- •Могильницкий б.Г. О природе исторического познания введение
- •Глава I
- •Глава II
- •Глава III история и современность
- •1. Историческое сознание и современность
- •2. История и идеология
- •3. История и политика
- •4Актуальность в истории
- •5. Исторический опыт и современность
- •Глава IV
- •Глава I. Предмет истории как науки……………………….10
- •Глава II. Объективность исторического знания
- •Глава III. История и современность………………………122
- •Борис Георгиевич могильницкий
- •Замеченные опечатки
Глава IV
СОЦИАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
Природа взаимоотношения истории и современности определяет социальные функции исторической науки. С первых же своих шагов историописание выступает как социально-необходимая отрасль человеческого знания, чутко реагирующая на запросы современности. Эти запросы, определяя место истории в обществе, обусловливают ее функции, делающие ее социально полезной. Не будет преувеличением сказать, что с тех пор, как человек осознал себя, ему стала присущей потребность определить свое место в мире, знать свое прошлое с тем, чтобы извлечь из этого знания определенную пользу. В самом обращении человека к прошлому, несомненно, присутствует элемент чистой любознательности, являющейся выражением свойственного человеческой природе творческого начала, стремления к знаниям и истине ради них самих. Без учета этого элемента невозможно до конца понять всю историю нашей науки, важнейшие ее достижения, даже самый простой факт — почему разные историки обращаются в своих исследованиях к различной проблематике. Его наличие отчасти объясняет преемственность в развитии исторических знаний. Он присутствует во всех серьезных исследованиях, в деятельности каждого научного направления, каждой исторической школы. Потребность знать свое прошлое органически присуща человеческому обществу, будучи выражением свойственного ему стремления к самопознанию. Любознательность человека, никогда не покидающая его жажда познания составляют необходимую предпосылку удовлетворения этой потребности. Но с первых же шагов историописания и по настоящее время простая любознательность всегда была неразрывно связана с социальными импульсами, толкавшими людей к изучению своего прошлого, неизменно занимая подчиненное по сравнению с ними место среди мотивов, обусловливающих потребность такого изучения.
Ведущим стимулом в обращении к истории всегда являлось стремление извлечь из знания прошлого нечто полезное в настоящем. Это полезное могло пониматься по-разному: от воспитания молодежи на героических деяниях предков до выяснения, опираясь на данные истории, существенных закономерностей и тенденций общественного развития, но неизменным остается одно — обращение к прошлому всегда социально мотивированно, будучи направленным на удовлетворение тех или иных общественных потребностей.
Уже на заре историописания была осознана и четко сформулирована одна из важнейших функций истории — функция социальной памяти. Начиная свою «Историю», Геродот писал: «Нижеследующие изыскания Геродот Галикарнасец представляет для того, чтобы от времени не изгладились из нашей памяти деяния людей, а также чтобы не были бесславно забыты огромные и удивления достойные сооружения, исполненные частью эллинами, частью варварами, главным же образом для того, чтобы не забыта была причина, по которой возникла между ними война»1. Огромная популярность в античном обществе труда и самого имени Геродота свидетельствует о том, что эта целевая установка являлась выражением назревшей общественной потребности.
По мере развития исторической пауки и самого общества ее функции усложняются, становятся все более многоплановыми. Стремясь удовлетворить возрастающие потребности общества в осмыслении настоящего и предвидении будущего, история все активнее вторгается в его жизнь. Все более широкими делаются запросы общества и все более многочисленные сферы его жизни становятся объектом се прямого воздействия. В этом смысле изучение социальных функций исторической науки, составляя важнейший аспект исследования проблемы «история — современность», показывает возрастание ее социальной активности. Выделяя этот вопрос в самостоятельную главу, мы надеемся, таким образом, особенно рельефно раскрыть социальную значимость исторического познания, его все увеличивающуюся роль в жизни общества.
Как объем социальных функций историографии, так и мера их реализации зависят от двух взаимосвязанных факторов: уровня развития исторической науки, включая сюда степень осознания ею своей классовой принадлежности и способность выполнения «социального заказа» и уровня развития самого общества, формулирующего этот заказ. Тот факт, например, что социальные функции немецкой буржуазной историографии XIX в. неизмеримо шире и многозначнее, чем они были у античной историографии, не может быть объяснен только уровнем развития исторических знаний в соответствующие эпохи. В равной мере он объясняется и характером тех требований, которые общество предъявляло истории в каждую из них.
Так, социальные функции немецкой историографии XIX в. формировались под могущественным влиянием двух «вопросов», определявших жизнь немецкого общества того времени—социального и национального. Французская буржуазная революция конца XVIII в. и ее последствия в Германии, подъем освободительной борьбы против наполеоновского владычества, европейские революции 1848—1849 гг. и рост рабочего и социалистического движения, борьба за воссоединение Германии, возрастающее значение прусского юнкерства и милитаризма в политической жизни страны — таковы в самом общем виде те рамки, в которых формулировался социальный заказ немецкого буржуазного общества своей исторической науке и которые, таким образом, определили ее социальные функции. Хотя в последнем счете эти функции сводились к защите коренных интересов своего класса и в этом смысле не отличались от классовой функции античной историографии, они выступают в немецкой историографии в несравненно более дифференцированном виде, отражая гораздо более развитые общественные отношения. Произведения Ранке или Зибеля отличаются от трудов Геродота или Фукидида не только более осознанной и четко выраженной классовой установкой, но и гораздо более широким спектром социальных задач, решавшихся на историческом материале их авторами2.
Таким образом, социальные функции исторической науки не являются величиной постоянной и неизменной. Они развиваются, эволюционируя и видоизменяясь," с развитием общества и самой исторической науки. Смена класса-носителя общественного прогресса неизбежно отражается на социальных функциях историографии, как правило, способствуя их расширению и дифференциации. Но дяже в рамках господства одного класса социальные функции выражающей его интересы историографии не остаются неизменными. В силу того, что каждый класс на разных этапах своего развития предъявляет к изучению прошлого различные требования3, происходит их непрерывное развитие, направленное на наиболее адекватное выполнение возложенного на историю «социального заказа».
Поэтому методологически неверно пытаться рассматривать функции исторической науки «вообще», безотносительно к ее конкретному классовому положению. Конечно, отдельные функции исторической науки, например, функция социальной памяти или воспитательная, имманентно присущи самой ее природе, обнаруживаясь на всех этапах ее развития. Однако не говоря уже о том, что каждое время вкладывает свой смысл в понимание этих функций (воспитательная функция марксистской историографии, например, по своей направленности и по своему смыслу радикально отличается от аналогичной функции современной реакционной историографии), только совокупность функций, выполняемых наукой на каждом этапе ее развития, может дать действительное представление о ее месте в обществе и социальной значимости. Наконец, нельзя упускать из виду, что в конкретных условиях места и времени одна и та же функция может играть в жизни общества диаметрально противоположную по своему объективному значению роль. Та же самая воспитательная функция, например, присущая буржуазной историографии, реализовалась в годы фашизма в духовном развращении широких слоев немецкого народа. Естественно, на этом основании было бы нелепо делать вывод о социальной вредоносности историографии вообще. Но также будет обстоять дело с любыми попытками, рассматривая социальные функции исторической науки, экстраполировать частное на целое. Классовый характер исторического познания является доминантой, определяющей место истории в обществе, ту действительную роль, позитивную или негативную, какую она играет в его жизни. Соответственно этому реализация исторической наукой присущих ей социальных функций в последнем счете зависит от природы того общества, чьи интересы она выражает.
Тесная связь истории с современностью, обусловливающая ее зависимость от господствующих в данном обществе идейно-политических представлений, определяет и возможности в осуществлении ею своих социальных функций. Мы уже не говорим о реакционных обществах, деформирующих самое природу истории, сводя ее функции к примитивной фальсификации фактов в угоду власть предержащим. Но даже в находящихся на восходящей стадии своего развития классово-антагонистических обществах легко обнаружить отчетливые границы, препятствующие полному и всестороннему раскрытию всех присущих исторической науке возможностей.
Характерным примером тому служит развитие буржуазной историографии прошлого столетия. XIX в. по праву называют золотым веком буржуазной исторической науки. Он отмечен не только выдающимися успехами в изучении самых разных разделов прошлого человечества, но и невиданной ранее социальной активностью историографии, претендовавшей на роль политической наставницы буржуазного общества. Было бы несправедливо говорить о полной тщетности этих претензий. На счету буржуазной историографии прошлого столетия немало достижений, эффективно способствовавших укреплению позиций своего класса. Достаточно вспомнить созданную французскими историками периода Реставрации теорию классовой борьбы, сыгравшую серьезную роль в утверждении политического господства французской буржуазии. В идейном арсенале боровшейся за власть буржуазии эта теория являлась важнейшим аргументом, исторически обосновывавшем ее претензии. С другой стороны, многие крупнейшие достижения исторической науки середины и второй половины XIX в. были неразрывно связаны с осуществлением ею своих социальных функций, являясь, в частности, выражением стремления идеологов буржуазии на историческом материале выработать и обосновать социально-политическую линию своего класса4.
Однако остается фактом, что буржуазная наука даже в период восходящего развития капитализма не смогла ни сформулировать действительные закономерности общественного процесса, определявшие характер современной ей эпохи, ни, тем более, обнаружить ведущие тенденции развития человечества в будущем. При этом обращает на себя внимание такое характерное обстоятельство. Даже в тех случаях, когда буржуазные ученые приходили к объективно-истинному отражению существенных сторон жизни прошлого, предлагавшиеся ими на этой основе рекомендации по укреплению социальных основ капиталистического строя сплошь и рядом оказывались несостоятельными.
Один из самых разительных примеров этому — известная марковая теория Г. Л. Маурера. Явившись для своего времени важным вкладом в научное изучение действительного характера эволюции аграрного строя в средневековой Германии, эта теория вместе с тем преследовала далеко идущие политические цели. Ее творец прямо писал, что своими книгами он стремился оказать влияние на современное ему законодательство. По убеждению Г. Л. Маурера, марковая теория своими выводами должна была служить своеобразным руководством для немецких политиков. Восстановление старогерманского самоуправления на основе возрождения общинной организации в немецкой деревне, полагал он, является условием спасения Германии, возвращения ее на путь здорового исторического развития, свободного от угрозы революционных потрясений и будущем5.
