УДК 316.28

Лычковская о.Р.,

канд. соц. наук, доц. кафедры социологии Института социальных наук, Одесского национального университета им. И.И. Мечникова, к. 40, Французский бул. 24/26, г. Одесса-58, 65058, Украина, тел. 68-60-92, lychkovska@mail.ru.

Феномен универсальной коммуникации в системной теории н. Лумана

В статье анализируется методология системного описания общества немецкого социолога Н. Лумана. Автор рассматривает ключевое понятие системной концепции Н. Лумана - коммуникацию, ее структуру, системы обращенности, коды для связывания элементов коммуникации в единую само замкнутую систему. В статье также уделяется внимание языковому кодированию коммуникации и эволюции систем медиа коммуникаций в традиционном и современном обществе.

Ключевые слова: коммуникация, информация, сообщение, понимание, самореференция

Центральный момент социологической методологии Н. Лумана, как нельзя более зримо, выражен им самим в эпиграфе к первой части его многотомного труда «Общество общества»: «То, что не может быть представляемо через другое, должно быть представляемо само через себя» [1, с. 6]. Эти слова Б. Спинозы, предпосланные автором, служат цели более четкого толкования того, что есть общество и как его возможно изучать. Ответ на первый вопрос Н. Луман столь же лаконично обозначает в своей книге «Власть» - «...социальные системы образуются вообще исключительно благодаря коммуникации»[2, с. 13]. Что же касается того, как возможно изучать коммуникацию, то ответ следует только один, само собой разумеющийся, - через саму себя. По мнению Н. Лумана, из предмета социологии должны быть изгнаны «внешние миры» коммуникации – индивиды, их сознания, артефакты, организмы, которые теряют свое значение как «социального факта» в Дюркгеймовском понимании: как некоей непреложной необходимости. Не объект, индивид или же его поведение, но описание этого объекта, его представление в виде темы, а вернее – тематизирующая его коммуникация, становится новым и единственным предметом изучения общества, предметом социологии, которая в таком случае превращается в «общество общества», когда, наблюдая за само описаниями, она (социология) обнаруживает в своем предмете и саму себя, превращаясь в описание описания. В этой связи небезынтересными представляются размышления о другом направлении в социологии – этнометодологии, которая, позиционируя себя как микросоциология в отличие от системной макросоциологии Н. Лумана, тем не менее, точно также аппелирует к «социологическому реализму» Э. Дюркгейма, предлагая трактовать его следующим образом: «объективная реальность социальных фактов есть фундаментальный феномен социологии» [3, с. 75]. То есть, как и у Н. Лумана, предметом становится описание, только в одном случае как системообразующий элемент или операция социальной системы в целом, а другом – как наблюдение за повседневными операциями индивидуальной рационализации действий, благодаря которым эти действия становятся «понятными», или объективными, для индивидов, оперирующих ими, т.е. превращаются в «вещи». Рискнем предположить, что подобная «субъективация» противоположных на первый взгляд методологий может свидетельствовать как о тенденциях методологического синтеза, к которым тяготел социологический дискурс в конце ХХ столетия, так и об определенной «феноменологизации» того же дискурса. Заметим, в этой связи, что в одной из своих работ Н. Луман открыто предлагает обратить внимание не на онтологию, но на феноменологию коммуникации как основной предмет социологического теоретизирования. «Коммуницируемым становится весь мир. Место феноменологии бытия занимает феноменология коммуникации», - утверждает Н. Луман во втором томе «Общество общества», книге «Медиа коммуникации»[4, с. 140]. Итак, социология, по Н. Луману, есть не что иное, как теория коммуникации, причем такая теория, которая сама воплощается в «коммуникативных актах», обсуждается и дискутируется, и, как всякая коммуникация, не просто тематизирует, но и манифестирует общество.

Важнейший и единственный системообразующий элемент Лумановской теории, коммуникация имеет свою структуру, системы обращенности, коды для связывания элементов коммуникации в единую само замкнутую систему. Говоря о структуре коммуникации, следует выделять три взаимосвязанных друг с другом элемента, могущих лишь сосуществовать, но не могущих существовать отдельно друг от друга – это информация, сообщение и понимание. Определяя коммуникацию как единственно возможную операцию по конституированию или же воспроизводству общества, Н. Луман связывает ее с другим, ставшим достаточно модным в современном социологическом дискурсе феноменом – событием.

