шесть дней». Кондратьев отличается от него не просто абсолютной верой в знания, но и тем, что готов последовательно претворять идею разрушения в жизнь, не особенно считаясь с ней самой.
Толстой не идеализирует новых для себя героев. Хотя с симпатией изображает некоторых из них. В заключении V главы третьей части романа он дает краткую, но в высшей степени выразительную систематизацию различных групп этих людей, используя прием, который был разработан им уже в ранних его произведениях (рассказы «Рубка леса» и «Набег»: изображение типов русских солдат и офицеров). Это не «сплошные злодеи», как их рисует правительство, но и не «сплошные герои», а самые «обыкновенные люди, между которыми были, как и везде, хорошие и дурные, и средние люди».
Причины, заставившие их вступить на опасный путь, утверждает Толстой, также были различны. Одни искренно считали себя обязанными бороться с существующим злом. Но были среди них н такие, кто избрал эту деятельность из эгоистических, тщеславных побуждений. Отличие их от обыкновенных людей, говорящее в их пользу, состояло в том, что те из них, кто возвышался над средним уровнем, представляли собой часто образцы редкой нравственной высоты; те же, кото* рые были ниже среднего уровня, состояли часто из людей неискренних, тщеславных, честолюбивых и вместе с тем крайне самоуверенных, за* носчивых, высокомерных. К последним относится автором Новодворов, претендующий на то, чтобы занять положение руководителя партии. Узость, односторонность, холодная логичность, безграничная уверенность в своей правоте при отсутствии нравственных и эстетических свойств, которые «вызывают сомнения и колебания», формируют в Новодворове способность группировать вокруг себя и благожелательно относиться только к людям, преклоняющимся перед ним, слепо верящим ему.
Толстой, не подозревая о том, дает «формулу» уже близкого исторического будущего России — кровавых событий, последовавших за революцией 1917 г. Эту идею, подтвержденную самой реальностью, высказывает в романе самый дорогой автору герой — Крыльцов, Он, отвергающий партийных вождей типа Новодворова, говорит, задыхаясь и страдая: «Им совершенно все равно, погибнут, не погибнут десятки, сотни людей, да каких людей! Напротив, им именно нужно, чтобы погибли лучшие». Произвол, деспотизм, казни, страдания — таков удел новой революции, как и прежних, утверждает Толстой.
Писатель, таким образом, предсказал трагическое будущее России, но не мог предположить — в отличие от Достоевского с его «Бесами», - какой чудовищный, массовый характер приобретет этот террор партий* ных властей, когда на гибель будут обречены не десятки и сотни, а десятки миллионов людей, невинных жертв тоталитарного режима. Созданный Толстым образ Новодворова схватил еще одну глубинную суть русской революционной «идеи»: холодное, презрительное, высокомерное, безжалостное отношение не только к сильным мира сего, а к тому самому народу, которому они, кажется, призваны служить: у них рука не дрогнет уничтожить и этих людей, если они замешкаются в преображении, в пересозидании мира по их, — хотя бы и самым бредовым и диким — меркам и предписаниям.
Если резкая критика новоявленных спасителей России, звавших на путь кровавых экспериментов, зиждется у Толстого, как и у Достоевского, на следовании христианским заповедям, то довольно курьезным примером вторжения в создаваемую им художественную систему теории религиозного сознания и последовательной нравственности мож йо считать любопытный факт: самых ярких, постоянно выделяемых им из среды революционеров, — притом одновременно двух (!) — Марию Павловну и Симонсона , вызывающих восхищение у Катюши Масловой, автбр наделил одной и той же чертой — отвращением к плотской любви, Симонсон к тому же еще и вегетарианец, как и сам Толстой. Иными словами говоря, темы публицистики Толстого часто в этом романе перекочевывают в художественную ткань произведения и становились ею. Он повторил в «Воскресении» мысль, которая занимала его еще в «Крейцеровой сонате» и в особенности была четко и резко высказана им в Послесловии к этой повести.
'"'Случилось так, что самый небольшой по объему последний роман Толстого оказался и самым насыщенным, самым масштабным по охвату различных сторон русской жизни и по остроте и силе поставленных в нем проблем социальной, государственной, общественной ее сущности.
Символика названия романа. Однако, как и всякий роман, «Воскресение» имеет в основе сюжета «романическую», как принято было тогда говорить, т.е. любовную, интригу. Она достаточно сложна и выходит далеко за пределы той реальной истории, которая дала толчок замыслу писателя в рассказе А.Ф. Кони. Это в полном смысле беллетристический, принадлежащий только Толстому-художнику вымысел.
Катюша Маслова, скатившаяся на дно жизни, — «мертвая женщина», как определяет ее Нехлюдов в первые же встречи с ней в остроге. Суть ее преображения заключается в том, что, пережив состояние недоброжелательности, порой ненависти к нему как причине всех своих несчастий, она постепенно возвращается к молодому своему раннему чувству: она вновь любит Нехлюдова прежней чистой, искренней любовью. Однако, не желая осложнить его жизнь, связывает свою судьбу с Симонсоном.
Нехлюдов же оказывается в более сложном положении. Он «любит ее не для себя, а д ля бога ». Но он не может отказаться от прежней своей жизни с ее изяществом, эстетикой, тонкими духовными потребностями. К чему приведет его эта «чистка души», в очередной раз переживаемый им новый этап самосовершенствования, автор не знает, во всяком случае, он не показывает это читателю. Символическое звучание заглавия романа — «Воскресение» — вполне осуществилось в судьбе героини, Катюши Масловой. У нее воскресение души произошло. Состоится ли, и до какой степени, подобное же преображение Нехлюдова неизвестно. Автор оставляет своего героя на перепутье долгого пути и на полуфразе размышлений его об избранной им новой жизни. Роман закончен раздумьями героя, но не поступком, как в случае с Масловой.