история Кому на Руси жить было хорошо

Когда на Руси было жить хорошо

Александр Горянин

Большую часть своей истории Россия была куда более приспособленным для счастья местом, чем Западная Европа

Когда на Руси было жить хорошо Битва за историю

Почти любой курс истории есть «история начальства» — фараонов, султанов, королей, императоров, полководцев, дворянства, их походов, битв и иных увлекательных треволнений. О них написаны романы, ими (не имеющими ничего общего с прототипами) мы любуемся на экранах.

Попыток «истории народа» неизмеримо меньше, хотя есть и они. История любой современной нации подобна шкуре зебры — темные полосы чередуются со светлыми, почти у всех темного в сумме набирается больше. Темная полоса для «начальства» не всегда такова же для народа, и наоборот, хотя нередко они совпадают.

Многое зависело от того, где тот или иной народ обрел свою территорию. Некоторым повезло больше — они оказались под защитой труднопреодолимых природных рубежей (в идеале — моря). Другим вместо таких рубежей достались могущественные соседи под боком.

Взгляните на карту расселения народов в былые века и задайтесь вопросом: куда делись мидяне, кушаны, хетты, умбры, фракийцы, фригийцы, финикийцы, карфагеняне, тохары, пеласги, этруски, пикты, пруссы, хазары, орхоны, ольмеки, майя? Этот список огромен. А ведь у большинства из них были свои государства, порой мощные и обширные. Но они исчезли, их население растворилось в других этносах, а в каких-то случаях было просто истреблено — геноцид в древности был рядовым явлением. Некоторые государства сгубило изменение природных условий. Выжившие нации — итог достаточно безжалостного дарвиновского отбора. Сладкая судьба не досталась никому.

Дожившие до наших дней классические государства рождались в те времена, когда не существовало «общепризнанных международных норм», никто не слышал о «правах человека» или о «правах меньшинств». Рождение почти всех известных наций сопровождалось бесчисленными злодеяниями, ныне забытыми или героизированными. Бросается в глаза, что, чем ограниченнее была территория, за которую шла борьба, тем ужаснее прошлое таких мест. Особенно богата этим древняя история пространств, прилегающих к Восточному Средиземноморью, — почитайте Ветхий Завет. Там случалось, что один народ съедал другой — отнюдь не в переносном смысле (Книга Чисел, гл. 14, ст. 7–9).

Недалеко ушла и Европа, чья история — цепь гекатомб, о которых европейцы стараются не вспоминать. Поражает спокойствие средневековых и более поздних источников, повествующих о поголовном истреблении жителей городов и целых областей, захваченных в ходе постоянных войн. Поражает хладнокровие, с каким художники-современники изображали всякого рода изуверства. Вспомним Дюрера и Кранаха, вспомним гравюры Жака Калло с гирляндами и гроздьями повешенных на деревьях людей. К Европе мы еще будем возвращаться.

Удел Азии был не слаще — возьмем хотя бы «войны царств», сокращавшие население Китая в разы. Такие ужасы, как гора из двадцати тысяч отсеченных турецких голов перед шатром персидского шаха Аббаса в 1603 году или корзины вырванных человеческих глаз в качестве свидетельств военных побед, достаточно типичны для азиатских взаимоистреблений. Причины их были те же, что мучили Европу: избыток населения, соперничество за ресурсы и земли.

Разные миры

Насколько Россия разделяла суровую участь европейцев и азиатов? Ответ будет для многих удивителен: в сравнительно малой степени. Мы с детства усвоили, что наши предки «вели непрерывные оборонительные войны, отстаивая свою независимость». Вели, конечно. Только непрерывными их назвать нельзя. Страна без четких природных рубежей не могла не подвергаться нападениям, но все познается в сравнении. Нас миновала чаша, которую испило большинство наций.

Малочисленный юный народ, поселившийся в густых лесах дальней оконечности тогдашней ойкумены, — хоть и в благодатном краю, но страшно далеко от существовавших уже не одну тысячу лет очагов цивилизаций, — избежал множества бед и опасностей. Правда, и шансов возвыситься у него не было никаких. То, что это произошло, — аванс истории, еще не вполне отработанный нами. В судьбе нашей страны были, конечно, и тяжелые отрезки, но как совсем без них? Зато Русь-Россия знала поразительно долгие по мировым меркам периоды спокойствия и стабильности.

