5. Россия в структуре международного разделения труда: социально-экономические последствия имитационного капитализма.

Россия всегда была неотъемлемой составной частью мировой экономики и всегда принимала активное участие в развитии мирохозяйственных отношений. Даже в период формирования Советской России, когда таковая находилась в блокадном кольце «капиталистических держав», экономические контакты с разными странами не прекращались. Однако, всякий раз выступая в своей очередной «ипостаси» российское государство начинает искать для себя новую роль в структуре международного разделения труда, в то время как державы, занимающие на определенном этапе истории центральное, доминирующее положение в мировой экономике, всякий раз находят способы и возможности определить единственное и нужное исключительно для их развития место России в системе мирохозяйственных отношений, пытаясь оттеснить ее на периферию этих отношений со всеми вытекающими из этого последствиями для ее социально-экономической системы. Именно поэтому система социально-экономических отношений России всегда имела свою специфику, существенным образом отличавшую и отличающую ее от капитализма стран доминирующих в мирохозяйственных отношениях, и определяющую возможности и ограничения для ее развития (т. е. для движения вверх по лестнице глобальной геосоциальной и геоэкономической иерархии) и интеграции в мировую экономическую систему в ту или иную эпоху. Наличие указанной специфики требует формирования особых подходов к ее изучению, формулированию категориального аппарата и созданию объяснительных конструкций, отражающих не столько универсально-глобалистские черты, присущие процессам развития российского хозяйства и общества, сколько демонстрирующих особенности реакции российского общества, экономики, производственной системы, социальной инфраструктуры на мировые интеграционные процессы, к которым страна активно адаптируется (перестраивая, порой радикально, структуры национального производства, обмена и потребления) уже не одно столетие. Необходимость изучения особенностей этой реакции в последние 25 лет реформ и реализации различных модернизационных проектов подталкивает исследователей к поиску моделей более менее адекватно воплощающих эти особенности и, в то же самое время, учитывающих опыт иных стран, в которых развертывались аналогичные процессы и реализовывались аналогичные меры по осуществлению «догоняющей» модернизации. Как представляется, именно этими причинами вызван возрастающий с 1990-х гг. интерес отечественных исследователей к постижению опыта иных стран, в которых была проведена и проводится модернизация по неолиберальным рецептам [26]. Одной из наиболее подходящих моделей, объясняющих многие аспекты и последствия неолиберальной модернизации в России 1990-х гг., является модель периферийного или имитационного капитализма, которая была сформулирована латиноамериканскими экономистами еще в 1970-80-е гг. Имитационный капитализм представляет собой специфическую систему социально-экономических отношений по поводу перераспределения национального дохода преимущественно в пользу представителей социальной элиты и в целях по возможности беспрепятственного воспроизводства повседневных стратегий имитационного потребления всеми слоями обществ стран периферии и полупериферии мировой экономики, такую систему социальных коммуникаций, которая структурно и институционально отличается от коммуникаций в рамках капитализма стран центра мировой экономики при внешнем сохранении и воспроизводстве большинства атрибутов капиталистической суперструктуры, социально-политической и организационно-управленческой инфраструктуры богатых государств, что и позволяет охарактеризовать эту форму капитализма, как имитационную [19; 20]. Следует отметить, что при использовании данной объяснительной конструкции прямые аналогии с событиями новейшей истории стран Латинской Америки вряд ли будут уместны в силу того, что Россия обладает исторически обусловленной, весьма устойчивой, ярко проявляющейся спецификой процессов социально-экономического развития, в том числе, и на этапе неолиберальной модернизации. Однако ряд черт указанной модели — модели имитационного капитализма — становятся заметны даже при беглом взгляде на социальную историю неолиберальных реформ в России 1990-х гг. Особенно ярко система имитационного капитализма проявляется в динамике производственной системы России за последние 25 лет.

Проблемы и перспективы становления имитационного капитализма в России тесно связаны с ходом экономических реформ. Сама возможность вести дискуссии об особенностях форм капитализма в России во многом обусловлена именно радикальными экономическими изменениями 1980-х – 1990-х гг. Эти изменения потребовали от российских граждан активизации их участия в хозяйственной жизни, а от государства — формирования экономической политики, направленной на поддержку свободы в хозяйственной деятельности граждан и раскрытие экономического потенциала общества.

В связи с этим важным аспектом трансформационных процессов и фактором, влияющим на проведение эффективной экономической политики, является, на наш взгляд, проблема социальной эффективности реформ как проблема адекватности мер макроэкономического регулирования потребностям основной части граждан, большей части общества. Социальная эффективность экономической политики определяется не только достигнутым в тот или иной период уровнем удовлетворенности основных потребностей общества, но и теми возможностями, которые предоставляет экономическая политика государства для адаптации всех граждан к новым экономическим условиям, их включенности в трансформационные процессы и максимальной реализации ими своего потенциала гражданской и экономической активности. Производственная система любого общества является полем реализации этого социального потенциала развития, выполняя функцию адаптации экономической системы к внутренней и внешней среде социальной трансформации. Без достаточно развитой, самостоятельной производственной системы общество будет не в состоянии эффективно приспособиться к изменениям в системе мирохозяйственных отношений, которые оказывают существенное, а порой и определяющее воздействие на место и роль этого общества в структуре международного разделения труда. Главным же социальным последствием отсутствия самостоятельной системы производства становится зависимость от тех обществ и стран, чья производственная система в состоянии не только обеспечить возрастающие потребности своих граждан, но и следующее «в кильватере» подобного роста увеличение потребностей почти автоматически попадающего в зависимость общества со слабой или отсутствующей производственной системой. Причем в качестве идеологического обоснования подобной очевидной (и весьма жесткой) зависимости часто используется риторика, связанная с глобальным научно-техническим и производственным прогрессом, носителем которого (как принято считать) могут выступать лишь наиболее развитые в экономическом плане общества, в связи с этим «по праву» занимающие доминирующее положение в мирохозяйственных отношениях. Следование подобной логике обычно приводит к выводу о том, что место и роль того или иного общества в структуре международного разделения труда определяется возможностями этого общества к (эффективному) восприятию научно-технического прогресса и, главное, к восприятию порождаемого этим прогрессом увеличивающегося числа образцов потребления. Не трудно представить, что монополия на контроль за процессом развертывания научно-технического прогресса, а равно и за распространением (и принятием) разными обществами образцов потребления обеспечивает тому или иному обществу возможность сохранять доминирующее положение в системе мирохозяйственных отношений, тем более, что важнейшей составной частью организации современного производственного процесса (прежде всего в рамках транснациональных корпораций) является управление потреблением.

