Імажынэр

или институциональной социологии. Будучи консерватором и кодификатором эпистемы в данное «мгновение» (это не фотографическое мгновение, оно может длиться несколько десятилетий и ни при каких обстоятельствах не является более коротким, через период жизни одного поколения), «сверх я» является резервуаром кодов, юрисдикций, а также ходовых идеологий, педагогических правил, утопических опций (планов,программит.д.),атакжеуроков,которыегениймгновения извлекает из групповой истории. На этом уровне мифос позитивируется в эпос и логицизируется в логос.

Связью, которая объединяет эти три метафорических уровня социальной топики, силой когезии, которая имплицирует фундаментальный архетипический уровень, актантный уровень ролей и уровень рациональных «логических» структур1, служит sermo mythicus. Еще один парадокс заключается в том, что именно в тот момент, когда миф рационализиурется в утопический концепт, в рациональный метод, в тот момент, когда он наиболее проявляется в институциях и юрисдикциях, когда он максимально интегрируется в «коллективное сознание», где «берега» семантического бассейна2 оказываются максимально возделанными или, говоря в терминах Лупаско, когда миф «актуализируется», в то же самое мгновение он и нейтрализуется,

1  Pareto V. Traité de sociologie générale. Geneve, 1916.

2  Ж. Дюран вводит концепцию «семантического бассейна», предполагающую несколько фаз существования мифа в функции мобилизующей социально-идеологической силы. Вначале идет «фаза ручьев» (свободное становление разных мифов, влияющих на ограниченные социальные группы, затем «фаза притоков» (слияние нескольких ручье в полноводное русло), затем «фаза имени реки» (когда основной мифологический тренд получает имя – по названию бога, героя, великого реформатора и т.д.), далее «фаза обустройства берегов» (когда из сердцевинной семантики мифа извлекаются все импликации и на их основании строятся производные концепты) и, наконец, «фаза дельты» или «фаза устья» (здесь миф изнашивается, теряетсвоюуникальностьисвоюмобилизующуюсилуирастворяется в бескрайнем океане коллективного бессознательного, тотального резервуара мифологических потенций и сил).

Программы 25

утрачивая свою мифическую силу, в некотором роде демифологизируется. В этот момент «недуг проникает в цивилизацию», начинается опасная оккультация (Юнг демонстрировал это на примере эпохи Aufklärung1 или в Вотане нацистов2), которая отсылает мифическую нуминозность в область экзальтированного я, индивидуализированного эгоизма. Тогда мы имеем дело больше не с обществом, и тем более не с общиной, Gemainschaft3, но с массой, с толпой, которая провоцирует капилляризации мифического numen4 и группирует их в потоки, подчас подрывные, а иногда всеуничтожающие.

Обществоосциллируетболееилименеебыстрымисистолами и диастолами5, в ритме не короче жизни одного поколения (А. Пейр, Ж. Маторе, Ж. Мишо), но не длиннее тысячелетия (О. Шпенглер), согласно же нашим собственным исследованиям «семантический бассейн» длится около 150 -180 лет. Эта осцилляция происходит вокруг оси или внутри мифологического «имликанта», уровень осознания или измерения которого (его можно подсчитывать, как это делает Сорокин6 или литературный критик Труссон7 по культурным эпифаниям мифа) является, по нашему мнению, принципиальным показателем состояния общества. Миф оказывается не просто фундамен-

1  Просвещение (нем.) Прим. перев.

2  Jung C.G.Aspects du drame contemporain,

3  Различие между концептами «общество», Geselschaft, «нечто соединенное искусственно и «община», Gemeinschaft, «нечто единое органически и нерасчленимое», является ключевым для социологических теорий Ф. Тённиса. Прим. перев.

4  Божество (лат.). У римлян означало низшее божество, гениев. В теориях Юнга в ядре коллективного бессознательного находится источник спонтанной «нуминозности», то есть «божественно/ демоническое» присутствие, порождающее чувство сакрального (ужас/восторг/экстаз). Прим. перев.

5  Цикл сжатий и расслаблений (например сердечной мышцы). Прим. перев.

6  Sorokin P. Social and Cultural Dynamic. Boston: Extending Horizons Books, 1957.

7  Trousson R. Le Theme de Promethe dans la literature europeenne. P.: Droz, 1964.

тальным индикатором для наблюдателя, но и (в рамках системического ансамбля) капитальным «фактором решения» в сфере политического актора. Здесь не божество вмешивается извне с теологической спонтанностью как в гегелевском, марксистском или шпенглеровском становлении, но нуминозность мифа реактивируется, закаляется и усугубляется личностью, чья интуиция или разум принадлежат к данному обществу и данному моменту (kairos). Такими были в свое время Александр, Август, Жанна д’Арк, Наполеон, Ленин и, вероятно, Гитлер. Не всегда они давали имя «новой реке»1, но как минимум одному из ее главных притоков. Их соответствие реактивированному мифу было более или менее удачным, под этим я понимаю, что они с большей или меньшей открытостью сознания открывали дорогу множественности мифов, составляющих общество. В этом отношении узость Гитлера и его одержимость мифом расы, а также его ненависть к евреям, представляли собой полную противоположность Наполеону Бонапарту, который только что, будучи назначенным первым Консулом, произнес такую возвышенную тираду: «Я хочу вобрать в себя всех – от Кловиса до Робеспьера».

