Глава 2 Опиум в эпоху Просвещения

Вчера я излечился, но сегодня Мой врач убил меня.

Мэттью Прапор

Опиум изгоняет меланхолию, укрепляет уве­ренность в себе, превращает страх в бесстрашие, делает молчуна оратором, а труса — храбрецом. Никто еще, находясь в отчаянных обстоятель­ствах или будучи объектом пожизненного не­расположения, не наложил на себя руки, при­няв дозу опиума. И такого никогда не случится.

Джон Браун

Новый период в истории наркотиков начался в 1700 году, когда уэльский врач Джон Джонс (1645—1709) опубликовал трактат «Раскрытые тайны опиума». Сайденхем и Уиллис пи­сали на латыни, с тем чтобы их опытом могли пользоваться коллеги по профессии, но Джонс выпустил свой труд на анг­лийском языке. Это было время, когда медицинские справоч­ники стали издаваться для широкой читательской публики. В «Раскрытых тайнах опиума» автор пропагандировал примене­ние опиума и делился тщательно собранными фактами. Его оценка отношения общества к наркотикам отражала истину на протяжении всего столетия. В этот период отрицание клас­сической медицины привело к новым исследованиям и экспе­риментам — порой неосторожным.

Древние врачи античной эпохи, например Андромах и Га-лен, прописывая природные лекарственные средства, полага­ли, что они восполняют силы пациента. Джонс тоже утверж­дал, что опийные средства утоляют боль, приносят радость и расслабление, освобождают от страданий. Его увлечение опи­умом напоминало восторженность наркомана со стойкой, но контролируемой зависимостью от наркотика. Джонс сообщал, что опиум предупреждает и подавляет печаль, страх, тревогу, раздражительность и изменчивость настроения. Этот нарко­тик успокаивал миллионы людей и в то же время делал их более работоспособными. Как и поклонники опиума в прош­лые столетия, Джонс приписывал наркотику сексуальные воз­буждающие свойства. Он уверял читателей, что опиум способ­ствует увеличению мужской силы, эрекции и тому подобному. Именно поэтому турки и другие восточные народы (особенно те, у которых разрешено многоженство) употребляют так мно­го опиума, и именно поэтому он был известен во всех странах, включая Грецию и Японию. Джонс говорил, что его слова могут подтвердить многие живущие в Лондоне торговцы и путеше­ственники, чьи рассказы он не стал приводить отчасти из со­ображений приличий, отчасти из-за того, что они сделали бы книгу слишком длинной. Автор рекомендовал опиум для ле­чения подагры, водянки, катара, астмы, дизентерии, холеры, кори, оспы, колик и других болезней. Он утверждал также, что этот наркотик ослабляет или прекращает приступы рвоты, икоту, конвульсии и неуправляемые мышечные сокращения (включая родовые), снижает чувство голода, снимает менстру­альные боли, предотвращает различного рода кровотечения и вызывает увеличение груди, пениса и количество молока при кормлении, провоцирует эротические сны и ночные поллю­ции. Джонса удивляли противоречивые качества этого чудо­действенного лекарства: оно притупляло эмоции и одновре­менно оживляло сексуальные чувства, вызывало помрачение и безмятежность ума, от него человек глупел и в то же время становился более работоспособным, впадал в яростное сумас­шествие и получал успокоение. Опиум поднимал с постели одних безнадежных больных (когда не помогало никакое прочее лекарство), а других обессиленных пациентов сводил в могилу.

Джонс не отрицал разрушительных свойств опиума. Он описывал длительное и неумеренное потребления опия-сырца как тяжкую, тупую зависимость и сравнивал ее с застарелым алкоголизмом — за исключением случаев, когда опиум исполь­зовался для лечения. Он верил (или хотел верить) в возмож­ность контролируемого применения этого наркотика для со­здания иллюзии благополучия, но без увеличения дозы. Вину за человеческий порок он возлагал на самого человека. По­скольку на свете не было лекарства лучше опиума, невоздер­жанное потребление его не случайно — значит, так повелел Господь, чтобы наказать человека и покарать его за неумерен­ность. Следовательно, пагубные последствия не всегда нужно относить на счет дурной природы вещей. Часто вина лежит на самом человеке, который неблагоразумно пользуется ими. Описание абстинентного синдрома, данное Джонсом, было реалистичным и достаточно непривлекательным: сильная, вре­менами непереносимая физическая боль, тревога и угнетен­ное состояние. Эти симптомы через несколько дней заканчи­вались смертью, которая сопровождалась необычной агонией. Если человек снова начинал принимать опиум, то спустя два-три дня вставал на ноги. Автор советовал тем, кто пытался избавиться от пагубного пристрастия, вспомнить, как Кристо-баль Акоста с помощью вина излечил от наркотической зави­симости турецких и арабских пленников. Вместо опиума нуж­но в больших количествах пить вино, хотя оно действует на человека совсем не так, как наркотик.