Последняя четверть XX в. характеризуется как время глубоких перемен в экономике и обществе России, да и многих других стран — стран Латинской Америки, ЮВА, Китая, Индии, в которых радикальные перемены начались раньше, чем в России. В 1980-90-е гг. и в России начались радикальные неолиберальные реформы, фактически изменившие к началу XXI в. социально-экономическую ситуацию и систему социально-экономических отношений.

Рубеж веков стал для отечественных и зарубежных исследователей реформ в бывшем СССР отправной точкой и еще одним поводом для подведения некоторых итогов трансформационных процессов в нашей стране. Все больше в отечественной и зарубежной прессе, научных изданиях появляется публикаций на тему промежуточных итогов российских реформ. Правда, при этом авторы часто не сходятся в определении того, когда же необходимо отмечать очередной «юбилей» «постсоциалистической трансформации». Однако, рассматривая эти «юбилеи» лишь как еще один повод для критических высказываний, предоставляют нам массу весьма интересной обобщающей информации, замечаний, суждений и выводов. Вот на этот материал мы и можем опереться в попытке оценить результаты проведения экономической политики в период радикальной неолиберальной модернизации (1990-е гг.) и определить перспективы сравнительных исследований трансформации в России и иных странах, в которых был реализован ряд модернизационных проектов.

Как это ни странно многие оценки процесса проведения неолиберальных реформ, основных мер экономической политики в России, оценка результатов трансформации в 1990-е гг., как очевидного провала, и у сторонников реформ, и у противников совпала. Различаются лишь идеологические акценты и предпочтения. Неолиберальные экономисты и политики предпочли объяснить причины провала радикальных неолиберальных экономических реформ недолиберализованностью экономики, вынужденной (разумеется, вследствие политического давления антилиберальных сил) медлительностью и непоследовательностью правительств в принятии решений («слишком мало шока»), тактическими ошибками и даже недостаточным знанием ряда положений современной экономической теории (например, неоинституционального подхода). Наиболее радикальные критики неолиберальной экономической политики напротив увидели причины провала в чрезмерно поспешной либерализации всех сфер экономической жизни («шок есть, терапии нет»), в доверчивости иностранным советникам, действовавшим исключительно в интересах правительств стран центра мировой экономической системы и международных финансовых организаций (кредиторов неолиберальных реформ), в очевидной идеологической зашоренности реформаторов-неолибералов и, как следствие, смешении целей и средств реформ, и в конечном итоге превращении реформ вообще в самоцель.

Анализируя результаты реформ в России многие отечественные и зарубежные исследователи при этом обратили внимание на успехи Китая в экономических преобразованиях, правительство которого в 1980 – 1990-е гг. сумело без всяких подсказок из вне и готовых экономических рецептов в виде неолиберальной модели модернизации найти свой путь для весьма сложных экономических преобразований. Как, например, отмечал Дж. Стиглиц «контраст между стратегиями (и результатами развития) двух крупнейших стран — России и Китая, может быть поучительным» [28, с. 5]. Действительно, если опираться в оценке изменений на традиционные экономические показатели, то результаты демонстрируют крайне резкий контраст. Если в начале периода реформ (а Дж. Стиглиц относит его к 1989 г.) ВВП России более чем в два раза превышал ВВП Китая, то через десять лет реформ ВВП России оказался меньше на 1/3. Опираясь на данные официальной статистики многие исследователи пришли к выводу, что, несмотря на огромный производственный потенциал, унаследованный еще от СССР, Россия за годы радикальных неолиберальных реформ не смогла им, к сожалению, воспользоваться должным образом и более того фактически растратила его впустую (см. рис. 1).

Рисунок 1. Динамика ВВП России и Китая в 1990-е гг. (млрд. долл. США)*

800
700								Китай
600
500
400
300
200								Россия
100
0
	1989	1990	1991	1992	1993	1994	1995	1996	1997

* В ценах 1987 г.

Источник: Statistical Information and Management Analysis (SIMA) database. Цит. по: Стиглиц Дж. Куда ведут реформы? (К десятилетию начала переходных процессов) // Вопросы экономики. 1999. № 7. С. 5.

Каждая страна избрала свой путь преобразований: в России — неолиберальные реформы, в Китае — формирование социалистический рыночной экономики. При, в принципе, общих для наших стран декларируемых целях — экономической модернизации и создании условий для реализации обществом своего потенциала — механизмы осуществления реформ были избраны разные и результаты оказались разными. Следует согласиться со многими отечественными и зарубежными экспертами в том, что производственно-экономическое развитие Китая действительно может служить хорошим фоном для анализа «достижений» развития национального хозяйства России в 1990-е гг. Однако, сравнивая показатели экономического развития России и Китая и делая на основе этого сравнения выводы об итогах социально-экономического развития наших стран в 1980-90 гг., следует обратить внимание на следующие три важных аспекта.

Во-первых, необходимо признать имеющееся расхождение между официальными и фактическими данными о темпах экономического роста, связанное прежде всего с несовершенством методологии и методики расчета основных показателей экономического развития. Статистические учреждения России и Китая в указанный период еще не адаптировались к рыночным условиям. Кроме того, на официальные данные существенное влияние могло оказать умышленное бюрократическое искажение отчетности [5, с.124-126].

Во-вторых, исследователи в основном опирались и опираются на показатели отражающие развитие формальной экономики и не учитывают экономическую деятельность в таких важных секторах как неформальная экономика и домашнее хозяйство. Неформальную экономику большинство экономистов-теоретиков по-прежнему рассматривают как сферу исключительно криминальной хозяйственной деятельности, которую надо не столько изучать, сколько бороться с ней всеми доступными государству способами. Ну а домашнее хозяйство пока еще слишком расплывчатая категория и мало изученная система экономических отношений, влияние которой на экономическое развитие точно определить не представляется возможным. Тем не менее, в период радикальных социально-экономических изменений для многих людей и в России и в Китае занятость в указанных секторах позволила не только дополнить свои крайне невысокие доходы от деятельности в формальном секторе, но и элементарно выжить в сложных условиях реформ.

