111 Миф и общество

2. Тени над Элладой

с т и л и ж и з н и В в м и н о й с к о й КУЛЬТУРЕ1

начале нашего века Греция словно постарела на два с лиш­ ним тысячелетия, подобно тому как раскопки предшествующего пе­ риода расширили ее владычество на восток и запад до самых даль­ них берегов Средиземного моря. В этом вдвойне бескрайнем пространственно-временном просторе момент политико-культур- ной гегемонии Афин оказывается лишь сугубо преходящим, точеч­ ным явлением. Престранное дело — по привычке или пристрастию сводить цивилизацию, чей ареал простирается от Сицилии до Малой Азии и чей первый, древнеминойский период смыкается с неолитом, к истории одного-единственного города на отрезке в несколько де­ сятков лет. Практически эта редукция, по-видимому, основана глав­ ным образом на незнании; поэтому истоки расхожих представлений 0 Греции следует искать не в реальности, а втех психологических за­ конах, по которым идет формирование простых идей.

История и археология показывают, что страна богов была многообразной, разнородной, подверженной самым разнонаправ­ ленным влияниям, в высшей степени пластичной, постоянно пре­ ображающейся, то есть самой настоящей страной людей. Мы же, воспринимая ее через трагедии Расина и картины Пуссена, превра­ тили ее в какой-то мир вне времени и пространства, неподвижный, лишенный становления, неявно признаваемый уникальным, одно­ родным, автономным.

Но стоит пугешественнику ступить на землю Греции, как, словно в стране вампиров, навстречу ему выходят призраки. Первую останов­ ку можно сделать на Корфу. Уже Горгона, изображенная на фронтоне, задает трудноразрешимые загадки и сразу погружает посетителя во мрак истории. Демон сидит в центре фронтона, туловище его изобра­ жено в профиль, а голова анфас, руки согнуты — одна к земле, другая к небу, и получается что-то вроде человека-свастики; туловище нахо­ дится в так называемой позе бега на коленях, которую можно встре­ тить не только на этом архаическом фронтоне, но и где-нибудь на ас­ сирийской цилиндрической печатке, на базальтовом рельефе в Западной Азии (Каркемич, 2000 год до н. а), на плавильных формах у североамериканской реки Кентукки или же на вышивках у западноаф­ риканского племени шанго. Горгону окружают львы, также изображен­

1Материал, используемый в этой главе, — широко известный. Его можно найти вобщих работах о критской цивилизации. Поэтому мне показалось излишним давать ссылки.

113

Роже Кайуа. Миф и человек

ные в профиль, с головой анфас. Здесь возможны столь же широкие со­ поставления, вплоть до наскальных рисунков в сахарском Атласе, а то и до скульптурных изображений среднего палеолита.

То было лишь начало: на Крите все делаегся совсем непри­ вычным. Не может быть никакой общей меры между Парфеноном и дворцом Миноса. Там — «масса зримо-сдержанного спокойствия», стиль народа, словно умеющего жертвовать излишним и отделять профанное от сакрального, вернее сказать, стиль народа, который живет в кругу эстетики и для которого поэтому главную роль играет понятиеуспеха. Здесь же — обиталище, где жизнь всецело сакрализована, грандиозный лабиринт, контрастирующий с простотой классических домов; понятно, почему память о нем, став легендар­ ной, привела к возникновению мифа о Лабиринте. Это одновре­ менно и дворец, и храм, и склад: здесь стоят огромные амфоры со стилизованным изображением спрутов, еще более страшных благо­ даря своей подчеркнуто геометрической структуре, как будто поря­ док, соединяясь с ужасом, еще усиливает его; на стенах — вереницы мужчин и женщин, несущих ритуальные предметы, мужские фигу­ ры окрашены в красный цвет, а женские — в светлую охру; длинные вьющиеся волосы очень низко спадают вдоль их спины, а талия стя­ нута металлическим обручем, словно перстнем.

