Гросул
.docНо ни проигрыш в Крымской войне, который был прежде всего поражением дворянства, руководившего армией и администрацией, ни очевидные изъяны управления и всего государственного устройства не стали аргументом для крепостнических сил. Землевладельческое дворянство было категорически против ликвидации крепостничества и феодализма. Об этом в 1858 г. писал К. Маркс в специальных статьях по вопросу об освобождении крестьян в России43. Его наблюдения полностью подтверждаются данными III отделения, которое внимательно следило за общественными настроениями, в том числе и в среде дворянства. В годовом отчете отделения за 1857 г. четко отражено беспокойство многих дворян, их страхи перед упразднением крепостного права. В ликвидации их власти над крестьянами они усматривали «уничтожение дворянства»44. В отчете за 1858 г., где говорилось о подготавливающейся реформе, подчеркивалось, что «большая часть помещиков смотрит на это дело как на несправедливое, по их мнению, отнятие у них собственности и как на будущее их разорение»45. После Крымской войны многие помещики устремились за рубеж, где просаживали огромные суммы, вместо того, чтобы вкладывать их в производство46. В это время, кстати, А.И. Герцен применил термин «новые русские» («новый русский»), понимая под ним таких людей как И.С. Аксаков, т. е. людей новой формации, сторонников прогресса47.
Чрезвычайно важной особенностью российской истории стал тот факт, что переход к новым, буржуазным отношениям произошел мирным, эволюционным путем. Многие современники видели в этом преимущество России над странами Запада, пришедшими к победе капитализма через революции. Н.А. Милютин, один из наиболее активных деятелей Крестьянской реформы 1861 г., действительно много сделавший для ее осуществления, находясь в 1862 г. в Париже, подчеркивал, что «лучше потерять несколько десятин земли, чем сложить голову на плахе, как французское дворянство, что русское правительство, имея пример французский перед собой, нашло разумным им воспользоваться, чтоб оградить для будущего то самое дворянство, которое ныне кричит и жалуется»48. 39
Однако, как показала жизнь, это уничтожение русского дворянства было не отменено законами общественного развития, а лишь отложено, хотя и на полстолетие. Французская революция XVIII в. действительно была очень кровавой, породила она и значительную эмиграцию, которая определяется в 130 тыс. человек. Потери убитыми во время Американской революции XVIII в. составляли 4 тыс. человек, при населении страны в 1780 г. 2, 8 млн. 49
Однако и во время этой революции была очень значительная эмиграция так называемых лоялистов, т. е. тех, кто поддерживал Англию. Их было 100 тыс., что при тогдашней численности американского населения составляло довольно заметный процент населения (3, 6%) и что было больше, чем дала эмиграция после Октябрьской революции в России в 1917г. (всего 1% населения).
В России после Крестьянской реформы 1861 г. полностью сохранилось более чем 100 тыс. дворян-душевладельцев, т. е. страна вошла в свою капиталистическую стадию, сохранив феодальный класс. Известно, что по X ревизии 1858 г. в России было 107 тыс. дворян-душевладельцев, из которых 14 тыс. владели более 1 тыс. крепостных. В 1897 г. в Российской империи насчитывалось 1 853 184 потомственных, личных дворян и классных чиновников с семьями50.