В-третьих, важный аспект — стартовые условия реформ, являющиеся предметом острой дискуссии между российскими неолибералами и критиками реформ. Являлись ли стартовые условия реформ в Китае более благоприятными или менее благоприятными, чем в России? Критики неолиберальных реформ считают, что стартовые условия в Китае были гораздо менее благоприятными, чем в России, ведь «у Китая было больше трудностей, так как ему пришлось одновременно решать задачи и перехода, и развития» [28, с. 6]. Россия же начала реформы в сравнительно привилегированном положении обладая огромными природными ресурсами, развитой индустрией, производственной базой, наукой, образованием, несомненно, более высоким уровнем жизни населения. У реформаторов в их попытках создания условий для устойчивого экономического роста была возможность опереться на единый народнохозяйственный комплекс национальной экономики, включавшей развитую энергетическую, информационную, транспортную инфраструктуру. Тем не менее, эти благоприятные стартовые условия практически не были использованы для реализации основных декларируемых целей неолиберальных реформ. Неолибералы, в свою очередь, склонны объяснять высокие темпы роста экономики Китая крайне низким уровнем развития его экономики и общества в начальный период реформ по сравнению с аналогичным периодом в России, и, главное, задачами структурной трансформации принципиально иной сложности, чем в России (где необходимо было осуществить преобразование плановой индустриальной экономики с единым народнохозяйственным комплексом в рыночную, да еще к тому же в постиндустриальную инновационную экономику, «экономику знаний») [16, с. 6-9]. Кроме того экономика Китая, в отличие от экономики России, обладала «автономным потенциалом» наращивания трудовых ресурсов, сельское хозяйство и строительство играли роль резервных сфер для увеличения занятости, предприятия негосударственного сектора служили «накопителями» для дополнительных инвестиций в государственный сектор, а отсутствие единой индустриальной базы позволили расширить «рыночные блоки» китайской экономики посредством создания в том числе «свободных экономических зон», способствующих насыщению внутреннего рынка дополнительными внешними инвестициями [10, с. 10].

С дискуссией по стартовым условиям трансформации связан еще один весьма популярный вопрос о мере и необходимости учета опыта китайских реформ в процессе осуществления радикальных преобразований в России. Критики неолиберальных реформ указывали на практически полное игнорирование китайского опыта в процессе их осуществления. Неолибералы напротив заявляли о неуместности китайской модели реформ не только для России 1990-х гг., но и даже для СССР 1980-х гг. Критикам неолиберальных реформ «китайский путь» импонирует прежде всего самостоятельностью и постепенностью преобразований. За использование китайского опыта в трансформационных процессах в России высказывались видные политики и экономисты эпохи «перестройки» (А. Вольский, Л. Абалкин, О. Богомолов, Д. Львов и др.). И как полагают многие сторонники подобной точки зрения до начала 1990-х гг., пока социально-экономическая система не претерпела радикальных изменений, у России (СССР) еще был шанс воспользоваться если не всем спектром мероприятий реализуемых руководством КНР, то хотя бы его частью. Некоторые специалисты считают, что опыт экономической модернизации КНР мог бы быть полезен для выработки курса модернизации экономики России. Этот опыт заключается, например, в эффективной адаптации народного хозяйства к современным условиям конкуренции в мировой экономике, в политике существенного увеличения инвестиций в «экономику знаний»,^*в поддержании сбалансированности между темпами маркетизации финансового сектора и реальной экономики, в специфической концепции роли государства в рыночном регулировании (принцип: определять меру государственного регулирования экономики исходя из конкретной ситуации) [18, с. 82]. Неолибералы, которых очевидно раздражали самостоятельность и успехи экономической политики Китая, приводят ряд стандартных доводов против использования в России 1990-х гг. китайского опыта реформирования. При этом первый и, пожалуй, главный довод — политический. Неолибералы считают, что для реализации китайской модели обязательной чертой государственного менеджмента должен быть тоталитарный режим со всеми вытекающими для демократии последствиями. Как только речь заходит о возможностях использования опыта КНР, они тут же пытаются свести всю дискуссию к столкновению идеологий и, что еще проще, к запугиванию коммунистическим реваншем, ведь «единственное к чему могут привести призывы обратиться к китайскому опыту, это — усиление авторитаризма, а то и к неокоммунистическая “охота на ведьм”» в России [16, с. 9]. Другой довод — социально-экономический и социально-исторический. Слишком разными были структуры китайской и советской экономики и общества в начале реформ. И если можно говорить об использовании опыта китайских реформ, то для СССР 1980-х гг. он уже не годился, а скорее подходил к Советской России периода НЭП’а [16, с. 7]. Историки подтверждают эту мысль, обращая внимание на некоторое сходство социально-исторических условий в Советской России в 1920-е гг. и в Китае в 1970-е гг. [12, с. 34-39] Впрочем, на социально-исторические условия обращают внимание и иные специалисты, не настроенные столь негативно к китайской модели экономических преобразований. В качестве основных причин невозможности реализации в СССР в конце 1980-х гг. китайской модели называются: отсутствие компетентной правящей элиты, в которой к тому же уже наметился серьезный раскол (в конечном итоге повлиявший на распад СССР), крайняя слабость государства и партии, уже находившейся в стадии дезинтеграции, отсутствие квалифицированных чиновников, способных реорганизовать систему государственного управления [14, с. 34-36]. Можно сколь угодно еще приводить доводы за и против использования опыта Китая в реформировании российской экономики, но, на наш взгляд, главный вопрос заключается вовсе не в том, могла ли Россия в 1990-е гг. пойти по китайскому пути социальной трансформации и даже не в том, насколько благоприятными были стартовые условия реформ в наших странах. Главный вопрос заключается в том, почему реформы в России к началу 2000-х гг. привели к настолько тяжелым для нашего общества и производственной системы последствиям. Дать ответ и на этот вопрос могут, в том числе, сравнительные исследования экономической политики и процессов реформирования в наших странах.

Принято считать, что в России радикальные экономические реформы начались в 1990-е гг. Хотя серьезные трансформационные процессы в экономике начались задолго до эпохи «тотальной либерализации» и «шоковой терапии». Условно процесс социально-экономических изменений в 1980-е – 1990-е гг. в России можно разделить на три этапа. Первый этап — 1986-1991 гг. — период т. н. «перестройки», второй этап — 1992-1998 гг. — период радикальных неолиберальных реформ, третий — 1998-1999 гг. и по сей день – период «социального неолиберализма» (попытка социальной и государственной переориентации неолиберальных реформ). Каждый период имеет свою специфику, в том числе, и в отношении производственно-экономической политики. Тем не менее, процесс реформирования российской экономики имеет определенную логику, которая просматривается на всех этапах. Первые два этапа можно было бы назвать этапами (окончательного) формирования системы имитационного капитализма, начавшей развиваться еще в советские времена (задолго до «перестройки»), а последний — периодом компенсации социальных и экономических последствий становления указанной системы.