Очевидно, что эта политическая утопия, хотя она и возводилась па солидном научном фундаменте, была обречена на крах, как, впрочем, п все другие рецепты стабилизации и оздоровления буржуазного общества на основе смягчения или ликвидации присущих ему классовых противоречии, в изобилии предлагавшиеся его идеологами. Нередко основывавшиеся на глубоких историко-социологических исследованиях (например, труды Л. Штейна и А. Токвиля), эти рецепты оказывались полностью несостоятельными, как только дело доходило до практической стороны переустройства буржуазного общества на началах социального мира и гармонии интересов всех составляющих его слоев. Маурер и Токвиль, Штейн и русские либеральные медиевисты последней четверти XIX в.— эти и другие мыслители, обращавшиеся к истории во имя современности и существенно обогатившие науку своими исследованиями прошлого, обнаружили несостоятельность в попытках использования результатов этих исследований для укрепления социальных основ буржуазного строя, т. е., в сущности, в достижении главной социальной цели, ради которой они предпринимались. Но тем самым буржуазная наука в лице своих крупнейших представителей оказалась несостоятельной в осуществлении своей главной функции — обратить знание прошлого на службу настоящему.
В самом деле, вопреки намерениям Г. Л. Маурера, марковая теория не способствовала стабилизации немецкого буржуазного общества. Ее политические выводы и рекомендации (в том виде, в каком их представлял основоположник теории) не были, да и не могли быть реализованы немецкими государственными деятелями, кому они в первую очередь предназначались, в их социально-политической практике. В бурно капитализировавшейся немецкой деревне середины и второй половины прошлого столетия, конечно, не могло быть и речи о возрождении древнего маркового строя, а с ним вместе — и организации, способной перестроить германское общество на началах социального мира и классовой гармонии. Более того, благодаря тому, что марковая теория своими научными данными и выводами фактически подтверждала и обосновывала один из важных разделов марксистского учения об общественно-экономических формациях, в идеологической борьбе своего времени она, провозглашая коллективную собственность исходным моментом аграрной эволюции, объективно ослабляла позиции буржуазии. Неудивительны поэтому и сочувственное отношение к этой теории и ее создателю основоположников научного коммунизма и яростные нападки на нее реакционных историков, переросшие в нашем столетии в ее полное отрицание в буржуазной науке, усмотревшей в ее выводах питательную почву для социалистической идеологии6.
В разной степени сказанное относится и к другим достижениям буржуазной исторической мысли прошлого, которые, вопреки субъективным желаниям ее творцов, не только не укрепляли духовный потенциал буржуазного общества, но и подчас, как мы это видели на примере марковой теории, объективно ослабляли его. Причина тому, разумеется не личные качества тех или иных ученых, не сумевших сделать должные выводы из собственных исследований. Самое буржуазное общество даже в период восходящего развития капитализма в силу своего антагонистического характера выступало преградой для осуществления исторической наукой одной из своих важнейших функций — выработки (совместно с другими общественными науками) научной основы политического руководства обществом. Как легко можно видеть на примере все той же марковой теории, буржуазное общество извращает эту функцию, вынуждая своих идеологов подменять научный анализ действительных социальных противоречий поиском паллиативов, способных их устранить. И Маурер, и все его коллеги, пытавшиеся с помощью истории оказать влияние на современность, были заранее обречены на неудачу вследствие тех ложных социальных установок, которыми они при этом руководствовались. Нацеливая своих идеологов на решение заведомо не поддающихся решению задач (поиски рецептов социального мира) и тем самым отвлекая их от анализа действительных закономерностей исторического развития, буржуазное общество, таким образом, препятствует выполнению исторической наукой своих социальных функций.
В особенности это относится к прогнозирующей функции исторической пауки. В прошлом столетии буржуазные историки часто и охотно выступали с прогнозами относительно будущего своего общества. Как правило, это были оптимистические предсказания, преисполненные уверенности в грядущее процветание капиталистического общества, свободного от внутренних противоречий и внешних катаклизмов. В свете сегодняшнего дня несостоятельность этих прогнозов очевидна, и мы сейчас обращаемся к ним вовсе не с целью их опровержения. Важно подчеркнуть другое — даже в свой «золотой век» буржуазная историография оказалась неспособной прогнозировать основные тенденции общественного развития. Ее несостоятельность, может быть, особенно ярко выступает в известной речи Л. Ранке на праздновании его 90-летия. Признанный глава немецкой буржуазной историографии XIX в., Л. Ранке в этой речи подводил итог не только собственному жизненному пути, но и, по существу, всему развитию буржуазной исторической науки прошлого столетия, в которую он внес столь весомый вклад. Тем поучительней является сформулированный в этой речи социальный прогноз. Истолковывая со своих классовых позиций опыт прошлого, Л. Ранке высказал здесь глубокое убеждение, что монархический принцип одержал решительную победу над принципом народного суверенитета и, следовательно, XX век станет для Германии столетием социального мира и спокойной эволюции7. Очевидно, что крах Л. Ранке — социального прогнозиста являлся выражением общей неспособности буржуазной историографии, ввиду порочности ее исходных идейно-политических позиций, к научному прогнозированию 8.
Только социалистическое общество впервые открыло для исторической науки возможность всестороннего и гармонического развития всех заложенных в ее природе социальных функций. Предъявляя истории высокие требования, оно вместе с тем создает необходимые предпосылки для их реализации в историографической практике. Решающим моментом, определяющим отношение социалистического общества к истории, является органически присущая ему потребность в объективно-истинном познании закономерностей социального развития, соответствующая коренным интересам составляющих его классов. Удовлетворение этой потребности, образующее непременное условие его поступательного движения, необходимо предполагает всестороннее, не ограниченное никакими классово-эгоистическими мотивами, развитие общественных наук. Другими словами, только при социализме общество впервые оказывается заинтересованным в подлинно научном самопознании, создавая тем самым невиданные ранее возможности для развития общественных дисциплин.
Ниже мы попытаемся рассмотреть основные социальные функции марксистской исторической науки. Сознавая, что выделяемые нами функции не исчерпывают всего спектра социального воздействия марксистской историографии, мы вместе с тем полагаем, что в своей совокупности они позволяют достаточно наглядно представить то выдающееся место, которое принадлежит истории в жизни социалистического общества.
Функция выяснения закономерностей общественного развития
Самопознание общества достигается совместными усилиями всех общественных наук, среди которых выдающееся место принадлежит истории. Нельзя до конца понять социальное функции исторической науки без четкого осознания этой ее роли. Марксизм исходит из признания фундаментального положения истории в системе общественных наук, обусловливаемого тем обстоятельством, что всякое знание об обществе является по своей природе историчным. «Безусловным требованием марксистской теории при разборе какого бы то ни было социального вопроса,— подчеркивал В. И. Ленин,— является постановка его в определенные исторические рамки...»9. Невозможно познать настоящее во всей сложности и противоречивости составляющих его процессов без уяснения их исторических корней. Нет и не может быть внеисторических истин, поскольку не существует абстрактных общественных отношений. Каждое данное общественное состояние имеет определенные пространственно-временные параметры, являясь продуктом известных исторических условий. Познание его существенных сторон, в особенности же — ведущих тенденций его развития, возможно лишь в исторической перспективе. Это означает не только обязательное соблюдение требований историзма в анализе явлений общественной жизни, но и то, что всякая закономерность в развитии общества может быть познана лишь благодаря применению исторического метода. Именно в этом двояком смысле представляется возможным истолковывать известные слова К- Маркса и Ф. Энгельса о том, что «мы знаем только одну-единственную науку, науку истории» 10. История сообщает свой метод другим общественным наукам в той мере, в какой они нуждаются в диахроническом рассмотрении своего предмета. В развитии едва ли не каждой гуманитарной науки составляло эпоху усвоение ею исторического метода исследования. Оно означало не ординарное расширение познавательного арсенала этой науки, а качественный скачок в ее развитии, существенным образом повлиявший на ее крупнейшие достижения. Не будет преувеличением сказать, что все развитие в XIX в. таких наук, как языкознание, правоведение, литературоведение и некоторых других, проходило под могущественным воздействием исторического метода, надолго определившим весь их облик. Иногда последующее развитие этих наук изображается как процесс их освобождения от «оков историзма». Действительно, XX в. принес с собой новые методы, получившие преобладающее значение. Но их распространение не может подорвать фундаментальное значение истории по отношению к другим общественным наукам. Эти последние могут претендовать на подлинно научное познание составляющих их предмет явлений общественной жизни лишь исходя из признания их историчности. Вследствие этого данные истории, и в особенности ее метод, конечно, в сочетании со специфическими методами соответствующей науки, образуют один из основополагающих компонентов методологии всякой общественной дисциплины. Особенно выдающимся представляется значение исторического подхода для выяснения общих закономерностей развития человеческого общества. Вследствие того, что эти закономерности действуют на протяжении более или менее длительного периода, их познание вне исторического рассмотрения невозможно. Только на материале истории может быть обнаружено действие законов общественного развития. Только запечатленная историей социальная практика человечества может служить единственно научным критерием, различающим действительные законы общества от всевозможных спекулятивных построений, претендующих на ранг общественных законов. Вот почему пренебрежение данными истории, конструирование законов общественного развития без их учета неизбежно мстят за себя, превращая такие «законы» в бессодержательные абстракции, не выражающие ничего, кроме непомерных претензий их творцов или, в лучшем случае, тех или иных поверхностных связей реального мира. Такова судьба «великих» и «вечных» законов позитивизма, как впрочем и всех других идеалистических философских систем.
Вот почему, наконец, такое большое место занимают данные истории в системе марксизма-ленинизма. При этом, конечно, речь идет не просто о присутствии исторического материала в трудах основоположников научного коммунизма. В разной мерс таком материал встречается и в идеалистических системах общественного процесса. Достаточно вспомнить «историософию» Л. Тойпби, впечатляющую обилием привлеченных для ее обоснования исторических фактов, Главное заключается в том, как присутствует истории в ТОЙ или иной социально-философской системе. Если в идеалистических учениях ее данные привлекаются для иллюстрации или, в лучшем случае, обоснования отдельных априорных тезисов, то в марксизме-ленинизме ей принадлежит именно то фундаментальное положение, которое единственно делает возможным научно плодотворное использование данных истории в социально-философских обобщениях.
«История для нас все, — писал Ф. Энгельс, — и она ценится нами выше, чем каким-либо другим более ранним философским течением...» п. Такая оценка подтверждена всей научной практикой основоположников марксизма-ленинизма. Открытое и разработанное ими материалистическое понимание истории не только означало коренной переворот в развитии самой исторической науки, но и утверждало качественно новые принципы в ее взаимоотношениях с другими общественными науками.