«Система общества, - пишет Н. Луман, - характеризуется... не определенной «сущностью», не говоря уже об определенной морали (о распространении счастья, солидарности, о сходствах в условиях жизни, об интеграции на основе разумного консенсуса и т.д.) – ее характеризует та операция, в ходе которой производится и воспроизводится общество. И эта операция коммуникация» [1, с. 72]. Под коммуникацией Н. Луман понимает некоторое «конкретно-историческое, а значит зависимое от контекста событие (курсив наш, О.Л.)» [1, с. 73], «событие, привязанное к моменту времени», а с исчезновением события исчезает и знакомое нам общество, конституируемое коммуникацией, а значит и событием. Этот тезис, полагает Н. Луман, важнейший для понимания сути того, что же есть информация, сообщение и понимание. Информация «лишь однажды может нас чем-то удивить», «это неожиданный отбор из многих возможностей» [1, с. 73-74]. Информацию не следует понимать как некоторый текст, это скорее набор потенциальных возможностей, «внутренняя форма сообщения», из которой вычленяются «да» или «нет» версии. Информация сама по себе не содержится в сообщении, ее невозможно приобретать пассивно из сигналов окружающего нас мира. По мысли Н. Лумана, невозможно полагать, что информация выводима из объективного или же субъективного мира, это скорее результат коммуникации, чем обнаружение некоторых свойств или качеств, которые существовали в мире до конкретного акта коммуникации. Информация есть «различие, которое порождает различие». Такую трактовку информации предлагает английский логик и математик Дж. Браун и американский биолог и кибернетик Г. Бейтсон, на идеи которых опирается Н. Луман в своей методологии [5, с. 229]. «Источник сообщения» из всего множества потенциальных возможностей предлагает одну (первое различие), «воспринимающий» из сообщения как «внешней формы информации» выбирает одну возможную «да или нет версию» сообщения, ее внутреннюю форму, или информацию (второе различие). При этом не следует путать носителя информации и ее саму. С точки зрения Н. Лумана, заблуждением является представление о том, что информация может храниться в памяти человека или компьютера, информация – это всегда одно из возможных событий, актуализированное в конкретный момент и конкретной коммуникации, это дифференциация сообщения и смысла, операция, требующая продолжения и понимания. Итак, коммуникация осуществляется тогда, когда есть первое различение: из сообщения выделяется коммуникация, осознание этого различения есть понимание [5, с. 210].

С единовременным событием связаны также сообщение информации «как действие, привязанное к какому-то мгновению» и понимание, которое «будучи неповторимым, в любом случае может быть доступным в воспоминании» [1, с. 73]. В этой связи Н. Луман вводит в оборот термин «рекурсивность», понимаемую как связанность с предыдущими событиями, на чем основывается возможность соединения с последующими событиями. Сам термин «рекурсивность» появился благодаря достижениям кибернетики, которая полагает, что наличие обратной связи и цикличности присуще не только математическим операциям и техническим системам, но и биологическим организмам, сознанию и коммуникации. «Коммуникативные системы возможны лишь как рекурсивные системы, - пишет Н. Луман, - поскольку свои отдельные операции они могут осуществлять лишь через ретроспективное или предвосхищающее обращение к другим операциям той же самой системы» [1, с. 76]. Коммуникации способны соотносится друг с другом благодаря наличию определенных «медиумов», одним из которых и является смысл, лежащий в основе понимания. Смысл возникает из некоторых устойчивых, повторяющихся тождеств или универсалий, «посредством избирательного сгущения, благодаря отсеиванию моментов, не повторяющихся в других ситуациях» [1, с. 76]. Н. Луман называет это конденсацией (сгущением или обобщением). Конденсации осуществляются с помощью языка, когда обобщенные значения образуют обобщенные варианты смысла, не привязанные к конкретному контексту. К сходным идеям приходит и Ж. Деррида, выдвигая тезис о различиях / различениях (différance). Для того, чтобы в письме, речи или любой знаковой системе, знаки могли транслироваться за пределы конкретной речевой / знаковой ситуации необходимо, чтобы отсутствовало то, с чем соотносится конкретный знак, т.е. его интенция или же референция. «Поскольку это единство обозначающей формы не образуется иначе как через ее повторяемость, благодаря возможности ее повторения в отсутствие не только ее «референта», существующего самого по себе, но и при отсутствии обозначенного определением или интенции актуального обозначения как всякой интенции наличной коммуникации» [6, p. 378].

