1.1. Российский опыт государственного регулирования международных отношений (XIX – нач. XX в.)

1.1.1. Российско-норвежские отношения в Евро-Арктическом регионе в годы Крымской войны (1853-1856)

В марте – мае 1854 г. военная и гражданская администрации Архангельска, еще до открытия навигации подготовились к защите губернского города от вторжения с моря. Была перевооружена Новодвинская крепость; в дельте Северной Двины оборудованы береговые артиллерийские батареи [6]. Для защиты подходов к Архангельску со стороны моря менее чем за три месяца построена флотилия из 20 деревянных гребных канонерских лодок, вооруженных пушками [4]. Жителям сел и деревень дельты Северной Двины произведена раздача ружей; устроены посты для наблюдения за побережьем и действиями противника.

Как следствие, ни в 1854 г., ни в 1855 г. английские и французские военные суда не рискнули подойти к Архангельску. Попытки проведения ими промерных работ в устьях Северной Двины русские пресекали силой оружия. Старейшее в России Архангельское адмиралтейство, правительственные учреждения и частные предприятия работали в нескольких десятках миль от эскадр неприятеля. Задача по защите Архангельска – фактической столицы Русского Севера – была успешно выполнена.

В то же время, для организации обороны всего морского побережья администрация Архангельской губернии не имела ни времени, ни возможностей, ни войск, ни пушек. В результате обстрелов из корабельных орудий полностью или по большей части сгорели: город Кола, приморские селения Пушлахта, Мегра, Стрельна, Кандалакша и другие. Но, как это не покажется странным, никто из россиян во время них не погиб, тогда как от ответного огня англичане и французы понесли потери. В большинстве случаев корабельным орудиям и вооруженным десантам успешно противостояли не регулярные войска, а местные крестьяне с ружьями.

Наиболее запоминающимися, подробно описанными событиями Крымской войны на Русском Севере стали военные действия в Белом море у Соловецкого монастыря 6-7 (18-19) июля и на Мурмане у города Колы 11 (23) августа. В обоих случаях пароходы Royal Navy открывали стрельбу из орудий после того как русские гарнизоны отклоняли требования о сдаче. Кола – единственный русский город более чем 1000-километровом Мурманском берегу в результате примерно 20-часового обстрела выгорела почти полностью. Однако повреждения зданий Соловецкого монастыря, укрытого толстыми гранитными стенами, оказались совершенно ничтожными, несмотря на интенсивность обстрела, продолжавшегося около 8-9 часов.

При защите Соловецкого монастыря двум вооруженным орудиями новейшим английским пароходам «Brisk» и «Miranda» противостояли лишь полсотни русских солдат, у половины из которых старые ружья были не пригодны для стрельбы (!),с двумя пушками, хранившиеся в монастыре «с незапамятных времен».

Среди тех, кто защищал Соловецкий монастырь с оружием в руках, был и выходец из Норвегии, чаще всего упоминаемый в русских источниках как Андрей Гардер, которому в 1854 г. было около 22 лет. Сведения о нем в литературе отрывочны. Более-менее достоверны лишь несколько документов, сохранившихся в Государственном архиве Архангельской области, в одном из которых написано его имя: «Petter Andreas af Tromsoe Harder». А. Гардер прибыл в Россию из города Хаммерфеста, где российским вице-консулом ему был выписан паспорт 18 (30) сентября 1852 года. Некоторое время он жил в Архангельске; затем - в Кеми, откуда приехал «из любопытства» в Соловецкий монастырь менее чем за неделю до нападения англичан. При обстреле монастыря молодой норвежский турист находился среди добровольцев, затаившихся на побережье с ружьями и холодным оружием в ожидании английского десанта. В наиболее жаркие минуты боя он, будучи на батарее, «удивительно смелое производил стреляние в судно неприятеля». Не все обитатели монастыря знали его в лицо, из-за чего отважный норвежец едва не погиб. Его, прибежавшего с батареи к монастырским воротам с донесением и сбивчиво объяснявшего что-то на ломаном русском языке, часовой будто бы хотел зарубить, приняв за шпиона. Впоследствии, вместе с другими защитниками монастыря, А. Гардер по Высочайшему повелению был награжден внушительной по тем временам суммой: 75 рублями серебром. Проведя целый день под орудийным обстрелом, поразившись отсутствию у русских убитых и раненых, а также ничтожности повреждений, причиненных монастырю, А. Гардер принял православие и вступил в российское подданство. 30 сентября (12 октября) 1855 г. А. Гардер, был приведен к присяге на подданство России и приписан в мещанское сословие города Архангельска. Дальнейшая его судьба нам пока неизвестна.