Опиум, который применяли Джонс и его коллеги, произ­водили не в Европе. Как объяснял ирландский врач Сэмюэл Крамп (1766—1796), наркотик привозили из Персии, Египта, Смирны и других районов Восточного Средиземноморья в плитках весом от четырех унций (ПЗ г) до фунта (453 г). Эти плитки иногда были покрыты сухими листьями мака. Когда их разрезали, опиум был темно-коричневым, а когда его пере­рабатывали в порошок, он становился желтовато-коричневым. Крамп считал его запах слабым, своеобразным и неприятным, а вкус — горьким и резким. По словам Джеймса Деллевея (1763—1834), английского врача в Константинополе, чтобы сделать турецкий опиум более приятным и не таким одурма­нивающим, его разбавляли густыми сиропами и соками. Эти микстуры пили из ложки или принимали опий в таблетках, на которых было выбито «Mash allah», что означало «Работа алла­ха», В Британию почти не поступал опиум из Индии, хотя в Португалию и Голландию его привозили из азиатских коло­ний этих держав. В XVIII веке импорт индийского опиума в Китай, которым занимались европейские торговцы, уже стал очень прибыльным предприятием.

В 1557 году китайцы разрешили португальским купцам основать опорный пункт в Макао, на западном берегу реки Кантон, в тридцати пяти милях от Гонконга. В начале XVII века португальцы стали продавать китайцам небольшие партии наркотика, который производили в Гоа — своем поселении на западном побережье Индии. До этого опиум в Китай, где его использовали как лекарство, ввозили только из Аравии. В те­чение столетия опиум на Дальнем Востоке постепенно пре­вратился в товар, игравший достаточно большую роль в мест­ной жизни и торговле. К 1610 году голландцы основали торго­вые поселения на Яве, откуда, судя по всему, распространи­лась традиция курения опиума. Один из посещавших остров европейцев описал примитивные курильни, в которых опиум смешивали с табаком. Традиция потреблять этот наркотик прижилась и на острове Формоза (современный Тайвань), где в середине XVIF века португальцы на короткое время основа­ли свою колонию. Вытеснившие голландцев китайские коло­нисты перенесли привычку курить опиум ради удовольствия на континент.

К началу XVIII века португальские корабли начали регу­лярно перевозить наркотик через Макао в Китай. Позднее англичане также стали поставлять индийский опиум в Китай через остров Пенанг, находящийся в Малаккском проливе. Хотя потреблялся этот наркотик в основном в прибрежных провин­циях, сам факт, что его поставляли иностранные торговцы (но не губительные свойства наркотика), заставил Пекин в 1729 году издать первый в мире указ, который запрещал употребле­ние опиума. Согласно этому указу торговцы наркотиком и содержатели курилен подлежали удушению, а мелкие посред­ники подвергались ста ударам бамбуковой палкой. Затем на­казанные несколько дней или недель ходили с тяжелой дере­вянной колодкой на шее, либо их сажали в бамбуковую клет­ку, где осужденные часто умирали. Выживших изгоняли, они не могли приблизиться к дому на расстояние менее тысячи миль. Карательные меры коснулись и перевозчиков опия — от лодочников, полицейских и солдат до продажных таможенни­ков и городских чиновников. Однако правители Китая, не­смотря на все запреты и наказания, не испытывали угрызений совести, используя торговлю опиумом в своих целях: с 1753 года импорт наркотика облагался пошлинами. В XVIII веке потребление опиума еще не стало очевидной международной проблемой. Во всяком случае, в 1792 году наркомания не бес­покоила сэра Джорджа Стонтона (1781—1859), единственного члена британской дипломатической миссии, говорившего по-китайски. В своих мемуарах он едва упомянул опиум, хотя позже выступал против его распространения.

В 1600 году королева Елизавета I даровала Ост-Индской компании монополию на торговлю на территориях, лежащих за мысом Доброй Надежды и проливом Магеллана. Совет ди­ректоров Ост-Индской компании разрешил поставки опиума с подконтрольных ему территорий. Однако в 1733 году, после указа Пекина 1729 года, лондонское руководство компании запретило перевозить наркотик на своих кораблях, поскольку подозревало моряков в контрабанде опиума в Китай. Несмот­ря на это, общий ежегодный объем торговли наркотиком к 1760 году оценивался в тысячу ящиков. Торговля в основном велась из древнего города Патна, богатого торгового центра индийской области Бихар. Опиум, который выращивали в близ­лежащей местности, ценился очень высоко. В 1756 году раз­ногласия между английской фабрикой, расположенной близ Калькутты, и местным правителем Бенгалии заставили бри­танцев перейти к активным действиям. Роберт Клайв (1725— 1774), командир небольшого войскового соединения, блестя­ще провел военную кампанию, которая легла в основу бри­танского могущества в Индии. В 1763 году Клайв взял штур­мом город Патну и передал его Ост-Индской компании.

Компания быстро утвердила свою монополию, изгнав мест­ных, голландских и французских торговцев, которые раньше закупали опиум у местных крестьян и составляли конкурен­цию англичанам. После 1763 года работники компании в Пат­не поняли, что Китай с населением 300 миллионов является огромнейшим потенциальным рынком сбыта, и развернули соб­ственную весьма прибыльную торговлю. Однако чтобы их пред­приятие не противоречило запрету лондонского руководства, служащие Ост-Индской компании продавали опиум частным экспортерам и тем самым не участвовали непосредственно в контрабанде наркотика в Китай.

