Гросул
.docОтношение к реформе 1861 г. четко противопоставило позиции различных общественно-политических течений. Резкая критика в ее адрес раздавалась в среде крайних консерваторов, считавших ее ошибкой, тогда как более умеренные консерваторы предпочитали писать о преждевременности реформы. Левые силы критиковали реформу как запоздалую и половинчатую, в то время как в либеральной печати чем дальше, тем больше проводится идея «Великих реформ».
Но и среди либералов не было полного единства. Весьма критично относился к реформе 1861 г. крупнейший русский историк С.М Соловьев, одним из первых описавший распространение после реформы «в ужасающих размерах» пьянства101. И это после того, что накануне реформы в стране развернулось небывалое по своему размаху трезвенное движение, охватившее значительные пространства страны102. Повальное пореформенное пьянство не смогли приостановить ни административные меры, ни пропаганда церкви. Вообще, православная церковь в то время сама переживала кризис, и о ее проблемах писали многие современники, например Ф.М. Достоевский. Моральный вес церкви падает, в ее среде заметно возрастающее брожение, носившее различный характер. Отмечены противоречия между выходцами из духовной среды и крестьянства и дворянами. Серьезным свидетельством кризиса церкви стало брожение и даже откровенные бунты в церковных учебных заведениях как средних, так и высших – духовных академиях103. Прослеживается отставание и в области богословия, его подчиненность зарубежному, например немецкому, богословию104. 45
У России имелись не затухающие территориальные проблемы с Австро-Венгрией, Румынией, Турцией и другими странами. В конце XIX в. произошла переориентация российского правительства на союз с Францией111, усилилось противостояние с Германией и Австро-Венгрией.
Территориальное расширение страны к началу XX в. прекратилось, более того, Россия продала по весьма низкой цене Аляску, а затем в результате неудачной Русско-японской войны понесла территориальные потери на Дальнем Востоке. За немногим более полустолетия Россия, некогда сильнейшая держава Европы и Азии, терпит поражение в трех войнах: в Крымской, Русско-японской и, фактически, в Первой мировой.
Особенно заметно усиление экономической зависимости страны от зарубежного капитала.
Поначалу в этом отношении Россия была теснее связана с Германией. Но протекционистский курс российского правительства и недовольство германского руководства франко-русским сближением привело к тому, что в 1887 г. германский канцлер О. Бисмарк организовал противодействие облигациям русских займов, размещавшихся главным образом на немецком фондовом рынке. Германские власти самым неприкрытым образом стремились обанкротить русскую казну и запретили своим государственным кредитным учреждениям выдавать ссуды под залог русских ценных бумаг, объявленных ненадежными. Сброс русских бумаг привел к падению их стоимости, что было явным свидетельством подчиненного положения русских финансов.
Россию спасла Франция. Французские финансисты не только помогли России, но и сами заработали крупные суммы, тогда как немецкие держатели понесли большие убытки. Кредитная зависимость России от Германии была ликвидирована112, но была заменена зависимостью от Франции. Нехватка капиталов была хронической и сопровождала Россию постоянно. Если бы не очередная помощь России со стороны Франции, в 1905 г. осуществившей новое вливание капиталов, то страну ожидали бы более крупные потрясения. Внешний долг, однако, постоянно возрастал. В.И. Ленин в 1916 г. подчеркивал, что четыре страны – Англия, Франция, США и Германия – имели почти 80% всемирного финансового капитала. И отмечал: «Почти весь остальной мир, так или иначе, играет роль должника и данника этих стран – международных банкиров, этих четырех «столпов» всемирного финансового капитала»113. К числу этих должников и данников относилась прежде всего Россия. В 1914 г. внешние государственные займы страны составляли 4, 6 млрд. руб. (из них – Франции 3 млрд. ), гарантированные железнодорожные займы – 1, 5 млрд. руб. (из них на Германию приходилось больше всего – более 0, 5 млрд. руб. ), что же касается военных кредитов за 1914-1917 гг., то они составляли более 7, 2 млрд. руб. 114
Таким образом, долги страны исчислялись поистине колоссальными суммами. Для сравнения можно отметить, что все ресурсы Государственного банка России в 1914 г. составляли 1, 2 млрд. руб., вклады же в государственных сберегательных кассах – 1, 7 млрд. руб., собственные капиталы акционерных коммерческих банков в этом году – , 8 млрд. руб., а их вклады и текущие счета
- 2, 5 млрд. руб.; собственные же капиталы обществ взаимного кредита и городских банков составляли всего лишь 0, 2 млрд. руб., а их вклады и текущие счета - 0, 8 млрд. руб. 115 В начале XX в. «российские банки откровенно проявляли свои претензии на руководство экономической жизнью»116, но сами они, как бы ни дискутировался этот вопрос в литературе, несомненно находились в подчинении у иностранных банков. Тезис о полуколониальной зависимости дореволюционной России, широко распространенный в 20-х гг. нынешнего века, в настоящее время не разделяется многими специалистами, но впервые прибегнув к заграничным государственным займам в XVIII в., российское правительство в начале XX в. существовать без них уже не могло.