Это вновь оживший мир Ариадны. Здесь также легенда дает фору истории, поэзия — реальности. Нежная героиня, указавшая Тезею дорогу вЛабиринте, — не кто иная, как Святейшая (ап-айпе), олицетворение верховной богини, так же как Горная Богоматерь (Эк^уппа), владычица священных высот, почитаемая в облике ка­ менной глыбы, а позднее отождествленная с Деметрой, и так же как Нежная Дева (В гкотаг^), принимающая то небесный, то ин­ фернальный облик и преследуемая Миносом — божественным Быком.

И действительно, в минойском царе, видимо, следует видеть об­ разец временного монарха, жреца, колдуна и бога в одном лице, ответ­ ственного за плодоносность женщин и плодородие земли, как это пре­ красно описано и проиллюстрировано у Фрэзера. В таком свете легко поддаются толкованию свидетельства Платона, Страбона и Дионисия Галикарнасского. Царь Минос, тождественный божественному Быку, из­ вестному в Азии еще с IV тысячелетия до н. э., — это живое воплощение Минотавра. Его могущество отмечено всей двойственностью сакраль­ ного: он причина всех благ, но видеть и касаться его опасно, он чтим и отвратителен, одновременно и чудовище и бог. Избранный волей бо­ гов, он царствует девять лет. Когда завершается магический цикл, то ис­ сякает ток сверхъестественной энергии, от которой зависело его могу­ щество. Тргда он поднимается на Святую Гору, чтобы встретить там бога, к которому таинственно причастен, и в соединении с ним обновить свою истощившуюся силу благодати. И вот он в самой пещере Минота­

114

111 Миф и общество

вра — вбожественном Лабиринте, по отношению к которому его Кносский дворец не более чем человеческая транспозиция. Настает миг смерти и воскресения бога, и в этот миг все кругом тоже трепещет, по­ гибая и в о з р о ж д а я с ь . Чтобы поддержать непрерывность бытия, на всем

острове приносят жертвы. Минос же либо навеки исчезает впещере, ли­ бо вновь спускается со священной высоты, наделенный энергетичес­ ким током на новый девятилетний цикл.

Вероятно, по этому случаю требовались и человеческие жертво­ приношения, дабы ценность жертвы была соразмерна кризису, для сча­ стливой развязки которого служила вся церемония. При этом, видимо, использовались семь юношей и семь девушек, требуемые в виде дани от Афин именно раз вдевять лет. Перед нами опять легенда о Тезее. В дан­ ном случае Лабиринт — это сам Кносский дворец, с его запутанными коридорами и бесчисленными залами. Доказательством тому само его имя: это жилище, посвященное и освященное «1аЬгуз», обоюдоострым жертвенным топором, изображение которого встречается в нем начер­ танным на колоннах, нарисованным на сосудах, вырезанным под обли­ цовкой сген, чтобы магически охранять их от его тайного присутствия; он сопровождает покойника в могиле, чтобы спасать его от опасностей загробного мира, а на Кавказе, получив форму обоюдоострого копья, но под названием почти неизменным, он стал оружием святого Георгия. Согласно Эвансу, это двуполый фетиш; согласно Кюмону — символ молнии, расщепляющей деревья в лесу; согласно Глоцу — орудие смер­ ти, «сообщающее человеческой руке сверхчеловеческую способность обуздывать и уничтожать все живое»; этот обоюдоострый топор пред­ ставляет собой высшее сгущение сакрального, это оружие, убивающее божественного Быка и столь часто изображаемое у него между рогов, это древнее орудие жреца, посредством которого тот переносит муже­ ственную энергию бога с животного на человека.

Под тем же знаком происходит и торжественный бой быков — опасная игра с божеством, к которой, возможно, принуждали получа­ емых в дань юношей; был бы соблазн отождествить ее с опасностью, от которой Ариадна спасла Тезея, если бы в предании не говорилось скорее о нисхождении в преисподнюю, где дорогу может найти только посвященный, получивший наставления от богини. Как бы то ни было, одна из кносских фресок ясно показывает, что представляла собой та­ вромахия. Юноша или девушка стоят почти обнаженными перед бы­ ком, который несется на них опустив голову. Они выполняют опасное упражнение: проскальзывают между рогами животного, пропуская их у себя под мышками, и в таком положении, мгновенно хватаясь за ос­ нование рогов, подтягиваются, как на гимнастических брусьях, — вто время как бык, поднимая голову, подбрасывает их вверх, стремясь из­ бавиться от ноши. Тогда они опускаются уже прямо на хребет живот­ ного и, отталкиваясь от него, выполняют новый опасный прыжок, гра­ циозно приземляясь в объятия поджидавшего партнера.