После того как штат Бенгал стал первым британским вла­дением в Индии, местные чиновники Патны начали вызывать раздражение метрополии. В 1772 году губернатором Бенгала был назначен Уоррен Гастингс (1732—1818). Он получил от Ост-Индской компании приказ реформировать администра­цию. На следующий год Гастингс перевел торговлю опиумом на новые рельсы. С этого времени правительство стало пла­тить крестьянам аванс за выращенный мак, а те обязывались продавать урожай за фиксированную цену только агентствам компании. Опий-сырец очищался, и на каждый брикет стави­лась печать компании. Затем наркотик продавали на аукционе в Калькутте. Гастингс никогда не поощрял свободную торгов­лю опиумом: цена на этот товар резко колебалась, а потому вложения средств были крайне рискованными, Неконтроли­руемая торговля могла нарушить шаткий социальный баланс в Бенгале и поставила бы под угрозу проводимую губернатором политику стабилизации. Кроме того, Гастингс был заинтере­сован в увеличении налоговых сборов, так как нуждался в день­гах для своей администрации, но другого более прибыльного источника он не видел. Гастингс ясно изложил свою точку зрения, заявив, что опиум является не предметом первой не­обходимости, а безнравственной роскошью, и поэтому пред­назначается только для вывоза за границу. По его словам, муд­рое правительство должно строго ограничивать внутреннее потребление опия. Иначе говоря, Гастингс не хотел, чтобы подопечные ему индийцы травились опием, однако наркотик вполне годился для экспорта, можно было увеличить таможенные пошлины. Запрет совета директоров Ост-Индской компании не помешал контрабанде наркотика в Китай на дру­гих судах, ходящих под британским флагом. Этому способ­ствовала не нужда правительства в деньгах, а совсем иные сти­мулы. Европейцы с удовольствием приобретали китайский чай и шелк, но китайцы почти не покупали европейские товары. Главным средством обмена служили серебряные монеты. Ин­дийский опиум стал дополнительным товаром, который урав­нивал объем взаимной торговли. Поставки наркотика в Китай продолжались, несмотря на то что совет директоров в 1782 году повторил, что компания не будет втянута в незаконную торговлю, и запретил экспорт опиума за ее счет. Лондонские директоры считали, что их руки чисты, но к моменту отставки Гастингса в 1785 году опий давал компании ежегодную при­быль в полмиллиона фунтов стерлингов.

В предыдущий год ответственность за Ост-Индию несли совет директоров и новое правительственное управление по делам Ост-Индии, которое называлось Контрольным советом и отвечало за контроль и исполнение решений совета дирек­торов. И директоры компании, и правительственные чинов­ники остро нуждались в денежных средствах, поэтому моно­полия на продажу опиума стала необходимой частью индий­ской финансовой системы. Сменивший Гастингса генерал-гу­бернатор, маркиз Корнуоллис (1738—1805), обнаружил, что бенгальских крестьян, которые выращивали мак, эксплуати­ровали так, что фактически они работали подневольно. Он предложил отменить государственную монополию на опий, чтобы облегчить положение крестьянства, но премьер-министр Уильям Питт (1759—1806) выступил против, утверждая, что процветание Ост-Индской компании зависит от торговли с Китаем. Забота Питта о запасах серебра, которое тратилось на оплату китайского чая, помогла сохранить статус-кво. Обес­покоенность истощением золотого запаса Британии особенно возросла с началом войны с Францией в 1793 году.

Китайские потребители опиума постепенно перешли на Другой сорт мака, в котором содержание морфина было выше. К началу 90-х годов XVIII столетия курение опиума распрост­ранилось из южных провинций Китая в северные и западные. Оно стало модным увлечением богатой молодежи, а затем мо­лодых чиновников, в том числе и правительственных. В ответ на это император своей декларацией ввел запрет на импорт наркотика, а также на выращивание мака. Правитель Подне­бесной империи заявил, что иностранцам не запрещается про­изводить и употреблять опиум, а также распространять его у себя на родине, но опий не должен попадать внутрь страны, где его тайно покупают и употребляют бродяги, доводящие себя до состояния, недостойного человека. Импорт опиума тем не менее продолжался и в XIX веке превратился в междуна­родную проблему.

Между тем фармакологические исследования наркотика в Британии подстегнула публикация в 1742 году «Диссертации об опиуме» Чарльза Элстона (1683—1760), профессора бота­ники и медицинских препаратов Эдинбургского университе­та. Его работа описывала в общих чертах три линии исследо­ваний, которые господствовали в медицине в течение следую­щих пятидесяти лет: попытки определить механизм воздей­ствия наркотика, изучение действия опия на сердце и сосудистую систему, определение методов лечения опиумом. Элстон опроверг существовавшую в то время классическую точку зрения, что опиум разжижает кровь. Он утверждал, что наркотик действует не на мозг или кровь, а на нервы. Его теорию подтверждали тогдашние опытные данные, однако в XIX веке выяснилось, что опий все же всасывается и разно­сится кровеносной системой. Шотландский врач Джон Браун (1735—17S8) оказал даже большее влияние, чем Элстон. Его работа «Основной принцип медицины» (1780), написанная на латинском языке, привлекла заинтересованных читателей за рубежом, особенно в Италии и Германии. Книга была переве­дена на английский язык и издана в Филадельфии, а также в Копенгагене, Милане и других столицах. Под влиянием фран­цузского перевода Наполеон Бонапарт стал приверженцем аль­тернативной системы лечения. Самой блестящей идеей Брау­на была связь большинства заболеваний с ослаблением организ­ма. Автор совершенно справедливо осудил многие господство­вавшие в то время методы лечения — особенно очищающие — как ошибочные. В своей книге Браун хвалил опиум как сильнейший стимулятор, которому не было равных. Он учил своих студентов и утверждал в печати, что опийные настойки под­нимают у пациентов тонус, от которого, как он полагал, зави­сели жизненно важные процессы. (Сам Браун страдал подаг­рой, которую считал результатом астении — имея в виду упа­док жизненных сил — и лечил ее опием.) Его последователи прописывали опиаты для поднятия жизнеспособности паци­ентов с выраженной физической слабостью. В результате уве­личилось количество так называемых аномальных случаев, о которых предупреждал Сайденхем: у многих пациентов выра­боталась зависимость от опиума, а многие самолечением ис­портили себе жизнь.