Край был выбран исключительно удачный — Русской равнине неведомы землетрясения, тайфуны, пыльные бури, здесь изобилие воды, не бывает изнуряющей жары и чрезмерных морозов. Слово «суховей» появилось в нашем языке, лишь когда Россия продвинулась в низовья Волги.

Сочетание сравнительно редкого населения и биологического богатства природы сильно разнообразило пропитание. Рыба, грибы и ягоды на протяжении почти всей нашей истории были неправдоподобно, с точки зрения иностранцев, дешевы (поговорка «дешевле грибов» возникла в собственно русской среде). Бескрайние леса буквально кишели зверем и птицей, в связи с чем иностранцам Русь представлялась «огромным зверинцем». Как подчеркивает Николай Костомаров, охота в России, в отличие от западноевропейских стран, никогда не была привилегией высших классов, ей занимались и самые простые люди.

Повезло нам и с соседями. Попытки натиска на Русь с запада в Средние века не имели серьезных последствий. Северные пришельцы, варяги (даже если принять «норманнскую теорию»), быстро растворились в славянской среде: уже внук Рюрика носит имя Святослав. Для сравнения: норманны покорили Британию в XI веке, однако вплоть до XV века двор и знать говорили по-французски не только в своей среде, но даже с народом — французским языком указов.

С Волжско-Камской Булгарией на востоке тоже не было смертельной вражды, хотя взаимные походы имели место. По-настоящему опасен был лишь юг. Но народы «южного подбрюшья» Руси (обры, половцы, печенеги, хазары, торки, берендеи и прочие) не развивали натиск настолько мощный, чтобы угрожать самому ее существованию. Мало того, они постоянно становились союзниками русских князей. Решив окончательно снять проблему угрозы степняков, Андрей Боголюбский перенес в 1157 году столицу из Киева во Владимир. Великому князю и в голову не могло прийти, что через 80 лет из глубин Азии нагрянет злая Орда, против которой Русь не устоит. Первое Великое Бедствие, таким образом, пришло в наше отечество через целых четыре века после начала нашей письменной истории.

Эти начальные века, конечно, нельзя назвать благостными. Случались мор и глад (но никогда не повсеместные), не стихали кровавые междоусобицы, но по свирепости им было далеко до Европы. Ибо там за тот же период произошло несколько завоеваний Италии, Фридрих Барбаросса разрушил Милан, арабы захватили Испанию, а испанцы начали Реконкисту, венгры почти век опустошали Центральную Европу, крестоносцы разорили и разграбили Константинополь и значительную часть Византии, герцогства и княжества в кровопролитных битвах переходили из рук в руки, возникла инквизиция. В 1209 году сожжением города Безье (из семи тысяч жителей не уцелел ни один) начались длившиеся полвека Альбигойские войны, в ходе которых была вырезана половина населения Южной Франции. И, чтобы общая обстановка была понятнее, еще одна деталь: в начале XIII века в Европе было 19 тысяч (!) лепрозориев. В них не лечили, туда запирали. Разгул болезней не должен удивлять: в тогдашней Европе не было бань.

Значит ли это, что предки современных народов Европы были по сравнению с нашими слишком драчливы, жестоки, нечистоплотны? Конечно, нет. Просто количество людей в Европе (скромное по нынешним меркам) постоянно превышало возможность их прокорма. Вечно голодала значительная часть населения, доходило до поедания мертвецов, повсюду бродили бездомные, а рыцари жили разбоем. Войне, восстанию, смуте обязательно предшествовал неурожай. Сотни тысяч верующих не устремились бы в первый же крестовый поход, если бы не семь подряд голодных лет перед ним. Почему церковь запретила бани? Потому что повсеместным явлением была нехватка воды.

А теперь представим себе тогдашнюю Русь и ее окраины (в те времена говорили «украины»), особенно окраины Северо-Восточной Руси. Ее окружали густые леса. В них можно было углубляться дальше и дальше, селиться вдоль бесчисленных рек, где (цитирую Георгия Федотова) «проще было выжечь и распахать кусок ничьего соседнего леса, чем удобрять истощившееся поле». Были, конечно, стычки с чудью, водью, ямью, югрой, мещерой, но пространства, по большому счету, хватило всем.