По различным данным, иностранные капиталисты контролировали от 20 до 40% русских капиталов, причем особенно значительным было их влияние в частных банках. Освобождение от долгов не могло не волновать как правительство, так и российскую общественность. Проникновение иностранных капиталов становилось все более интенсивным и нередко приобретало характер колонизации страны, поскольку, среди прочего, приводило к усиливавшемуся использованию природных и людских ресурсов страны. Поэтому борьба против крупного отечественного и иностранного капитала была одной из задач надвигающейся революции. Тем более, что из самой России шел нарастающий отток внутренних накоплений и, если в 1911 г. из страны ушло 182 млн. руб., то в 1912 г. уже 332, а в 1913 – 578 млн. руб. 117
Положение о том, что Россия XIX – начала XX в. стремительно преодолевала давнее историческое отставание от стран Запада, далеко не всегда подтверждается обращением к конкретным фактам. Известна широчайшая безграмотность населения страны, и факт вхождения страны в XX в. почти с 80% неграмотного населения не мог не озадачивать. Можно привести множество примеров роста числа школ, гимназий, реальных и прочих училищ, высших учебных заведений.
Но сами эти показатели говорят далеко не обо всем. Сравнение с другими странами совсем не в пользу России. Если обратиться к данным о числе неграмотных на 1000 рекрутов в 1875, 1894 и 1911 гг., то в Германии будут следующие показатели – 24; 3, 8 и 0, 2, в Швейцарии – 46; 38 и 5, в 46 Нидерландах – 123; 65 и 14, во Франции – 161; 87 и 33, в Италии – 520; 403 и 306, В России – 784; 708 и 617118.
Таким образом, если в Первую мировую войну германские солдаты вступили поголовно грамотными, то в России большинство армии состояло из неграмотных солдат. Особенно разительны темпы ликвидации неграмотности по названным странам. С 1875 по 1911 гг. в Германии сократилась неграмотность солдат в 100 раз, в Швейцарии и Нидерландах – в 9, во Франции – в 5 раз, в Италии на 37%, а в России только на 25%. Журнал «Вестник воспитания» в 1906 г. предсказывал, что при тех темпах ликвидации неграмотности в России для достижения полной грамотности мужчин понадобится 180 лет, а женщин – 280 лет.
Такова картина по одному из важнейших показателей уровня развития цивилизации. Российское правительство об этом хорошо знало, и нельзя сказать, чтобы оно равнодушно воспринимало такую ситуацию. Но даже краткий обзор действий императорской России в XIX – начале XX в. позволяет
сделать вполне убедительные заключения. Александр I – победитель Наполеона, - начавший как реформатор и, можно сказать, как либерал, кончил всепроникающей аракчеевщиной. Николай I свое царствование провел под лозунгом последовательного охранитель-ства и традиционализма.
Александр II, несомненно самый крупный реформатор на русском престоле после Петра I, осуществил свою главную реформу через шесть лет после воцарения, а уже через несколько лет хорошо знавший его князь В.П. Мещерский писал о разочарованности царя реформами119.