Землевладельческое дворянство постепенно теряло свои земли, и если сразу после реформы оно владело около 80 млн. десятин земли, то в 1905 г. за ним осталось только 53, 2 млн. десятин, но это равнялось 62% всей частновладельческой земли. Колоссальные земельные владения, включавшие лучшие земли империи, причем с постоянно возрастающей ценой за каждый гектар. Сохранение крупного помещичьего землевладения было не просто феодальным пережитком, оно являлось характерной особенностью русского экономического строя, влиявшего не только на экономическую жизнь огромной страны, но и на ее политическое устройство. Дворяне по-прежнему занимали основные позиции в руководстве армии, а также в центральных и губернских администрациях, они имели свою корпоративную организацию, законодательно
оформленную «Жалованной грамотой» 1785 г., которая оказывала прямое воздействие на местную власть. Примечательно, что эта организация не претерпела серьезных изменений вплоть до 1917 г.51 Если бы в самом дворянстве не было внутренних противоречий, то его власть была бы значительно большей. По случаю столетия «Жалованной грамоты» князь В.П. Мещерский оставил следующие воспоминания, свидетельствующие о наличии в самом дворянстве антидворянской «партии». Один из лидеров русских консерваторов подчеркивал: «Почти в каждой губернии, где было русское дворянство, велась борьба Алой и Белой розы, и к печали и сраму этого дворянства, следует сказать, что во времена, когда появился государев манифест российскому дворянству, по случаю столетнего юбилея дворянской грамоты почти во всех губерниях дворянство было материально разорено и духовно мертво, вследствие того, что почти везде победа оставалась за партиею либеральною в дворянстве, т. е. антидворянскою»52.
Но разобщенность дворянства, значительная часть которого действительно тяготела к либералам, составляя их ядро, а часть дворянской молодежи шла в революционное движение и в 60-х гг., не повлияла на существование мощной силы в лице землевладельческого дворянства, которое продолжало оставаться феодальным классом и которое сталкивалось, с одной стороны, с многомиллионным крестьянством, а с другой – нарождавшейся буржуазией в лице кулаков, ростовщиков, арендаторов, а также промышленников и торговцев, склонных к покупке и использованию земель, что получило название «оземеливания» буржуазии 53.
Крестьянин зависел не только от помещика. Картина сельской России была более многообразной и сложной. Прежде всего, не следует забывать, что накануне реформы 1861 г. не крепостные составляли большинство крестьянского населения страны. По данным 1858 г. они уступали государственным крестьянам, которых было более 47% крестьянского населения русских губерний (крепостные - 46%, а удельные - 6, 7%)54. Для государственных крестьян проблема взаимоотношений с помещиками не была актуальной, за исключением тех случаев, когда их земли оказывались по соседству с землями крупных помещиков. Новые реформы государственных крестьян, проведенные в 1866 и 1886 гг., были таковы, что размеры их земельных наделов были больше, а выкупные платежи меньше, чем у помещичьих крестьян 55. Поэтому развитие капиталистических отношений в государственной деревне шло несколько быстрее, нежели в бывшей помещичьей.
Но и в государственной, и в помещичьей, и в удельной и прочей деревне шел процесс прогрессирующего размежевания в крестьянской среде, достаточно освещенный в литературе прошлого века. И. Гурвич, издавший первоначально свою книгу на английском языке, в 90-х гг. прошлого века подчеркивал: «Мы видим, как с экспроприацией слабых дворов и концентрацией общинной земли в руках немногочисленных сильных съемщиков наши «хозяйственные мужички» трансформируются в крестьянскую буржуазию, наподобие французского крестьянства после великой революции или американских мелких фермеров-работодателей»56.
О банкирах-кулаках в начале 70-х гг. в Подольской губернии оставляет свои заметки один из путешественни 40 ков57. Но конечно, лучшей книгой о кулачестве прошлого века остается работа Р. Гвоздева, подробно рассмотревшего этот вопрос и показавшего происхождение кулачества из эпохи крепостного права, прежде всего из ростовщиков, скрывавших, однако, свои богатства, опасаясь покушения на них помещиков и государства58. Кулак, как подчеркивал Гвоздев, «ломал все, что ни попадалось ему под руку, ломал без зазрения совести, не справляясь ни с традициями, ни с старой моралью общинного строя, выросшего на почве натурального самопотребительского хозяйства. Это был разрушитель, вечно готовый разрушать ради удовольствия личных утробных интересов»59.
