Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ЧАСТЬ II. § 9

Трудность здесь состоит в том, что как раз с материальными полнóтами — «специфическими» чувственными качествами,— конкретизирующими пространственно-вре- менные гештальтные моменты телесного мира, в отношении их собственных градаций нельзя напрямую обращаться так же, как с самими гештальтами. Тем не менее, эти качества, как и все, из чего слагается конкретность чувственно созерцаемого мира, тоже должны иметь значимость как показания об «объективном» мире. Или, скорее, оставаться значимыми; ибо (и таков способ мышления, мотивирующий идею новой физики) сквозь все превратности субъективных воззрений неизменно проходит всех нас связующая достоверность одного и того же мира, по себе сущей действительности; все моменты опытных созерцаний что-либо сообщают о ней. Наше объективное познание может достичь этой достоверности, если те моменты, от которых, как, например, от чувственных качеств, абстрагируется чистая математика пространственно-временной формы и возможных в ней отдельных гештальтов и которые сами не могут быть математизированы прямо, все же математизируются косвенно.

с) Проблема математизируемости «полнот»

Вопрос теперь в том, что понимать под косвенной мате1 матизацией.

Рассмотрим сначала более глубокую причину, делающую

принципиально невозможной прямую математизацию (или некое подобие аппроксимативного конструирования) в отношении специфически чувственных качеств тел.

Качества эти тоже выступают в градациях, и к ним, как и ко всем градациям, известным образом тоже применимо измерение — «оценивание» [Schätzung] «величины» холода

итеплоты, шероховатости и гладкости, светлого и темного

ит. д. Но здесь нет точного измерения, нет возрастания

54

ЧАСТЬ II. § 9

точности и прогресса измерительных методов. Когда мы сегодня говорим об измерении, о мерных величинах, методах измерения, вообще о величинах как таковых, мы, как правило, имеем в виду всегда уже соотнесенные с идеальностями, «точные» [exakte] величины и методы; и нам будет нелегко провести в абстракции весьма необходимую здесь изоляцию полнот — т. е. в универсальной встречной абстракции [Gegenabstraktion] (параллельной той, которая дает нам универсальный мир гештальтов) хотя бы попытаться рассмотреть телесный мир исключительно в «стороне» свойств, выступающих под титулом «специфических чувственных качеств».

Чем создается «точность» [Exaktheit]? По-видимому, не чем иным, как тем, что мы выявили выше — эмпирическим измерением с его возрастающей точностью [Genauigkeit], но под руководством уже заранее объективированного благодаря идеализации и конструкции мира идеальностей, т. е. особых идеальных образований, соответствующих тем или иным мерным шкалам. И теперь мы можем в двух словах прояснить контраст. У нас есть только одна, а не двойная универсальная форма мира, только одна, а не двоякая гео1 метрия, именно — геометрия гештальтов, а второй геометрии — геометрии полнот — у нас нет. Соразмерно мировой структуре, a priori принадлежащей эмпирически созерцаемому миру, его тела устроены таким образом, что каждому телу, говоря абстрактно, свойственна его собственная протяженность, но все эти протяженности суть гештальты одной, тотальной, бесконечной протяженности мира. Как мир, как универсальная конфигурация всех тел, он обладает, следовательно, объемлющей все формы тотальной фор1 мой, и эту форму можно проанализированным выше способом идеализировать и посредством конструкции ею овла1 деть.

К структуре мира принадлежит, конечно, и то, что все тела обладают теми или иными своими специфическими чувственными качествами. Но фундированные чисто в по1

55

ЧАСТЬ II. § 9

следних качественные конфигурации не аналогичны про1 странственно1временным гештальтам, не встроены в некую собственную для них форму мира. Предельные гештальты этих качеств не могут быть идеализированы в аналогичном смысле, их измерение («оценивание») нельзя соотнести с соответствующими идеальностями конструируемого мира, уже объективированного в идеальности. Тем самым и понятие «аппроксимации» не обладает здесь смыслом, аналогичным тому, какой ему присущ в сфере математизируемых гештальтов: смыслом объективирующего свершения [Leistung].