В новом месте за неделю ставилось деревянное жилище. При таком обилии леса кто бы стал тратить силы и время на каменное, чтобы оно потом держало на месте, как якорь? Так рождалась наша экстенсивная психология и легкость на подъем, позволившая русскому этносу заселить огромные пространства. Точно так же вел бы себя любой народ, независимо от языка и расы, оказавшись в этом углу мира, у края бесконечного леса — сказочно богатого, но не враждебного, как в тропиках.

Стиснутым же своей географией европейцам деваться было некуда. Однако они не только истребляли друг друга, но и придумывали, как повысить урожаи, проявляли изобретательность, закладывая основы интенсивного хозяйствования. Лес был не очень доступен, строили из камня, а значит, на века.

Ордынское иго

Иллюстрация: AKG/East News

Иллюстрация: AKG/East News

Нашествие Батыя (1237–1241) и длительное ордынское иго стало для Руси первым по-настоящему тяжким ударом. Многие города, чьи названия известны из летописей, исчезли, и об их былом местонахождении спорят археологи. О масштабах регресса говорит хотя бы то, что надолго исчезают сложные ремесла, на многие десятилетия прекращается каменное строительство. Русь платила завоевателям дань («выход»). Они не держали здесь гарнизонов, но предпринимали карательные походы против строптивых князей.

Вместе с тем Орда на полвека прекратила княжеские междоусобицы, да и, возобновившись, они уже не достигали прежнего размаха. По мнению Льва Гумилева, Русь хоть и была данницей, но не утрачивала независимости, вступая в сношения с соседями по своему усмотрению, а дань в Орду была платой за защиту. Под этой защитой начался процесс консолидации русских земель. Этому способствовала и церковь, освобожденная от дани.

С усилением Московского княжества ордынский гнет слабеет. Князь (1325–1340) Иван Калита добился права собирать «выход» со всех русских княжеств, чем сильно обогатил Москву. Распоряжения ханов Золотой Орды, не подкрепленные военной силой, русские князья уже не выполняли. Московский князь (1359–1389) Дмитрий Донской не признал ханские ярлыки, выданные его соперникам, и силой присоединил Великое княжество Владимирское. В 1378 году он разгромил карательное ордынское войско на реке Воже, а два года спустя одержал победу на Куликовом поле над ханом Мамаем, которого поддерживали Генуя, Литва и Рязанское княжество.

В 1382 году Русь вновь ненадолго была вынуждена признать власть Орды, но сын Дмитрия Донского Василий вступил в 1389 году в великое княжение без ханского ярлыка. При нем зависимость от Орды стала носить номинальный характер, хотя символическая дань выплачивалась.

Впрочем, эта дань, как показал российский историк Сергей Нефедов, с самого начала была весьма невелика, знаменитая «десятина» раскладывалась на семь-восемь лет. Попытка хана Едигея восстановить прежние порядки (1408) обошлась Руси дорого, но Москву он не взял. В ходе десятка последующих походов ордынцы разоряли окраины Руси, но главной цели не достигли. А там и сама Орда распалась на несколько ханств.

С «ордынским периодом» нашей истории многое неясно. Родословные книги пестрят записями вроде: «Челищевы — от Вильгельма (правнука курфюрста Люнебургского), прибывшего на Русь в 1237 году»; «Огаревы — русский дворянский род, от мурзы Кутлу-Мамета, выехавшего в 1241 году из Орды к Александру Невскому»; «Хвостовы — от маркграфа Бассавола из Пруссии, выехавшего в 1267 году к великому князю московскому Даниилу»; «Елагины — от Вицентия, “из цесарского шляхетства”, прибывшего в 1340 году из Рима в Москву, к князю Симеону Гордому»; «Мячковы — от Олбуга, “сродника Тевризского царя”, выехавшего к Дмитрию Донскому в 1369 году».

И так далее. То есть во времена «ига» (Гумилев часто брал это слово в кавычки) иностранцы идут на службу к князьям побежденной, казалось бы, Руси! И каждый шестой — из Орды.