Александр II стал реформатором поневоле, под влиянием объективных факторов. Но свои действия он сочетал с усиливающейся репрессивной системой. Насилие над московскими студентами в 1857 г., совершенное полицией, правительство осудило. А в 1861 г. полиция и охотнорядцы устроили самое настоящее побоище студентов Москвы у гостиницы «Дрезден» («битва под «Дрезденом»), и оно не получило нареканий со стороны властей. Это был год не только реформы 1861 г., но и расстрелов бездненских и кандеевских крестьян, массовых арестов петербургских u1080 и московских студентов. В 1862 г. был арестован Н.Г. Чернышевский, состоялся «Процесс 32», массовые аресты сопровождали все царствование царя-реформатора120. При Александре II аресты и осуждения по политическим мотивам были более частыми и многочисленными, чем при его отце Николае I. Александр II был категорическим противником конституции и при нем, несмотря на различного рода реформы, российский режим считался самым жестким в Европе, что продолжилось и при его сыне Александре III. Это было засвидетельствовано и иностранными авторами, например, американцем Джорджем Кенном. Он писал, что русские революционеры «самые мужественные и самые великодушные типы мужчин и женщин, каких я когда-либо знавал»121.
Этих людей тысячами ссылали в самые отдаленные уголки империи, вынуждали эмигрировать и царь-реформатор, и его сын Александр III, еще более ужесточивший политический режим страны после трагических событий 1 марта 1881 г., когда народовольцы убили императора. В литературе многократно высказывались мнения о другом пути России, если бы не это покушение. На этих позициях стоял и руководитель белого движения генерал А.И. Деникин. В своих воспоминаниях он писал: «Нет сомнения, что самодержавно-бюрократический режим России являлся анахронизмом. Нет также сомнения, что эволюция его наступила бы раньше, если бы не помешало преступление, совершенное в 1881 году революционерами-«народниками», убившими императора Александра II-го, и накануне привлечения представителей народа (земств) к государственному управлению. Это преступление на четверть века задержало эволюцию режима»122.
Если генерал Деникин осознавал самодержавно-бюрократический режим страны как анахронизм, то это должен был понимать и сам император, если же он этого не понимал, то тогда не соответствовал своему положению и не представлял реальной ситуации в стране. Действительно, события 1 марта 1881 г. были не ординарными. Было над чем задуматься, у властей имелись основания для колебаний. Но кто мешал приступить к преобразованиям, допустим, через три-четыре года, или в 1894 г., когда престол занял Николай II?
В публичной речи на приеме депутатов различных слоев общества 17 января 1895 г. Николай II категорически выступил против любого ограничения самодержавия. Слова царя о «бессмысленных мечтаниях» по поводу предложения конституции обошли всю Россию. Но, пожалуй, в большей степени широкие слои общества поняли, что представляет собой новый царь, на другом примере. В апреле 1895 г. вспыхнула стихийная стачка на Большой мануфактуре в Ярославле. Власти привлекли против забастовщиков стоявший неподалеку Фанагорийский полк, который открыл огонь по рабочим. И за десять лет до массового расстрела 9 января 1905 г. молодой царь Николай II объявил благодарность «молодцам-фанагорийцам», стрелявшим в рабочих123.
В.О. Ключевский говорил, что это будет последнее царствование на Руси. Еще не было ни Ленского расстрела, ни революции 1905 г., ни Златоустовской бойни 1903 г., ни Ходынки, но крупнейший историк России уже все понял. Что касается 9 января, то его очевидцы и много 47 позднее подчеркивали: «Такой поступок царя восстановил против него всех, даже ярых монархистов, а главное - простой народ, который всегда смотрит на царя, как на любящего свой народ отца, и предполагал, что все беды, все несчастья происходят только от окружающих царедворцев, которые из личных выгод скрывают все от царя, а стоит царю все узнать, и станет все хорошо»124.
Царь усилил репрессивную систему правления, которая стала показателем не силы, а слабости самодержавной России. Можно сколько угодно спорить о том, была ли Россия парламентской монархией, существовала ли в России конституция, но точку в этих спорах ставят события 3 июня 1907 г., показавшие, кто в стране имел реальную власть, и хочет ли царь ограничения своих полномочий. (Кстати, Думу надо рассматривать в сочетании с Государственным советом, низводившим парламентские функции – законодательные, представительные и контрольные – почти до минимума.)
Вереница кровавых подавлений была важнейшей причиной того, что в феврале 1917 г., как отмечено в литературе, за царя «не вступился никто»125. В начале XX в. самодержавие исчерпало свои реформаторские возможности, и преобразование страны должно было перейти к другим силам. А сил таких было две. Одну из них представляло так называемое общество – промежуточный слой, находившийся между самодержавными верхами и народными массами, и сам народ.