Специфика экономической политики первого этапа реформ, по мнению многих экспертов, заключалась в том, что она осуществлялась в условиях год от года слабеющего государства. Слабость государства отражается и на экономической политике. Прежде всего проявляется эта слабость в непоследовательности принимаемых решений и в отсутствии сильных государственных институтов, способных обеспечить всем действующим на рынке агентам равные условия для реализации стратегий их экономического поведения. Экономические последствия слабости государства могут проявляться в бюджетном кризисе, неспособности собирать налоги, резком росте инфляции, в росте коррупции и увеличении количества экономических преступлений. Все это в конечном итоге приводит к дестабилизации социального порядка, неспособности власти удерживать ситуацию под контролем. Главным результатом экономических реформ горбачевской эпохи стало нарастание экономического, социального и политического кризиса. В экономике кризис проявился в нарастании дефицита товаров (который к 1991 году поставил страну фактически на грань голода), деградации налоговой базы, приближении бюджетного дефицита к 30% ВВП, нарастании внешнего долга и распаде единого экономического пространства [16, с. 38]. Кроме того, кризис государственной власти привел в действие разнообразные спонтанные процессы в экономике, среди которых наиболее существенные — спонтанная приватизация (через аренду, создание кооперативов при государственных предприятиях) и рост теневой экономики. Общество отреагировало на нарастание экономического кризиса ростом социальной напряженности, социальными конфликтами, среди которых наиболее серьезными стали этнонациональные конфликты в конечном итоге выразившиеся в сепаратистских тенденциях республик СССР и ряда регионов России. В политической сфере, несмотря на официально декларируемую правительством политику гласности, открытости, демократизации всех сфер жизни общества и, прежде всего, государственного управления, развивался конфликт внутри партийной элиты. Часть партийного аппарата активно противостояла переменам, другая часть советского политического класса в основном стала ориентироваться на возможность получения дохода от реализации реформ. В стране практически отсутствовали институты гражданского общества, способные повлиять на экономическую политику проводимую партийной элитой, и, таким образом, большая часть граждан с самого начала реформ оказалась практически исключенной из процесса реформирования страны. Реформы первого этапа, в конечном счете, привели к углублению кризиса и распаду СССР. При этом сложились предпосылки для нового этапа реформ, где основным мотивом экономической политики стала либерализация всех сфер хозяйственной жизни общества с декларируемой очередной группой реформаторов целью привлечения основных масс населения к более активному участию в экономической деятельности и постепенному выходу из экономического кризиса.

Были ли неолиберальные реформы неизбежны? Это вопрос для отдельной дискуссии. Сами сторонники неолиберализма объясняют выбор неолиберальной модели реформ прежде всего слабостью государства (которое, судя по такой логике, только и могло в 1991-92 гг. что осуществлять уход из всех сфер экономической жизни под лозунгом их либерализации) и общемировыми тенденциями возрождения интереса к экономическому либерализму (этакому «культурному, интеллектуальному ренессансу либерализма, который происходил тогда в мире») [16, с. 39]. Однако, как представляется, дело вовсе не в мировом «ренессансе либерализма», а в глубинных тенденциях социально-экономического развития России в 1980-х – 1990-х гг., где еще в советские времена начала формироваться принципиально иная социально-экономическая система, нежели та, о которой заявлялось правительством СССР. Система социально-экономических отношений, где главную роль играла партийно-хозяйственная элита, которая фактически приобрела право распоряжения всем экономическим потенциалом страны и в конце 1980-х – начале 1990-х гг. ее главной целью стало юридическое оформление этого права. Неолиберальная модель имитационного капитализма подошла для этой цели как нельзя лучше.

На втором этапе реформ основной задачей правительства стала макроэкономическая стабилизация. Для проведения реформ по неолиберальной модели главное, что необходимо было предпринять — это обуздать инфляцию и создать все условия для финансовой стабилизации. В соответствие с неолиберальной моделью условия для устойчивого экономического роста в стране формируются только тогда, когда государству удается сдержать инфляцию, сформировать бездефицитный бюджет и обеспечить устойчивость национальной валюты. Таким образом, экономическая политика в основном должна ориентироваться на подавление инфляции посредством жесткой денежно-кредитной политики, на мероприятия направленные на поддержание курса рубля относительно конвертируемой валюты, на преодоление бюджетного дефицита путем увеличения налогов, объема внутренних и внешних заимствований и уменьшения государственных расходов (путем сокращения дотаций предприятиям и населению, проведения неолиберальной социальной политики). Также параллельно экономическая политика государства должна ориентироваться на тотальную либерализацию всех сфер экономической деятельности от либерализации ценовой политики (т. н. «шоковая терапия») до либерализации трудовых отношений и внешней торговли. Но макроэкономическая стабилизация и либерализация экономической деятельности должны опираться на достаточно мощную социальную базу реформ. То есть на некий новый и достаточно широкий (как в индустриально развитых странах) класс «эффективных собственников» ради которых (по крайней мере в теории) правительство и предпринимает все выше указанные меры. Таким образом, важнейшее значение в ходе неолиберальных реформ приобрел вопрос о формировании и развитии института частной собственности. На этапе «перестройки» был сделан лишь первый шаг. На втором этапе реформ правительство вплотную подошло к решению вопроса о собственности. Основным механизмом решения этого вопроса стала приватизация.

Приватизация — пожалуй, самая дискуссионная тема в отечественной и зарубежной литературе посвященной неолиберальным реформам в России 1990-х гг. Оценки ее хода и результатов крайне неоднозначны. Однако все они сводятся к тому, что и сторонники неолиберальных реформ и их противники недовольны итогами приватизации, которая, по их мнению, не решила все те задачи, что перед ней ставились первоначально и более того повлияла на ход реформ изменив его совсем в ином направлении от декларируемого правительством в начале 1990-х гг. Неолибералы обращают внимание на три основных задачи приватизации: экономическую — создание т. н. «эффективного собственника» (и эта задача была поставлена еще на первом этапе реформ в ходе «перестройки»); фискальную — возможный механизм пополнения бюджета при одновременном сокращении объема выплеснувшихся на рынок огромных денежных ресурсов в конце 1980-х – начале 1990-х гг.; политическую — укрепление политического положения новой власти пришедшей на смену советскому руководству [16, с. 41]. По началу внимание уделялось реализации всех трех задач, но постепенно в силу ухудшавшейся финансовой ситуации, при резком росте инфляции фискальная задача отошла на второй план. Все меньше внимания стало уделяться задаче создания эффективного собственника. И на первый план выдвинулась политическая задача приватизации. «Формирование широкого слоя частных собственников» превратилось в откровенно декларативную, популистскую задачу приватизации. Этот откровенный популизм воплотился в программу ваучерной (или «народной») приватизации, реализация которой формально и была направлена на формирование «социальной базы реформ», но реально явилась лишь PR-сопровождением процесса перераспределения собственности в интересах узкой группы лиц, на поддержку которой ориентировались в те времена власти. Приватизация советских предприятий (особенно в 1990-е гг.) ярче всех продемонстрировала тот факт, что основная масса граждан с самого начала радикальных реформ оказалась исключенной из трансформационных процессов в силу отсутствия реальных механизмов влияния на власть всех уровней и откровенной незаинтересованности государства, а также новой экономической элиты в усилении такого влияния. Фактическое отсутствие институтов защиты экономических и социальных прав граждан привели к резкому росту трудовых конфликтов (явно не способствующих повышению эффективности управления трудовыми ресурсами в отечественных компаниях), а также породили такие проблемы, как хроническая невыплата заработной платы, пенсий, пособий, распад социальной инфраструктуры. Уже в 1990-е гг. особую остроту приобрела и проблема отсутствия у новых собственников желания модернизировать основные производственные фонды доставшихся им в наследство советских предприятий.