В государственной деревне противоречия между кулаком и другими общинниками были даже сильнее, чем в бывшей помещичьей, где еще сохранялись и все более обострялись противоречия между крестьянами и дворянами-землевладельцами. К. Циллиакус, ссылаясь на статистика Слонимского, отмечал в своей книге, переведенной с немецкого языка в 1906 г., что крестьянин из шести дней четыре работает на казну и на кулака, тогда как сам он и его семья должны были довольствоваться заработком от остальных двух дней 60. А Н.Н. Златовратский в 1881 г. писал, что кулаки-мироеды – «детища крепостного права, взрощенные и взлелеянные им»61.
Ростовщичество глубоко проникло в сельскую жизнь, приобретая, порой, и национальные особенности. В Юго-Западном крае в качестве арендаторов и ростовщиков все большую роль играют местные евреи 62, что придавало экономическим отношениям и межнациональный характер, тем более, что большая часть помещиков здесь была поляками.
Российская деревня второй половины XIX - начала XX вв. – конгломерат различного рода проблем. Вплоть до 1 января 1907 г. крестьяне участвовали в выкупной операции, что сдерживало возможности улучшения собственного хозяйства. Появление крупных арендаторов среди крестьян повлекло систему пересдачи земли, что, как писал П.Г. Рындзюнский, стало орудием эксплуатации односельчан 63. Все это в совокупности чрезвычайно обострило взаимоотношения в деревне. Голодовки были обычным явлением XIX - начала XX вв. К наиболее крупным из них периода николаевского царствования относят голодовки 1833, 1845-1846, 1851, 1855 гг. В 1867-1868 гг. особенно памятным был смоленский голод, в 1872 г. разразился первый самарский голод, обрушившийся на губернию, считавшуюся житницей России. Голод 1891 г. поразил уже 29 губерний, накануне его наиболее значительными для той поры были голодовки 1880 и 1885 гг. Известны голодовки 1892, 1897-98 гг.; 1901, охватившая 17 губерний; 1905, затронувшая уже 22 губернии, а также голодовки 1906-1908 и 1911 гг. 64 Недоедание было характерной чертой русской деревни.
Повседневный быт русского крестьянина в 1829 г. описал А. Фомин. Характерный, как он подчеркивал, и для сельского, и даже городского ремесленника «ржаной хлеб низкого качества, дурно выпеченный, каша - предмет роскоши, квас только по названию или вовсе его нет, так же как огородной зелени и овощей; белье и обувь грубые и грязные; скот неопрятный, мелкий, дурно выкормленный, нет для него и стойлов, нет домашних птиц...» 65
Последующие десятилетия мало изменили эту безрадостную картину. Хотя постепенно положение немного улучшалось, питание становилось лишь несколько разнообразнее, в целом же ситуация в деревне имела тенденцию ко все большему социальному напряжению. Уже к концу XIX в. четко обозначилось крестьянское перенаселение, причем не только в Центральной России 66. Поскольку, как писали К. Циллиакус и другие авторы, «кулаки сделались язвой русской деревни»67, обострились противоречия в среде самих крестьян, где выделилось богатое меньшинство и бедное большинство. Сохранилось противоречие и между всем крестьянством и дворянами-землевладельцами. П.Г. Рындзюнский, один из лучших знатоков русского XIX в., подчеркивал: «сохранившееся на всем протяжении эпохи капитализма огромное помещичье землевладение, наследие феодальных времен, губительно отзывалось на хозяйственном состоянии народа и на экономическом прогрессе страны»68. Урожайность росла крайне медленно и за 50 пореформенных лет она выросла всего в 1, 5 раза; большие сложности были у крестьян с обеспечением рабочим скотом, более 30% крестьянских хозяйств были безлошадными, причем тенденция к увеличению таких хозяйств хорошо прослеживается на конкретных данных по тем или иным уездам Центральной России69. Комплексный учет всех крестьянских хозяйств привел исследователей к выводу о том, что почти две трети российского крестьянства относилось в начале XX в. к категории бедных и беднейших70. Учитывая тот факт, что в начале этого века в деревне проживало 85% населения страны, характерной, типичной фигурой российского общества стал крестьянин-бедняк. Именно он должен был рано или поздно заявить о себе.