Смыслом военного присутствия в Белом море английской и французской эскадр могла бы стать блокада беломорских портов. Однако правительства Франции и, особенно, Великобритании, вероятно, понимали, что блокада нанесет вред не только России. Она неизбежно вызвала бы недовольство нейтральных европейских государств, которые издавна вели торговлю через порты Белого моря. Под угрозой оказался бы бизнес подданных собственно Великобритании, на протяжении трех столетий занимавшихся экспортом из России леса, пиломатериалов и другого сырья через Архангельск и Онегу. А Северная Норвегия, в середине XIX в. все еще зависимая от поставок русского хлеба на поморских судах именно через беломорские порты, вообще могла оказаться на грани голода. Последнее обстоятельство не могло не учитываться правительствами Великобритании и Франции: обрекать на голод и лишения своих потенциальных союзников им было совершенно не нужно.

5 (17) и 7 (19) мая 1854 г. архангельский военный губернатор, главный командир архангельского порта Роман Платонович Боиль получил письма соответственно из Министерства иностранных дел и королевского шведско-норвежского консульства в Архангельске практически одинакового содержания. Суть их сводилась к тому, что английское и французское правительства официально «обязались не тревожить» русские суда, участвующих в торговле с норвежским Финнмарком.

С открытием навигации русские судовладельцы, как и в прежние годы, направили свои шхуны и лодьи с грузами к берегам Северной Норвегии. Они не были вооружены; их команды рассчитывали на то, что выданные норвежским консулом свидетельства послужат им надежной гарантией безопасности плавания, а офицеры английских и французских эскадр не нарушат обещания, данного правительствами их стран не препятствовать старинной торговле с Норвегией.

Захват по надуманному предлогу шхуны «Волга» В. Антонова и несколько случаев грабежей судов, занятых в торговле с Норвегией произвели гнетущее впечатление на поморов. Большинство состоятельных судовладельцев укрыли свои суда в гаванях, заливах и устьях рек. Чтобы возобновить торговлю, власти объединенного Шведско-Норвежского королевства направили в Белое море норвежскую королевскую шхуну «Слейпнер». 23 августа (4 сентября) «Слейпнер» доставил в Архангельск, пройдя мимо английских и французских военных судов, блокирующих город с моря, нового шведско-норвежского консула. 24 августа (5 сентября) шхуна направилась обратно.

Однако, 31 августа (12 сентября) неделю спустя после ухода «Слейпнера» из Архангельска состоялся очередной захват судна, занятого в торговле с Норвегией – щхуны «Двина», на этот раз французами.

Блокаду объединенными англо-французскими военно-морскими силами беломорских портов в 1854 г. вполне можно назвать «странной», по аналогии с устоявшимся определением «странная война». С экономической точки зрения она была совершенно ненужной воюющим сторонам, а потому Великобритания и Франция затягивали с е официальным объявлением. Россия же в свою очередь не спешила применять на практике санкции, которые могли бы весьма болезненно ударить по европейским странам и по Великобритании.

Блокада беломорских портов была официально объявлена англичанами и французами лишь 1 (13) августа, хотя английская эскадра впервые появилась на баре Северной Двины еще 14 (26) июня. Но даже после объявления блокады судам нейтральных стран разрешался беспрепятственный выход из Архангельска еще в течение 15 дней, т.е. до 15 (27) августа. После того, как английская и французская эскадры покинули Белое море, судоходство возобновилось, и фактически навигация закрылась лишь 8 (20) ноября. Показательно, что из 619 иностранных торговых судов, покинувших Архангельский порт в навигацию 1854 г., в Англию ушли – 211, Шотландию – 65. И это в условиях войны России с Великобританией! Можно с известной осторожностью предположить, что еще какая-то часть иностранных кораблей, объявивших в Архангельской таможне о том, что они идут в Голландию (а таких было 231) также разгрузилась в портах в Великобритании.

В 1854 г. в Норвегию только из Архангельского порта ушли 58 иностранных (не российских) и 103 российских судна. Большинство русских судов совершили благополучные плавания в Норвегию и вернулись, хотя некоторые из них, кроме упомянутых выше «Волги» и «Двины», в пути были ограблены. Всего за навигацию 1854 г. поморскими жителями Архангельской губернии привезено только к Архангельскому порту из Норвегии и с Российского Мурманского берега рыбы сушеной 7 590 пудов, соленой – 43 947 пудов.

В 1855 г. «строгая» блокада беломорских портов была объявлена существенно раньше – 30 мая (11 июня). Исключения для свободного прохода в Норвегию и обратно частным судам жителей Архангельской губернии сделано не было. В условиях затягивающейся войны в Крыму такого рода самоограничения для правительств Великобритании и Франции, озабоченных отсутствием очевидных военных успехов, стали казаться неприемлемыми.