С понятием коммуникации в концепции Н. Лумана связаны также такие понятия как аутопоэйзис, различение системы и внешней среды, само- и инореференция. Рекурсивность как обращенность к результатам предшествующих операций вызывает необходимость наличия замкнутой системы, могущей конституироваться из своих собственных элементов, иначе говоря, аутопоэтической системы. По Н. Луману, самореферентная, аутопоэтическая система – это система с «оперативной закрытостью», то есть в ней существует «рекурсивное создание возможностей для собственных операций посредством результатов своих собственных операций» [7, с. 223]. При этом «каждая аутопоэтическая система совершает операции как структурно детерминированная система, т.е. может детерминировать свои операции только посредством собственных структур» [7, с. 224]. В этой связи возникает вопрос, каким образом замкнутая, аутопоэтическая система строит свои отношения с внешним миром или средой. Для характеристики данного типа отношений Н. Луман использует термин чилийского биолога Хумберто Матураны «структурная стыковка». Речь идет о том, что окружающая среда не может определять процессы, происходящие в системе, но определенным образом связана с ними. Через структурную стыковку система может быть «подсоединена» к очень сложным системам внешней среды. При этом, как полагает Н. Луман, «системам нет необходимости вырабатывать у себя или реконструировать их сложность» [7, с. 227]. Очень часто сложность внешней среды остается «непрозрачной» для системы, иногда система и внешняя среда коэволюционируют и даже в известных пределах взаимопроникают друг в друга. К внешней среде коммуникации можно отнести такие элементы как сам человек (участник коммуникации) и его сознание. Без сознания коммуникация невозможна, но сознание, в то же время, не есть субъект коммуникации. «Системы сознания и системы коммуникации суть оперативно закрытые системы, которые не могут поддерживать контакта между собой. Нет никаких коммуникаций от сознания к сознанию и нет коммуникации между индивидом и обществом... Только сознание может мыслить (но отнюдь не переносить свою мысль в иное сознание), и только общество может коммуницировать» [7, с. 225]. Если же говорить о структурной стыковке сознания и коммуникации, то она осуществляется через язык. «Одновременно специфицирующие возможности языка позволяют выстраивать очень сложные структуры коммуникации, т.е., с одной стороны, делают возможным усложнение и новую шлифовку речевых правил, а с другой, - построение социальных семантик для ситуативного реактивирования важных возможностей коммуникации» [7, с. 228].

С понятиями системы и внешней среды тесно связана дифференциация системных операций направленности как самореференция и инореференция. Самореференция, или самонаправленность системы связана с понятием аутопоэйзиса, о чем шла речь выше. Инореференция, или направленность во внешнюю среду характеризует определенную открытость системы, необходимость структурной стыковки нескольких систем или же системы и внешней среды. В рамках конкретного коммуникативного акта это может быть проиллюстрировано следующим образом. Некто Альтер заводит речь, скажем, о повышении цен. В этом сообщении актуализируется иноференция – повышение цен как некая «внешне мировая реалия». Второй участник коммуникации, Эго может прореагировать на данное сообщение двояким образом. Если Эго поддерживает разговор о повышении цен, то тем самым осуществляется инореференция. В том случае, если Эго выскажет упрек, что его считают таким ограниченным и меркантильным человеком, с которым кроме как о деньгах, больше и не о чем поговорить, то реализуется самореференция, ибо Эго актуализирует обсуждение характера протекания самой коммуникации. Вместо вопроса о том, что говорится в коммуникации, возникает вопрос, зачем это говорится. Таким образом, осуществился переход границы формы, осуществилось различение между сообщением и информацией и, тем самым, произошло понимание. Вопрос о том, насколько понимание адекватно, в теории Н. Лумана вообще снимается, поскольку сознания как Альтера, так и Эго остаются когнитивно-недоступными внешними мирами коммуникации [5, с. 212].