Общество не было единым и делилось на множество различных группировок и течений, среди которых обычно выделяют три наиболее крупные и влиятельные. Эти направления, проявившиеся еще в эпоху Александра I, - консервативное, либеральное и леворадикальное – проходят через все XIX столетие и выходят в XX.
Консервативное направление, зародившееся как организованное направление в годы александровского либерализма в качестве противовеса ему, выдвинуло из своей среды известных идеологов, к которым относились Н.М. Карамзин, М.Н. Катков, К.Н. Победоносцев и др. Это направление фактически отстаивало интересы землевладельческого дворянства с его нежеланием отказаться от крепостного права в начале XIX в. и со стремлением всячески сохранить свои земельные богатства. И политически, и идеологически консерватизм сохранял много феодальных черт и был, конечно, направлением обреченным. Несмотря на попытки консервативных мыслителей К.Н. Леонтьева или Л.А. Тихомирова, резко выступавшего против политической и социальной демократии126, обновить теоретический арсенал консерватизма, он более столетия оставался неизменным. Триада, заложенная в «Записке о древней и новой России» Карамзина, - самодержавие, православие, отечество, - была затем лишь несколько изменена, приобретя подновленную формулу «официальной народности» - православие, самодержавие, народность.
Собственно, с этой установкой в XX в. вошло не только самодержавие, но и обслуживавший его консерватизм, который нередко был слит с этим самодержавием. XIX в., при том, что его обычно называют веком реформ, был, с точки зрения политической теории и практики России, скорее консервативным, чем либеральным. В XX в. и консерватизм, и самодержавие вошли с принципами феодальной идеологии. Н.А. Бердяев в 1904 г. подчеркивал: «На эволюции Розанова мы еще раз убеждаемся в окончательном духовном банкротстве русского консерватизма, в невозможности у нас какой бы то ни было консервативной идеологии»127. И хотя Бердяев рано списывал со счетов русских консерваторов и их идеологию, поскольку были живы В. Мещерский, Л. Тихомиров, С. Шарапов, и им на смену шли деятели типа В. Пуришкевича, определенным образом перегруппировавшие консервативные силы после 1905 г., будущего это направление не имело.
Отцом русского либерализма как организованного направления, по существу, был сам Александр I, и его представляли такие столпы государственной администрации как М.М. Сперанский, Н.А. Милютин, а также К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, П.Н. Милюков и др.
Казалось бы, русский либерализм обслуживал передовую, капиталистическую идею, и ему суждено возрастающее влияние на широкие слои населения. Однако прочной социальной поддержки он не получил. Для главной фигуры тогдашней России – бедного крестьянина – капиталист, который представал в виде кулака, арендатора, ростовщика, был не меньшей опасностью, нежели столь привычный для него помещик, с которым взаимоотношения были даже несколько проще, чем с прижимистым и вездесущим сельским буржуа. Примечательно, что в начале XX в. русский консерватизм, несмотря на то, что в состав этого направления входил и такой великий писатель как Ф.М. Достоевский, не имел почти никакого международного политического влияния и был предназначен для внутреннего потребления.
Русский же либерализм носил характер догоняющей, подражательной идеологии и за пределами России имел воздействие не большее, чем консерватизм. В самой России лозунг «Вперед, к победе капитализма!» в начале XX в. имел незначительное число сторонников. Не поддерживала его и великая русская литература.
Третье общественно-политическое направление – русский левый радикализм заявил о себе тоже при Александре 1, и в 20-х гг. можно говорить о зарождении русского революционного движе 48 ния как внутренней потребности русского общества и как о реакции на резкий поворот в 1820 г.
Российское революционное движение зародилось в верхах, его представителями были дворяне, нередко из довольно родовитых семейств. Но будучи изначально дворянским, русское революционное движение в первое время отчетливо ставило задачи буржуазной революции.
Лишь в конце 40-х гг. XIX в. в нем заметны ростки новой идеологии, которая получила название русского (крестьянского, общинного) социализма. Примечательно, что к нему пришло почти одновременно несколько деятелей русского освободительного движения – А.И. Герцен, М.А. Бакунин, М.А. Фонвизин и некоторые петрашевцы. Появление теории русского крестьянского социализма свидетельствовало о неудовлетворенности ее создателей еще господствовавшими тогда феодальными порядками и вероятным переходом страны к нежеланному ими капитализму.