В литературе 1990-х гг. можно отметить следующие направления критики результатов приватизации: во-первых, экономическая неэффективность проведенной приватизации, проявляющаяся прежде всего в том, что подавляющее число приватизированных предприятий не стали работать лучше; во-вторых, не учтена специфика отечественных предприятий и возможные социальные последствия приватизации — советские предприятия никогда не были чисто экономическими образованиями (на них замыкалась социальная инфраструктура многих городов и регионов); в-третьих, недобросовестность управленцев, проводивших приватизацию, получивших собственность за бесценок и использующих приватизированные предприятия только в целях личного обогащения [4, с. 94].

А. И. Лякин отмечает, что под общим названием «приватизация» в 1990-е гг. были объединены три в значительной степени различающихся процесса: «малая» приватизация (продажа собственности на аукционах и конкурсах); большая чековая приватизация, проводимая путем акционирования государственных предприятий; денежная приватизация, включающая в себя как акционирование предприятий, не приватизированных на первом этапе, так и продажу пакетов акций, закрепленных за государством на чековом этапе приватизации. Каждый из них различался по формам проведения и достигнутым результатам [15, с. 153]. При этом наибольшие надежды возлагались на большую чековую приватизацию — акционирование государственных предприятий с последующей продажей акций физическим лицам. Именно на этом этапе возобладал вариант приватизации, при котором наибольший шанс в приобретении акций и контроля над предприятием предоставлялся администрации. По справедливому замечанию А. И. Лякина «приватизационный чек позволил не столько распределить собственность между всеми, сколько быстро, неявно и относительно безболезненно сконцентрировать ее в руках ограниченного круга лиц». По результатам чекового этапа акционирования можно выделить пять основных групп собственников: администрация бывших государственных предприятий; банки; чековые инвестиционные фонды; коммерческие структуры; трудовой коллектив. Оценить эффективность управления корпоративной собственностью каждой из этих групп достаточно трудно, поскольку по-прежнему нет сколько-нибудь достоверной информации о распределении собственности в России [15, с. 159]. В соответствии с данными социологического исследования кафедры социологии и социального управления Академии труда и социальных отношений, проведенного еще в 1993-94 гг., на вопрос о том, как работники относятся к передаче предприятия в руки трудового коллектива 47,6% ответили, что положительно, 7,9% — безразлично, 12,2% — отрицательно, 29,6% — затруднились ответить, 2,7% — не ответили вовсе. Таким образом, основная масса работников с самого начала радикальных неолиберальных реформ проявила заинтересованность в передаче предприятия трудовому коллективу, видя в этом основную цель внедрения «рыночных отношений» и связывая приватизацию с решением таких проблем как повышение эффективности и качества труда. Впрочем, несмотря на то, что приватизация на обследованных предприятиях началась давно, а на некоторых форма собственности на момент проведения исследования уже изменилась, данные опроса позволили сделать вывод, что члены коллектива были изначально слабо информированы о происходящих изменениях и 60% опрошенных работников оказались практически выключенными из приватизационного процесса [25, с. 101]. Можно говорить и о других негативных последствиях приватизации. В результате проведенной приватизации резко ухудшились условия труда, в том числе и на опасных производствах. Нарушения в этой сфере стали восприниматься как норма. Следует отметить примитивизацию труда как следствие сокращения объемов производства со сложными технологиями. Этот процесс сопровождался уходом высококвалифицированной рабочей силы — «синих воротничков», причем почти без всяких шансов на их возвращение в случае улучшения ситуации на предприятиях, поскольку большая часть квалифицированных специалистов быстро переориентировалась на решение сиюминутных задач адаптации (причем любым путем) к резко меняющейся экономической ситуации в стране со всеми вытекающими отсюда последствиями (вроде утраты наработанных десятилетиями квалификационных навыков, отсутствия стремления к самореализации посредством ранее избранной профессии и, главное, нарушения преемственности поколений на предприятиях). В тоже самое время возросла безответственность управленцев перед наемными работниками. Для улучшения корпоративного управления нужны коллективные соглашения. Но эти соглашения будут реальными лишь тогда, когда будет существовать реальная ответственность за их нарушение. Судебная система оказалась не в состоянии защитить интересы работников. Фактически в области согласования интересов участников трудового процесса сложился бесспорный диктат работодателя. Можно констатировать, что с приватизацией система разрешения противоречий участников трудового процесса изменилась в сторону еще большей зависимости работника от работодателя [4, с. 96-97]. Все названные выше и другие проблемы, порожденные приватизацией, также продемонстрировали необходимость скорейшего формирования в России институтов гражданского общества, способных оказать реальное влияние на государство и работодателей в целях повышения эффективности защиты экономических и социальных прав граждан — прежде всего, новых профсоюзов.

Экономическая политика финансовой стабилизации в 1998 г. завершилась ныне уже почти забытым августовским minidefault’ом и кризисом всей неолиберальной экономики, фактически ознаменовавшем завершение этапа радикальных неолиберальных реформ. Как отмечают критики неолиберальной экономической политики, кризис «вскрыл непрочность «макроэкономической финансовой стабилизации», достигнутой путем перераспределения в банковскую и платежную системы денежных средств из отраслей, производящих товары и услуги, а также с помощью привлечения сбережений населения и внешних заимствований» [22, с. 37]. Оказалось, что экономическая политика второго этапа реформ имела лишь временные позитивные результаты, проявившиеся во временной финансовой стабилизации, но эта политика не смогла создать основ для реализации декларируемой много лет стратегии устойчивого экономического развития. Более того, ряд экономистов прямо указали на зависимость финансового кризиса 1998 г. от характера проводимых реформ. Радикальные неолиберальные реформы привели к резкому спаду производства (до 50%), к подрыву благосостояния основной массы граждан и без того крайне низкого вследствие проводимой с начала «перестройки» социальной и экономической политики, к росту внутреннего и внешнего долга, фактически «переведя страну в режим жизни взаймы» [24, с. 63] и, главное, к потере управляемости экономическими и социальными процессами [13, с. 22, 26]. Резкое ослабление экономики и потеря управляемости многими экономическими процессами привели к тому, что Россия оказалась не готова к удару очередного мирового финансового кризиса конца 1990-х гг. и правительство ничего не смогло предпринять для смягчения его последствий для большинства граждан.