Примечательно, что в середине 60-х гг. около 31% крестьянских выступлений было связано с борьбой за землю, а 43% - против платежей (податей и повинностей). В конце 90-х гг. соотношение уже было соответственно 81 и 10% 71.
И при всем этом, страна голодовок, страна бедных крестьян была на мировом рынке глав 41 ным экспортером зерна, долгие годы опережала по этому показателю любое европейское государство и лишь в конце XIX в. встретила серьезного конкурента в лице США. Но изучение сравнительных данных по экспорту хлеба по этим двум странам привело исследователей к очень грустным заключениям. В 80-х гг. Соединенные Штаты вывозили всего лишь 8% своего хлебного сбора, тогда как Россия – 11, 6% 72, в 90-х гг. США по-прежнему поставляли за рубеж 8% своего сбора, тогда как Россия довела его почти до 20%, т. е. вывозила за границу пятую часть своего хлеба73. Следует заметить, что тиражируемый в печати тезис о том, что «Россия кормила весь мир» может считаться несомненно гиперболизированным. Имея более 150 млн. человек населения к 1914 г. и вывозя пятую часть зерна, Россия, таким образом, могла кормить дополнительно лишь около 30 млн. Это население такой страны, как тогдашняя Италия.
Известное выражение министра финансов И.А. Вышнеградского «недоедим, но вывезем» 74 свидетельствовало и о том, какую огромную роль играл хлебный экспорт для России, а также о полном пренебрежении к нуждам простого народа, ставшем одной из причин страшного голода 1891 г. Борьба за валюту любой ценой, характерная уже для XIX в., имела очень серьезные последствия не только для экономического развития страны, но и для ее последующей судьбы. Одним из последствий экономического кризиса 20-х гг. стал отказ многих помещиков от модернизации своих хозяйств. Катастрофическая экономическая ситуация побудила Академию наук объявить конкурс на лучшую работу, которая бы помогла выйти из сложившегося труднейшего положения. По результатам этого конкурса победителем стал малоизвестный чиновник Александр Фомин, среди прочего, бросивший серьезный упрек в адрес крепостного права и наряду с другими предложениями заметивший: «Переход большого числа лиц из состояния земледельцев в состояние ремесленников и торговцев мог бы усилить народонаселение городов, и чрез умножение среднего состояния, доставлять сбыт земледельческим произведениям; но города в России находятся или в неподвижном состоянии, или в упадающем; число купцов и купеческие капиталы уменьшаются, число мещан тоже»75. Таково было наблюдение 1829 г.
Изменение ситуации и последовавший с 30-х гг. стремительный рост экспорта хлеба имел несколько примечательных результатов. С одной стороны, у России был весьма низкий остаток хлеба на душу населения. В конце XIX в. в пудах это выражалось так: США – 66, 9. Дания – 50, 0, Канада – 47, 0, Аргентина – 33, 8, Франция – 30, 2, Германия – 24, 2, Россия – 22, 4 76.
С другой – усиливавшаяся зависимость от хлебного экспорта стала важным сдерживающим фактором в росте российских городов. Его рекомендовал еще коллежский советник А. Фомин, но реализовать рекомендацию не удалось. Как было давно подмечено, «роль города у нас сыграло влияние уже значительно развитого западно-европейского рынка»77.
Городское население в России росло чрезвычайно медленно. В 1800 г. при общей численности населения почти в 40 млн. человек, городское население составляло лишь 4%. Любопытно, что и в США в это время при населении 5, 3 млн. человек в городах проживало лишь 4%. Но уже через сто лет главный хлебный конкурент при общей численности населения в 85 млн. человек достигает 40% населения в городах, тогда как Россия всего 15%, т. е. в 2, 7 раза меньше.