Тот факт, что эта теория стала преобладать в русском революционном движении сразу после Крестьянской реформы 1861 г., не мог быть случайностью и свидетельствовал о решительном неприятии его деятелями капиталистического пути развития страны. Сумма коллизий социального, национального и политического характера, накапливавшихся в пореформенный период, вела к усилению этой идеологии во все более широких слоях русского общества, что свидетельствовало о наличии для нее благодатной почвы. Русское революционное движение развивалось в крайне неблагоприятных политических условиях, в рамках многолетнего подполья, нелегальщины и, тем не менее, рост его был постоянным и весьма значительным. Если исходить из известного положения о трех этапах российского освободительного движения, то за первые 35 лет (1825-1861 гг.) исследователи выявили около 1 тыс. деятелей революционного движения (по данным В.А. Дьякова – 951 человек128, по нашим подсчетам – 974)129, не считая участников польского освободительного движения.
За следующие 35 лет (1861-1895 гг.) удалось выявить примерно 25 тыс. деятелей русского революционного движения130, произошел рост в 25 раз. Но еще более стремительно возросло число участников революционного движения позже. Только летом 1917 г. в левых революционных организациях и партиях состояло примерно 1 млн. 200 тыс. членов, причем наиболее многочисленной была партия эсеров. Всего же участников революционного движения с 1895 по 1917 гг. было значительно больше. Их число увеличивалось фактически в геометрической прогрессии, что не могло быть фактором случайности и отражало закономерности развития русского общества. Если учесть, что городское население росло лишь в арифметической прогрессии, а ликвидация неграмотности еще медленнее, то на каком-то временном отрезке между ними должен был произойти острый конфликт. Он и вылился в три русские революции начала XX в.
Русский левый радикализм не был абсолютно цельным и неразделенным общественно-политическим направлением. В нем прослеживается несколько течений, из которых наиболее значительными были социально-революционное, социал-демократическое и анархистское. Социально-революционное течение поначалу было представлено деятелями народнического плана и строило свои концепции на неприятии русского капитализма. Один из видных представителей либерального крыла русского народничества В.П. Воронцов развитие капитализма в России рассматривал как явление вредное, регрессивное и искусственно насаждаемое правительством131, При том, что народнические концепции шли вразрез с реальными процессами в стране, в них нашли отражение и некоторые верные наблюдения. В.П. Воронцов, признавая позитивные достижения капитализма на Западе, считал, что в России сконцентрировались отрицательные стороны международной, капиталистической эволюции хозяйства, что страна будет находиться в подчиненном положении, и потому русский капитализм не может быть движущей силой ни в экономике, ни в политике. Он считал, что капиталистическим путем Россия не сможет достичь должной степени промышленного развития132.
Вступившие в полемику с народниками молодые русские социал-демократы, увидевшие реальные плоды русского капитализма, рассматривали его как явление неизбежное, но временное, которое сменят другие отношения антиэксплуататорского характера. Русские социал-демократы взяли за основу учение К. Маркса и считали его вполне применимым для своей страны.
Интересные свидетельства оставил С.Н. Булгаков – видный религиозный философ. В 1904 г. он писал: «После томительного удушья 80-х годов марксизм явился источником бодрости и деятельного оптимизма, боевым кличем молодой России, как бы общественным ее бродилом. Он усвоил и с настойчивой энергией пропагандировал определенный, освященный вековым опытом Запада практический способ действий, а вместе с тем он оживил упавшую было в русском обществе веру в близость национального возрождения, указывая в экономической европеизации России верный путь к этому возрождению»133.
Именно представители леворадикального направления разработали наиболее приемлемую для большинства крестьянства, выступавшего против частной собственности на землю134, аграрную программу. Они же разработали и наиболее устраивавшую нерусское население страны нацио49нальную программу, основанную на лозунге права наций на самоопределение и принципе федерализма, первоначально принятого партией эсеров. Социал-демократы создали программу по рабочему вопросу, соответствующую требованиям рабочего класса. Левая Россия предложила и новую форму государственного устройства в виде республики Советов еще в 1905 г., организовав 62 Совета, тесно связанных с традициями сельской общины и волостных сходов. Примечательно, что даже в рядах послеоктябрьской эмиграции, в целом весьма поправевшей, были слои, прежде всего сменовеховцев и евразийцев, видевшие в русской революции очистительную бурю, которая одна «могла вывести Россию к новой жизни и которой необходимо поэтому подчиниться»135.
