ванюха

5

Неудача поляков с Генрихом Валуа, бежавшим через несколько месяцев после избрания назад во Францию, открыла Ивану IV новую возможность избрания на польско-литовский престол. Папский нунций в 1575 г. с беспокойством доносил в Рим, что только вельможи не хотят московского царя; народ же показывает к нему расположение; московского государя желает все мелкое, дворянство, как польское, так и литовское, в надежде через его избрание высвободиться из-под власти вельмож.

Однако избирательная кампания 1575 г. прошла для Ивана IV неудачно. Вот где крупный талант его пострадал от мелких досадных недостатков, от неумения сдержать себя во-время, от увлечения своим остроумием, от пренебрежения к противникам.

С самого начала он затронул политическое самолюбие панов, составлявших высшую раду. Те писали ему по отъезде Генриха, извещая зараз и о восшествии на престол, и о его «временном отбытии», причем упоминали что им, панам-раде, поручено сноситься с иностранными государями. Иван IV ответил, что посланный им уже гонец Ельчанинов будет дожидаться возвращения короля, а у панов радных не будет: государь сносится только с государем, а паны с боярами; раз у них есть король, с панами ссылаться непригоже.

Не использовав необходимых публичных церемоний, к которым привыкла польская и литовская аристократия, не сказавши ни слова о привилегиях, которые он готов предоставить высшему правящему слою, только что получившему золотую грамоту вольностей от Генриха, Иван IV мало занялся обработкой его членов в отдельности и в тайне. Некоторые из них определенно о том намекали русскому послу и даже давали образцы тех писем, с которыми царю следовало обратиться к таким-то и таким-то аристократам. На избирательный сейм, собравшийся; в Варшаве в ноябре 1575 г., Иван IV не прислал «большого», т. е. полномочного посла. Приверженцы Москвы, ожидавшие нетерпеливо заявлений царя, были разочарованы его кратким, сухим и бессодержательным посланием.

В конце концов Иван IV, помимо своих ошибок, был побежден [117] неожиданной международной коалицией, которая не только разбила его кандидатуру, но и выдвинула убийственного для него противника.

Первый удар нанес новый враг Москвы, столь презираемые царем шведы. Шведский посол на сейме выдвинул сразу самый острый вопрос внешней политики — вопрос о войне против Москвы за Ливонию. Он предлагал бороться общими силами: пусть поляки отдадут шведам свою часть Ливонии, шведы откажутся от денежных сумм, которые они ссудили Польше. Из Ливонии может быть составлено особое владение, в котором править будет шведский королевич Сигизмунд, по матери потомок Ягеллонов. Затем шведский посол предлагал избрать на польский престол королеву Анну, сестру умершего Сигизмунда II Августа. По его мнению, только этим способом уладятся дела, польские и шведские, ливонские и московские, будет крепкий союз с соседними государствами, будет мир с турками, татарами и Германией. Московиты будут изгнаны из Ливонии. Нарвская торговля, столь вредная для Польши и выгодная для Москвы, прекратится.

У шведов оказался своеобразный сторонник в лице турецкого султана. Опасаясь избрания на польский престол сына императора Максимилиана, т. е. представителя враждебного Турции австрийского дома, султан выдвигал своего кандидата, зависимого от турок седмиградского воеводу Стефана Батория. Послы Батория дали на сейме блестящие обещания: сохранить все вольности панов и шляхты, сообразоваться во всем с их желаниями, обратно завоевать все отнятое Москвой, для чего он, Баторий, приведет свое войско; сохранять мир с турками и татарами; лично предводительствовать войсками; прислать 800000 злотых на военные издержки, выкупить пленную шляхту, захваченную в последнее татарское нашествие из земель русских. Эта кандидатура потом сошлась с предложением шведов: Батория стали прочить в супруги королевны Анны.