В отличие от Элстона и Брауна врач Джордж Янг (1691 — 1757) утверждал в своей книге «Трактат об опиуме» (1753), что положительные действия этого препарата выражаются в его усыпляющих свойствах. Янг был мнительным человеком, щедро применявшим опий для лечения малейших недомоганий. Обыч­но он принимал двадцать капель настойки на ночь для подав­ления кашля. Янг приписывал улучшение своего состояния полноценному ночному сну, однако можно заподозрить, что так он просто оправдывал употребление опия. Он писал, что кашель по утрам исчезает после вечернего приема наркотика, но возвращается после полудня, когда действие опия прекра­щается. И все же Янг считал, что опиум лечит. Он сожалел, что опий попал в руки шарлатанов от медицины и назначается каждый день не только сострадающими женщинами в благо­творительных целях, но и необразованными медсестрами. Это было опасно, поскольку, как говорил автор, опиум — это яд, который подрывает здоровье и убивает не сразу, а постепенно, в результате необдуманного применения.

Трактат Янга предназначался в качестве домашнего спра­вочника. В нем отчетливо отразилось отношение автора к жен­щинам. В его представлении это были глупые существа, на которых нельзя было положиться. Как матери они ни на что не годились.

«Некоторым детям их любящие мамаши каждый день скармливают разнообразные сладости, конфеты и варенья. Тем, У кого пищеварение уже нарушено, мы назначаем множество лекарств и промываний — и все из-за неправильного питания, в котором их не ограничивают. Обычным результатом этого является постоянное расстройство желудка. Если мать скры­вает от доктора сладости и укрепляющие средства, он скорее всего пропишет... настойку опия в то время, когда гораздо полезнее были бы мел с водой и соответствующая диета. Та­ким образом, ребенок постепенно худеет, бледнеет и слабеет, пока его не настигнет какая-нибудь новая болезнь или врач не обнаружит ошибку матери и не исправит ее».

Спустя два столетия знаменитый врач Элмрот Райт (1861 — 1947) сказал:

«Мужчине очень тяжело понять физиологию и психоло­гию женщины. Он немало удивляется, когда регулярно заме­чает у нее периоды повышенной эмоциональности, непосле­довательности и потери чувства меры. Мужчину буквально ошеломляет полная перемена характера беременной женщи­ны. Его шокирует моральная распущенность женщин, когда они психически нездоровы, и ужасное физическое опустоше­ние от неразделенной любви. А серьезные и продолжительные нервные расстройства в период угасания репродуктивных функ­ций производят на него жуткое впечатление. Все мужчины стал­киваются с такими вещами, но ни один не считает, что вправе заговорить об этом».

Медицинскую точку зрения на женщин в XVIII веке уже представил Янг. В истории наркотиков она принципиально важна. Опиум применялся, чтобы привести в порядок чувства женщины и держать ее поведение в пределах, доступных по­ниманию мужчины-врача. Янг говорил, что его пациенткам всегда угрожают перемены физиологического состояния, и приводил типичный случай:

«Одна женщина, довольно слабая, с очень незначительной зависимостью от опиума, медленным, слабым пульсом, холод­ными конечностями и меланхолическим складом ума, получила от опия больше пользы, чем я мог представить: он не только прекращал ее месячные, но и подавлял страхи и мрачные мысли. Друзья советовали этой женщине отказаться от наркотика, по­скольку в дальнейшем она якобы не сможет без него жить, но она поведала мне по секрету, что скорее откажется от друзей». Пациентка несколько месяцев продолжала принимать нар­котик даже во время беременности и постоянно носила его с собой на случай депрессии. В период месячных Янг рекомен­довал принимать опийную настойку, так как, по его мнению, ничто не могло сравниться с ней при расстроенных чувствах, необоснованных страхах и тревоге. Приступы тошноты у бе­ременных женщин Янг лечил как нервное расстройство и про­писывал регулярно принимать по пять капель настойки с мя­той и коричной водой или кипяченным со специями вином. Правда, на более поздних стадиях беременности он считал опиум неуместным. Янг прописывал четыре грамма опия жен­щинам знатного происхождения, которые теряли способность здраво рассуждать в результате варварского обращения супру­га, и эта единственная доза их исцеляла.