115

Роже Кайуа Миф и человек

Такие акробатические схватки — отдаленный источник вели­ ких греческих игр — еще представляли собой причащение к богу, двойственно окрашенное радостью и риском. В то же время в них проявлялся основополагающий дуализм минойской цивилизации: крайняя изысканность искусства^ на службе самых мрачных жизнен­ ных инстинктов. То было еще до интеллектуального порыва милет­ ской школы; миром еще правили глубинные силы, дионисийские императивы, хтонические влечения. Члены братства куретов, в ос­ новном аналогичного тайным инициатическим обществам перво­ бытных народов, отправляли в Мессении культ божественной ДевыМатери, а на Крите — самого Миноса-Зевса, чья жизнь начинается в пещере Рождества на горе Ида и заканчивается в Гробе Господнем на горе Юктас, как выражается Густав Глоц, используя лишь ненамного преувеличенную христианскую терминологию: страсти богов всюду одни и те же. Своими танцами, звоном щитов, пением гимна, гречес­ кую запись которого недавно нашли в Палеокастро, куреты каждый год помогали возрождению критского Зевса, и в тот миг, когда, как считали, проливается кровь божественных родов, из пещеры вырыва­ лось яркое пламя; все это характерные признаки обряда плодородия.

Сходным образом и совокупление Зевса с Пасифаей и похи­ щение Европы отсылают к древним обрядам иерогамии с богомБыком, когда жрица символически или реально отдавалась живот­ ному, дабы обеспечить плодородие земли, тогда как в Индии аналогичный обряд осуществлялся с конем, а в Египте — со священ­ ным козлом бога Мина.

На росписях саркофага из Агия Триада показано, каким обра­ зом призывали мертвых: из сосуда без дна, подобного бочкеДанаид (отсюда понятно ее ритуальное значение), жрица проливала на зем­ лю жертвенную кровь, и призраки собирались пить ее, чтобы полу­ чить благодаря ей эфемерную жизнь.

Аграрная магия, магическое призывание мертвых — налицо поистине все черты, позволяющие соотнести жизнь минойской куль­ туры с жизнью первобытных племен. Собственно, ведь первых обита­ телей Эллады уже и описывали как полуголых дикарей, ютившихся в шалашах из хвороста, вооруженных топорами и ножами из обсидиа­ на, пользовавшихся горшками с грубым узором, красовавшихся с пе­ рьями на голове и в браслетах из полированных камешков. Их уже сравнивали с полинезийцами, распространяя это сравнение не толь­ ко на нравы, но и на мифологию, ибо ничто так не походит на миф об Уране и Гее, как полинезийский рассказ о разделении Земли и Неба. Более того, вокруг божеств теснится скопище причудливых демонов, которые своей составной формой связаны сразу со всеми царствами природы, а своим ужасным и необычайным обликом оставляют дале­ ко позади ярчайшие творения Шумера и Элама; одни лишь чудовищ- но-систематичные фантазии такого художника, как Иероним Босх,

116

Ш Миф и общество

могли бы достойно выдержать сравнение, например, с оттисками пе­ чатей, найдет 1ыми на раскопках вЗакро, притом что эти печати при­

менялись скорее всего не в религии, а в торговле. Здесь и женщина с ногами грифона и крыльями бабочки; и оленья голова с одним ог­ ромным и развесистым рогом и с человечьими руками; и профиль бе­ гущего человека, к которому прицеплены два ненужных крыла, а сверху — бородатая козлиная голова с бараньими рогами.