Возможность двойственного ответа, самореференции и инореференции в концепции Н. Лумана также связано с бинарностью языкового кодирования. «Оно заключается в том, что для всего, что говорится, язык предлагает позитивную и негативную редакции…Именно поэтому, когда хотят что-то обозначить, можно и должно различать…» [4, с. 40]. В своем фундаментальном труде «Общество общества» Н. Луман говорит также и об амбивалентности, или бинарности, как способе построения и самовоспроизводства и самой коммуникации. «Всякое отдельное событие получает свое значение (=понятность), - полагает ученый, - лишь благодаря тому, что указывает и на другие события, ограничивает то, что они могут означать, и именно благодаря этому определяет само себя» [1, с. 75-76]. Н. Луман придает универсальный характер понятию бинарного языкового кодирования, связывая эволюцию общества с эволюцией логико-семантических средств языка. Он утверждает, что «...языковое кодирование – муза общества. Без этого удвоения всех знаков фиксирующих идентичности, эволюция никогда бы так и не сформировала общество, а потому и нет такого общества, которое не имело бы дела с этим требованием» [4, с. 43]. В этой связи уместно заметить, что идея бинарного языкового кодирования имеет свой биологический генезис. Г. Бейтсон, на чьи идеи опирается Н. Луман, предлагает свою неоэволюционистскую концепцию биологических изменений. С его точки зрения, «механизм наследования успешных мутационно-генетических трансформаций в его противоположность эволюции посредством «прижизненных» соматических изменений сам оказался успешным эволюционным изменением» [5, с. 220]. Иначе говоря, успешной оказалась логически-невероятная «мутационная эволюция» и не успешной -логически-приемлемая эволюция посредством наследования индивидуальных прижизненных изменений. Г. Бейтсон рассматривает соматическое приспособление к текущим конкретным условиям как «прото-научение». Генетическое же кодирование представляет собой «дейторо-научение», то есть приспособление не к конкретным условиям, но к классу условий, которые задают рамки вариативности [5, с. 221]. В рамках уже генетического кодирования вновь произошли мутационные изменения, которые, в свою очередь, выдвинули в качестве одной из возможностей (и не самой вероятной) возникновение языкового кодирования. Генетический и языковой типы кодирования роднит их бинарный характер, каждому событию они приписывают одно из двух возможных референциальных значений, отрицательное и положительное. «Этот переход от генетического кодирования реакций к языковому кодированию привел к тому, что биологические организмы научились в своем поведении изменять не только конкретные реакции, но и менять (отрицать) целые классы своих реакций, что окончательно освободило их от генетически-заданной однозначно-реактивной определенности» [5, с. 221].

Рассуждая о последствиях двойного, или бинарного, языкового кодирования, Н. Луман замечает, что этот механизм относится ко всей коммуникации во всей ее полноте – «любое сказанное слово порождает противоречие» [4, с. 44]. В этой всеобщности и принудительности кодирования проявляется и то, что оно не служит для разделения на позитивную и негативную информацию. Вспомним хотя бы известную притчу о «наполовину пустом или же наполовину полном стакане» с точки зрения пессимиста или же оптимиста. Благодаря двойному кодированию коммуникация всегда сосредотачивается вокруг тематических идентичностей. Другим эффектом двойного кодирования является, по Н. Луману, сосредоточение внимания на не упомянутых вариантах при операции отрицания. «Когда нечто обозначается не как красное, - пишет ученый, - на ум приходят другие цвета...» [4, с. 46]. Важнейший же эффект двойного кодирования – это понимание того, что невозможен единичный акт коммуникации, коммуникации без продолжения не существует. «Необходимым является лишь аутопоэйзис коммуникации, и этот аутопоэйзис гарантируется не через télos взаимопонимания, но через бинарный код» [4, с. 47].

Анализируя язык как основной медиум коммуникации, Н. Луман рассматривает эволюцию форм языка как важнейшие вехи социальной эволюции. Именно язык делает «возможным текущее обращение системы к постоянно изменяющемуся внешнему миру; т.е. не только одноразовое приспособление системных структур к устойчивым или воспроизводимым состояниям внешнего мира, но и (как это проявляется уже в отношении зрительной способности живых организмов) преходящее обращение к преходящим состояниям на основе структурных условий, которые даны исключительно в системе, а не во внешнем мире» [8, с. 36]. Соответственно, все сформировавшиеся в обществе подсистемы могут специализироваться на открывшихся возможностях.