Города относятся к числу важнейших показателей развития цивилизации. Один из виднейших представителей французской школы Анналов Ф. Бродель в этой связи оставил следующее примечательное соображение: «Можно сказать, что города и деньги породили современный мир, но возможно, в соответствии с правилом обратимости, столь ценимым Жоржем Гурвичем, и заявление о том, что дух современности, динамика жизни человеческих масс способствовали экспансии денег и создали растущую тиранию городов. Города и деньги являются одновременно и двигателем, и показателем развития; они вызывают изменения и указывают на них. Но при этом они также являются их следствием»78. И по уровню развития городов, и по накоплению капиталов Россия заметно отставала от капиталистического Запада. По этим показателям разрыв между ними увеличивался. При 15% городского населения в России в 1900 г. в Англии этот показатель равнялся 78, в Германии – более 54, во Франции – 40.
Сравнительно медленный процесс роста городского населения, его заметно малый процент стали одной из важнейших причин аграрного перенаселения и довольно высокой эмиграции из страны. Это особенно ощущалось при понижении доходности крестьянского земледелия. Если в 1881-1885 гг. 20 пудов (это количество рассматривалось как годовая норма потребления) ржи стоили 17 руб. 20 коп., то в 1896-1900 - 11 руб. 80 коп.; овса соответственно 14 руб. 40 коп. и 11 руб. 40 коп.; пшеницы - 21 руб. 40 коп. и 16 руб. 40 коп. 79
В конце XIX - начале XX вв. доходность крестьянских хозяйств постоянно снижалась и способствовала разорению крестьян или тех, кто стремился сочетать работу в городе и деревне. Крестьяне и так заполонили российские города, и их доля среди городских жителей оставалась довольно высокой, процент крестьян в городах постоянно возрастал. С 1858 по 1897 гг. количество крестьян-горожан возросло в 4, 6 раза, тогда как прочих жителей городов лишь в 1, 5 раза. В результате этого удельный вес крестьян в 42 городах возрос с 20, 2% в 1858 до 43, 5% в 1897 г. К началу XX в. почти половина горожан по сословной принадлежности были крестьянами80.
Города, таким образом, были переполнены крестьянами, но деревня продолжала их выталкивать, и это, с одной стороны, понижало стоимость труда, с другой - порождало эмиграцию и отходничество в другие страны. С 1900 г. по 1910 г. Россию покинуло 1, 5 млн. человек, направившихся прежде всего в Северную и Южную Америку. Существовала и такая форма сезонного отходничества как временное перемещение за рубеж на те или иные работы, прежде всего сельскохозяйственные. Когда разразилась Первая мировая война, в Германии были вынуждены остаться сотни тысяч сельскохозяйственных рабочих из России. Самая большая по территории страна мира, толкала на эмиграцию и отходничество в страны намного ее меньшие, но способные оплачивать труд, как правило малоквалифицированный, русских работников. Медленный рост городов сдерживал повышение квалификации, рост производительности труда. И это при том, что в России пореформенной поры было два промышленных скачка, один из которых наблюдался в 90-е гг. XIX в., другой - после революции 1905-1907 гг. Благодаря им доля России в мировом промышленном производстве возросла с 1, 72% в канун реформы 1861 г. до 3, 14% в 1913 г., в канун Первой мировой войны81. Но этого было крайне недостаточно, поскольку, занимая пятое место в мире по промышленному производству, Россия по численности населения в два-три раза превосходила страны, входившие в первую четверку. Уровень производительности труда в промышленности по сравнению с США падал. В 1860 г. производительность труда русского промышленного рабочего была в 1, 5 раза ниже, чем в США. Почти через 50 лет, в начале XX в. она стала уступать США в 3, 5 раза82. Соответственно была ниже и зарплата русского рабочего.
О бедности русского человека по сравнению с жителями Запада весьма своеобразно писал историк С.М. Соловьев: «... русский человек, по отношению к остальной Европе, стал похож на человека с маленькими средствами, но случайно попавшего в высшее, богатейшее общество, и для поддержания себя в нем он должен тянуться, жить не по средствам, должен отказывать себе во многом, лишь бы быть прилично одетым, не ударить лицом в грязь в этом блестящем дорогом ему обществе»83.