Таким образом, приватизация и остальные мероприятия экономической политики правительства на втором этапе реформ окончательно определили их суть — перераспределение собственности и доходов от нее в интересах новой социально-экономической элиты, в то время как основная масса граждан фактически оказалась в роле наблюдателя за ходом реформ, оплачивающего их из своего кармана.

Реализация экономических реформ на протяжении всех 1990-х гг. сопровождалась процессом распада единого народнохозяйственного комплекса на два фактически независимых сектора — реальную и виртуальную экономики. Распад единого производственного комплекса национальной экономики привел к возникновению экономической системы с тремя почти автономно существовавшими и существующими экономиками — торгово-финансовой, экспорториентированной и национальноориентированной. Особенностью существования данной экономической системы является нарастающие год от года диспропорции в развитии этих экономик (по всем параметрам, начиная от внимания властей и иностранных инвесторов и заканчивая уровнем заработной платы). Первые две были ориентированы на ускоренное развитие и быстрое получение доходов, на интересы мирового рынка (прежде всего в сфере экспорта минеральных ресурсов). Национальноориентированные отрасли (машиностроение, легкая, пищевая промышленность и другие) напротив характеризовались запаздывающим развитием, массовой неплатежеспособностью предприятий, старением основных производственных фондов (без всяких шансов на их обновление в ближайшем будущем). Специалисты отмечают, что страна уже много лет живет не только за счет продажи сырья, но и за счет отсутствия накоплений для модернизации основных производственных фондов. «Широко распространено мнение, что Россия живет за счет нефти и газа. Это верно только отчасти. — Справедливо подчеркивают, например, М. Афанасьев и Л. Мясникова. — В первую очередь страна еще живет за счет сотен миллиардов долларов в год скрытой амортизации. И в связи с этим экономика России дважды выступает как экономика-рантье» [2, с. 19]. Специалисты отмечают, что старение фондов осуществляется на фоне сохраняющегося крайне высокого энергопотребления российской экономики (в 2-3 раза выше индустриально развитых стран), что снижает производительность труда и, соответственно, конкурентоспособность экспорт- и (тем более) национальноориентированных производств. За годы реформ основные фонды промышленности износились на 70%, а их средний возраст приближается к 25 годам [23, с. 90]. Средний срок службы машин и оборудования составляет 18-19 лет, за 9 лет инвестиции снизились в 5 раз, да и сейчас они составляют половину от докризисного уровня 1998 г. [1, с. 32]

Развитие любой национальной производственной системы, безусловно, определяется наличием больших объемов инвестиционных капиталов (которые действительно задействованы в производстве). Но объем инвестиций, направляемых в развитие нефинансовых активов российской экономики (прежде всего тех же самых основных производственных фондов) в последнее десятилетие продолжало неуклонно сокращаться в пользу увеличения финансовых активов. Как отмечают эксперты, «в 2000-е гг. экономическое развитие России в значительной мере финансировалось за счет масштабного притока средств из-за рубежа, что стимулировало рост инвестиций и потребления. При этом большую часть привлеченных инвестиционных ресурсов оттягивали на себя финансовые рынки. Так, если в начале 2000-х гг. в нефинансовые активы (преимущественно основные фонды) направлялось около 40% общего объема инвестиций, то к 2008 г. их доля сократилась более чем вдвое. Вложения в финансовые активы увеличились почти до 80% всех инвестиционных ресурсов, поступавших в экономику страны. Этот структурный сдвиг определялся сравнительной доходностью вложений. Рентабельность производственных активов^*, которая в среднем по экономике не превышала 10-12%, была гораздо ниже доходности сопоставимых по срочности вложений в финансовые инструменты (доходность по ним в отдельные годы достигала 50-80%)» [11, с. 5]. Стоит ли удивляться, что в подобных финансовых условиях производство все 2000-е гг. не получало должного импульса к развитию, и уж тем более к развитию инновационному. Подобная ситуация сложившаяся в сфере финансов во-первых, поставила производственный сектор в крайне стесненные условия, не позволяя ему рассчитывать на необходимые не только для развития, но и для элементарного воспроизводства уже достигнутого уровня капиталы. Во-вторых, создала весьма благоприятные условия для отрыва финансовых активов от «реального» сектора, превращения их в «фиктивный капитал» и, соответственно, многократного усиления зависимости национального финансового сектора от состояния мировых рынков, мировой конъюнктуры и процессов накопления этого «фиктивного капитала» (и, разумеется, манипуляций с ним) в современных мировых финансовых центрах. Специалисты отмечают, что увеличение финансовых активов вовсе не сопровождается повышением эффективности их использования в «реальном» секторе экономики, напротив, наблюдается их отток из национального хозяйства, в том числе посредством расширения офшорной деятельности российских предпринимателей — «эффективных» собственников. По некоторым данным до 90% российского крупного бизнеса зарегистрировано в офшорных зонах и до 80% сделок по продаже российских ценных бумаг осуществляется там же, только за 2008 г. таким образом из национальной экономики было вывезено около 6 трлн. рублей (сумма вдвое превышающая запланированный дефицит бюджета на 2009 г.) [29, с. 11]. А ведь эти средства так необходимы российской экономике и для обновления основных производственных фондов, и для реализации различных инновационных проектов. Национальный производственный сектор поставлен в условия необходимости развития, но в рамках существенной зависимости от манипуляций с российскими капиталами в мировых финансовых центрах, то есть в условия зависимого развития — и это одно из существеннейших последствий реализации модели имитационного капитализма.

Недостаток инвестиционных капиталов обусловлен также и сохранявшейся в 2000-е гг. неолиберальной финансовой политикой, направленной с конца 1980-х гг. на решение лишь одной проблемы — обуздание инфляции любой ценой, — а именно: путем искусственного ограничения прироста количества денег в экономике, сдерживания спроса и сужения возможностей получения дешевых кредитов для развития производств. Как отмечает С. Глазьев, «в результате закрепилось депрессивное положение и деградация отраслей, ориентированных на внутренний рынок, десятки миллионов людей потеряли возможности увеличения доходов, стала хронической массовая бедность. Процветали лишь высокомонополизированные производства товаров и услуг первой необходимости и экспортно-ориентированные предприятия». Российские же компании оказались вынуждены обращаться за кредитами за рубеж, при этом «правительство ссужало деньги российских налогоплательщиков зарубежным заемщикам под 4-5%, а компании вынуждены были там же занимать изъятые у них денежные ресурсы под 8-15% годовых» [7, с. 6-7].