Вместе с тем, в целом русское общественное движение было расколото не только на три основные общественно-политические направления. Четкие различия обозначились и внутри каждого из них. Причины этих расколов были различными. Если обратиться к левому направлению, то между большевиками, сен-симонистами, эсерами-эгалитаристами, меньшевиками-фурьеристами и анархистами-антиэтатистами имелись, конечно, и серьезные теоретические различия. К ним добавились организационные разногласия и, конечно, постоянная работа охранки, делавшей все для разобщения сил левого фланга136. Все это привело к распаду комитетов революционных организаций после Февральской революции137 и стало источником затянувшейся Гражданской войны. Хотя нужно отметить и более ранние попытки объединения левых и левоцентристских организаций и партий. На Парижскую конференцию в сентябре 1904 г. было приглашено 18 революционных и либеральных организаций, но приглашение приняли лишь 8138. Уже тогда было ясно, что объединить революционеров и либералов не удастся. И в этих условиях свою судьбу постепенно предпочитают самостоятельно решать довольно широкие народные массы.
Собственно, очередной общественный подъем отмечается еще с 1891 г., толчком к которому стал сильный голод, а поводом – ряд общественных акций. Особенность этого подъема в том, что он не имеет аналогов в российской истории по своей продолжительности и степени вовлечения различных людских потоков. Подъем продолжался с 1891 до революции 1905-07 гг. включительно.
Он сопровождался небывалым ростом рабочего движения, прежде всего стачечной борьбой. Если в 1881-1890 гг. было учтено примерно 450 различных выступлений рабочих, то лишь в 1901 г. было 353 стачки, а в 1903 г. этих стачек было уже 1382139. Мировой аграрный кризис и стремительное падение цен на хлеб при завышенных земельных ценах140 больно ударили по крестьянству, и вызвали небывалое за все пореформенное время крестьянское движение. Генерал А.И. Деникин писал: «Деревня с 1902 и до конца 1907 года, в особенности в Поволжье и Прибалтике, поджогами и разграблением помещичьих имений и захватами их угодий пыталась разрешить исключительно аграрную проблему - крестьянского малоземелья, значительно осложненную низким уровнем земледельческой культуры»141.
Крестьянское восстание, начавшееся весной 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях, охватило 174 сельские общины и повлияло на многие другие губернии страны. Не случайно около тысячи крестьян было предано суду142. Это восстание произошло за три года до революции 1905 г. Октябрьской революции 1917 г. тоже предшествовало широкое крестьянское движение того же года. В этих условиях нечего удивляться тому, что участники рабочего и крестьянского движений предпочли объединиться не с консерваторами и либералами, стремившимися к совместным выступлениям, а с деятелями леворадикального направления, уже давно проводившими агитацию в народе. Как отмечается в литературе, во время выступления 1902 г. стало заметно изменение отношения крестьян к студентам-революционерам, в которых они увидели своих союзников143. Примечательно, что и за рубежом деятели русского революционного движения имели значительно большую общественную поддержку, нежели русские либералы и консерваторы. В международном анархистском движении лидерами были русские революционеры М. Бакунин, П. Кропоткин, В. Черкезов. Давнее и основательное влияние в различных левых зарубежных организациях имели народовольцы144, а затем и социалисты-революционеры; русские социал-демократы занимали серьезные позиции во II Интернационале и оказывали заметное влияние на развитие теории марксизма. В защиту русских революционеров открыто выступали выдающиеся писатели – В. Гюго, Ж. Берн, Б. Шоу, О. Уайльд, М. Твен и др. Марк Твен с восхищением писал о русских революционерах, подчеркивая при этом: «Какое величие души! Я думаю, только жестокий русский деспотизм мог породить таких людей! По доброй воле пойти на жизнь, полную мучений, и в конце концов на смерть только ради блага других – такого мученичества, я думаю, не знала ни одна страна, кроме России. История изобилует мучениками, но кроме русских, я не знаю таких, которые, отдавая все, совсем ничего не получали бы взамен»145.