Н. Полевого

Иголкин, купец новгородский1

Историческая быль в 5 действиях, с эпилогом

Действующие лица:

КАРЛ XII, король шведский

БАРОН ГЕРЦ, министр его

БАРОН АДЕЛЬКРЕЙЦ, комендант Стокгольмской репости

СЕКРЕТАРЬ

ХРИСТИАН, тюремщик

МАРГАРИТА, дочь его

ГУСТАВ, молодой шведский купец

ИГОЛКИН, купец новгородский

ШВЕДСКИЙ ОФИЦЕР

1.

2. СУДЬИ ВОЕННОГО СОВЕТА

1.

2. СОЛДАТЫ ШВЕДСКИЕ

ДВА ОФИЦЕРА И НЕСКОЛЬКО СОЛДАТ ШВЕДСКИХ

Действие в Стокгольмской крепости в 1717 году

Действующие лица в эпилоге:

ИГОЛКИН

СТАРЫЙ КУПЕЦ

ЖЕНА ИГОЛКИНА

1.

2. КУПЦЫ

ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ КАПИТАН

СОЛДАТЫ, НАРОД, ЧУХОНЦЫ.

Действие происходит в Петербурге

***

Тюрьма в Стокгольмской крепости. Направо несколько дверей; прямо выход в коридор; налево дверь запертая, и подле нее стол и скамейка. — Звонят. Смена караула.

ХРИСТИАН (выходит с ключами). Подлинно говорят правду, что привычка – другая природа. Подумаешь, другого бы на мое место – и года бы не прожил! Покоя ни день, ни ночь — смотри, ходи, отпирай, запирай, принимай, перекликай, отвечай... Голова кругом пойдет! Приляжешь уснуть — думай, все ли здорово; три раза встанешь ночью, а вместо награды — того и жди, что самого тебя посадят на место какого-нибудь сокола, который успел упорхнуть из-под замков! Ведь чудное, право, дело: никому не нравится в тюрьме, и всяк только о том и думает, как бы улизнуть из нее. Экой прихотливый народ! Что бы, кажется, им тут не житье: квартира готовая, дрова, свечи, хлеб некупленный, дела никакого нет — знай себе сиди, да философствуй о суете мирской... Так вот нет — не сидится!..

ОФИЦЕР (входит). Ну, что? Все ли благополучно?

ХРИСТИАН. Слава Богу! Все на лицо и сидят смирно.

ОФИЦЕР. Много ли русских пленников на твоей половине?

ХРИСТИАН. У меня мало: только вот тут Иголкин, новгородский купец, да тут русский капрал, да...

ОФИЦЕР. Не замечаешь ли ты в них, этак... буйного духа, непокорства?

ХРИСТИАН. Грех сказать! Сидят смирно. А разве что-нибудь?

ОФИЦЕР. Ничего. Только надобно смотреть внимательнее. (Уходит.)

ХРИСТИАН (один). Внимательнее! Да, было бы за кем. Правду сказать, — скоро немного останется у нас, не только русских пленных, да и своих-то шведских солдат. А того еще и смотри, что к нам в Стокгольм пожалуют незваные гости, которых попотчевать будет некому... (Маргарита входит с корзинкой.) Ты зачем?

МАРГАРИТА (прячет корзинку). Ах! Я шла...

ХРИСТИАН. Куда шла?

МАРГАРИТА. Погулять...

ХРИСТИАН. Только гульба на уме! Да, разве здесь сад, что ли?

МАРГАРИТА. Тут ближе пройти в ту загородку, которую Вы называете садом.

ХРИСТИАН. Называете садом! А разве она не сад? Деревьев сколько — двадцать пять будет; да зелень какая… беседки…

МАРГАРИТА. Да, четыре высокие стены, которые придают такую веселость, как поглядишь на них!

ХРИСТИАН. Вот что еще! Вам бы все веселье…

МАРГАРИТА. Бог с ним! Я уж давно его не знаю.

ХРИСТИАН. Прежде ты не скучала...

МАРГАРИТА. Ах! никогда!

ХРИСТИАН. А теперь почему не так?

МАРГАРИТА. Будто Вы не знаете?

ХРИСТИАН. Да! Ты все думаешь о своем Густаве...

МАРГАРИТА. Боже мой! О чем же другом мне думать? Вот уж скоро два месяца, как его нет! Поехал всего на месяц, и жив ли он? Верно теперь уж нет его на свете… И письма не приходят от него. Ах! Боже мой!..

ХРИСТИАН. Ну, полно! полно хныкать! Он воротится… (Тихо.) А жаль бедняжки – они так любят друг друга, и я было совсем располагал, чтобы им обвенчаться этим же летом... Ну, воля Божья…

ИГОЛКИН (выходит из дверей, направо). Здравствуйте, господин Христиан!

ХРИСТИАН. Здравствуйте, здравствуйте, господин Иголкин! Как поживаете?

ИГОЛКИН. Хорошо, как видите. Веду себя, кажется, честно, потому, может быть, что плутовать и случая нет.

ХРИСТИАН. О! Я Вам очень, очень благодарен — Вы у меня такой добрый и смирный — сидите у нас вот уж почти два года, а от Вас никакого беспокойства нет — не так, как другие: то дай, другое дай, комнату перемени, то хлеб черств, то вода мутна...