Открытые марксизмом-ленинизмом закономерности развития общества явились итогом обобщения гигантского исторического опыта человечества. Будучи по своему характеру историческими, эти закономерности могли быть обнаружены и обоснованы только с помощью данных истории. Тем самым определяется место истории в системе марксистского обществоведения. Во-первых, только на ее материале возможно открытие законов общественного развития. Ее метод, состоящий в историческом подходе к явлениям общественной жизни, необходим для их познания. Во-вторых, материал истории, объективно отражая социальную практику людей, является высшим критерием истинности таких законов. По существу, именно история доказала и продолжает доказывать великую правоту марксистских законов общественного развития, равно как и научную несостоятельность бесчисленных буржуазно-идеалистических схем исторического процесса.
Таким образом, важнейшей социальной функцией марксистской исторической науки является выяснение закономерностей общественного развития, составляющее необходимую предпосылку научного руководства обществом. Сообщая свой метод другим общественным наукам, исследуя конкретные исторические закономерности, наша наука в большой степени содействует раскрытию ведущих тенденций общественного развития. Ее положение в обществе во многом зависит от научной результативности ее усилий в решении этой задачи.
Прогнозирующая функция
Выяснение закономерностей исторического развития составляет основу прогнозирования в общественных науках. Со времен античности люди стремились использовать знание прошлого для суждений о будущем. Однако эти суждения, не опираясь на знание действительных законов общественного развития, носили утопический характер. Даже порой угадывая отдельные черты будущего, они по самой природе своей не могли претендовать па научное осмысление его существенного содержания. Вплоть до появления марксизма стремление людей заглянуть за завесу, отделяющую настоящее от будущего, оставалось несбыточной мечтой, нередко оборачиваясь .горькими разочарованиями в самой возможности научного предвидения. Только открыв законы развития человеческого общества, марксизм впервые сделал возможным превращение этой мечты в явь. Как никакое другое философское учение, марксизм ориентирован в будущее. Вся система его категорий нацелена на выяснение ведущих тенденций исторического процесса, позволяющих проникнуть в будущее.
В современной идеологической борьбе именно это качество марксизма является предметом особенно яростных нападок со стороны наших идейных противников. Вынужденные с различными оговорками признавать значение марксистского метода для изучения прошлого, они решительно отвергают провозглашаемую им возможность научного предвидения будущего. Претензия предсказывать неизбежное будущее объявляется главным пороком учения К. Маркса12. А небезызвестный теоретик антикоммунизма К- Поппер, усматривая в историческом предвидении главную цель марксизма, па этом основании третирует его как «нелепую философскую схему»13. Такое отношение к проблеме научного предвидения не удивительно, ибо она затрагивает самое больное место в обществе, лишенном будущего. Имеется глубокий смысл в том, что идеологи современной буржуазии в противоположность своим предшественникам решительно ополчаются против признания самой возможности научного прогнозирования развития общества на основе познания его законов. Исторически обреченный класс устами своих идеологов пытается убедить всех и вся, и в первую очередь самого себя, в том, что у него есть не только прошлое, но и будущее. Но поскольку это противоречит всему ходу исторического развития, на разные лады отрицается существование объективных законов, управляющих этим развитием и позволяющих предвидеть его главные тенденции. С особым ожесточением по понятным причинам отвергается прогнозирующая функция исторической науки. Если еще в начале нашего столетия профессор Принстонского университета, будущий президент США В. Вильсон, говоря о высоком предназначении историка, восклицал, что «мы должны все в разной степени быть провидцами, а не писарями»и, то сегодня большинство буржуазных ученых категорически отрицают самое возможность исторического предвидения.
В лучшем случае признается возможность так называемых факультативных предсказаний, подобно рассмотренных нами в предыдущей главе попыток американских футурологов представить схему «альтернативных будущих» до 2 000 г. Другой тип подобных предсказаний демонстрирует Э. Карр. Рассматривая возможность научного предвидения революции в гипотетической стране, он пишет: «Люди не ожидают от историка предвидения, что революция разразится в Руритании в следующем месяце. Род заключения, который они хотят извлечь частично из специфического знания руританских дел и частично из изучения истории, есть тот, что условия в Руритании таковы, что революция вероятно случится в близком будущем, если кто-то воспламенит ее или если кто-то на стороне правительства не сделает нечто, чтобы ее остановить; и это заключение может сопровождаться оценкой, базирующейся частично на аналогиях с другими революциями, на учете позиций, которые, как можно ожидать заранее, займут различные секторы населения» 15. Аналогичных взглядов придерживается другой английский историк — А. Марвик, подчеркивающий, что прогноз историка «в конечном счете не то же самое, что предвидение ученого» 16.
Конечно, такого рода прогнозы действительно имеют место в исторической науке и могут оказаться полезными для социально-политической практики. Не менее очевидно, однако, и другое. Этот род предвидения далеко не исчерпывает прогнозирующую функцию исторической науки. Сведение ее к таким прогнозам искажает действительные возможности исторической науки. В то же время они «удобны» для правящих классов не только своими практическими рекомендациями, но и прежде всего потому, что не ставят под вопрос их будущее, молчаливо предполагая или прямо провозглашая незыблемость основ буржуазного общества.
Вследствие принципиального значения, какое имеет прогнозирующая функция для понимания характера взаимоотношений истории и современности и самой природы исторического познания, необходимо остановиться на аргументации, отвергающей возможность исторического предвидения. Ее широкое распространение в современной буржуазной литературе создает видимость очевидности в утверждении, ставшем общим местом в этой литературе, что, основываясь па опыте прошлого, нельзя делать предсказания о будущем. Тем самым у исторической науки отнимается одна из самых притягательных ее функций, тысячелетиями привлекающая к ней общественное внимание, а само историческое познание выступает в превратном свете. Ведь родовым признаком всякого научного познания является его способность к прогнозированию в своей области. Отрицание этой способности равнозначно отрицанию научности. С другой стороны, отрицание прогнозирующей функции исторической науки объективно принижает ее социальную роль. Возникают законные сомнения в социальной значимости науки, которая заведомо отвергает возможность использования ее метода и ее данных в целях долговременного социального прогнозирования.
В ряду аргументов, которыми оперируют современные «гонители пророков», важное место занимает утверждение о наличии непредсказуемого элемента, заключающегося в свободной воле исторических деятелей. Несмотря на то, что тезис о свободной воле как главном двигателе истории был развенчан как научно несостоятельный еще в прошлом веке, он вновь и вновь в различных модификациях всплывает в современной буржуазной литературе. К. нему охотно обращаются как для проповеди индетерминизма в истории, так и для связанного с этим отрицания возможности исторического предвидения. «Возможность предсказания событий,— пишет Т. Шидер,— исходит из двух предпосылок: или из абсолютной детерминированности исторического процесса целью истории или из гипотезы о повторяемости в истории и одновременно представления о неизменности природы человека как подлинного двигателя истории. Все эти тезисы в разное время были представлены, но они не могут быть, за исключением, может быть, последнего, эмпирически доказаны и сохраняют поэтому гипотетический характер» 17. Заявляя о невозможности эмпирического доказательства этих предпосылок, западногерманский ученый, по существу, отвергает возможность научного предвидения в истории. Правда, он признает, что история может способствовать познанию для действия в будущем. Однако эта оговорка не меняет сути дела, ибо она не затрагивает сферы законов общественного развития.
Мы уже говорили, что «абсолютная детерминированность» исторического процесса, против которой ратуют Т. Шидер и его единомышленники, в действительности является жупелом, призванным помочь воинствующему отрицанию материалистического понимания истории. Противоречие между историческим детерминизмом и свободной деятельностью человека является надуманным, отражая не реальную жизнь, а метафизический склад мышления тех, кто пустил его в широкий оборот. Исторический детерминизм не только не отрицает свободной воли человека, но и прямо предполагает ее. Закономерная связь событий возникает в процессе человеческой деятельности, накладывающей на нее свой отпечаток. Точно так же во взаимодействии и взаимопереплетении бесчисленных воль проявляется и неизбежность в истории.
Необходимо всегда различать форму и содержание исторического действия. Историческая неизбежность является категорией, относящейся к сфере содержания, в то время как форма ее проявления зависит от действия многих переменных величин и, как правило, лишь отчасти детерминируется экономическим базисом. Достаточно сослаться на многообразие форм исторического существования одного и того же общественного строя. Очевидно, например, что факт одновременного существования в рамках капитализма широкого спектра политических форм от буржуазно-демократической республики до фашистской диктатуры не запрограммирован какими-либо общими законами развития капиталистического общества. Это многообразие форм, коренящееся в материальных условиях жизни буржуазного общества и отражающее в каждой из них объективное содержание, присущее капитализму, в то же время во многом является продуктом «свободной воли» людей, творивших эти формы в борьбе разноречивых, зачастую противоположных чувств, стремлений, действий.
Всякий фрагмент исторической действительности является, таким образом, результатом сложного переплетения действия объективного и субъективного факторов, что, безусловно, затрудняет историческое прогнозирование. Именно вследствие того, что историю делают люди, прогнозирование в сфере общественных наук является неизмеримо более трудным и менее точным, чем в области естествознания. Едва ли возможно, например, на современном уровне развития обществоведения пытаться, как это делают, впрочем, не всегда удачно, ученые-естественники в своих прогнозах развития той или иной науки или отрасли промышленности точно определить, какие конкретные изменения Произойдут В политической и социальной организации каждой страны через 10—20 и более лет, какие события будут иметь место на международной арене в эти годы и т. п. Каждый день может внести коррективы, радикально меняющие ход событий. То, что сегодня кажется совсем близким, внезапно отодвигается в более или менее отдаленное будущее или оказывается вовсе не осуществимым, и, напротив, сбывается в реальной действительности то, что совсем недавно казалось делом далекого будущего или совсем невозможным 19. И это не удивительно — слишком много факторов, в том числе и непредсказуемых, принимают участие в формировании конкретного облика будущего человеческого общества.
Это, однако, отнюдь не означает, что историческое прогнозирование вообще невозможно. К нему лишь следует подходить с несколько иными мерками, чем к естественно-научному прогнозированию. Нередко по аналогии с естествознанием смысл его усматривается в предвидении конкретных явлений и событий будущего и на этом основании говорится о его невозможности в мире людских страстей и поступков. Действительно, такое прогнозирование в сфере социально-политического развития человеческого общества крайне трудно, а зачастую вообще невозможно. Слишком много переменных величин, неподдающихся заблаговременному учету исторических случайностей, влияет на возникновение отдельных конкретных событий, чтобы их можно было заранее предвидеть с естественнонаучной точностью.