Общество должно допускать плюральность ролей, а значит, ценностей, как гарант плюральности мифов. Как глубоко показалНицше2, Греция была не только родиной Аполлона: Дионис из своей тени наблюдал за благим равновесием эллинской души. В мифологии, так же как Монтескье говорил о демократии, «власть должна ограничивать власть». В любом обществе в каждый конкретный момент, и это особенно чувствуется в форме антагонизма ролей, должно существовать напряжение между, как минимум, двумя направляющими мифами. Если общество не хочет признать эту дуальность и если его «сверх я» жестоко подавляет всякую антагонистическую мифологи-

1  См. выше примечания относительно концепции «семантического бассейна». Прим. перев.

2  Nietzsche F. La naissance de la tragedie. P.: Gallimard, 1978 ; Maffesoli M. L’Ombre de Dionysos. Paris: Méridiens, 1982.

укорененного в отдельном меньшинстве, как государство Израиль родилось из нескольких восстаний, предчувствующих ужасыШоа,илиСШАбылиоснованыгруппкойиммигрантовс «Мэйфлауеэра»… Идея «совпадения обстоятельств» приобретает ключевое значение в подобном анализе. Это не причинная связь, это схождение различных синхронических элементов, которые миф внезапно «имплицирует»: мы называем это «слиянием притоков в лоне общего семантического бассейна»1.

Осталось сказать несколько слов о движении мифического

внашем обществе. Мы уже замечали, что это движение принадлежит к разряду «большой длительности», столь близкому Броделю2, и никогда не сводится к короткой длительности, сопоставимой с длиной одного человеческого поколения. Можно классифицировать мифы или, по меньшей мере, мифологемы, которые имплицируют общество, по степени их длительности: очевидно, что христианский миф простирается более чем на тысячелетие, с точки зрения его влияния на чувства, ценности и дискурс Европы. Конечно, он претерпел серьезные изменения в силу политических и этнокультурных лидерств народов европейского континента, но вплоть до наших дней он сохраняет свои основные черты неизменными. Внутри этой общей «импликантной» мифологемы развиваются потоки и контрпотоки, которые от века в век проявляют себя в великих образах: мариальные образы с XII по XIII века, образы Распятия

вXIV и XV веках, статуи Геракла в Ренессансе, солярные образы классицизма эпохи Aufklärung, образы Прометея в XIX и XX веках. Но важно подчеркнуть, как это сделал П. Сорокин, правда, не обращаясь к процессам, протекающим в имажинэре3,чтообщество,восновномнауровнепедагогическихдиректив, на уровне «правящих классов» движется через систолы и даистолы институциональной рационализации или, напротив,

1  См. сноску о «семантических бассейнах». Прим. перев.

2  BraudelF.«Lalonguedurée»//Annales,1958,p.725-753.Прим.перев.

3  См. Дугин А. Социология воображения. Введение в структурную социологию. М.: Академический проект, 2011. Прим. перев.

Программы 31

прежде пользовался! Это был миф об Икаре, об этом летающем Прометее, когда во время войны 1914 года вся Франция мифологизировала аса авиации Гюнмера, «аса из асов», останавливающего рукой пули! Это мифологизация и других прометеических фигур и подвигов. Перечислю лишь некоторые из них: Эйфель, создатель башни и промоутер на мировом рынке металлических конструкций; Пастер, герой улучшения здоровья через вакцинации и осознанную и полностью эксплицитную культуру микробиологии; Лессепс, создатель Суэцкого канала. Мы можем найти сколько угодно иллюстраций – как литературных, так и реальных. У Жюля Верна мы встречаем Капитана Немо или инженера Карпатского замка, различные инкарнации а-ля Унамуно, причем литературные герои имели такое же значение как и реальные, поскольку и те и другие немедленно подвергались интенсивной мифологизации.

В ту же эпоху мы видим и привилегированные, оцененные позитивно роли. Например: изобретателя, которые занимали первое место в учебниках начальной школы (там подробно перечислялись открыватели карбоновой лампы, газа, Лебон, Эдисон и т.д.); учителя, распространяющего в массах прометеические потоки знаний; дальнейшего распространителя культуры – первооткрывателя или миссионера; защитника прометеическойкультуры–патриотическогогероя(так,втече- ние войны 1914-1918 годов распространялись многочисленные легенды о солдатах «poilu» (дословно, «небритых», «мужественных»), с оружием в руках защищавших родину и народ; странствующего коммивояжера, выведенного во многих романах XIX века – можно было бы продолжать и дальше!