В 1855 г. в Норвегию только из Архангельского порта ушли 17 иностранных (не российских) и 22 российских судна. За навигацию 1855 г. поморскими жителями Архангельской губернии было привезено только к Архангельскому порту из Норвегии и с Российского Мурманского берега рыбы сушеной 4 620 пудов и соленой 8 565 пудов. «Ни нейтральные корабли, ни российские суда не могли ни привозить, ни вывозить товаров без явной опасности попасться в руки неприятелю», - говорилось в отчете Архангельской таможни за 1855 г.

Торговые контакты россиян и норвежцев, обусловленные сильной взаимозависимостью населения Архангельской губернии и Северной Норвегии друг от друга, занимали важное место в системе международных отношений на Севере Европы в середине XIX века. По разным причинам, даже в условиях Крымской войны разрушать их долгое время не хотели даже правительства воюющих между собой империй.

В более широком контексте судоходство и деятельность беломорских портов и, особенно, Архангельска в годы Крымской войны, в условиях блокады в навигацию 1854 г., представляли необычный феномен, до сих пор не замечаемый историками. Эскадры Великобритании и Франции вели боевые действия в Белом море и у Мурманского побережья - обстреливали прибрежные поселения из корабельных орудий, высаживали десанты, обеспечивали блокаду портов; части русской армии и флота, вооруженное население Архангельской губернии оказывали упорное сопротивление противнику. И в то же самое время через Архангельск продолжали поддерживаться официальные торговые отношения со странами Европы, в том числе и с Великобританией [2, 11, 12].

1.1.2. Российско-норвежские отношения в Евро-Арктическом регионе в начале эпохи «великих реформ» (1860-е гг.):

начало международной колонизации Мурмана; «прививание» промысловых судов норвежских типов в Поморье; мероприятия, ориентированные на социально-экономическое развитие Кольского полуострова; норвежские промыслы у Мурманского берега

Государственная политика России применительно к международным отношениям на сопредельных территориях России и Норвегии в 1860-х гг. была в значительной степени связана с деятельностью незаслуженно забытого российского дипломата Г.А. Мехелина (Henrik Adolf Mechelin), бывшего в 1850-1869 гг. генеральным консулом в столице Норвегии. Г.А. Мехелин во многом определил как современные ему направления российско-норвежских и российско-финских отношений, так на перспективу (например, это касалось конфигурации границы между Великим Княжеством Финляндским и Архангельской губернией).

Активность Г.А. Мехелина, занимавшего должность генерального консула в Норвегии на протяжении двух десятилетий, с том числе в годы Крымской (Восточной) войны и в так называемую «Эпоху великих реформ» в России, почти неизвестна историкам. Более того, как в российской, так и зарубежной историографии известны случаи ошибочного отождествления консула Г.А. Мехелина с известным государственным и политическим деятелем Финляндии, либеральным реформатором и националистом Leopold (Leo) Henrik Stanislaus Mechelin (1839-1914), памятник которому стоит в центре Хельсинки.

Общие сведения о его службе сохранились в Архиве внешней политики Российской империи, в фонде Департамента личного состава и хозяйственных дел. Из формулярных списков видно следующее. Генрих Адольф Мехелин родился 22 мая 1813 года в семье окружного пробста. Вероисповедания – лютеранского. После окончания Императорского Александровского университета в Финляндии со степенью магистра философии он начал службу при этом же университете «экстраординарным помощником библиотекаря». Прослужив в библиотеке более года (с 22 марта 1837 г. по 1838 г. 3 ноября), был уволен по собственному желанию. «По прошению» был определен в Департамент внутренних сношений Министерства иностранных дел Российской империи в число канцелярских чиновников с 1 октября 1839 г. С 9 февраля 1840 г. Г.А. Мехелин - в числе «третьих переводчиков», с 1 марта 1842 г. – в числе «вторых переводчиков» российского МИДа; с 1 ноября 1848 г. – «первый переводчик». Помимо службы в МИДе Г.А. Мехелин с 4 июля 1844 г. по 29 июля 1849 г. занимал должность стороннего цензора в Санкт-Петербургском цензурном комитете. Уволен от службы цензора он был «по случаю откомандирования» российским МИДом для работы в интересах Особой Комиссии, учрежденной «для разрешения споров, возникающих между поселянами Кольского уезда Архангельской губернии и Куусамоского прихода Улеаборгской губернии». Действия этой комиссии потом были «признаны начальством вполне соответствующими своей цели». Высочайшими приказами Г.А. Мехелин был назначен генеральным консулом в Норвегию 11 февраля 1850 г. По всей видимости, Г.А. Мехелин оставался в должности генерального консула без малого два десятилетия, по 1869 г. Летом 1869 г. Г.А. Мехелин был назначен членом Хозяйственного департамента Императорского Сената. Уволен от должности сенатора с 1 октября 1885 г. Скончался 28 апреля 1899 г. Награды Г.А. Мехелина: шведский орден Вазы рыцарского класса (1949); орден Св. Анны 3-й степени (1850); Орден Св. Анны 2-й степени (1855); орден Св. Владимира 3-й степени (1863); крест королевского норвежского ордена Св. Олафа (1869); орден Св. Станислава 1-й степени (1872); орден Св. Анны 1-й степени (1877) и др.