Иное дело — события всемирно-исторического масштаба. Такого рода события детерминируются всем ходом исторического развития, в который случайности входят составной частью, уравновешиваясь и погашаясь другими случайностями. Вследствие этого представляется' возможность предвидения таких событий на основе знания общих законов развития человеческого общества и умелого применения их к анализу конкретной исторической ситуации. Марксистская наука имеет в своем активе блестящие примеры такого предвидения.
Остановимся па ставшем хрестоматийным предвидении Ф. Энгельсом первой мировой войны. В 1887 г. Ф. Энгельс писал: «...Для Пруссии-Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размера, невиданной силы... Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной,— сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите; все это кончается всеобщим банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости — крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен: всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса. Такова перспектива, если доведенная до крайности система взаимной конкуренции в военных вооружениях принесет, наконец, свои неизбежные плоды»20.
Особенно поражает, что Ф. Энгельс сумел предсказать не только сам факт мировой войны, но и ее продолжительность, характер и, самое главное, социально-политические последствия. Важно подчеркнуть, что это предсказание не носит характера простого угадывания или даже интуитивного предчувствия. В его основе лежал точный научный расчет, базировавшийся на всестороннем анализе как современного международного положения и его тенденций, так и, в особенности, общих закономерностей движения капиталистической системы. Важным элементом этого анализа являлся учет долговременных исторических тенденций развития Германии и всего капиталистического мира. Именно в этих тенденциях и коренилась разгаданная Ф. Энгельсом историческая неизбежность первой мировой войны со всеми ее социально-политическими и экономическими последствиями. Конечно, живые .'поди наложили на данное событие свой неповторимый (и не поддающийся прогнозированию!) отпечаток. Отдельные детали войны, как и конкретные формы проявления тех ее последствий, о которых писал Ф. Энгельс, были иными, чем он их себе представлял. Но это не меняет существа вопроса: за несколько десятилетий до наступления известного события была научно доказана его неизбежность. С полным правом В. И. Ленин писал: «Какое гениальное пророчество! И как бесконечно богата мыслями каждая фраза этого точного, ясного, краткого, научного классового анализа!» 2I.
Уже этот пример показывает несостоятельность взглядов, отрицающих возможность исторического предвидения. И дело не в том, что эти взгляды разбиваются об один удачный пример такого предвидения. Хорошо известно, что отдельные примеры еще ничего не доказывают. Однако в данном случае речь идет о другом. Предвидение Ф. Энгельса первой мировой войны закономерно вытекало из всей системы марксистских представлений о природе развития капиталистического общества, демонстрируя прогнозирующие возможности марксистского метода изучения явлений общественной жизни.
Вместе с тем следует признать, что на современном уровне развития науки исторические предвидения, подобные только что рассмотренному, относительно редки. Ведущим видом прогнозирования в марксистском обществоведении является прогнозирование основных тенденций социального развития. Менее точное, чем предсказание отдельных событий, оно в то же время обладает огромной социальной значимостью, объясняющей усилия буржуазных идеологов дискредитировать самое идею его. Вся социальная практика последнего столетия неопровержимо свидетельствует о том, что в рамках марксизма оказалось возможным долговременное предвидение ведущих тенденций развития человеческого общества. Предсказанная К- Марксом смена капитализма социализмом во всемирно-историческом масштабе становится явью, равно как и мировой революционный процесс, в рамках которого эта смена происходит. Основоположники научного коммунизма, разумеется, не могли, да и не пытались, прогнозировать отдельные детали этого процесса. Но они научно достоверно определили его основные тенденции. Тем самым впервые было сделано научное предвидение социализма как реальной системы общественных отношений.
Присмотримся ближе к природе этого предвидения, что важно для понимания общего характера социального прогнозирования. Во-первых, это —долговременное предвидение, реализация которого составляет целую историческую эпоху. Другими словами, мы имеем дело с прогнозом-тенденцией, указывающим на направление исторического развития, но не претендующим на детальное изображение его хода. Историческое прогнозирование никоим образом не может быть уподоблено составлению некоего социального гороскопа, предсказывающего будущее во всех его конкретных ситуациях. Задача его на современном уровне развития марксистского обществоведения скромнее, но вместе с тем неизмеримо ответственнее. Оно имеет своей целью выяснение существенного содержания главных процессов, которые будут определять характер общественного развития на протяжении более или менее длительного исторического периода.
Во-вторых, это — условное предвидение, которое может осуществиться лишь при наличии определенных условий. Более того, известные условия требуются уже для того, чтобы прогноз был сформулирован. Целая плеяда мыслителей выступала с планами переустройства общества на началах всеобщей справедливости и братства. К- Маркс первым превратил эти планы из утопических мечтаний в научно обоснованный прогноз общественного развития. И не только благодаря своему гению: в XIX в. возникли необходимые социальные предпосылки для того, чтобы стало возможным сделать научное предвидение о грядущем социалистическом переустройстве общества. Эти социальные предпосылки включали в себя не только определенную степень зрелости объективного фактора, но и подготовленность фактора субъективного, в том числе и уровень развития современной К. Марксу науки. Точно так же лишь при наличии известной суммы условий как объективного, так и субъективного характера возник и утвердился В качестве мировой системы реальный социализм.
В свете этого и марксистской науке рассматривается категория исторической неизбежности. Вопреки буржуазным критикам Марксизма признание исторической неизбежности отнюдь не ведет к фатализму. Фатализм В. И. Ленин высмеивал как «банальнейшее и пошлейшее обвинение марксистов, на котором с давних пор выезжают все те, кто не может возразить что-либо по существу против их воззрений», утверждение, будто «марксисты исповедуют непреложность абстрактной исторической схемы»22. Марксисты отвергают понятие абсолютной неизбежности, предполагающее, что некоторое явление (или последовательность явлений) произойдет с фатальной неумолимостью при любых условиях. В действительности эта категория означает, что в истории человеческого общества существует известная причинно-следственная связь явлений, в рамках которой определенные причины неизбежно порождают определенные следствия.
Круг этих причин обнимает не только сферу объективных предпосылок человеческой деятельности, но и самое деятельность, творящую историю. В процессе этой деятельности и осуществляется историческая неизбежность. Но это означает не только то, что человек, как уже говорилось выше, накладывает свой отпечаток на ту конкретную форму, в которой проявляется неизбежность в истории, но и образует своей деятельностью необходимое условие ее реализации в исторической действительности вообще.
Когда мы говорим о неизбежности данного явления, мы имеем в виду, что оно обязательно произойдет, ибо для этого имеются все необходимые условия. На этом принципе основывается и долговременное научное прогнозирование. Основоположники марксизма-ленинизма обосновали историческую неизбежность гибели капитализма, раскрыв предпосылки и условия ее осуществления. Показательно, что при этом они в равной мере обращали внимание как на обоснование объективной закономерности прихода коммунистической общественно-экономической формации на смену капитализму, коренящейся в диалектике развития производительных сил и производственных отношений, так и на создание субъективных условий, обосновывающих реализацию этой объективной закономерности. Именно так оценивал значение марксистской теории В. И. Ленин23. Именно исходя из такого понимания характера общественного развития, строил он собственную деятельность. По существу, вся титаническая работа В. И. Ленина по созданию партии нового типа являлась не чем иным, как формированием важнейшего субъективного фактора осуществления исторической неизбежности ликвидации капиталистической системы.
Итак, долговременное историческое предвидение носит условный характер, предполагая наличие определенной совокупности обстоятельств как условия реализации исторической неизбежности. Но в принципе таким же является предвидение и в сфере естественных наук. Да иным оно и быть не может, так как в противном случае являлось бы не научным прогнозированием, а пророчеством, ничего общего с наукой не имеющим 24.
Наконец, долговременное научное прогнозирование общественного развития необходимо предполагает обязательный учет данных истории. Если успех социального прогнозирования в решающей степени зависит от общей социологической теории, способной адекватно отразить существенное содержание исторического процесса, то само построение такой теории невозможно без помощи исторической науки. В силу того, что обнаружение законов общественного развития возможно только в широкой исторической перспективе, охватывающей весь путь, пройденный человечеством, социальное прогнозирование на базе этих законов должно опираться как на фактические знания, которые дает история, так и на ее метод.
Именно таким выступает оно в трудах основоположников научного коммунизма. Поучительный пример тому — марксистское учение об общественно-экономических формациях, образующее научный фундамент долговременного прогнозирования тенденций общественного развития. Составляя краеугольный камень материалистического понимания истории, оно само насквозь исторично. И не тольько потому, что основываетсяна огромнейшем фактическом материале истории, у более важное значение именно обстоятельство, что формулируемые на этом материале особые законы, регулирующие развитие данного общественного Организма И смену его другим, высшим организмом, являются по своей природе историческими законами38. На необходимость детального исторического изучения условий существования различных общественных формаций как обязательную предпосылку всякого теоретического обобщения настоятельно указывал Ф. Энгельс26.
Марксистская теория общественного прогресса, научно доказавшая историческую неизбежность смены во всемирном масштабе капитализма социализмом, построена на обширном историческом материале, который не просто иллюстрирует те или иные ее положения, а образует ее неотъемлемую составную часть, играя важную эвристическую роль. Лишенная исторической ретроспективы, игнорирующая исторический метод, всякая попытка долговременного прогнозирования общественного развития неизбежно превращается в гадание на кофейной гуще, далекое от подлинной науки, или прямое социальное шарлатанство, столь распространенное в «свободном мире».
Тем самым определяется значение прогнозирующей функции исторической науки, без активного участия которой невозможно выяснение существенного содержания главных процессов, обусловливающих характер общественного развития в будущем. Но достаточным ли знанием прошлого обладает историческая наука, чтобы оно могло стать полезным для научного предсказания будущего? Многие буржуазные авторы дают на этот вопрос отрицательный ответ. Мы уже не говорим о тех из них, кто, прокламируя необозримую пропасть между настоящим и прошлым, вообще отрицает всякую пользу знания прошлого для настоящего, а тем более для будущего. Но даже ученые, признающие связь времен, а с ней вместе и социальное значение изучения прошлого, выражают сомнение в возможностях исторической науки такого всеохватывающего теоретического осмысления прошлого, которое стало бы основой прогнозирования будущего.