Исследователи по-разному относятся к периоду XIV—XV веков в отечественной истории. Для одних это время «собирания русских земель», для других — эпоха заката вечевой демократии и «старинных вольностей», пора возвышения авторитарной Москвы и удушения городов-республик Новгорода, Вятки и Пскова. Повелось даже считать, что послеордынская Русь — свирепое гарнизонное государство. Но вот что пишет знаток этой эпохи историк Александр Янов: «Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта “наследница Золотой Орды” первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего Cредневековья, церковную реформацию... Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость».

Будь в Москве «гарнизонное государство», стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литва конца XV века пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто — совсем как брежневские власти — называл их изменниками («зрадцами»)? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи. «Москва твердо стояла за гражданские права! — пишет Янов. — Раз беглец не учинил “шкоды”, не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора».

«Святая Русь»

Известный эмигрантский богослов Антон Карташев утверждал, что русский народ не случайно назвал свою страну Святой Русью. «По всем признакам это многозначительное самоопределение... — низового, массового, стихийного происхождения, — писал он. — Ни одна из христианских наций не вняла самому существенному призыву церкви именно к святости, свойству Божественному». Лишь Россия «дерзнула на сверхгордый эпитет и отдала этому неземному идеалу свое сердце».

Поразительно, если вдуматься. Не «добрая старая» (как Англия), не «прекрасная» (как Франция), не «сладостная» (как Италия), не «превыше всего» (как Германия), а «святая».

Многие авторы, в том числе известный философ, математик и православный мыслитель Виктор Тростников, убедительно доказывают, что между XIV и XVII веками этот идеал был достигнут, что «Святая Русь», признававшая веру и служение Правде Божьей своим главным делом и главным отличием от других народов, была духовно-социальной реальностью.

Это была историческая вершина русской религиозности. Ее носители не считали слишком важными успехи в хозяйственной сфере или в соперничестве с другими государствами (если только речь не шла о спасении единоверцев). «Служба Правде Божьей», пусть и не вполне воплотимая в реальности, жила в народном сознании как идеал, помогая обращать в православие народы русской периферии.

Если Европа приняла эстафету христианства из рук падающей Западной Римской империи и за десять-одиннадцать веков саморазвития пришла к идее гуманизма, то Русь почти пять веков оставалось под духовным патронатом живой и все еще могущественной Восточной Римской империи. Гуманизм породил европейское Возрождение, исихазм на русской почве — этический и общественный идеал святости. Не видя реальной Византии с ее недостатками и пороками, русские представляли себе Царьград почти как Царство небесное. Греческие пастыри на Руси поддерживали это убеждение.

Иллюстрация: AKG/East News

Иллюстрация: AKG/East News

Русь отнесла к себе Первое послание апостола Павла, обращенное к христианам, живущим среди язычников: «Вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда не помилованные, а ныне помилованы».

Наши предки воспринимали себя как богоизбранный народ: русские правители на столбах Архангельского собора соотнесены с библейскими царями, в росписях 1564–1565 годов образы русских князей продолжают генеалогию Христа и праотцев.

Вышесказанное имеет прямое отношение к нашей теме. Если реконструкция верна, «Святая Русь» была страной преобладания счастливых людей, неважно, богатых или бедных, главное — глубоко верующих и счастливых своей верой.

Ее хронологические рамки и даже географические очертания, конечно, расплывчаты. Напоминая, что в истории долго хорошо не бывает, Тростников тем не менее отводит ей три с половиной века: от времен Ивана Калиты до начала петровских реформ. «Святую Русь» не могли поколебать ни правление Ивана Грозного, ни Смута, ни даже Раскол, потому что культурная надстройка оставалась идеально соответствующей своему православному базису. Соответствие было достигнуто, видимо, как раз к XIV веку.

«Элементы языческой культуры были переосмыслены, — поясняет Тростников. — Перун превратился в Илью-пророка, Радоница в день поминовения усопших и так далее». Новые же элементы, заимствованные из Византии, были усвоены столь органично, что это дает право говорить об «исключительной пластической одаренности русского народа».