Ухудшение экономической ситуации в стране в течение 1990-х гг., рост социальной напряженности, политический кризис привели к необходимости изменения экономической политики. При сохранении, впрочем, неолиберального курса экономисты и политики заговорили о необходимости социальной переориентации реформ. Именно поэтому третий этап можно было бы условно назвать этапом «социального неолиберализма». Наряду с необходимыми мероприятиями по стабилизации финансов и восстановлению банковской системы (проведенными в 1999-2002 гг.), по дальнейшему развитию инфраструктуры рыночной экономики и институциональной среды (принятие новых законов и кодексов, регулирующих экономические отношения), разработке программ по модернизации основных производственных фондов и преодолению технического отставания от индустриально развитых стран и т. п. сторонники неолиберальной модели обратили внимание на одно весьма существенное ограничение экономического развития только усугубившееся в ходе реформ. А именно: слабость государства, проявляющаяся, в том числе, в подчинении его воле социально-экономической элиты.^*Дальнейшее осуществление реформ оказалось под вопросом, потому что институты государственной власти «оказались не в состоянии обеспечить исполнение законов, безопасность граждан, защиту прав собственности. Власть переплетена с бизнесом и либо выполняет волю олигархов, либо ее представители сами занимаются бизнесом вопреки общественным интересам. То, что мы имеем сегодня, — отмечали еще в начале первого десятилетия XXI в. либерально-ориентированные экономисты, — это номенклатурный капитализм, капитализм для своих, препятствующий развитию страны» [30, с. 11-12]. Процесс обуздания «номенклатурного капитализма» — еще одной грани системы имитационного капитализма, начавшийся в первой половине 2000-х гг. с укрепления вертикали власти по-прежнему не завершился, хотя наиболее одиозные представители экономической элиты и были отстранены от влияния на принятие государственных решений в сфере планирования и реализации экономической политики. Однако, важнейшим механизмом преодоления слабости государства, как провозглашалось еще в начале неолиберальных реформ, должны были стать институты гражданского общества, как единственной силы способной сплотить граждан и противостоять «номенклатурному капитализму». Институты гражданского общества должны стать естественным ограничителем всевластия чиновников и диктата монополий. Именно на гражданское общество многие исследователи возлагают надежды в преодолении недоверия населения к власти и сложном процессе формирования обратной связи в системе государственного менеджмента и менеджмента российских предприятий. Однако годы становления имитационного капитализма сопровождались подавлением влияния важнейшего института гражданского общества, призванного осуществлять защиту экономических прав человека, — профсоюзов. Собственно сам факт этого подавления наглядно демонстрирует отличие модели имитационного капитализма от различных форм и моделей капиталистической инфраструктуры стран центра мировой экономической системы — при декларативном признании необходимости профсоюзной активности в защите прав человека и профсоюзов как института гражданского общества на протяжении всех лет неолиберальных реформ сохранялось явное стремление и государства, и собственников средств производства к формализации их деятельности и сокращению возможностей реального влияния на процесс принятия решений в сфере распределения дохода и управления производством [21].

В итоге всех преобразований 2000-х гг. и при исключительно благоприятной внешнеэкономической конъюнктуре (рост цен на энергоносители в мировой экономике) в 2007 г. был фактически восстановлен объем ВВП по отношению к 1989 г. Однако, по справедливому замечанию А. Аганбегяна Россия так и не стала хозяйкой своего роста.^*Устойчиво воспроизводимая модель социально-экономических отношений, которую мы охарактеризовали как имитационный капитализм, поставила рост национального хозяйства России в устойчивую зависимость, уязвимость от мировой конъюнктуры, прежде всего от изменения цен на энергоносители, а стремление России к «эффективному включению» в глобальные интеграционные экономические процессы оказалось существенным образом ограничено окрепшей в ходе реализации неолиберальных реформ первых двух этапов неолиберальной экспорториентированной экономической системой. Связано это, в том числе, и с существенным сужением доли производства машин и оборудования до 55,8% в 2007 г. от базового уровня 1991 г. При том, что, как отмечает Д. Сорокин, «доля продукции машиностроения и металлообработки в развитых странах составляет 30-50% продукции промышленности, в России — 19%» [27, с. 97]. Причем доля в экспорте машин и оборудования даже со странами Востока, где они всегда пользовались значительно большим успехом, чем на Западе, неуклонно и существенным образом снижается (см. табл. 1)

Таблица 1. Удельный вес товарных групп во взаимном экспорте-импорте России и Китая (в %)

Товарная группа	1998		2000		2006		2007*
	экспорт	импорт	экспорт	импорт	экспорт	импорт	экспорт	импорт
Минеральное топливо, нефть, нефтепродукты	3,2	2,9**	13,5	2,2**	53,9	0,9**	44,5	0,8**
Древесина и изделия из нее	3,7	-	6,8	-	12,3	-	15,5	-
Машины и оборудование	25,3	5,2	4,5	8,2	1,2	29,0	1,6	34,9
Изделия из кожи	-	23,9	-	20,5	-	5,3	-	3,3

* Январь – апрель

** Минеральное топливо

Источник: Сорокин Д. Воспроизводственный вектор российской экономики: 1999 – 2007 годы // Вопросы экономики. 2008. №4. С. 98.

Развитие производственной системы в современных условиях уже невозможно без перехода на «инновационные рельсы», поскольку все потенциальные возможности развития за счет использования имеющихся фондов год от года будут сокращаться. Именно поэтому наиболее важной задачей развития производственной системы России является не только модернизация старых и создание принципиально новых производств, но и, главное, создание условий для расширенного воспроизводства интеллектуального капитала. А инновационная политика в связи с этим должна стать основным механизмом развития производственного сектора национальной экономики России. Но располагает ли производственный сектор России необходимой и достаточной для инновационного развития научной базой?

По данным Правительства России число научно-исследовательских организаций за период 1990–2007 гг. выросло в 1,2 раза. Отмеченный рост был связан как с разукрупнением существующих, так и с созданием новых научных организаций. Но при этом отмечается сокращение общего количества организаций, выполняющих исследования и разработки на 14,8%, а организаций, занятых проектированием и внедрением производственных технологий — в разы. Так, количество проектных организаций сократилось в 12,1 раза, конструкторских бюро — в 1,9 раза, промышленных предприятий, выполняющих исследования и разработки — в 1,7 раза.

Основная причина указанных диспропорций, по убеждению Правительства, «заключается в резком снижении платежеспособного спроса на результаты научно-технической деятельности в начале экономических реформ. В 1990-е годы положение практически всех отраслей экономики оценивалось как критическое. В результате наиболее сильно пострадали именно те научные организации, которые были непосредственно завязаны на производство».

Кроме того, Правительство признает тот факт, что в России недостаточно развита т. н. «фирменная наука» — научные подразделения на промышленных предприятиях. По официальным данным в 2007 г. доля промышленных предприятий, выполняющих исследования и разработки вместе с опытными заводами в общем числе научных организаций составила примерно 8,2%. Хотя именно эти институциональные единицы являются важнейшим сегментом научно-технической составляющей современной инновационной экономики, в России за годы реформ доля промышленных предприятий, выполняющих исследования и разработки, снизилась с 9,7 % в 1990 г. до 6,7% в 2007 г. Доля опытных заводов в общем числе организаций возросла за тот же период с 0,6 до 1,5%. В настоящее время научную деятельность ведут только 45% российских вузов [9, с. 12-14]. В подобных условиях сложно говорить не только об ускорении инновационного развития России, но и вообще о сохранении инновационного потенциала, прежде всего, производственной системы.