Так, в частности, рассуждает западногерманский ученый Э. Нольте, полагающий, что нет такого теоретического понятия, которое было бы способно так всеохватывающе объяснить прошлую действительность, что стало бы возможным предвидение будущего развития27. Иными словами, но, по существу, ту же мысль выражает А. Данто, утверждая, что «способ организации событий, присущий истории», не позволяет предсказывать будущее28. В другом месте, обосновывая принципиальную невозможность научного предвидения будущего, он ссылается на отсутствие документальных доказательств о будущем и адекватного понятийного аппарата'"'.
Эта аргументация имела бы силу лишь в том случае, если бы будущее являлось прямой и непосредственной проекцией прошлого. И Э. Нольте, и Л. Данто, и их многочисленные единомышленники молчаливо исходят именно из этой предпосылки. В действительности, однако, отношение между ними носит гораздо более сложный характер. Будущее является не только продолжением прошлого, но и его отрицанием. Вследствие этого всеохватывающее знание прошлого, даже если бы оно и было возможным, само по себе еще не обеспечивает предвидение будущего. Прогнозирующая функция исторической науки в первую очередь основывается на се способности выяснять закономерности общественного развития, определяющие долговременные тенденции хода истории. Конечно, реализация такой способности необходимо предполагает наличие достаточной суммы фактического знания, без чего вообще нельзя говорить о научном изучении прошлого; создание и непрерывное обогащение фактической основы является условием осуществления исторической наукой всех ее функций, в том числе и прогнозирующей. Однако накопление фактического материала никогда не являлось для исторической науки самоцелью. Всегда оно определялось критериями целесообразности и репрезентативности. Фактическая основа нужна историку постольку и в таком объеме, поскольку это необходимо для решения той или иной стоящей перед ним задачи. Репрезентативность находящегося в его распоряжении материала не может измеряться исключительно количественными величинами.
Главное заключается в том, насколько адекватно он отражает историческую действительность в тех ее параметрах, которые необходимы ученому для реализации его целевой установки, в нашем случае — прогнозирования общественного развития. Для этого, очевидно, требуется не столько «всеохватывающее объяснение» прошлого, сколько выявление ведущих закономерностей, определяющих существенное содержание его развития. Конечно, в распоряжении исторической науки нет и не может быть «документальных доказательств» относительного будущего, но зато она обладает методом, позволяющим проложить мост между ним и прошлым и, таким образом, бросить свет на тенденции его развития. Вся практика марксистского прогнозирования общественного развития убедительно показывает эффективность такого использования данных и метода истории, а следовательно, и эффективность прогнозирующей функции исторической науки.
Функция социальной памяти
Значение обращения к прошлому для марксистской историографии не ограничивается, однако, извлечением из него уроков для лучшего понимания настоящего и предвидения будущего. Запечатленный на страницах истории опыт прошлого во всей его грандиозности и противоречивости имеет, безусловно, самостоятельное значение, которое не может быть сведено к выявлению закономерностей общественного развития. Воссоздавая величественную картину развития человеческого общества во всем многообразии ее бесчисленных красок и оттенков, история выполняет функцию социальной памяти человечества. В этом своем качестве история является неотъемлемой предпосылкой поступательного развития и самого существования человеческой цивилизации, понимаемой в самом широком смысле этого слова. Ни одно поколение не начинает с нуля. Каждое из них вступает па арену исторической деятельности в той или иной степени, усвоив опыт прошлого, опираясь на него в своей социальной практике. Историческая наука — великая посредница между прошлым и современностью. Сообщаемые ею знания составляют необходимый элемент духовной культуры, образуя в ее структуре тот отправной пункт, без которого невозможно ее поступательное движение. Вот почему историческим знаниям принадлежит столь значительное место во всей системе просвещения и культуры. Они составляют необходимый элемент всякого школьного образования, дающего каждому вступающему в жизнь поколению не только известную сумму знаний об историческом прошлом человечества, но и определенную систему ценностных суждении для ориентации в настоящем. Они присутствуют в каждой науке, каждой отрасли культуры, воплощая момент преемственности в их развитии. Историческое в жизни человеческого общества сообщает ему необходимую устойчивость, а запечатленные на страницах истории «преданья старины глубокой» служат неиссякаемым источником его самоутверждения.
Ввиду всепроникающего присутствия прошлого в настоящем исторической науке принадлежит одно из ключевых мест во всей духовной структуре общества. Не является преувеличением поэтому распространенное сравнение его с местом, занимаемом памятью в жизни каждого индивида. Подобно тому, как потерявший память индивид перестает ощущать себя личностью, теряет свое «я», общество может осознавать себя таковым лишь обладая систематизированным воспоминанием о прошлом. Такое воспоминание может давать лишь историческая наука, обладающая системой понятий, организующих бесконечное многообразие явлений прошлого в форме, доступной для широкого восприятия в настоящем. Возрождая прошлое из небытия, историческая наука удовлетворяет тем самым насущную потребность общества в самопознании как условии его нормального функционирования. Трудно представить себе общество, не интересующееся своей историей. Лишенное социальной памяти, такое общество было бы обречено на неминуемую деградацию. «Изучая предков,— подчеркивал В. О. Ключевский,— узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли и мир, как и для чего мы в нем живем, как и к чему ДОЛЖНЫ стремиться...»'м. Как уже отмечались, функция социальной памяти имманентно присуща историописанию. ЯСНО обнаруживаясь уже на самой заре его, она неизменно присутствует на всех этапах развития исторической науки, ибо каждое общество может воспринимать себя лишь в свете собственного прошлого. Это, естественно, не означает, что в разных социальных условиях рассматриваемая функция выполняет одинаковую роль. Напротив, в силу того, что каждое общество задает прошлому свои вопросы, разными являются и требования к социальной памяти, складывающейся из ответов, которые на эти вопросы дает история. Соответственно этому функция социальной памяти на каждом этапе развития исторической науки преобразовывалась в свете получаемых историографией определенных социальных установок. Память о прошлом вследствие своей социальной природы избирательна. Каждое общество имеет свою иерархию ценностей, которая, будучи обращена в прошлое, определяет принципы отбора того, что историческая наука делает широким социальным достоянием. Далеко не случаен, например, тот факт, что вплоть до XIX в. в исторических произведениях практически отсутствовали народные массы. Их жизнь, трудовая деятельность, борьба являлись для авторов многочисленных «Историй» и «Хроник» предметом, не достойным быть запечатленным в социальной памяти в силу своего «низкого» происхождения. Правда временами все же народные массы попадали на страницы этих сочинений, но лишь тогда, когда их поведение приобретало угрожающий для господствующих классов характер.
Ценностные критерии этих классов и определяли то, что должно было запечатлеваться в памяти людской. Четко формулируя основанные на этих критериях принципы отбора материала для исторических сочинений, средневековый хронист писал: «Что касается третьего сословия, составляющего все население королевства, то сюда входят добрые города, купцы и трудовой люд, на которых не подобает останавливаться так же подробно, как на дворянах, потому что они сами по себе неспособны к высокой политической деятельности, пребывая на стадии рабства»31.
Не удивительно поэтому, что идеологи революционной буржуазии, ратуя за создание новой исторической науки, в первую очередь требовали ее социальной переориентации. Выражая интересы нового общественного класса, она призвана была запечатлеть па своих страницах деятельность социальных слоев, пренебрегавшихся феодальной историографией. Обосновывая это требование вместе с тем формулируя задачи новой исторической науки, один из ее создателей О. Тьерри заявлял: «•Лучшая часть наших анналов, самая трудная, самая поучительная, должна быть еще написана; нам еще не хватает истории граждан, истории подданных, истории народа. Историческую авансцену занимает только кучка привилегированных лиц, только о ней нам рассказывают, а между тем... прогресс народных масс в сторону свободы и благосостояния кажется нам гораздо более важным, чем действия завоевателей, а их несчастья куда более трогательными, чем бедствия королей, лишившихся своей короны. Я глубоко убежден в том, что у нас до сих пор нет истории Франции». Подчеркивая настоятельную необходимость ее создания, О. Тьерри выражал уверенность в том, что «самая многочисленная и самая забытая часть нации заслуживает того, чтобы вновь ожить в истории»32. Таким образом, устами одного из самых ярких своих идеологов новый общественный класс давал принципиальное новое по сравнению с феодальным историописанием понимание задач истории как социальной памяти.
Нужно сказать, что сформулированная О. Тьерри программная установка получила известную реализацию в историографической практике буржуазных ученых. В буржуазной историографии произошло определенное переосмысление рассматриваемой функции исторической науки. Выполняя социальный заказ своего класса, буржуазные ученые значительно расшили круг событий и персонажей, достойных сохраниться в памяти человечества. Королей и полководцев, светских аристократий и церковных иерархов на страницах исторических книг потеснили буржуа и п\ предки. Историческая память человечества обогатилась знанием многих выдающихся событий, подобно социальным движениям в античном мире и городским восстаниям в средневековой Европе, которые либо замалчивались, либо искажались предшествующим историописанием. Крестьянская община и античная культура, развитие торговли и мореплавания— эти и многие другие сюжеты, выражавшие многообразные проявления жизни общества, став объектом пристального внимания буржуазных исследователей, существенно видоизменили господствовавшие ранее представления о прошлом.
Однако выдвинутая О. Тьерри задача добиться, чтобы «самая многочисленная и самая забытая часть нации» вновь ожила в истории, оказалась далеко не полностью выполненной ни применительно к истории Франции, ни, тем более, в общеисторическом масштабе. Несмотря на то, что под все возрастающим давлением самой жизни буржуазная наука оказалась вынужденной «идти в страну врага» — заниматься изучением истории трудящихся масс,— социальная память, формировавшаяся буржуазной историографией, неизбежно носит на себе печать классовой ограниченности. Это — память, которую буржуазия пытается навязать обществу, преследуя свои корыстные цели. Поэтому по-прежнему делается акцент на выдающихся исторических деятелях, противопоставляющихся «косным массам», подлинное место которых в историческом процессе намеренно принижается.