Хотя эта мысль не понравится тем, для кого понятие «Святой Руси» — сугубо духовный феномен, очевидно, что между Калитой и Петром на большей части территории исторической России еще не была достигнута предельная (для тогдашнего уровня развития и использования природных ресурсов) плотность населения. По расчетам демографа и статистика Василия Покровского, в конце XV века во всей тогдашней России (тогда же появилось и слово «Россия») жило чуть больше двух миллионов человек, вшестеро меньше, чем во Франции. На протяжении веков летописи почти не отмечают земельных конфликтов во Владимиро-Суздальской и Московской Руси. Углубленно изучавший этот вопрос Анатолий Горский пишет о сохранявшемся там «земельном просторе».

Баня против чумы

Гармония со «вмещающим ландшафтом» способствовала другим видам гармонии. Иногда она нарушалась «поветриями» и неурожаями.

Правда, не в такой степени, как в Европе, где из-за постоянной перенаселенности и проблем с гигиеной случались подлинные демографические катастрофы — такие, как «черная смерть» 1347–1353 годов. Из-за нее Англии и Франции пришлось даже прервать свою Столетнюю войну (которую они с бульдожьим упорством вели друг с другом даже не сто, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть населения, Англия и Италия — до половины, примерно столь же тяжкими были потери других стран. Историки констатируют, что великая чума, явившись из Китая и Индии и обойдя всю Западную и Центральную Европу, достигнув самых отдаленных мест, остановилась «где-то в Польше». Не «где-то», а на границе Великого княжества Литовского (чье население состояло на 90% из русских, в связи с чем его называют еще Литовской Русью), то есть на границе распространения бани. А еще точнее — на стыке отсутствия и наличия гигиены.

Отголоски «черной смерти» затронули тогда некоторые русские города, посещаемые иностранцами (в первую очередь Новгород), но размах бедствия был для русских несопоставим с тем, что пережили их западные соседи. Даже самые тяжкие чумные моры нашей истории — особенно в 1603-м, 1655-м и 1770 году — не стали причиной демографического кризиса для страны.

Шведский дипломат Петрей Эрлезунда отмечал в своем труде о Московском государстве, что «моровая язва» чаще появляется на его границах, чем во внутренних областях. По свидетельству английского врача Сэмюэля Коллинса, прожившего в России девять лет, когда в 1655 году в Смоленске появилась эта самая язва, «все были изумлены, тем более что никто не помнил ничего подобного». Проказа на Руси была редкостью.

Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это значит, напоминает знаменитый историк Василий Ключевский, что, как и положено в русской деревне, «при каждом доме был обширный двор (с баней) и сад», и ее жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы.

Много ли мог употреблять воды простой люд в городах Европы, где общественные колодцы до появления в XIX веке водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)? Да простят меня защитники старинного благочестия, но святость соприроднее тем, у кого во дворе, пусть самом бедном, есть колодец и банька.

Где было вольготнее

Почему в Европе и в Средние века, и в Новое время не стихали войны? Изучив сотни войн, знаменитый русско-американский социолог Питирим Сорокин еще в 1922 году обнародовал вывод, что «какие бы ярлыки ни наклеивались на мотивы войны», в конечном счете они ведутся за выживание, за пищевые ресурсы. Исключения (например, династические войны) на этом фоне редки. И очень часто путь к выживанию — простое сокращение числа едоков.

Вершина Возрождения — это войны Чезаре Борджиа. Всего один эпизод: по его приказу семь тысяч жителей города Капуи было перебито прямо на улицах. Английская королева-девственница Елизавета I (рядом с которой Иван Грозный — кроткое дитя) казнила 89 тысяч своих подданных — и это тоже был способ борьбы с перенаселением.

За время Тридцатилетней войны Германия практически обезлюдела, кромвелевская расправа над Ирландией стоила жизни большинству ирландцев. Не менее ужасающими были зверства испанцев в Нидерландах, шведов в Польше. В Вандее храбрые революционеры уничтожили от 400 тысяч до миллиона человек. И так далее. Правда, в кино все эти события выглядят очень романтично.

Как ни кощунственно звучит, но, в очередной раз избавившись — благодаря войне или эпидемии — от значительной части своего населения, Европа совершала хозяйственный, технологический и культурный рывок. Возникал рынок рабочей силы, она дорожала, а это поощряло новшества и изобретения, потребление на душу населения росло. Бедствовали только ростовщики и арендодатели.