«Фантазии», которые модный врач из города Бат Джордж Чейн (1671 — 1743) описал как «истерические и ипохондриче­ские расстройства», также ассоциировались главным образом с женщинами. Как писал Чейн в своей классической работе «Болезни Англии* (1733), наиболее тревожными симптомами этого заболевания были беспокойство, угнетенность и бессон­ница. Некоторые пациенты принимали опиум без вреда для себя. У других наркотик сначала вызывал слабое головокру­жение или очень крепкий сон, затем — слабость, подавлен­ность и тревогу, которые пересиливали даже действие нарко­тика. Таким образом, настойку опия следовало прописывать только в исключительных случаях, а ее применение ограничи­вать только лишь необходимыми временными рамками. Опи­аты нужно было обязательно смешивать с ароматическими веществами, которые, возможно, снижали разрушительное действие наркотика. Однако пациенты, применявшие опиум для лечения физических заболеваний, обнаруживали, что у них притупляется душевная боль. В 1787 году у герцогини Девон­ширской {1757—1806) случились желудочные спазмы, но две небольшие дозы опийной настойки сняли их. Две дозы не принесли вреда, но герцогиня стала применять опиум и как седативное средство. Когда герцогиня страдала из-за любов­ных увлечений, мать умоляла ее взять себя в руки и говорила, что огорчена состоянием ее души и лекарствами, которые она принимает в качестве успокоительных.

Опиум был признанным средством для облегчения страда­ний умирающих людей. Сэмюэл Джонсон незадолго перед смер­тью признался, что небольшие дозы наркотика помогали ему улучшить мрачное настроение. «Умирающему человеку ничто не дается легко», — сказал Бенджамин Франклин (1706—1790), ко­торый в последние годы жизни страдал мучительными болями и снимал их опиумом. Роль опиума в жизни смертельно больных пациентов заинтересовала Янга. Он подозревал, что наркотик заставлял его раковых больных умирать раньше, чем если .бы они его не принимали. Наркотик мог бы навсегда прекратить их стра­дания, но Янга не удовлетворяло воздействие опиума на боль­ных туберкулезом в поздней стадии.

«Люди с высоким социальным положением, которым нужно что-нибудь выписывать против каждого недомогания и кото­рые считают, что у нас есть средство от любой болезни, раз­дражаются, если врач не выписывает лекарства против кашля, чтобы они спокойно спали всю ночь. Таким лекарством мо­жет быть опиум, и только опиум. Эти люди принимают его в самом разнообразном виде и понимают, что он снимает ка­шель и делает сон крепким. Поэтому они продолжают упот­реблять наркотик, становятся его рабами и должны постоянно увеличивать дозировку. Под влиянием опия они стонут и му­чаются всю ночь, а утром встают с тяжелой головой. В послед­ние дни жизни... у них отбивает память, они задыхаются, на­ходятся в полубессознательном состоянии и постоянно стра­дают диареей. Такие люди без опиума умирают телом и умом. Их не сравнить с теми, кто умирает, не приходя в сознание».

Пациенты Янга предъявляли ему типичные требования: им нужны были особые лекарства и определенная дозировка. Са­молечение было обычным делом. Более того, легковерные и переутомленные люди продолжали искать исцеление, исполь­зуя фармакологические препараты. Парацельс, среди прочих, хвастался универсальным средством от всех болезней, которое на неопределенное время продлевает жизнь. Фрэнсис Бэкон (1561 — 1626) утверждал, что, смешивая ладан с человеческой кровью, он открыл тайну вечной жизни. Европейцам мало было вновь обретенного собственного «я». С конца XVII века они начали экспериментировать со своим внутренним миром и про­должительностью жизни, словно человек — это машина, ко­торую можно смазать и настроить. Подобные эксперименты были следствием периодически возникающего желания пред­ставить человека как ошибку природы. «Жизнь — это неизле­чимая болезнь», — провозгласил в 1656 году Абрахам Коули (1618—1667). В XVIII веке появились бесчисленные шарлата­ны, продававшие лекарства от всех недугов, которые якобы преобразовывали человеческую природу. Такие «целители» яв­лялись сродни толпам гуру и проповедников гербалайфа кон­ца XX столетия, хотя иногда они проявляли и безжалостность, которая присуща современным наркобаронам. Самозванец Д'Элю, например, сколотил состояние, сбывая состав, гаран­тировавший, по его словам, бессмертие. Жертвы этого шарла­тана травились веществами, содержавшимися в его препарате. Такой же самозванец, граф Калиостро, утверждал, что дожил до 200 лет благодаря своему тонизирующему средству — «элик­сиру жизни». Деятельность этих жалких мошенников привела к тому, что врачи предпочитали применять лекарства собствен­ного изготовления, а не пользоваться новейшими открытиями в фармакологии. Широкому распространению шарлатанства способствовала также алхимия. Например, моча долгое время привлекала внимание алхимиков благодаря своему золотисто­му цвету и геометрически правильным кристаллам солей. В 1669 году один гамбургский алхимик, подогревая сброженную мочу в течение нескольких месяцев, впервые выделил фос­фор. Полвека спустя, в 1719 году, ученые нашли фосфор в мозге человека, и этот факт предоставил мошенникам новые возможности. Обнаружение фосфора в гениталиях и мозговой ткани привело к тому, что и фармакологи, и шарлатаны стали прописывать это вещество в качестве тонизирующего, сексу­ально возбуждающего средства — иногда в опасной для жизни дозировке.