ИГОЛКИН. Я не из прихотливых, – да мне все равно: если не на Родине — где ни быть…

ХРИСТИАН. Ну, вот Бог даст, Вы и Родину скоро увидите...

ИГОЛКИН. Как?

ХРИСТИАН. Тут, видите, весьма важное политическое обстоятельство; сказать всего нельзя... Наш Король, говорят... пожалуйста, только... хочет помириться с Вашим Царем — хочет принудить его мириться, если бы ваш Царь не захотел!

ИГОЛКИН (улыбаясь). Принудить? Ну, так, мы не скоро дождемся мира, и мне долго еще придется сидеть в тюрьме.

ХРИСТИАН. Но ведь вы сами, русские, виноваты, господин Иголкин!

ИГОЛКИН. Может быть — я в царские дела не мешаюсь.

ХРИСТИАН. О Полтаве мы до сих пор, конечно, забыли бы — там был рассчет за Нарву: мы Вас поколотили, а Вы нас попотчевали — и довольно. Но потом Вы все у нас забрали — и Ригу, и Ревель, и Нейшанц, и Нотебург и Кексгольм; а потом уж пробрались и в Финляндию… А о том уж и не говорю, что Вы на нашей земле стали город строить, и какой еще город — столицу!

ИГОЛКИН. Царь Петр Алексеевич строит свою столицу не на чужой, а на родной земле. Петербург – русская земля: на ней сражался наш святой князь Александр Ярославович, предки наши купили ее своею кровью...

ХРИСТИАН. Ну-ну, если и так... Но вспомните-ка, что Вы отняли у нас и Стральзунд, и Померанию, и... и мало ли еще чего!

ИГОЛКИН. Правда, да нельзя же, господин Христиан: ведь Вы лет сотню владели нашим, так это маленькие барышки… (Улыбаясь.) Русские ведут себя честно, а обсчитать себя, однако ж, никому не дадут...

ХРИСТИАН. Да не в счете дело, а в том, что считаться-то с Вами русскими... Охо, хо, хо! Ведь вот теперь уже Вы и к нам беспрестанно в гости жалуете... Знаете ли, что недавно даже в виду Стокгольма появились русские корабли!

ИГОЛКИН. Появились русские корабли?

ХРИСТИАН. Да, да! Ну, а такое наглое дело, Вашего усатого Князя Долгорукого! Как же это, скажите: повезли людей в Готенбург, а они дорогой перевязали, да перебили наших солдат, и на нашем корабле уплыли в Петербург!.. Разве это одно и то же?

ИГОЛКИН (тихо). Зачем меня там не было с тобой, Князь Яков Федорович! Лучше бы мне положить там мою голову за братию, нежели томиться здесь в неволе…

ХРИСТИАН. Сами рассудите, что после этого Королю нашему нельзя было не рассердиться, и не посадить остальных русских в тюрьму. Вот и Вам всем с тех пор в чужом пиру похмелье – Вы сидите, как птичка в клеточке, а ведь прежде Вы свободно гуляли по Стокгольму…

ИГОЛКИН. Правда, правда, а теперь, господин Христиан, я хотел бы просить Вас: позвольте мне прогуляться хоть тут по крепостной стене.

ХРИСТИАН. Ох! Мне эти прогулки. Ведь не велят! Право… Да, Вам нельзя отказать.

ИГОЛКИН. Место совершенно безопасное – убежать нельзя, да, я и не захочу нарушить честного слова, которое дал Вам. Этого у нас в русском быту не водится.

ХРИСТИАН. Оно не то, что убежать... А иногда, знаете, приходят тем, кто долго сидит в тюрьме, такие странные мысли: вот-таки именно с этой самой стены один арестант бросился вниз. Видите: тоска взяла, что сидит в тюрьме… Хорошо, что его сам господин Комендант отпускал гулять, а отпусти его я – беда, да и только!..

ИГОЛКИН. Я на старости лет рук на себя не наложу, и не променяю временного горя на вечное осуждение. Семнадцать лет, как томлюсь я далеко от Родины, и вот уж два года сижу в тюрьме, и часто, тяжко мне бывало, но я молился, а не отчаивался, отчаяние – грех смертельный...

ХРИСТИАН. И что Вам хочется теперь гулять по стене? Ветер такой, сырость такая… То ли дело, тут у Вас в каютке – тепло, спокойно…

ИГОЛКИН. Да, но оттуда я хоть на море раздольное смотрю, и мне становится легче; хоть с волнами синя-моря могу я оттуда послать на святую Русь-матушку молитву и поклон: хоть птичке перелетной могу я сказать: «Не на Русь ли, православную, летишь ты, птичка? Отнеси мой поклон церквам Москвы белокаменной, отнеси его моему родимому Новгороду, святой Софии, отнеси мое благословение моим детушкам, – прощебечи им, что старик Иголкин жив еще и молится за них…» (Тихо.) А может быть, сквозь туманы синя-моря мелькнут передо мною корабли русские, прогремит мне вестью свободы русская пушка.

ХРИСТИАН. Ну, ради таких резонов нельзя не позволить – только, пожалуйста, если пойдет обход, так Вы тотчас воротитесь – ведь наш Комендант шутить не любит – такие строгости! Избави Бог – я и здесь-то, в этой зале, позволяю Вам гулять потому только, что Вы такой добрый…

ИГОЛКИН. Благодарю. Я не введу Вас в слово. (Уходит в коридор.)