Как справедливо подчеркивает С. Ю. Глазьев: «Специфика текущего момента заключается в его переломном характере.^*Выбор стратегии сегодня предопределит будущее развитие страны на многие десятилетия. Это связано с особенностями структурных изменений мировой экономики и с нынешним состоянием научно-производственного потенциала страны. Если сейчас он еще позволяет при соответствующей экономической политике выйти на высокие темпы роста промышленного производства (не менее 10% в год) посредством загрузки и модернизации имеющихся производственных мощностей, то через несколько лет лавинообразное выбытие устаревшего оборудования и обесценение вывезенного за рубеж капитала «посадит» экономику в жесточайшие ресурсные ограничения». Поэтому выбор неолиберальной стратегии, «предопределяя продолжение тенденций деградации научно-производственного потенциала, неизбежно повлечет за собой утрату основных источников современного экономического роста, соответственно потерю внутренних резервов опережающего развития российской экономики, закрепляя тем самым ее сырьевую специализацию с характерными для нее неэквивалентным внешнеэкономическим обменом и внешней зависимостью» [6, с. 4-5].

Таким образом, имитационный капитализм, как специфическая система социально-экономических отношений, окончательно сложившаяся к концу 1990-х гг., на десятилетие начала XXI в. определил сущность и направление трансформационных процессов в экономике России, в том числе и в производственной системе, очевидно сохраняя влияние на положение российской экономики в структуре современного международного разделения труда и по сей день. Лишь постепенное сокращение влияния системы имитационного капитализма на экономическую политику России и преобразование национальной экономики в инновационную социально ориентированную систему сможет изменить место России и в современной структуре мирохозяйственных отношений, и создать условия для устойчивого экономического развития в ближайшее десятилетие.

Список литературы:

1. Аганбегян А. Социально-экономическое развитие России: стратегия роста и возможности инвестиционного обеспечения // Общество и экономика. – 2008, №1. – С. 18-41.

2. Афанасьев М., Мясникова Л. Время глобализации // Мировая экономика и международные отношения. – 2005, №10. – С. 11-19.

3. Афонцев С. Экономическая политика и модели экономического развития // Мировая экономика и международные отношения. – 2002, №4. – С. 40-47.

4. Бизюков П. Трудовые отношения в ракурсе приватизации // Человек и труд. – 1997, № 6. – С. 94-98.

5. Гельбрас В. Проблемы сравнения ВВП России и КНР // Вопросы экономки. – 1999, № 8. – С. 124-133.

6. Глазьев С. Перспективы развития российской экономики в условиях глобальной конкуренции // Российский экономический журнал. – 2007, №1-2. – С. 4-25.

7. Глазьев С. Перспективы социально-экономического развития России // Экономист. – 2009, №1. – С. 3-18.

8. Глазьев С. Мировой экономический кризис как процесс смены технологических укладов // Вопросы экономики. – 2009, №3. – С. 26-38.

9. Долгосрочный прогноз научно-технологического развития Российской Федерации (до 2025 года) // 27.11.2008. http://mon.gov.ru/press/anons/5053.

10. Евстигнеева Л., Евстигнеев Р. Куда же ведут реформы? (Размышления по поводу статьи Дж. Стиглица) // Вопросы экономики. – 1999, № 9. – С. 4-18.

11. Замараев Б., Киюцевская А., Назарова А., Суханов Е. Экономические итоги 2008 года: конец «тучных» лет // Вопросы экономики. – 2009, №3. – С. 4-25.

12. Кива А. В. Китайская модель реформ // Вопросы истории. – 2000, № 5. – С. 34-51.

13. Кириченко В. Уточнение ориентиров экономических реформ // Экономист. – 2000, № 7. – С. 22-28.

14. Косалс Л. Российский путь к капитализму: между Китаем и Восточной Европой // Мировая экономика и международные отношения. – 2000, №11. – С. 31-40.

15. Лякин А. И. Приватизация и возможность деприватизации в России / Социальное рыночное хозяйство. Теория и этика экономического порядка в России и Германии. – СПб., 1999. – С. 148-169.

16. Мау В. Российские экономические реформы глазами западных критиков. «Провал» российских реформ и обвинения в адрес реформаторов // Вопросы экономики. – 1999, № 11, 12. – С. 4 –24, 34 –48.

17. Мельянцев В. Экономический рост Китая и Индии: динамика, пропорции и последствия // Мировая экономика и международные отношения. – 2007, №9. – С. 18-25.

18. Михеев В. Экономика Китая: новые горизонты // Экономист. – 2002, № 5. – С. 72-83.

19. Пребиш Р. Актуальные проблемы социально-экономического развития // Латинская Америка. – 1977, №6. – С. 44-52.

20. Пребиш Р. Периферийный капитализм: есть ли ему альтернатива? – М., 1992.

21. Петров А. В. Профсоюзы — институт гражданского общества // Общество. Среда. Развитие. – 2008, №3. – С. 55-66.

22. Плышевский Б. Социально-экономические последствия движения к рынку // Экономист. – 1999, № 8. – С. 36-43.

23. Поляков В. Сырьевая ориентация российского экспорта // Мировая экономика и международные отношения. – 2006, №1. – С. 88-95.

24. Рогова О. Итоги десятилетия либерализации // Экономист. – 2001, № 4. – С. 39-52.

25. Ромашов О. Социальные проблемы рынка и их регулирование в трудовых коллективах // Проблемы теории и практики управления. – 1995, № 5. – С. 98-102.

26. Россия и Латинская Америка: сходные проблемы зависимого развития? // Мировая экономика и международные отношения. – 2004, №2, 3, 5. – С. 17-30, 37-50, 40-48.

27. Сорокин Д. Воспроизводственный вектор российской экономики: 1999 – 2007 годы // Вопросы экономики. – 2008, №4. – С. 94-109.

28. Стиглиц Дж. Куда ведут реформы? (К десятилетию начала переходных процессов) // Вопросы экономики. – 1999, № 7. – С. 4-30.

29. Тудоровский Я. Сговор жадных. В 2008 г. в офшоры ушло «две трети бюджета РФ» // Аргументы и факты. – 2009, №35. – С. 11.

30. Ясин Е., Алексашенко С., Гавриленков Е., Дворкович А. Реализация либеральной стратегии при существующих экономических ограничениях // Вопросы экономики. – 2000, № 7. – С. 4-20.