Но, даже развивая производительные силы и торговлю, Европа прибавляла «в весе» крайне медленно. Со времен римского императора Августа, когда в нынешней Западной Европе жило примерно 26 миллионов человек, до конца XV столетия (то есть за 1500 лет) ее население едва удвоилось. В следующий раз оно удвоилось уже всего за 200 лет, к концу XVII века.

В России за те же два века, к началу петровских реформ, население достигло 13–14 миллионов, то есть стало в шесть-семь раз более многочисленным. Правда, это произошло не только за счет естественного прироста. По оценке историка Михаила Худякова (возможно, завышенной), присоединение обширного — гораздо больше, чем современный Татарстан, — Казанского ханства увеличило число жителей зарождающейся империи на два с лишним миллиона человек. Завоевание малолюдных Астраханского и Сибирского ханств на картину почти не повлияло, чего нельзя сказать о тех примерно 700 тысячах человек во главе с Богданом Хмельницким, которые стали поддаными России в 1654 году. Эта цифра надежна, так как присяга русскому царю была принесена «всем русским народом Малой Руси», а точнее — поголовно всеми главами семейств, казаками и неказаками. Всего присягнуло 127 тысяч мужчин. Что и дает, вместе с домочадцами, 700 тысяч душ. Если же говорить о населении России в границах конца XV века, то оно выросло за упомянутые двести лет не менее чем вчетверо.

Поскольку речь идет о временах, когда во всех без исключения странах подавляющее большинство населения составляли крестьяне, женщины рожали столько детей, сколько Бог пошлет, а ограничителями роста были (помимо голода, эпидемий и войн) младенческая смертность, непосильный труд, пьянство, неразвитая гигиена, стрессы, общая тяжесть жизни, — эта цифра говорит о многом.

Если сегодня быстрый рост населения отличает самые неблагополучные страны, то тогда все обстояло наоборот. Замечательно высокий на фоне остальной Европы показатель демонстрирует сравнительное благополучие народа.

Я уже цитировал в «Эксперте» (№ 44 за 2005 год) Юрия Крижанича, хорвата и католика, прожившего у нас во времена царя Алексея Михайловича 17 лет и увидевшего значительную часть тогдашней России, от ее западных границ до Тобольска. Он осуждал расточительность русского простолюдина: «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы... а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?» Крижанич требовал «запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином... Такого безобразия нет нигде в Европе». Бедные люди не имеют возможности быть расточительными.

Хорошо жить в России

В Европе, где дрова продавались на вес, а меха были доступны немногим, простые люди гораздо больше страдали от холода зимой, чем в России, где зимы суровее, зато были легко доступны мех и дрова. При всех оговорках, качество жизни простых людей Руси-России, по крайней мере до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Для людей бойких и бедовых было больше возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального контроля.

Наличие подобных отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для английского народа, доведенного до крайности огораживаниями и «кровавыми законами», подобная возможность впервые открылась лишь в XVII веке, с началом заселения колоний.

И еще о качестве жизни. Приведу три цитаты из записок иностранцев, относящихся к царствованиям Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Алексея Михайловича, о русских: «Они ходят два или три раза в неделю в баню, которая служит им вместо всяких лекарств» (Джильс Флетчер); «Многие из русских доживают до восьмидесяти, ста, ста двадцати лет и только в старости знакомы с болезнями» (Якоб Маржерет); «Многие [русские] доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни. Там можно видеть сохранивших всю силу семидесятилетних стариков, с такой крепостью в мускулистых руках, что выносят работу вовсе не под силу нашим молодым людям» (Августин Мейерберг).

Важной приметой русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных

Не подлежит сомнению еще один интегральный способ оценки прошлого — не знаю, писал ли кто-либо об этом раньше. Тот факт, что китайская кухня признала съедобным практически все, вплоть до личинок насекомых, говорит очень ясно: в этой стране голодали много и подолгу. То же относится и к кухне французской. Только солидный опыт голодных лет мог заставить найти что-то привлекательное в лягушках, улитках, в протухших яйцах, подгнившем мясе, сырной плесени. В русской кухне нет ничего похожего. В голод едали, как и везде, всякое, но не настолько долго, чтобы свыкнуться. Черную икру в России веками скармливали свиньям, пока французы не открыли нам глаза.