Н. Луман начинает свой анализ медиа коммуникаций с выделения характеристик устной коммуникации. Язык возникает, прежде всего, как медиум устной коммуникации. Первоначально она связана с обязательной интеракцией присутствующих, но по мере роста общества социальная значимость присутствия уменьшается. При устной коммуникации, полагает Н. Луман, социальность обеспечивается автоматически, поскольку говорящий и слушающий слышат одно и то же. Следующим признаком устной коммуникации является обязательное сопутствие «метакоммуникации». Невозможно говорить, полагает Н. Луман, не сообщая одновременно того, что ты говоришь и что хочешь быть услышанным и понятым. «Аутопоэйзис коммуникации – собственно, само то, что она вообще происходит – одновременно является темой метакоммуникации и так же, как правило, коммунальной нормой, избежать которой довольно тяжело – разве только лишь простейшим образом, через отсутствие. Присутствующий же должен участвовать в коммуникации, пусть даже ему и нечего сказать. В этом случае дело заключается не столько в информировании, сколько в поддержании коммуникации как таковой» [4, с. 77]. Устная коммуникация также ограничена и зависима от настоящего момента. «Мир концентрируется в пространстве-времени вокруг некоторой обжитой средины. Время познается по конкретным событиям, подобно тому, как пространство – по конкретным местам, и также упорядочивается в соответствии с близким / далеким» [4, с. 78]. Кроме того, для устно коммуницирующего общества было характерным то, что одновременно протекало множество коммуникаций, не позволяющих себя координировать. Понятность же зависела от конкретной ситуации.

Появление письменной коммуникации привнесло с собой как количественные, так и качественные изменения. Так, письменность увеличила «число различений, которые общество может использовать, сохранять и припоминать» [4, с. 80]. Следовательно, увеличивается количество доступных для обозначения вещей и аспектов мира. Говоря о качественных изменениях, Н. Луман настаивает на невозможности перевести устную коммуникацию на язык письма, то есть, возможно, конечно, передать смысл коммуникации, но абсолютно невозможно транслировать коммуникацию смысла. «Неотъемлемые моменты устной презентации, прежде всего одновременную вовлеченность говорящего и слушающего; одновременное задействование многих медиа восприятия, прежде всего слуха и зрения; равно как использование изменений тембра голоса, жестикуляции, пауз, а также постоянная возможность вмешательства слушателей, не могут быть переведены на письменный язык» [4, с. 80]. С появлением письменной коммуникации также усиливается дистанция между словами и вещами, словами и реальным миром, рефлектируемая в коммуникации, отсюда, повышенное внимание к самой знаковости, словесности и в дальнейшем возможности подмены реальности знаком. Как более могущественный медиум распространения письменная коммуникация увеличивает масштабы «социальной избыточности», растягивает круг адресатов, но, одновременно с этим «сжимает круг того, о чем еще может говориться информативно (т.е. сообщая нечто неожиданное)» [4, с. 83]. Сообщение и понимание при письменной коммуникации разделены во времени, что предполагает момент двойной рефлексии со стороны передающего и воспринимающего информацию. Так, создающий сообщение должен «настраиваться на то, что ему предстоит пониматься не сейчас, но позднее; не одновременно его собственному развертыванию, но сообразно мере позднейшего читательского интереса» [4, с. 84]. Для понимающего может оказаться важной встречная рефлексия: то, что сообщающий имел в виду как будущее, для воспринимающего уже может быть прошлым. Будучи более зрелой эволюционной формой, письменная коммуникация существует уже как замкнутая, рекурсивная система, лишь в «ретроспективном соотнесении с самой собой». Однако Н. Луман обращает внимание на то, что письменная коммуникация имеет дело не с «самоочевидными рекурсиями прошлого и будущего». Речь идет о конструировании некоторой избыточности, которая могла бы восприниматься как информация, т.е. нечто неожиданное и неординарное в будущем. В силу этого письменная коммуникация становится пространственно независимой, но все чаще сталкивается с временными проблемами. В этой связи следует говорить о «двойном различении медиума и формы» [4, с. 85]. Речь идет о том, что первоначально происходит различение между языком и текстом, как медиумом и формой. На втором этапе ставшие вполне устойчивыми тексты обретают статус уже не формы, но медиума и служат для дальнейшей интерпретации, что в конечном итоге может привести к появлению как новых текстов-форм, так и новых медиумов.