Что же касается «косвенной» математизации той стороны мира, которая сама по себе не имеет математизируемой мировой формы, то она мыслима лишь в том смысле, что специфически чувственные качества («полноты»), опытно познаваемые в созерцаемых телах, по совершенно особым правилам сроднены [verschwistert] с сущностно принадлежащими им гештальтами. Если мы спрашиваем, чтó a priori предопределено универсальной формой мира с ее универсальной каузальностью, если мы, стало быть, задаем вопрос об инвариантном, всеобщем бытийном стиле, который созерцаемый нами мир сохраняет в своем беспрестанном изменении, то предопределена, с одной стороны, про1 странственно1временная форма, как охватывающая все тела в аспекте гештальта, и все принадлежащее ей a priori (до идеализации); далее, что в реальных телах фактические гештальты каждый раз требуют фактических полнот и на1 оборот; что, стало быть, существует этот вид всеобщей каузальности, связующей лишь абстрактно, а не реально отделимые друг от друга моменты конкретного. Далее, если брать тотально, существует универсальная конкретная кау1 зальность. В ней необходимо антиципируется, что созерцаемый мир может созерцаться только как мир в бесконечно открытом горизонте, а значит, бесконечное многообразие отдельных каузальностей тоже не может быть дано само по себе, но только антиципировано в виде горизонта. Таким

56

ЧАСТЬ II. § 9

образом, мы в любом случае и a priori сознаем, что вся гештальтная сторона телесного мира не только вообще требует пронизывающей все гештальты полнотной стороны, но что всякое изменение, касается ли оно гештальтных или пол1 нотных моментов, протекает сообразно каким-либо — непосредственным или опосредованным, но как раз этого изменения требующим — каузальностям. Этого, как сказано, достигает неопределенно всеобщая априорная антиципация.

Но это не означает, что совокупное изменение [Wandel] полнотных качеств в их изменениях и неизменности [Veränderungen und Unveränderungen] разыгрывается по каузальным правилам таким образом, что вся эта абстрактная сторона мира становится целиком зависима от того, чтó каузально разыгрывается в гештальтной стороне мира. Иными словами, нельзя a priori усмотреть, чтобы всякое доступное опытному познанию, всякое мыслимое в действительном и возможном опыте изменение специфических качеств созерцаемых тел каузально зависело от того, что происходит в абстрактном мировом слое гештальтов, чтобы оно имело, так сказать, свой противообраз [Gegenbild] в

царстве гештальтов в том смысле, что то или иное совокуп1 ное изменение всей полноты имело бы свой каузальный проти1 вообраз в сфере гештальтов.

Выраженная таким образом, эта мысль могла бы показаться прямо-таки авантюрной. Между тем добавим сюда давно известную и тысячелетия назад проведенную (в обширных сферах, хотя отнюдь не полностью) идеализацию пространственно-временной формы со всеми ее гештальтами, а также с затрагивающими ее самое изменениями и гештальтами изменений. Она включала в себя, как мы знаем, идеализацию измерительного искусства не только как искусства измерения, но как искусства эмпирически каузального конструирования (чему, как и в любом искусстве, само собой разумеется, помогали дедуктивные умозаключения). Теоретическая установка и тематизация чистых

57

ЧАСТЬ II. § 9

идеальностей и конструкций привела к чистой геометрии (под которой здесь вообще подразумевается чистая математика гештальтов); а позднее — в результате уже вполне понятного поворота — возникла, как мы помним, геометрия прикладная: практическое измерительное искусство, руководствующееся идеальностями и с их помощью идеально осуществляемыми конструкциями, т. е. объективация кон- кретно-каузального телесного мира в соответствующих ограниченных сферах. Как только мы вспомним все это, намеченная выше и производящая поначалу столь необычное впечатление мысль утратит свою причудливость и — в силу нашего прежнего школьного воспитания — приобретет для нас попросту само собой разумеющийся характер. То, что в донаучной жизни мы опытно познаем в самих телах как цвета, звуки, теплоту, тяжесть, а каузально — как тепловое излучение тела, согревающего окружающие его тела и т. п., с «физической» точки зрения, конечно, указывает на колебания звука, колебания теплоты, следовательно, чисто на то, что происходит в мире гештальтов. Стало быть, эта универсальная индикация рассматривается сегодня как нечто бесспорное и само собой разумеющееся. Но если мы вернемся к Галилею, то для него, творца той концепции, которая вообще только и сделала физику возможной, еще не могло само собой разуметься то, что стало само собой разумеющимся только благодаря его труду. Для него сама собой разумелась только чистая математика и издавна привычный способ применения математики.