Перед лицом этих кошмаров, этой сплошной магии, далекой

иот аполлоновского разума, и от дионисийского мистицизма, зна­ ющей лишь стойкость и заразительность скверны, колдовские чары

иэкзорцизмы, проклятия жрецов, что машут пурпурными плащами вслед закатному солнцу, — перед лицом всего этого материальная жизнь, как недавно показал П.-М. Шюль, облекается изысканнейшей утонченностью. Уже не приходится более расхваливать совершен­ ство минойских фресок. Ничем не уступает им и ваяние — настоль­ ко умело и изобретательно художники варьируют материал, стили­ зуют форму, не дают застыть выразительности фигур и лиц, отнюдь не довольствуясь чисто схематическим изображением, которого единственно и требует магия. Взять хотя бы эту голову быка из чер­ ного стеатита, у которой пасть инкрустирована перламутром, рога покрыты золотыми пластинками, а глаза сделаны из горного хрус­ таля, с пурпурпым камешком в середине, изображающим зрачок. Та же тщательность, с какой добивались совершенства в художествен­ ных творениях, видна и в устройстве бытовых удобств: гидравличе­ ские сооружения в Кноссе вызвали у археологов столько востор­ женных описаний, что о них уже излишне говорить. В одежде мода была, судя по всему, на привлекательность — во всяком случае в ней больше кокетства, чем благородства, больше очарования, чем на­ стоящего величия; в самом деле, тут и платья с воланами, и юбки в цветных разводах, и кринолины с оборками, и корсажи с пышными рукавами, которые зашнуровывались ниже обнаженной груди, и обувь на высоких каблуках; а на головах у модниц локоны, челки и бандо скреплялись сложнейшими булавками, а поверх них — ша­ почки, береты и тюрбаны, украшенные перьями и эгретками.

На первый взгляд, трудно примирить такие картины, которые были бы уместны скорее в салонах Второй империи, со средой, не знавшей никакой духовной жизни, даже просто никакого созна­ ния, — с миром ужаса и насилия, который, как мы видели, обступал со всех сторон это здание света. Но не следует забывать, что рос­ кошь служит для того же самого заклятия инстинктов, так как имен­ но в магическом мире ни одна деталь материальной жизни не явля­ ется безразличной, а любое изменение рискует вызвать в далекой перспективе какую-нибудь страшную катастрофу. Коль скоро царьжрец служит предуготовленной жертвой, то как же не украсить его мистической силой драгоценных камней и металлов? Человек ощу­

117

Роже Кайуа. Миф и человек

щает себя в руках таинственных сил, он должен быть достоин их, и их отсвет облекает его неизменным и опасным сиянием.

Так, вданном случае, в самой роскоши угадывается власть тьмы даже над самыми блестящими проявлениями мирской жизни. Всюду перед нами абсолютные ценности, а потому и в деталях туалета, и в деталях ритуала требуется одинаково взволнованное внимание. Страх всегда заставляет быть осторожнее в зоне опасности и непри­ нужденнее в зоне безопасности; и в том и в другом случае нужна не­ кая дерзость, позволяющая стойко встречать и зачаровывать агрес­ сию призраков. Веровать в роскошь и пренебрегать чистой красотой, делать основой эстетики искусство церемониала — какая впечатляю­ щая ересь! Но на самом деле это как нельзя лучше показывает, что си­ лы мрака не отступили и человек еще не примирился со своей душой.

Нужно побродить среди развалин Кносского дворца вчас яркого солнечного сияния. Напрасно искать там следы какого-либо интеллек­ туального достоинства. Гармония, порядок, симметрия — то, в чем клас­ сическое искусство смыкается с геометрией, со строгими линиями со­ вершеннейших построений ума, — все это здесь равно отсутствует, словно в принципе исключаемое каким-то пылающим, неугасимым из­ вержением. Описанные выше противоположности и сходства отчетли­ во накладываются друг на друга в этих местах, яркая зримость которых еще более оттенена реставрационным цементом Эванса. Усложнен­ ность и таинственность сочетаются здесь с демонстративной пышнос­ тью. Высокие террасы, пропилеи с массивными колоннами, балконы, выходящие на морской пейзаж или на простор равнины, — во всем этом явный вкус ктеатральности, но рядом, без всякого перехода, и вкус к таинственности: он и в крохотных внутренних двориках, прихотли­ вое расположение которых контрастирует с обозримыми размерами большого центрального двора; и в резко сворачивающих коридорах, в неожиданных и ненужных лестницах, в скважинах, пропускающих свет, даже в самих дворцовых залах, где вход всегда расположен не по­ средине, между рядами колонн, а вуглу, междудвух стен, — а порой и са­ ма колоннада смещается из центра вбок, идет вдоль двух соседних стен и растягивается на три четверти помещения несообразным прямым уг­ лом. Именно такой восточно-сказочной архитектурой, одновременно практичной, непонятной и драматичной по своему облику, нередко от­ личаются подземелья в приключенческих романах, порожденных го­ родской цивилизацией; тут сразу и «Тысяча и одна ночь» и «Парижские тайны». Быстро начинаешь представлять себе, что как раз такого рода цивилизация описывается в поэмах Сен-Жона Перса: «Законы, предпи­ сываемые чужим краям, и супружеские союзы среди растекшихся наро­ дов, целые страны, распродаваемые с торгов под палящим солнцем, ус­ миренные плоскогорья и провинции, выставленные на продажу в аромате роз... нищие полководцы на путях бессмертной славы, толпа знатных граждан, пришедших приветствовать нас, все мужское населе­