Давно стали расхожими ламентации по поводу жестокости и несправедливости истории. Действительно, она оставила, например, в памяти человечества Герострата, но не сохранила имена строителей сожженного им храма. И это в известном смысле символично: охотнее и больше она говорила о разрушителях, чем о созидателях. Палачи чаще занимали ее страницы, чем жертвы, угнетатели,— чем угнетенные. В этом находила свое закономерное выражение мораль того общества, социальная память которого формировалась историческими представлениями эксплуататорских классов. По образу и подобию своему создавали они картину прошлого, в которой сильный всегда побеждал слабого и именно поэтому и заслуживал право быть запечатленным в памяти поколений. Такая картина была в равной мере и несправедливой и необъективной. Память о прошлом, складывавшаяся на ее основе, являлась искаженной памятью. Иначе, впрочем, и быть не могло. Общество, построенное на началах социальной несправедливости, проецировало свою природу и на прошлое.
Только коренное преобразование общественных отношений открыло возможность принципиально иного подхода к прошлому. Подобно тому, как социалистическое общество впервые в истории провозгласило в качестве своего основополагающего принципа всестороннее развитие человеческой личности, марксистская историография также впервые выдвинула цель систематического изучения условий жизни, деятельности и борьбы народных масс как главной производительной силы общества. Трудящийся человек в его повседневной хозяйственной деятельности и освободительной борьбе, формирующих конкретные исторические закономерности, стал главным объектом и главным героем марксистской исторической науки. Впервые в историографической практике страницы исторических произведений заполнили «простые люди» как подлинные творцы истории.
Конечно, такая переориентация истории как социальной памяти — явление сложное и неоднозначное. Нельзя упускать из виду, что в тысячелетнем процессе развития историописания марксистская наука представляет в количественном плане относительно незначительную главу. В изучении многих разделов прошлого она вынуждена опираться на дошедшую до нашего времени источниковую базу. Между тем хорошо известно, что составляющие ее источники в силу самого своего происхождения в большинстве случаев дают крайне ограниченные сведения о жизни и трудовой деятельности «простого» человека. Отсюда неизбежны в какой-то мере и лакуны в детализированном изображении этой жизни и деятельности, представляемом марксистской историографией. Поэтому заслуживает высокого социального признания огромная работа, проводимая учеными-марксистами по выявлению и изучению новых источников, позволяющих расширить и конкретизировать наши представления о разных сторонах жизни народных масс в прошлом. Эта работа уже дает свои результаты. В научный оборот включаются многочисленные новые нею nut и целые их виды, позволившие ликвидировать многие «белые пятна» в создаваемой марксистской историографией картине прошлого. Достаточно вспомнить, чтобы ограничиться уже приводимым примером, открытие советскими археологамии берестяных грамот, не только заставившее новыми глазами взглянуть на уровень образованности и культуры в русском средневековом обществе, но и позволившее детализировать наши представления о повседневной хозяйственной деятельности средневекового русского горожанина. Вполне вероятно, что дальнейшие усилия ученых-марксистов, широко использующих новейшие исследовательские методы33, приведут к созданию более полной, чем мы имеем сегодня, истории непосредственных производителей материальных благ. Но уже сейчас несомненно, что марксистская историческая наука представляет собою качественно новый тип историописания, впервые со времени его возникновения в классовом обществе ориентированный на систематическое изучение истории народных масс.
Такая ориентация, разумеется, не только не исключает, но и прямо предполагает марксистское исследование истории эксплуататорских классов, ибо только таким путем может быть достигнуто всестороннее понимание закономерностей развития классово-антагонистического общества, а вместе с этим — и подлинной роли в истории народных масс. Это означает, что функция социальной памяти впервые освобождается от неизменно присущей ей раньше односторонности, благодаря чему история становится адекватным, а следовательно, и справедливым отражением жизни прошлого в ее реально существовавших пропорциях и связях.
Функция социальной памяти меняет свое содержание на разных этапах развития исторической науки не только вследствие избирательного характера подхода к явлениям прошлого, но и в неменьшей степени — в силу их оценки. Запечатлеть в памяти людской деяния прошлого всегда означало в то же время оценить их в свете господствующих в данном обществе идейно-теоретических и общеисторических представлений. Одни и те же явления прошлого нередко получают в разных системах исторических представлений диаметрально противоположную оценку, что, естественно, определяет и их неодинаковое звучание в памяти различных общественных классов. Не удивительно поэтому, что функция социальной памяти является ареной острой идеологической борьбы, выражающей стремление господствующих классов использовать прошлое для упрочения своих позиций в настоящем.
О значении, какое придается этой функции идеологами современной империалистической буржуазии, свидетельствует тот факт, что нередко она выдвигается ими на передний план, воплощая главное социальное назначение истории. С большой силой такое понимание истории выразил Г. Геймпель. С горечью констатируя, что современное буржуазное общество живет «в состоянии паралича памяти» и усматривая его в «барьере вины», который разделяет прошлое и настоящее (виновные неохотно вспоминают, пишет он) 34, западногерманский ученый провозглашает в качестве важнейшей цели исторической науки задачу преодоления этого барьера и указывает в этой связи на ее обязанность «успокаивать современность», снимая присущее ей чувство вины. Соответственно этому важнейшей функцией исторической науки провозглашается функция быть «примиряющей памятью людей» 35.
О том, как реализуется эта функция в современной буржуазной науке, недвусмысленно свидетельствует сама историографическая практика. В трактовке многих буржуазных ученых «примиряющая память» истории воплощается прежде всего в замалчивании или переосмыслении самых мрачных и позорных страниц истории капитализма — от эпохи первоначального накопления до фашизма. Формы, в которых буржуазная историография, реализуя эту свою функцию, «успокаивает современность», весьма многообразны, Мы отмстим лишь некоторые из них.
Во-первых, это откровенные попытки реабилитировать грязное прошлое капитализма. Пытаясь в максимально благопристойном свете изобразить историю буржуазного общества, его апологеты стремятся «очистить» капитализм от наиболее компрометирующих его пятен, нередко при этом не останавливаясь перед прямым превращением черного в белое. Характерно, что в таком плане, не без учета потребностей империалистической пропаганды на развивающиеся страны, переписывается история раннего капитализма. Примером тому служит развернутая попытка ревизии утвердившихся в исторической литературе представлений о характере раннего аграрного капитализма в Англии, предпринятая Э. Керриджем 36.
Для современного апологета капитализма оказываются неприемлемыми не только марксистское понимание эпохи первоначального накопления капитала, но и взгляды тех буржуазных ученых, которые признавали сам факт обезземеливания крестьян лендлордами, депопуляции английской деревни, развитие на этой основе массовой нищеты и бродяжничества. Отвергая эти взгляды, Э. Керридж рисует фантастическую картину аграрной революции в Англии, осуществленной сельскохозяйственными предпринимателями-капиталистами в сотрудничестве с крестьянами-держателями. Основная идея его концепции заключается в доказательстве, наперекор широко известным фактам, правовой обеспеченности крестьянских держаний в Англии XVI в. как основы капиталистической трансформации сельского хозяйства. «Заявлять, что капитализм бурно вырос на экспроприациях, является чудовищной и предумышленной клеветой, — утверждает он, предельно обнажая классовый смысл своей концепции. — Надежность собственности и держания отвечала первой и наиболее искренней потребности капитализма. Там, где царила ненадежность, это происходило вследствие отсутствия, а не пришествия или существования капитализма»37.
Является показательным для современного идейно-теоретического уровня буржуазной историографии, что эти взгляды, несмотря на всю их одиозность, не только не встретили решительного отпора, но и получают в ней дальнейшее развитие и обоснование, свидетельством чему служит недавно опубликованная в «Американском историческом обозрении» большая статья «Аграрный капитализм или сеньериальная реакция?». Ее автор, полемизируя с Э. Керриджем по некоторым частным вопросам, полностью поддерживает его главный тезис о благодетельности раннего капитализма, утверждение которого в английской деревне якобы не только не ухудшило, а напротив, улучшило положение широких крестьянских масс, пытаясь обосновать его на конкретном материале двух графств северо-западной Англии38.
Важно подчеркнуть, что мы имеем здесь дело не с простой попыткой переписать заурядную страницу истории. Э. Керридж и его единомышленники стремятся обелить саму природу капитализма. Тщетно пытаясь отмыть кровь и грязь, источавшиеся из всех пор новорожденного капитализма39, они вносят тем самым свой вклад в формирование в социальной памяти лживого образа «очеловеченного» капитализма.
Более распространена в современной буржуазной литературе другая форма «примирения с прошлым», заключающаяся в персонификации того или иного «неудобного» для нее явления из истории капитализма. Будучи не в состоянии отрицать кровавый характер данного явления, буржуазные авторы пытаются свести его генезис и сущность к патологическим отклонениям от нормальной психики отдельных связанных с ним личностей. Тем самым тщательно маскируется социальная природа рассматриваемого явления, провозглашаемого продуктом классово не мотивированной деятельности отдельных лиц. Такой подход получил своеобразное теоретическое обоснование в психоанализе40. Метод психоанализа, атомизируя исторический процесс, облегчает возможность произвольного манипулирования прошлым. Отрицание объективных закономерностей общественного развития, сведение мотивации деятельности исторических личностей к фрейдистским «комплексам» открывают путь для извращения подлинной природы любого социального явлении, дискредитирующего усердно внедряемый в сознание широких масс образ капитализма.
Как мы видели, особенно преуспели в этом отношении буржуазные историки немецкого фашизма. Под их пером фашизм из террористической диктатуры самых реакционных слоев буржуазии, закономерного порождения международного империализма с имманентно присущими ему антикоммунизмом и антидемократизмом превратился в некий психологический феномен, порожденный разнообразными «комплексами» как отдельных лиц, стоявших во главе движения, так и самой нации, где оно развертывалось. При этом наряду с отмеченным выше выпячиванием на передний план всевозможных патологических отклонений от нормы в психике фашистских главарей в буржуазной историографии фашизма обнаруживается другое течение, настаивающее, напротив, на нормальных человеческих качествах Гитлера и его окружения. Оно представляется особенно зловещим именно в свете его попыток фальсификации истории как социальной памяти.
На роль своеобразного манифеста этого течения может по праву претендовать получившая широкую известность на Западе книга западногерманского автора В. Мазера, посвященная «загадке Гитлера»41. Пытаясь раскрыть ее, В. Мазер тщательно прослеживает биографию «фюрера», подробно рассматривая его биопсихологические характеристики. В итоге перед читателем предстает не лишенный привлекательности образ человека, щедро одаренного природой, обладавшего большой личной храбростью, вполне нормального с биопсихологической точки зрения. Недаром американский рецензент английского перевода этой книги, резюмируя ее идейный смысл, подчеркивает, что «читатель, не знакомый с предметом, может получить впечатление, что Гитлер не был в действительности так плох, что он был нормальной личностью с большим художественным и интеллектуальным даром, страдавшим от многочисленных болезней, от которых его плохо лечили»42. Задавшись целью развенчать многочисленные легенды, десятилетиями складывавшиеся в буржуазной литературе вокруг личности Гитлера, В. Мазер в действительности создает новый, еще худший миф. Словно для того, чтобы не оставалось никаких сомнений в классовой направленности этого мифа, он венчает свои рассуждения осуждением ГДР и призывом к «унификации» Германии43. Так, фальсификация памяти о прошлом преследует вполне определенные политические цели в настоящем.