Если мы чисто придерживаемся галилеевой мотивации, как она фактически изначально учреждала новую идею физики, то должны объяснить для себя ту причудливость, которой в тогдашней ситуации отличалась его основная мысль, и потому спросить, как он мог прийти к этой мысли: мысли о том, что всё, что заявляет о своей реальности в специфических чувственных качествах, должно иметь свой математический индекс в событиях гештальтной сферы (само собой разумеется, всегда уже мыслимой как идеали-

58

ЧАСТЬ II. § 9

зированная), и что отсюда должна вытекать возможность косвенной математизации также и в полном смысле, а именно, что благодаря этому (пусть косвенно и особым индуктивным методом) должно быть возможно ex datis конструировать и тем самым объективно определять всё происходящее в стороне полноты. Вся бесконечная природа как

конкретный универсум каузальности становилась, согласно этой причудливой концепции, своеобразной прикладной ма1 тематикой.

Однако сначала мы ответим на вопрос, что могло подтолкнуть Галилея к его основной мысли в предданном ему мире, уже математизированном прежним, ограниченным способом.

d) Мотивация галилеевой концепции природы

Здесь предлагались (впрочем, весьма слабые) поводы к многообразным, но не взаимосвязанным опытам в рамках совокупного донаучного опыта, который будто бы подводил к возможности косвенной квантификации известных чувственных качеств и тем самым к некоторой возможности охарактеризовать их посредством величин и мерных единиц. Уже древних пифагорейцев волновала наблюдаемая ими функциональная зависимость высоты звука от длины приведенной в колебание струны. Естественно, широко известны были и многие другие каузальные взаимосвязи подобного рода. По сути дела, во всех конкретно созерцаемых процессах знакомого нам окружающего мира заключена легко усматриваемая сопряженность того, что происходит с полнотами, с тем, что совершается в сфере гештальтов. Но мотив к тому, чтобы настроиться на анализ сплетений каузальных зависимостей, в общем и целом отсутствовал. В своей смутной неопределенности они не могли возбудить к себе интереса. По-другому дело обстояло, когда они принимали определенный характер, делавший

59

ЧАСТЬ II. § 9

их пригодными для определяющей индукции; и это возвращает нас к измерению полнот. Не все из того, что видимым образом меняется в стороне гештальтов, уже можно было измерить давно сформированными измерительными методами. К тому же путь от таких опытов к универсальной идее и гипотезе о том, что все специфически качественные события как некие индексы отсылают к определенным образом соответствующим им констелляциям гештальтов и к их изменениям, был еще далек. Но не слишком далек для людей Ренессанса, которые всюду были склонны к смелым обобщениям и среди которых подобные далеко идущие гипотезы тотчас находили публику, готовую их принять. Математика как царство подлинного объективного познания (и руководимая математикой техника) — вот в чем для Галилея и уже до него сосредоточивался движущий «новым» человеком интерес к философскому познанию мира и к рациональной практике. Измерительные методы должны существовать для всего, что объемлется геометрией, математикой гештальтов с ее идеальностью и априорностью. И весь конкретный мир должен оказаться математизируе- мо-объективным, если мы следуем упомянутым отдельным опытам и действительно измеряем (и, следовательно, формируем соответствующие измерительные методы) всё, что в них предположительно должно быть подчинено прикладной геометрии. Если мы делаем это, то сторона специфически качественных изменений тоже должна быть кос1 венно математизирована.

При истолковании само собой разумеющейся для Галилея универсальной применимости чистой математики нужно иметь в виду следующее. В любом применении к данной в созерцании природе чистая математика должна перестать абстрагироваться от созерцаемых полнот, тогда как идеализированный момент гештальтов (пространственных гештальтов, длительности, движений, деформаций) все же остается незатронутым. Но тем самым в некотором отношении происходит и идеализация соответствующих чувст-

60

ЧАСТЬ II. § 9

венных полнот. Субструированная при идеализации чувственных явлений экстенсивная и интенсивная бесконеч1 ность, превосходящая все возможности действительного созерцания,— дробимость и делимость in infinitum1 и тем самым все, что принадлежит математическому континууму,— подразумевает субструкцию бесконечностей для eo ipso также субструируемых полнотных качеств. Но теперь опять-та- ки нужно иметь в виду, что благодаря этому нам еще не дана та «косвенная математизируемость», которая составляет собственно галилееву концепцию физики.

Насколько мы до сих пор продвинулись, нами пока обретена лишь одна всеобщая мысль, точнее, всеобщая гипо1 теза: что в доступном созерцанию мире господствует уни1 версальная индуктивность, заявляющая о себе в упомянутых повседневных опытах, но скрывающаяся в их бесконечности.