В то время существовало очень немного лекарств, с помо­щью которых можно было сделать нечто большее, чем сни­зить остроту проявления симптомов болезни н облегчить боль пациента. Поэтому вполне понятно стремление врачей увеличивать дозы наркотика. Элстон ожидал, что постоянное при­менение опиума выработает у европейцев привычку к этому веществу. Отношение Янга было таким же оптимистичным. Он считал, что в результате длительного и устойчивого по­требления опия пациенты привыкнут к его наркотическим свойствам и он станет надежным лекарством. Тем не менее в середине XVIII века не существовало методов оценки воздей­ствия какого-либо наркотика на характер человека. В действи­тельности ученые тогда еще не сошлись во мнении, был ли опиум стимулятором, депрессантом или галлюциногеном. Еще в 1843 году известный английский токсиколог советовал при­нимать разумный, хорошо сбалансированный наркотик, кото­рый восстанавливает тело, давая разуму полноценный отдых. Этот наркотик — опиум — он считал стимулятором. Однако споры теоретиков в XVIII веке мало влияли на реальное рас­пространение опиума в светской среде. С одной стороны, опи­аты стали использовать шире, с другой — им стали меньше доверять образованные люди. В 1780 году, когда модная по­этесса Энн Сьюард (1742—1809) написала «Сонет об опиуме», опиаты рассматривались как ловушка для слабовольных.

So stands in the long grass a love-crazed maid, Smiling aghast; while stream to every wind Her garish ribbons, smeared with dust and rain; But brain-sick visions cheat her tortured mind, And bring false peace. Thus, lulling grief and pain, Kind dreams oblivious from thy juice proceed, Thou flimsy, showy, melancholy weed*.

Несмотря на оптимизм Джонса, люди, употреблявшие опий, не отличались блистательным умом. Когда сэр Роберт Годс-колл (1692—1742), лорд-мэр Лондона, обратился с петицией в палату общин, Гораций Уолпол (1717—1797) заметил, что его речь была настолько скучной, что можно было подумать, будто лорд-мэр принимает опиум. Однако другие ораторы прибе­гали к опиуму с большим успехом. Великий адвокат Томас Эрскин (1750—1823) готовился к особо важным слушаниям в суде, принимая одну таблетку опия, помогавшую ему успоко­ить нервы и достигнуть высот красноречия. Он мог бы считать эти таблетки стимуляторами: они не разрушили ни его лич­ную жизнь, ни карьеру. В 1806 году его назначили на высшую юридическую должность — лорд-канцлера Британии — и при­своили рыцарское звание. Тем не менее опиум, вероятно, спо­собствовал его печально известной самовлюбленности. «Он говорил так хорошо, что я никогда не уставал его слушать, даже когда он был занят только одним предметом — самим собой, — о чем хорошо знали его близкие друзья и приписы­вали это усталости», — говорил об Эрскине Байрон.

Жизнь и смерть наркоманов служили темой многих исто­рий. Наркотик мог легко уничтожить надежды и очарование молодости. «Очень прискорбно видеть бедняжку леди Бошам в таком состоянии», — писал Гораций Уолпол в 1772 году за несколько месяцев до смерти двадцатидвухлетней сказочно богатой наследницы, вышедшей замуж за сына могуществен­ного маркиза. «Опиум — плохой товарищ», — делал вывод Уолпол. Такого же мнения придерживался Сэмюэл Джонсон, считавший этот наркотик полезным слугой, но опасным хозя­ином — однажды ему пришлось успокаивать сильный кашель большим количеством опиума, в гораздо больших дозах, чем он обычно принимал сам. Опиумные микстуры использова­лись против укачивания в поездках. Мать Джейн Остен по совету одного фармаколога снимала усталость в путешествиях настойкой опиума, принимая двенадцать капель на ночь. Опием успокаивали беспокойных грудных детей при поездках в тес­ных каретах. Граф Бессборо (1758—1844), готовясь в 1793 году к путешествию в Неаполь, уложил в аптечку опийную настой­ку для своего шестилетнего сына. Она не причинила вреда мальчику, ставшему после успешной парламентской карьеры бароном де Моли.

Уильям Уилберфорс (1759—1833), политик и филантроп, выступавший против работорговли, в 1788 году страдал таки­ми острыми кишечными болями и несварением желудка, что его друзья распрощались с ним. После того как врач с боль­шим трудом уговорил Уилберфорса принять небольшую дозу опиума, он выздоровел, но оставшиеся сорок пять лет жизни не расставался с наркотиком. Уилберфорс боялся, что если он бросит принимать опий, у него снова начнутся желудочные боли, но, вероятно, это было только оправданием. Один раз, отвечая на вопрос, почему у него почернели пальцы, Уилбер­форс ответил, что принимает опий, которому обязан оратор­ским успехом. Он, однако, был благоразумен и выполнял свою работу, не увеличивая дозировку. Уилберфорс так и не смог избавиться от наркотической зависимости и говорил о ней лукавя. «Когда я выпиваю стакан вина, я чувствую, как оно действует на меня, — утверждал он. — Но когда я принимаю опиум, то не чувствую его эффекта». Этому трудно поверить.