Подлинный смысл такой трактовки фашизма и его главарей особенно наглядно выступает в многочисленных «художественных» произведениях и фильмах, широкой волной хлынувших на западного, в особенности западногерманского, обывателя. Основываясь на новейших «достижениях» психоанализа, эти произведения пытаются не только внедрить в массовое сознание представление о том, что «Гитлер был не так уж плох», но и ревизовать утвердившееся в памяти народов само понятие фашизма. Так, целенаправленно выполняя установку своего класса, реакционная буржуазная историография, формирует социальную память общества.
Функция социальной памяти может быть понята только в свете общемировоззренческих позиций исторической науки, которые находят в ней свое выражение. Настоящее не безразлично к памяти о своем прошлом, равно как и это последнее отнюдь не является мертвым грузом, равнодушным к жгучим проблемам современности. Вот почему не может быть социальной памяти, нейтральной по отношению к современности. Какое бы отдаленное прошлое ни хранилось в ее ячейках, суждение о нем, а следовательно и его оценка, в разной степени детерминируются настоящим. В особенности это относится к эпохальным событиям недавнего прошлого, ТЫСЯЧАМИ разнообразных нитей связанным с современностью и своими многочисленными
последствиями активно воздействующим. Такие события ввиду своей исторической значимости принадлежат не только прошлому, но и настоящему, оставаясь важнейшими факторами современности. Является естественным поэтому не только выдающееся место, которое занимают эти события в исторической памяти человечества, но и определяющее влияние современности на само формирование этой памяти. Слишком живые в памяти современников, чтобы стать исключительным достоянием книжной учености, они ежеминутно властно вторгаются в жизнь, определяя существенные формы ее развития. Так, все развитие современной эпохи происходит под возрастающим влиянием Великой Октябрьской социалистической революции. Идеи Октября, его революционизировавшие весь мир свершения определили главную тенденцию современности, ведущую к торжеству во всемирном масштабе реального социализма.
Ввиду всепроникающего влияния Октябрьской революции на современность ее образ в социальной памяти человечества формируется не только историками. Он складывается под непосредственным впечатлением крупнейших событий современности, пронизанных прямым или опосредованным влиянием Октября, развертывающейся вокруг них идеологической борьбы, захватывающей все области обществоведения, а также, не в малой степени, под воздействием личного опыта современников, вся жизнь которых так или иначе связана с этими событиями. Сказанное можно отнести и к другим значительным явлениям недавнего прошлого, продолжающим, подобно второй мировой войне, благодаря своим многообразным последствиям, жить в настоящем.
Это не означает, однако, умаления по отношению к такого рода явлениям значения функции социальной памяти истории. Хотя она и не выступает здесь в исключительной роли хранительницы памяти о прошлом, ее значение обусловлено целым рядом других, в своем роде не менее важных факторов. Она систематизирует соответствующий материал, восстанавливает полную картину данного явления во всех его связях и опосредованиях, включает его в общеисторический контекст, что позволяет показать его действительное место в развитии общества, и — далеко не в последнюю очередь — всесторонне раскрывает его воспитательное значение.
Для советских историков, например, воссоздать образ второй мировой войны означает не только восстановить действительный ход событий военных лет, их причины, характер и следствия, но и запечатлеть в памяти народной как героизм советских людей, самоотверженно защищавших свою Родину, и патриотов других стран, боровшихся против фашистского варварства, так и ужасы фашизма и войны, чтобы сделать невозможным их повторение впредь в новых, еще более страшных и разрушительных модификациях. В ту борьбу, какую ведут сегодня миролюбивые силы против угрозы ядерной катастрофы, свой важный вклад вносит марксистская историография второй мировой войны, не позволяя человечеству забыть цену попустительства агрессорам.
Именно поэтому советские историки последовательно разоблачают всякие попытки, под каким бы соусом они ни подавались, очеловечить фашизм и его главарей, скрыть его подлинную классовую природу и суть его кровавой политики. «Проблема Гитлера» в современной идеологической борьбе никак не сводится к оценке прошлого. Действительный смысл ее заключается в предостережении против опасности возрождения фашизма и угрозы войны в наши дни. А о том, насколько эта опасность реальна, свидетельствует не только широкое распространение в мире капитала разного толка неофашистских организаций и временное торжество в отдельных странах реакционных сил, подобно военно-фашистской диктатуре в Чили, но прежде всего сама природа империализма, непрерывно порождающая угрозу войны и фашизма. Вот почему должна сохраняться память о преступлениях фашизма перед человечеством в 30—40-е гг.: их нужно помнить, чтобы они не повторились в будущем. Так память о прошлом превращается в действенный фактор современной жизни.
Приведенные здесь примеры раскрывают еще одну важную характеристику функции социальной памяти. Память о прошлом не является и не может быть бесстрастной. Она всегда окрашена в определенные морально-этические тона, выражающие отношение современности к данному явлению или прошлому в целом. Мы имеем в виду, разумеется! не примитивное морализирование по поводу прошлого, давно и справедливо высмеянное в философско-исторической литературе. Задача истории не в том, чтобы читать нравоучения и выставлять оценки по поведению деятелям прошлого. Объективно отражая прошлое, она превращает его образ в фактор, обладающий огромной силой воздействия на современность. Тем самым функция социальной памяти тесно переплетается с воспитательной функцией исторической науки.
Воспитательная функция
Практически всем функциям исторической науки в силу характера самого материала, с которым она имеет дело, присуще большое воспитательное звучание, что можно было хорошо видеть из всего, изложенного выше. Воспитательный момент неотъемлемо присутствует во всей историографической практике, и поэтому специальное выделение его будет носить в известной степени условный характер. Вместе с тем представляется правомерным в целях удобства изложения выделить воспитательную функцию исторической науки так сказать в чистом виде. Таким путем мы надеемся особенно рельефно показать общественную значимость нашей науки, подвести своеобразные итоги всего рассмотрения проблемы «история и современность». Делая опыт прошлого достоянием современников, историческая наука играет выдающуюся роль в их социальном воспитании. Внутренне присущая исторической науке воспитательная функция обусловлена самим ее предметом. Независимо от субъективного желания отдельных историков, сообщаемые ими факты прошлого несут в себе большой воспитательный заряд, эмоционально воздействуя на читателей и таким образом оказывая на них более или менее сильное влияние. Нет более поучительного зрелища, чем исторический процесс во всей многокрасочности составляющих его деталей. Рождение, расцвет и гибель великих цивилизаций прошлого, грандиозные социальные потрясения и политические катаклизмы, калейдоскопические смены ситуаций, величественные достижения человеческого разума и мрачные низины порока, яркие и сильные характеры, причудливое смешение высокой трагедии и постыдного фарса — все это и многое другое, превосходящее самое пылкое и смелое воображение, образует в своей совокупности живую ткань истории.
Воспитательная функция исторической науки не может быть сведена, однако, к простому представлению примеров из прошлого для подражания или размышления в настоящем. Марксисты черпают из истории уверенность в конечном торжестве своих идеалов и вместе с тем — сознание необходимости упорной и самоотверженной борьбы за их осуществление. Марксистскому пониманию истории в равной мере чужды как бездумный и поверхностный оптимизм, так и мрачный и безысходный пессимизм, ибо и то и другое не соответствует реальной исторической действительности. Отражая общественный процесс в его подлинной сложности и противоречивости, марксистская историческая наука вооружает массы научно обоснованным убеждением в неодолимости прогресса в человеческом обществе, воспитывает гордость за человека и веру в его безграничные возможности в совершенствовании окружающего мира.
Марксистская историография отнюдь не игнорирует и не преуменьшает темные стороны в развитии человеческого общества: кровавые и опустошительные войны, временное торжество реакции и контрреволюций, массовые проявления фанатизма, мракобесия и шовинизма, регресс и гибель целых цивилизаций, вандализм и многое другое. Но великое воспитательное значение истории в том и состоит, что она всем ходом неопровержимо свидетельствует о противоречивом и трудном, оплачиваемом подчас невероятно тяжелой ценой, но тем не менее поступательном развитии общества, которое неизбежно должно привести к утверждению во всемирно-историческом масштабе коммунистического строя. Наша уверенность в грядущем торжестве общества, основанного на началах социальной справедливости и экономического процветания, обеспечивающего всестороннее развитие человеческой личности, не является продуктом бездумного фанатизма или морально-этических размышлений, выливающихся в сентенции типа «добро в конечном итоге побеждает зло» и т. п. Она зиждется на знании действительных закономерностей общественного развития, и воспитательная функция марксистской исторической науки находит свое выражение в том, что весь ее- материал -указывает на -ведущую тенденцию современности, воплощающую эти закономерности и заключающуюся в торжестве дела коммунизма.
Настоятельной задачей марксистской историографии является изучение революционных традиций.. Воссоздавая с объективной точностью во всех деталях подлинную картину многовековой борьбы народных масс со своими угнетателями, рисуя яркие образы ее героев и мучеников, историческая наука представляет в распоряжение общества материал огромной воспитательной силы, оказывающий непосредственное влияние на формирование мировоззрения его членов. Не случайно поэтому- история классовой борьбы и в особенности ее высшей формы — революционных движений всегда являлась ареной непримиримых идеологических сражений, выражавших столкновение коренных мировоззренческих принципов. Именно в этой сфере историческое познание имеет прямой выход в социальную практику, непосредственным образом воздействуя на. идейно-политическое воспитание широких масс.
Для основоположников марксизма-ленинизма идейно-политическое воспитание масс на революционных традициях прошлого всегда являлось одной из важнейших задач исторической науки, определяющей в значительной степени ее место в идеологической борьбе своего времени. Выдвинутая всем ходом борьбы против буржуазного строя, эта задача в полной мере сохраняет свою актуальность и в условиях победившего социализма. Коммунистическое воспитание трудящихся обязательно включает в себя усвоение важнейших вех освободительной борьбы человечества. Знание ярких страниц революционного прошлого народов мира, в особенности собственного народа, составляет неотъемлемую предпосылку формирования научного коммунистического мировоззрения, определяя тем самым место и значение исторической науки во всей системе воспитательной работы.