Сближение Швеции и Турции, северного и южного соседа Польши, заставило Грозного искать союза с Австрией, которая выставила своего претендента и была в то же время крайне обеспокоена кандидатурой турецкого ставленника. Но этот союзник никогда не приносил добра России. Ивану IV пришлось впервые узнать все отрицательные стороны тяжелой на подъем, вечно опаздывавшей, лишенной гибкости и такта австрийской политики. «Цесарское» правительство не умело подойти к Москве. Началось с мелочных обид, нанесенных московскому гонцу Скобельцыну, когда он прибыл в Вену. Потом царя рассердили послы императора, приехавшие в Москву: вместо ответа о Польше, они привезли только извинения; и это были в его глазах не настоящие послы, а скорее торговцы, искавшие выгод. В одном важном пункте предложения Австрии сходились с намерениями Ивана IV, именно в вопросе о [118] разделе: чтобы польская корона отошла к цесарю, а литовское великое княжество — к Московскому государству. Но в то время как для царя вся суть этого дележа состояла в том, чтобы обеспечить за собой Ливонию, император, неспособный забыть, что Ливонию когда-то завоевали немецкие рыцари, предлагал Ивану IV оставить Прибалтику в покое. За это он думал увлечь московского царя перспективой овладения Царьградом.

Австрийские послы говорили: «Избрание Эрнеста (сына императора) в короли будет очень выгодно твоему величеству: ты, Эрнест, цесарь, король испанский, папа римский и другие христианские государи вместе, на сухом пути и на море, нападете на главного недруга вашего, султана турецкого, и в короткое время выгоните неверных в Азию; тогда по воле цесаря, папы, короля испанского, эрцгерцога Эрнеста, князей имперских и всех орденов все царство греческое восточное будет уступлено твоему величеству, и ваша пресветлость будете провозглашены восточным царем».

Но Иван IV не склонен был поддаваться на призраки, подобные тем, которые увлекали политических авантюристов, стоявших у власти в XVI веке. На союз христианских государств он смотрел с большим сомнением. Из истории восточного вопроса он вспомнил и преподнес австрийцам, со свойственной ему иронией, Владислава венгерского, который в свое время заключил союз с цесарем и многими немецкими государями, но был ими покинут и предан туркам, вследствие чего и погиб. Для того, чтобы в такой союз поверить, мало обещания императора, нужен обмен мнений всех государей, и Грозный упоминает датского короля, о котором забыл император. Что же касается Ливонии, он отводит предложение:

«Ливонская земля — наша вотчина, ливонские немцы нам дань давали; ливонской земле и курской (Курляндии) всей быть к нашему государству. У нас там посажен голдовник; так ты бы, брат наш дражайший, Максимилиан цесарь, в Ливонскую землю не вступался и этим бы нам любовь свою показал; а мы ливонской земли достаем и впредь хотим искать». (Курсив мой. — Р. В.) Ему бы хотелось, чтобы поляки выбрали Эрнеста, а литовцы московского государя, но если даже Литва не согласится отстать от Полыни, пусть и она выбирает Эрнеста.

По всему видно, что Иван IV охладел к мысли о занятии польско-литовского или даже только литовского престола; он готов уступить это опасное положение целиком своему новому союзнику; тем легче надеялся он при воцарении австрийца удержать за собою Ливонию.

Большой дипломатический поход 1573–1575 гг., на который Иван IV потратил столько энергии, изобретательности, ораторского искусства, окончился неудачно. Почему бросил он предприятие, в котором на его стороне, казалось, было столько благоприятных данных? [119]

Здесь могли действовать очень реальные соображения: вступать в управление двумя шляхетскими республиками значило не только навязывать себе новые громадные трудности, но также подвергать опасности всю налаженную военно-монархическую систему Московской державы. Однако на политику Грозного могли оказывать свое давление также мотивы совершенно иного свойства. Война, которая длилась уже 17 лет, привела к страшному запустению соседних с Ливонией областей; между прочим, много вреда принесли набеги шведских воинских людей на мирное население новгородской окраины. По выражению И. И. Полосина, «для нужд войны царь Иван не останавливался перед крайним усилением тягла и жестокими взысканиями государевых доходов». Последнее со стороны тяглецов вызывает или покорную смерть, или разбег из новгородских пятин на север «к морю», куда глаза глядят. Приближался тяжелый финансовый и экономический кризис. Можно представить себе, что в этих грозных обстоятельствах, как бы предупреждая наступление еще худших условий, Иван Грозный, в какой-то отчаянной решимости, не дожидаясь провала своей кандидатуры в Литве, схватился за план новой войны в Ливонии с тем, чтобы так или иначе удержать в своих руках доступ к морю. [120]