Таков был рационализированный образ этого общества, его «сверх я». Можно было бы дополнить список. Технологи – посколькуэтобылаэпохатехническогоочарования;втехникебыласвоеобразная поэтика, если не новое околдовывание (réenchentement), свойственное еще XIX веку, причем огромной популярностью пользовались самые экстравагантные изобретения, в том числе

и те, которые никогда не были реализованы на практике. Отсюда популярность фантастических романов в эту эпоху. Таков Жюль Верн, оказавший такое большое и такое длительное влияние на массы, что подробно исследовала Симона Вьерн1. Сюда же относятся железнодорожники, а также телефон, роторы, линотип, изобретенный американцем и позволяющий печатать издания с большой скоростью, чтобы успевать за распространением информации; наконец, это публичная школа, представляющая собой великий институционный момент. Во Франции публичная школа означала секуляризм, распространение обязательных и бесплатных знаний для всех слоев населения, в Германии этого же добивались путем Kultrukampf2

– все это составляло рациональные ценности прометеевского мифа, постепенно подвергавшегося еще большей и большей рационализации.

С другой стороны оказывались те, кто были недовольны этим настроем, они также имели свои строго отведенные роли, но роли минимизированные. Во-первых, постепенно утрачивающие свой престиж люди искусства. Проклятые поэты взрастали именно в эту эпоху. Художник был еще «заоблачным принцем», «магом», «ясновидящим», но вместе с тем он был уже «проклятым», «безумным», «мрачным, вдовым, безутешным»3. Были денди-провокаторы. Вспомним ответ Жарри хозяйке, у которой он снимал апартаменты: так как Жарри любил стрелять из пистолета, однажды хозяйка квартиры сказала: «Осторожнее же! У меня дети! Вы же их убьете!», на что Жарри холодно заметил: «Мадам, не волнуйтесь так, мы сделаем вам новых!» Это типичный провокационный ответ денди. Сюда же относится анархист, чьи «грезы» иссле-

1  Vierne S. Jules Verne et le roman initiatique. P.: Sirac, 1973.

2  «Культурная борьба» (нем.), просветительский концепт модернизации Германии. Прим. перев.

3  Аллюзия на первые строчки стихотворения Ж. де Нерваля «El Desdichado». «Je suis le ténébreux, le veuf, l’inconsolé…» «Я мрачен, я

вдовец, и безутешен я…». Прим. перев.

Программы 33

довал Ален Пессен1. Мы встречаем в этом ряду фигуру артизана, мелкого ремесленника, чувствующего себя неуютно в индустриализирующемся обществе, мелкого торговца, потерявшегося среди больших магазинов, таких как «Счастье Дам»

ит.д. Мы имеем аристократа, человека Востока, мистика, эмансипированную женщину, эту суфражистку, требующую своих прав, еще представляющую собой меньшинство и над которой все насмехаются: это был типичный гэг эпохи, о ней говорили ухмыляясь,изображаясогромнымицветаминашляпеитолпой потешающихся над ней зевак вокруг.

Если наделить эти функции именами, мы получим дез Эссента2 Гюисманса, Бакунина, подлинно мифического персонажа,оказавшеготакоевлияниевШвейцарииначасовщиковЮры (Липпсуществовалужевтовремя:анархо-синдикалисткиетра- диции чрезвычайно укоренены среди рабочих Юры!), мы имеем Луизу Мишель3, а также литературных персонажей Будденброков4 – так постепенно складывался декадентский миф.

Если мы перейдем ко второму ансамблю, то, как в первый послевоенный период (после 1920 года), так и во второй послевоенныйпериод(т.е.внашипоследниегодыХХвека),мыобнаружим тежеистерическиефункции,нодругиевалоризацииролей.Именно декадентский миф занял место официального мифа вплоть до манифестаций Диониса или, быть может, ницшеанского Заратустры. Мы видим валоризацию именно этих ролей.

Теперь перейдем к «сверх я», где все будет еще более наглядным. «Сверх я» 1920-1945 годов было определено комплексом масс-медиа, институциональным развитием средств комплексных коммуникаций. В этом реализуется нечто новое. Черезсредствамассовойинформациивосходитнаповерхность

ипостепенно институционализируется Дионис. Я бы сказал,

1  PessinA. La Reverie anarchiste 1848-1914. P.:Meridiens, 1982

2  Персонаж романа Гюисманса «Наоборот». Прим. перев.

3  Французская революционерка и поэтесса, основательница либертарианской школы. Одна из первых феминисток. Прим. перев.

4  «Будденброки» – роман Т. Манна. Прим. перев.