Тяжелейшее положение русского труженика получило подробное отражение в вышедшей в 1869 г. книге В.В. Берви-Флеровского «Положение рабочего класса в России». Тремя десятилетиями позднее значимость рабочего вопроса в стране была такова, что М.М. Ковалевский в своей книге «Экономический строй России» был вынужден выделить специальную главу, которая так и называлась «Рабочий вопрос». В ней показана тесная связь многих рабочих с земледелием, возрастание доли женского и детского труда, изнурительная роль штрафов, антисанитария, скученность, плохое питание и т. д. и т. п. Как отмечал М. Ковалевский, многократно бывавший и даже проживавший за рубежом, «нигде в Европе заработная плата не стоит так низко, как в России»84. И далее, ссылаясь на исследования фабричных русских инспекторов, он подчеркивал, «что английский рабочий, как и американский, зарабатывает в два и три раза больше, чем русский»85.
Россия отличалась и особенно продолжительным рабочим днем, он был даже больше, чем в Польше (в то время составная часть России). Большинство фабричных рабочих работало с 5 утра до 8 час. вечера с 1, 5-2-часовым перерывом. Таким образом, в конце столетия рабочий день длился 13-13, 5 часов. Самый длинный в Европе рабочий день с самой низкой заработной платой сопровождался чрезвычайным произволом хозяина. По словам М. Ковалевского, «трудно было бы дать более широкое выражение произволу хозяина. В каждый данный момент он может прогнать рабочего, который не нравится ему, под предлогом ли неповиновения, дурного поведения, или просто дурного мнения о его работе»86.
Законодательное ограничение продолжительности рабочего дня в 1897 г. 11, 5 часами на практике не соблюдалось. И после принятия этого закона рабочий день в России был заметно длиннее, чем в западных странах. В Англии, США, Дании и Норвегии он был равен 9-10 часам, а во Франции, Германии, Швеции- 10 часам87. Несмотря на некоторый рост номинальной и даже реальной заработной платы, как свидетельствуют специальные исследования, у большинства рабочих России зарплата была ниже прожиточного минимума88. Разрыв же в заработной плате русских и западноевропейских и североамериканских рабочих увеличивался. Чрезвычайно медленно менялся и рацион питания рабочих. По свидетельству исследовавших его ученых, пища рабочих юга состояла в основном из хлеба и картофеля, редко употреблялось сливочное масло, из жиров преобладало сало и растительное масло. Рабочие очень мало употребляли мяса, что сказывалось на организме горняков и металлистов, занимавшихся интенсивным трудом. Недостаток рационального питания влек за собой изнашивание организма и преждевременную потерю трудоспособности89. Все это сопровождалось традиционным российским произволом. Николай Тургенев, вернувшись с лекции профессора Цветаева в 1808 г., записал в дневнике его сло 43 ва о том, что нигде «не оказывают более презрения к простому народу, как у нас в России»90.
Произвол хозяев заводов и фабрик перемежался с произволом администрации тем более тягостным, что на зарвавшегося администратора редко можно было найти управу. По свидетельству генерала Д. Никифорова, описывавшего московские нравы второй половины XIX в., «полиция в большинстве случаев состояла из служебных отбросов, которые не только тайно, но даже явно брали взятки, не стесняясь ни общественным мнением, ни тысячью глаз, смотрящих на это беззаконие»91. По мнению изучавшего систему правительственного аппарата России П.А. Зайончковского, наиболее широко процветало в середине XIX в. взяточничество и воровство в губернской администрации92. Хотя, как отмечает исследователь, «всеобщее мздоимство» и «лихоимство» почти не находят своего отражения в официальных документах, в том числе во всеподданнейших отчетах III отделения, даже в них чиновничество отмечается как «наиболее развращенное морально»93.