Этим, однако, воспитательная функция марксистской историографии не ограничивается. Выдающееся воспитательное значение имеют и другие аспекты прошлого, являющиеся предметом исторического исследования. Героическое прошлое народа, его материальные и духовные достижения, получая яркое отражение в исторической литературе, обладают большим воспитательным зарядом и играют важную роль в формированию социалистического общественного сознания.
Особенно значительной является роль марксистской историографии в воспитании социалистического патриотизма и пролетарского интернационализма. Сознательная любовь к социалистической родине предполагает знание его истории. Чтобы в полной мере оценить настоящее, необходимо знать прошлое. Славные страницы борьбы народа за социальное освобождение и национальную независимость, его неустанный созидательный труд, величественные творения его рук и разума, яркие характеры народных вождей и героев составляют предмет национальной гордости. Запечатлевая в памяти народной его героическое прошлое, марксистская историческая наука играет тем самым выдающуюся роль в выработке национального самосознания.
С другой стороны, поскольку история каждого народа является органической частью истории всего человечества, ее материал имеет первостепенное значение для воспитания пролетарского интернационализма. Как ни одна другая общественная наука, история всем своим содержанием подчеркивает неразрывное единство национального и интернационального. Подлинное уважение к другим народам, которое предполагает социалистический патриотизм, основывается на знании их истории. Во всей своей работе историки-марксисты исходят из кардинального положения о том, что нет народов «исторических» и «неисторических», что каждый народ, большой или малый, вносит свой вклад в сокровищницу человеческой культуры, что исторический процесс является сложным продуктом многообразной деятельности всех народов, населяющих и населявших нашу планету.
Особенно важным является воспитательное воздействие истории на подрастающее поколение. Историческим знаниям принадлежит выдающееся место в процессе выработки коммунистического мировоззрения. Для не имеющей сколько-нибудь серьезного собственного жизненного опыта молодежи знание прошлого является необходимым условием правильной ориентации в самых сложных проблемах, рождаемых современностью. Вот почему такое важное значение в системе коммунистического воспитания принадлежит школьному преподаванию истории, а также всему комплексу мероприятий, направленных на овладение молодежью основами научных исторических знаний.
Рассмотренные функции исторической науки ярко подчеркивают её классовый характер. Хранение, обобщение, использование и распространение исторического опыта в классовом обществе всегда социально обусловлено. В этом находит свое выражение классовая функция исторической науки в человеческом обществе.
1 Геродот, 1, 1.
2 О развитии немецкой буржуазной историографии XIX в. см.:Sludien iiber die deutsehe Geschichtswissenschaft. Bd. 1—11. Berlin, 1963—1965.
3 Достаточно вспомнить эволюцию отношения к прошлому буржуазной историографии на протяжении XVIII—XX вв., отразившуюкоренные сдвипи в положении в обществе самой буржуазии, которыеона претерпела за эти столетия.
4 В качестве примера можно указать на русскую либеральную медиевистику последней четверти прошлого столетия, успехи которой в исследовании широкого круга проблем западноевропейского феодализма были связаны с разработкой ее ведущими представителями политической линии русского пореформенного либерализма,
5 См.: Данилов А. И. Проблемы аграрной истории раннего средневековья, с. 151—155.
8 Положение не меняется от того, что отдельные историки XIX в., подобно Я. Буркхардту, указывали на нестабильность буржуазного общества и угрозу социально-политических потрясений в будущем. Во-первых, они составляли явное меньшинство, а во-вторых, и это главное, — их социальные прогнозы не базировались на действительно научной концепции исторического процесса. Вследствие этого, угадав некоторые черты будущего, связанные главным образом с кризисом буржуазной демократии и культуры, они в то же время были далеки от понимания существенного содержания развития человеческого общества в XX в. В основе их прогнозов лежало не строго научное осмысление исторических тенденций развития буржуазного общества, а страх и смятение определенных слоев этого общества, утративших веру в его будущее. См.: Гурьев В. С. Буркхардт о социальном кризисе XIX в. — В кн.: Вопросы всеобщей истории и историографии. Томск, 1973.
9Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 25, с. 263.
10 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 16.
12 В е n d i х R. and L i p s e t S. M. Karl Marx's Theory of SocialClasses. — In: Class, Status, and Power. Social Stratification in Comparative Perspective. New York, 1966, p. 11.
13 P о p p e r K. The Open Society and its Enemies, vol. I. London,1962, p. 3; Idem. Conjectures and Refutations. London, 1963. p. 338.
14 W i 1 s о n W. The Variety and Unity History. — In: The Historianand the Diplomat, p. 186. Впервые опубликовано в 1906 г
18 Опыт такого прогнозирования см.: Байнхауэр X., Ш м а к-к е Э. Мир в 2000 году. Свод международных прогнозов. М, 1973.
19 Это последнее, причем гораздо чаще, имеет место и в естествознании. Известно, например, что многие выдающиеся ученыеотвергали близкую возможность расщепления атомного ядра. Значительно раньше, чем считали многие специалисты, началась эракосмических полетов. Такие примеры легко умножить, но они лишьподтверждают общее правило — прогнозы в сфере естественных науксбываются быстрее, чем в обществоведении.
20 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 361
21 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 473.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Историческое познание является неотъемлемой формой научного познания, подчинающейся общим для всех наук законам добывания истины. Однако, имея дело с человеком в истории, оно обладает своими характерными особенностями, составляющими его специфику. Эта специфика обусловливается самим предметом, который изучает история, определяющим как отличительные черты процесса познания, так и сами его темпы. Чем сложнее предмет исследования, тем медленнее и труднее совершается процесс познания, тем позже и реже происходят прорывы в его эволюции, знаменующие собой гигантские скачки в развитии всякой науки.
Еще Ф. Энгельс, разрабатывая диалектико-материалистические принципы классификации наук, указывал на объективный характер развития форм научного познания, соответствующих различным формам движения материи. «Классификация наук, из которых каждая анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собою и переходящих друг в друга форм движения,— подчеркивал он,— является вместе с тем классификацией, расположением, согласно внутренне присущей им последовательности, самих этих форм движения, и в этом именно и заключается ее значение» '.
Это положение Ф. Энгельса имеет принципиально важное значение для понимания существа рассматриваемого вопроса. Предмет каждой науки (или группы однородных наук) соответствует особой форме движения материи, чем определяется как степень сложности его познания, так и выбор необходимых для этого методов.
Один из важнейших аспектов марксистской классификации наук состоит в том, что она устанавливает их место в системе научного познания в соответствии с природой их предмета и тем самым указывает на объективные основания, образующие специфику каждой из них. Трудности, стоящие перед исторической наукой, определяются как раз тем обстоятельством, что она изучает одну из высших форм движения материи, ставящую се представителей перед проблемами, являющимися в определенном смысле неизмеримо более сложными, чем проблемы, которые решаются учеными-естествоиспытателями.
Достаточно сравнить предмет исследования историка и, например, физика, чтобы увидеть значительную разницу в степени сложности задач, стоящих перед этими двумя науками. Если физик, изучая общие свойства и законы движения вещества и поля, имеет дело с явлениями, которые при соответствующих условиях повторяются в том же самом виде, если он обладает таким могущественным орудием познания и проверки его истинности, как эксперимент, если в связи с этим его задачи сводятся к отысканию законов, которым подчиняются все явления микро- и макромира, то задачи, стоящие перед историком, сложнее и многообразнее, а средства, имеющиеся в его распоряжении для их решения, являются несравненно более ограниченными. Предмет его исследования составляют действия людей, которые в отличие от физических тел обладают сознанием и волей, одушевлены разнообразными чувствами и страстями, вступают в самые причудливые соединения, преследуя при этом зачастую взаимоперекрещивающиеся цели. Совершенно очевидно, что установление законосообразности в таких действиях, выявление определенных закономерностей и тенденций в кажущейся хаотическим сцеплением бесчисленного количества случайностей исторической действительности гораздо сложнее, чем в сфере природы.
С другой стороны, как никакая другая наука, история тесно связана с современностью. Развивающаяся под ее могущественным воздействием, обладающая ярко выраженным политическим и идеологическим характером, занимающаяся изучением многообразных сфер социальной деятельности человека, история является важной формой самосознания общества. Изучая историю, мы изучаем самих себя. Это придает исторической науке огромную социальную значимость. Но это же неизбежно вносит в процесс познания субъективный момент, оказывающий влияние на его ход и результаты.
Это не только затрудняет получение объективной истины в истории, но и создает определенные трудности в осмыслении природы истории как науки. Однако вопреки многим современным буржуазным теоретикам, исключающим на этом основании историю из числа подлинных наук, специфика исторического познания отнюдь не означает некоей его «второсортности» по сравнению с другими формами научного познания. Вся многовековая историографическая практика неопровержимо свидетельствует о возможности объективно-истинного познания прошлого средствами исторической науки. С открытием материалистического понимания истории, заложившего основы подлинно научного осмысления прошлого, история превращается в действительную науку, дающую объективное знание о своем предмете, раскрывающую конкретные закономерности общественного процесса, формулирующую (совместно с другими общественными науками) ведущие тенденции его развития в будущем. Для марксистов суть вопроса заключается не в том, является история наукой или нет, о чем не прекращаются споры в буржуазной литературе, а в исследовании условий, обеспечивающих наиболее эффективное функционирование ее как науки.
Многообразие социальных функций исторической науки, присутствие в самой природе исторического познания элементов, сближающих его с другими формами познания (от философского до художественного) обусловливают наличие широкого спектра методов, применяемых в историографической практике. Совершенствование методологического арсенала является условием дальнейшего возрастания социальной значимости исторической науки, ее все более действенного и разностороннего влияния на современность. Именно поэтому всесторонняя разработка коренных проблем исторического познания продолжает оставаться одной из наиболее актуальных задач марксистского обществоведения.
1 М а р к с К, и Э и г с л ь с Ф. Соч., т. 20, с. 564—565. 232
Список сокращений
ВДИ — «Вестник древней истории»
ВИ — «Вопросы истории»
ВФ — «Вопросы философии»
МИВИН — «Методологические и историографические вопросы
исторической науки» СВ — «Средние века» AHR — «The American Historical Review» DZfG — «Deutsche Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft» HZ — «Historische Zeitschrift» ZfG— «Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft»
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение………………………………………………………………..3