Репутация Уилберфорса осталась незапятнанной, а честь Роберта Клайва (позднее лорда Клайва Пласси), которому Ост-Индская компания обязана упрочением своего положения в Южной Азии, подверглась нападкам недоброжелателей. В 1752 году с Клайвом случились тяжелые желудочные колики, со­провождавшиеся острым разлитием желчи. Он страдал желч­нокаменной болезнью, которая обострялась при приступах хронической малярии. Желудочные спазмы преследовали его всю жизнь, и часто после приступа состояние Клайва было тяжелым и подавленным. Чтобы снять физическую боль, ему давали опиум, кроме того, он принимал наркотик при депрес­сии. Однако Клайв не употреблял опий постоянно, во все уве­личивающихся дозах, как хронический наркоман. Умер он в 1774 году во время ужасного приступа болезни. Он очистил кишечник, и боль вернулась с такой силой, что в агонии он вонзил себе в шею нож. Немедленно пошли слухи, что смерть наступила от наркотика: еще в 1968 году один уважаемый ис­торик утверждал, что Клайв умер от передозировки опия, при­нятого преднамеренно или по ошибке во время депрессии. Причем самую депрессию считали и причиной, и результатом приема наркотика.

Мысль об опиуме тайно лелеял еще один знаменитый вое­начальник, король Фридрих II Прусский (Фридрих Великий, 1712—1786). После поражения от австрийцев он признался советнику, что ненавидит свою должность, которую предназ­начила ему слепая судьба, но у него есть способ покончить с этой игрой, когда она станет невыносимой. Приоткрыв одеж­ды, он показал висевший на ленте маленький золотой оваль­ный медальон. В нем лежали восемнадцать таблеток опиума — вполне достаточно, чтобы уйти туда, откуда не возвращаются.

Такие камеи с наркотиком носили все представители иму­щих классов.

Возможно, самым значимым аспектом в отношении бед­нейших слоев населения к опиуму было то, что его не упот­ребляли европейские преступники. Об этом свидетельствует родившийся в Амстердаме врач и философ Бернар Мандевилль, поселившийся в Лондоне и написавший «Басню о пчелах». Он говорил, что поддержание гражданского порядка зависит от признания социальных различий. Аппетиты и намерения низ­ших слоев сдерживают не религиозные лидеры, а осторожные политики. Мастерство политиков заключается в умении раз­делять и властвовать обществом. Порядочные люди содержа­ли семьи, должным образом воспитывали детей, платили на­логи и были полезны обществу. Похвалы политиков льстили их самолюбию. Чтобы сохранять расслоение общества, были нужны социальные подвиды — то, что в конце XX столетия стали называть низшими слоями. Политики, писал Мандевилль, заклеймили некоторые социальные группы как презренные и ограниченные. Их представители постоянно искали удовлет­ворения своим сиюминутным интересам и не заботились о нуж­дах общества. Такие люди были якобы совершенно не способ­ны на самопожертвование, у них не было более высокой цели. чем личная прихоть — такая как, например, сладострастие. Тем не менее во времена Мандевнлля наркоманы не счита­лись отбросами общества. Опиумная настойка не являлась со­циальным злом. Хотя автор относился к наркоманам неодно­значно, основную опасность он видел в крепких алкогольных напитках. В своем «Трактате об ипохондрии и истерике» (1711) он назвал воздействие опиума не совсем понятным, так как на разных людей наркотик действовал по-разному, ко оставался настолько привлекательным средством, что многие врачи не обращали внимания на его побочные эффекты.

Если в Европе XVIII века опиумная субкультура была не­заметна или не существовала вообще, то путешественники по Ближнему Востоку постоянно сообщали о ней. Их рассказы оказывали большое влияние на отношение западного обще­ства к опиуму. Мысль о культурном превосходстве еще не ов­ладела умами европейцев, и опыт Востока мог служить для них показательным примером. В 1721 году французский фи­лософ барон Шарль Луи де Монтескье (1698—1775) опублико­вал в Голландии«Персидские письма» — вымышленную пе­реписку с двумя персами, посетившими Париж и Венецию. В них нет и намека на преимущества западной цивилизации. Один из вымышленных путешественников Монтескье сравнивает вино с опием и говорит, что вино — самый страшный дар природы человеку. «Ничто так не запятнало жизнь и добрую славу наших монархов, как невоздержность: она — самый ядо­витый источник их несправедливостей и жестокостей». Опиум поэтому предпочтительнее. Монтескье отмечает, что на Вос­токе ищут средство против уныния так же усердно, как и про­тив самых опасных болезней. «Человеческий дух — само про­тиворечие. На разгульных пирах люди с бешенством восстают против всяких предписаний, а закон, созданный для того, чтобы сделать нас праведными, часто только усугубляет наши поро­ки».