Конечно, Галилеем она не была понята как гипотеза. Физика сразу стала для него столь же достоверной, что и прежняя чистая и прикладная математика. Кроме того, она сразу же очерчивает для него методический путь реализации (реализации, успех которой в наших глазах с необходимостью означает подтверждение гипотезы — этой вовсе не само собой разумеющейся гипотезы относительно недоступной фактической структуры конкретного мира). Таким образом, прежде всего ему было важно найти широко применимые и подлежащие дальнейшему совершенствованию методы для того, чтобы действительно сформировать все измерительные методы, предочерченные в идеальности чистой математики как идеальные возможности, помимо прежних, фактически сформированных; чтобы измерять, например, скорости и ускорения. Но и сама чистая математика гештальтов нуждалась в дальнейшей обогащающей разработке в направлении конструктивной квантификации, что позднее привело к созданию аналитичес-

1 До бесконечности (лат.).— Прим. ред.

61

ЧАСТЬ II. § 9

кой геометрии. Теперь нужно было такими вспомогательными средствами систематически постичь универсальную каузальность или, как мы можем сказать, ту своеобразную универсальную индуктивность мира опыта, которая предполагалась в гипотезе. Следует иметь в виду, что вместе с новой, конкретной и, стало быть, двусторонней идеализа1 цией мира, заключенной в галилеевой гипотезе, был дан и само собой разумеющийся характер универсальной точной каузальности, которая, конечно же, не извлекается индуктивно из указания на отдельные каузальности, а предшествует всякой индукции особых каузальностей и руководит ею — как это справедливо уже для доступной созерцанию конкретно-всеобщей каузальности, составляющей саму конкретно-созерцаемую форму мира, в противоположность особым отдельным каузальностям, доступным опытному познанию в окружающем жизненном мире.

Эта универсальная идеализированная каузальность охватывает все фактические гештальты и полноты в их идеализированной бесконечности. Если измерения, проводимые в сфере гештальтов, действительно должны вести к установлению объективных определений, то, по-видимому, должно быть методически рассмотрено и то, что совершается в стороне полнот. Метод должен распространяться на те или иные полностью конкретные вещи и происходящие с ними изменения, а также на то, каким способом фактические полноты и гештальты состоят в каузальной зависимости. Применение математики к реально данным полнотам гештальта уже в силу своей конкретности вводит каузальные предпосылки, которые нужно только довести до определенности. Как отсюда двигаться дальше, как методически вести работу, выполняемую целиком в рамках созерцаемого мира; как в этом мире, в который гипотетическая идеализация привнесла еще неведомые бесконечности, фактически схватываемые телесные данности получают каузальную правомерность в отношении обеих сторон и как исходя из них, и тоже мерными методами, можно раскрыть скрытые

62

ЧАСТЬ II. § 9

бесконечности; как при этом благодаря растущей аппроксимации в сфере гештальтов возникают все более совершенные индикации качественной полноты идеализированных тел; как сами эти тела, как конкретные, становятся аппроксимативно определимыми во всех своих идеально возможных изменениях,— все это дело открывающей [entdeckenden] физики. Другими словами, это дело страстного практического исследования, а вовсе не предшествующего ему систематического осмысления принципиальных возможностей, существенных предпосылок математической объективации,— на деле определять конкретно-реаль- ное в сплетении универсальной конкретной каузальности.

Открытие — это смесь инстинкта и метода. Конечно, придется задаться вопросом, может ли такая смесь быть в строгом смысле философией, наукой, может ли она быть познанием мира в последнем смысле, единственно способном послужить нам в нашем понимании мира и самих себя. Как открыватель [Entdecker], Галилей не раздумывая принялся за реализацию своей идеи, за формирование измерительных методов применительно к ближайшим данностям всеобщего опыта; и действительный опыт (хотя его методика, конечно, оставалась радикально не проясненной) показал то, чего в каждом случае требовала его гипотетическая антиципация; он действительно нашел каузальные взаимосвязи, которые можно было математически выразить в «формулах».

В актуальном измерении [messendes Tun], проводимом в отношении созерцаемых опытных данностей, конечно же, обретаются лишь эмпирически-неточные (-inexakte) величины и соответствующие им числа. Но измерительное искусство в себе есть в то же время искусство продвигать «точность» («Genauigkeit») измерения в направлении все большего совершенства. Оно есть искусство не как готовый метод изготовления чего бы то ни было, оно есть так1 же и метод вновь и вновь улучшать свой метод благодаря изобретению все новых средств искусства (к примеру, его

63