В социальном измерении письменность освобождает от необходимости постоянной смены ролей между говорящим и слушающим. Коммуникация утрачивает элемент взаимности, выстраивается линейно и получает возможность упорядочивать «очень пространные, но расходящиеся секвенции». Социальной остается лишь сама коммуникация, деятельность же по написанию и прочтению становятся формами индивидуальной активности. В устной коммуникации сообщение зачастую служит для выражения и подтверждения социального согласия и взаимных позитивных установок. С появлением письменности центр тяжести смещается в сторону получения информации. Поэтому эволюция коммуникации запускает «эволюцию способов наблюдения более высокого порядка... наблюдения за другими наблюдателями» [4, с. 100]. Таким образом, полагает Н. Луман, «на основе письменности возникают системы, в полной мере настраивающие собственный аутопоэйзис на наблюдение второго порядка: функциональные системы современного общества» [4, с. 100].

С появлением кино, телекоммуникации и электронных, аудиовизуальных масс медиа возникает коммуникация подвижных образов. Отныне мир видят таким, каким подает его образная коммуникация. В процессе аудиовизуального восприятия отступает на задний план то, что завораживало в языке: возможность и необходимость различать между информацией и сообщением. «Аранжировка целого» ускользает от выработанных за тысячелетия средств контроля за различением сообщения и информации, отказывает также и языковое да/нет-кодирование информации. Так, скажем, Н. Луман полагает, что «фильм может нас затронуть позитивно или негативно, его можно счесть хорошим или плохим, но в целостном комплексе воспринятого не хватает той заостренности, которая позволила бы осуществить ясную дистинкцию принятия или отклонения. Хотя мы и знаем, что имеем здесь дело с коммуникацией, мы не видим ее…Поскольку аудиовизуальное вещание может полностью опосредовать восприятие, сходят на нет возможности и необходимость индивидуального воображения» [4, c. 140]. С появлением электронных технических средств возникает односторонность коммуникации. Теперь селекция осуществляется не в процессе коммуникации, но для коммуникации. Сообщающий выбирает темы, формы, инсценировки, соизмеряясь со своим пониманием приемлемого, в то же время воспринимающий подвергает селекции самого себя, решая, что бы ему хотелось увидеть и услышать. Компьютерная коммуникация размыкает «аутопоэтическое триединство» коммуникации – информация, сообщение информации и понимание. При опосредованной компьютером коммуникации сходит на нет единство сообщения и понимания, поскольку она допускает существование двух, не связанных друг с другом информаций на входе и на выходе. «Если благодаря письменности осуществляется пространственное (а тем самым - и временное) расцепление таких коммуникативных компонентов, как сообщение и понимание, - хотя и при строгом соблюдении того условия, что с предметной точки зрения речь идет об одной и той же...информации, - замечает Н. Луман, - то для компьютера оказывается возможным применить расцепление и в отношении предметного измерения смысла коммуникации» [4, с. 143].

В социальной перспективе это приводит к расширению масштабов коммуникации, но, с другой стороны, обостряет «несоразмерность возможной и актуально свершающейся коммуникации». То есть большее количество информации обыкновенно ведет к меньшей вероятности принятия коммуникаций. Это влечет за собой обострение процесса селекции между старым и новым, ожидаемым и неожиданным, организацией и приватностью. Дальнейшее наращивание медиа коммуникаций, появление новых медиумов и форм может иметь разные последствия и, согласно методологии Н. Лумана, скорее всего, возобладают самые невероятные. Однако определенные результаты заметны уже сейчас. По меткому и одновременно грустному наблюдению Н. Лумана «современное общество достигает тем самым некой границы, за которой уже ничто не является некоммуницируемым – за единственным издавна известным исключением: коммуникации искренности» [4, c. 144].