После основания Левантской компании в Европе широко публиковались многочисленные путевые заметки, знакомив­шие читателей с употреблением опиума для увеселения. Но в XVIII веке отчеты англичан об Османской империи отлича­лись уже меньшей терпимостью к разрушающему воздействию опиума, чем рассказы путешественников XVII века. Сэр Джеймс Портер (ум. 1786), бывший британским послом в Константи­нополе на протяжении пятнадцати лет, полагал, что туркам свойственна врожденная порочность. В XX столетии это на­звали бы врожденной зависимостью. Портер писал, что, не­смотря на запрет алкоголя, турки пьют вино и это зло начина­ет распространяться в высших кругах. Возможно, как и во мно­гих других случаях, ограничения лишь усиливали желание и разжигали жажду. Автор отмечал, что из-за религиозных пред­рассудков или страха быть обнаруженными неверные часто переходили с вина на опиум, который так же опьяняет и, ве­роятно, имеет даже худшие последствия для тела и ума. Его неприязнь разделяли многие европейцы в Константинополе, где употребление опиума считалось порочной привычкой.

Современник Портера Александр Рассел (ум. 1768) был врачом в английском поселении в городе Алеппо. По его мне­нию, представления европейцев об использовании опиума в исламском мире были преувеличены. Он писал, что не смог найти доказательства повсеместному употреблению опиума в Турции. Однако в Константинополе он был более распростра­нен, чем в Алеппо, где этот наркотик считался не менее скан­дальным, чем вино, и где егс открыто потребляли лишь те, кто не заботился о своей репутации. Джеймс Деллевей, служив­ший священником и врачом в британском посольстве в Кон­стантинополе, в 1798 году соглашался, что одурманивание этим пагубным веществом было менее распространено, чем гово­рилось в печати. Рассел описывал наркоманов как глупцов, чье дурное поведение предзнаменовало разрушение социальных барьеров и классовой иерархии — необходимых факторов для сохранения мира и процветания страны. Представители выс­ших слоев иногда развлекались вместе с людьми низкого про­исхождения, которые чрезмерно увлекались опиумом, писал Деллевей, Однажды он наблюдал, как одурманенный нарко­тиком слуга стал считать себя важным и богатым человеком:

«Он расположился в углу Дивана*, дерзко разговаривал с хозяином дома, стал рассуждать о том, как нужно вести дела, приказывал привести к нему людей, ругал их или приказывал посадить в тюрьму, оскорблял одних чиновников, заставляя их ждать, и назначал других. Посреди этого сумасбродства один из пажей, заранее получивший приказ, подкрался к слуге сза­ди и неожиданно громко застучал ставнями. В ту же секунду волшебство пропало. Несчастного [слугу] охватила обычная Дрожь, трубка выпала из его рук. Он прибегал к [опиуму] как к единственному средству утешения».

Расселу, как врачу, было понятно вредное воздействие опия. Он писал, что люди, чрезмерно зависимые от этого разрушаю­щего средства, редко доживали до старости, их обычно хоро­нили в жалких безымянных могилах. Очень немногие могли выдержать последствия отказа от наркотика.

В 1784 году француз барон Франсуа де Тот (1733—1793) описал площадь в Константинополе, которую называли «Ры­нок наркоманов» и куда с соседних улиц каждый вечер сходи­лись любители опиума. На одной стороне площади стоял длин­ный ряд маленьких, закрытых зеленью беседок с лежанками для клиентов. Покупателям давали опийные таблетки, кото­рые они запивали водой.

«Через три четверти часа или час этих людей охватывала желанная задумчивость, под ее влиянием "они принимали ты­сячи различных поз — всегда экстравагантных и всегда смеш­ных. В этот момент общая сцена становилась наиболее инте­ресной: все актеры были счастливы, каждый возвращался до­мой в состоянии полной потери рассудка, которого нельзя достичь без помощи наркотика. Не считая прохожих, которые развлекаются тем, что заставляют принявших опиум говорить разные глупости, каждый чувствует себя и выглядит тем, кем желает».

Важно отметить, что в рассказах и Рассела, и де Тота при­нявшие опиум люди воображают себя богаче, чем в реальной жизни. Как и в случае с героином и кокаином в конце XX века, потребление опиума имело некую связь с социальными или экономическими лишениями. Европейцы считали ближ­невосточное злоупотребление наркотиком эквивалентом ал­коголизма у беднейших рабочих у себя на родине. Сэмюэл Джонсон говорил, что в Турции так же постыдно принимать слишком много опиума, как и в европейских странах — напи­ваться допьяна. Деллевей подтверждал, что в Турции на чело­века, пристрастившегося к наркотику, смотрят с такой же жа­лостью или отвращением, как в Европе — на беспробудного пьяницу. Однако здесь к концу XVIII века стыд перед соседя­ми в рабочих районах начал терять свою былую силу. В 1798 году парижский секретный агент доносил, что в густонаселен­ных кварталах, где люди едва знают друг друга, почти невозможно поддерживать порядок, потому что тем, кто его нару­шает, не нужно краснеть перед знакомыми. Такое развитие событий в следующем столетии вызовет большую тревогу.

К началу XIX века опасность продолжительного примене­ния опиатов в медицинских целях получила такую же извест­ность, как и их успокоительные качества. Хотя среди ученых не было согласия относительно механизма воздействия этого наркотика, уже существовала мощная международная сеть по­ставок опиума. В Европе наркотическая субкультура еще не появилась, однако было известно, что в мусульманских стра­нах существует традиция потребления опиума ради получения удовольствия. В этих странах сформировался обособленный околопреступный мир, представители которого предавались унизительному, не подобающему христианину наркотическо­му саморазрушению. А тем временем в Европе презренная го­родская беднота, судя по всему, стала забывать совесть.