Крестьянская реформа 1861 г. и следовавшие за ней реформы сохранили не только феодальный господствующий класс, но и российский управленческий аппарат. Волокита и крючкотворство, подчинение человека бумажке, рвачество и коррупция, бравшие свое начало еще со времен средневековых приказов, в самом «лучшем» виде перешли из России феодальной в Россию капиталистическую. Но и бюрократия, естественно, не оставалась полностью неизменной. В ней прослеживается ряд новых, довольно важных черт, отличавших ее от управленческого аппарата прежних времен. Хорошо заметен его стремительный численный рост. По подсчетам П.А. Зайончковского, в конце XVIII в. общее число чиновников в России составляло 15-16 тыс. человек, и, следовательно, один чиновник приходился на 2250 жителей. В 1851 г. в стране было уже 74 тыс. чиновников, и один чиновник приходился на 929 человек. В 1903 г. общее количество чиновников составляло уже 385 тыс. человек, и один чиновник приходился на 335 человек. За XIX столетие, с учетом роста численности населения удельный вес чиновников увеличивается в семь раз 94, а общее их количество в 25 раз.
Параллельно с ростом численности чиновничества растет и его сила, укрепляется его самостоятельность. Это особенно проявилось в период реформы 1861 г., когда императорская власть, опираясь на аппарат, смогла осуществить давление на землевладельческое дворянство.
Подмечено, что несмотря на значительную долю дворянства в среде правящей бюрократии, у него имелись и свои специфические экономические интересы. Еще с XVIII в. сословно-бюрократические верхи предпочитали накопление денежного капитала, причем наживали его как легальными, так и нелегальными путями. Поэтому, в отличие от поместного дворянства, они были
в большей степени заинтересованы в развитии товарно-денежных отношений.
Среди них имелись значительные силы, желавшие развития отечественных мануфактур и фабрик, и соответственно, ограждения отечественного производства от зарубежной конкуренции, что выражалось в проведении покровительственной таможенной политики. Землевладельческое дворянство было заинтересовано в потреблении более дешевых иностранных товаров и в экспорте своего сельскохозяйственного сырья. Вторая группа дворян была настроена откровенно антипротекционистски95.
В пореформенное время высшая бюрократия проводила госкапиталистическую политику, т.е. насаждала капитализм сверху.
Складывалась довольно противоречивая картина. Феодальный по своему составу и методам действий аппарат насильно проводил политику государственного капитализма, причем так, что в России складывалось крупнейшее в мире государственно-капиталистическое хозяйство, важнейшим компонентом которого было железнодорожное хозяйство96. Между государственным капитализмом и частным капиталом имелись свои противоречия и проблемы, точно так же как имелись противоречия между госкапитализмом и помещичьим хозяйством. Как отмечал один из лучших знатоков российских политических институтов Н.П. Ерошкин, «буржуазно-помещичья государственность оказалась обреченной на гибель»97.
Таким образом, конфликт в верхах не только не затухал, но имел тенденцию ко все большему обострению, что заметно ослабляло господствующие круги. Противоречия между дворянством и буржуазией и в начале XX в. были довольно значительными. Даже в период Первой мировой войны, как известно, весьма обострившей внутрироссийские проблемы, один из
идеологов русского дворянства, видный психиатр П.И. Ковалевский подчеркивал: «Прежние помещики, имея рабов, своею кровью защищали отечество, нынешние капиталисты не желают жертвовать своею кровию. Они не прочь на боевом поле видеть дворян и крестьян, но не для защиты нации, а для защиты своих капиталов»98. Среди русских дворян имелись довольно значительные антикапиталистические слои, по-разному видевшие перспективы развития страны. В начале XX в. были и те, кто видел идеал в прошлом, в дореформенной России. В 1902 г. в специальной записке, направленной на имя Николая II, В. П. Мещерский решительно осуждал политику правительства после 1861 г. и представлял ее как цепь сплошных ошибок99. В стане кон 44 серваторов были и более резкие выступления против реформы. В феврале 1901 г., когда отмечалось ее сорокалетие, «Московские ведомости» называли Положение 19 февраля 1861 г. жестокой ошибкой кабинетных теоретиков, подражавших пресловутой свободе Запада и обнаруживших за 40 лет свою совершенную непригодность100.