118

III Миф и общество

ние нынешнего года, неся на палках идолов... торжественные праздне­ ства под открытым небом по случаю дня рождения великих деревьев, и общественные церемонии вчесть какого-нибудь болотца, посвятитель­ ные надписи на черных, безупречно круглых камнях, нахождение клю­ чей в безводных местах, освящение тканей, растянутых на шестах близ перевала, и яростные вопли у стен, когда при свете солнца уродуют плоть взрослых, когда вывешивают напоказ брачные простыни!»1 Эти строки, в которых каждая деталь отсылает к какому-нибудь распро­

страненному обычаю, пожалуй, подходят и к миру минойской цивили­ зации, зато ничем, думается, не напоминают о классическом облике Греции — эфирного святилища, где царят равновесие и блаженство. Мера, разум, мудрость, гармония — эти качества, которыми описывает­ ся Парфенон, в Кноссе отсутствуют даже в зародыше. Однако немало­ важно, что они были мало-помалу отвоеваны у варварства, а не получе­ ны вдар от неизвестно чьих щедрот. Значит, покой этих богов — лишь победа, которой постоянно грозит опасность, и потому-то он приобре­ тает свой иетш шый смысл: дорого оплаченный и всегда непрочный, он тем самым делается и полноценным, значительным, восхитительным, а рассматривая его без перспективы и глубинного фона, пришлось бы счесть его пустым и неинтересным. Взгляните на Аполлона Нурегскхюй2 11а фронтоне храма в Олимпии, с его простертой победонос1юй рукой: его безмятежность — не дар природы и не результат при­

вычки, Iю едва созревший плод усилий. Впору чуть ли не вспомнить о том «порядке», который, по известному и злосчастному выражению, ца­ рит после казней и побоищ. Это завоеванное спокойствие само, всвою очередь, завоевательно. В этой улыбке, которая угадывается на устах бо­ га, но никак 11е возникнет на них, выражается триумф, вновь и вновь во­

зобновляемый и завершаемый — но также и обуздываемый, из боязни что ввосторженном упоении он не станет причиной падения. Постоян­ ная близость победы оправдывает передышку, но не расслабленность. Победитель все время должен сохранять бдительность, быть готовым в любой момент мобилизовать свою энергию, ибо непокорные силы, над которыми он господствует, никогда не отступают. Собственно, сохра­ няется даже и напряжение, просто оно стабилизировано, оформлено, стилизова! ю моментом бдительного затишья. Это тот опасный миг, ког­ да атлет, чувствуя, как поддается противник, внезапно замечает, что на­ до еще и сдержать свой собственный порыв, чтобы не потерять равно­ весия, когда сопротивление вдруг исчезнет.

Победы покупаются ценой облегчения жизни, расслабленности, к которой они подталкивают, ценой развития жизни в виде чисто фор­ мальных свершений. Тогда уже можно говорить о мире эллинизма.

Таким образом, классический покой был лишь недолговре­

1Из поэмы Сс11-Жопа Перса «Анабазис» (1924). — Примеч..пер.

2 Аполлона Победителя (греч.). — Примеч. пер.

119