Г.А. Мехелин выступил главным инициатором международной колонизации Мурмана. В середине XIX в. постоянные поселения здесь, на более чем 1000-километровом побережье, отсутствовали. Коренные жители этого региона – саамы – вели кочевой образ жизни, занимаясь оленеводством, охотой, озерным рыболовством и лишь на несколько летних месяцев приходили к морскому побережью на промысел семги и трески. Рыбные промыслы, которые, по общему мнению, были «главным достоянием» Мурмана, ежегодно привлекали несколько тысяч поморов с побережий Белого моря. Однако пребывание их в промысловых становищах ограничивалось весенним и летним периодом. К середине XIX в. практически все оседлое население Мурмана проживало в городе Коле. Оно было немногочисленно – по состоянию на 1847 г. – всего 620 человек. В России и раньше обращали внимание на социальные и экономические успехи, достигнутые норвежцами на Севере. Вардё, Вадсё, Гаммерфест, посещаемые русскими действительно развивались и численность населения в них заметно увеличивалась. Но необустроенность, «заброшенность» российского Мурмана стала особенно отчетливо видна после сожжения англичанами Колы.

Во второй половине 1850-х гг. несколько норвежских семей изъявило желание поселиться на Мурмане. Это желание нашло поддержку и понимание со стороны Г.А. Мехелина. В донесении, отправленном им в С.-Петербург 8(20) декабря 1857 г. он писал:

«Русская Лапландия, по смежности с норвежской частью оной, сходствует с последней в отношении климата, населения и средств к жизни (...). Норвежская Лапландия, или Финмаркен граничит к востоку с Россией. До присоединения Норвегии к Швеции, тому более 40 лет, эта часть Лапландии находилась, по слабому управлению Дании, в совершенном упадке (…).Тем не менее, для преображения этой страны достаточно было, при нынешнем монархическом управлении, несколько десятков лет (...) Самое народонаселения города Вадсё в продолжение 10 лет более чем удвоилось. Этот город не лишен ныне ни капиталов, ни опытных купцов, умеющих ими пользоваться. (...) Норвежская колонизация, процветая у берегов Варангерского залива, простирается, однако, не далее пределов России, вследствие воспрещения нашим законодательством водворения у нас норвежцев (...) Принимая в соображение настоящее положение прилегающей к Финмаркену русской Лапландии, нельзя не пожелать лучших результатов в отношении успеха и развития (...) этой местности. Я признал бы полезным поощрить колонизацию русского берега около Варангер-фиорда и по выгодному расположению этой местности на пространстве, где море замерзает редко или на короткое время. Обстоятельство это одинаково важно для рыбной ловли и для торгового судоходства, которое, как известно, ограничивается у наших пристаней временем от 3 до 4 месяцев в году».

Мехелин предлагал для начала поселить на восточной стороне Варангер-фиорда, «от 10  до 20 семейств рыбаков и подчинить их надзору способного и честного чиновника», поручив ему, кроме того, надзор и наблюдение за лесами по реке Пасвиг.

«Нет ничего удобнее, - писал он, - как население предполагаемой колонии норвежскими выходцами, из коих некоторые изъявят готовность водвориться в России. Но с другой стороны, если правительство присваивает будущей колонии особую важность, как крайнему пограничному пункту империи, и по назначению ее быть рассадником нашего морского искусства, то, без всякого сомнения, было бы разумнее водворить здесь исключительно русских».

Видимо, Мехелин не хотел брать на себя ответственность за возможные негативные последствия от поселения на Мурмане иностранцев, потому и предложил начальству одновременно два взаимоисключающих решения данной проблемы - на выбор! Содержание письма генерального консула Мехелина Департамент внутренних сношений российского Министерства иностранных дел довел до сведения Министерства государственных имуществ. В дальнейшем именно это министерство занялось решением большей части организационных вопросов, связанных с освоением Кольского полуострова.

Официально объявленная в 1860 г. русским правительством колонизация Мурмана, активное участие в которой приняли норвежцы и финны, первоначально имела цели «улучшения» морских промыслов и развития земледелия на северо-западной окраине Архангельской губернии. Предполагалось также, что появление колоний положит начало дальнейшему хозяйственному освоению малоиспользуемых территорий Кольского полуострова. Российские власти, понимая под колонизацией «массовое вселение в некультурную или малокультурную страну выходцев из какого-либо цивилизованного государства» и ожидая, что «предприимчивость и рациональные приемы хозяйства норвежцев оживят этот безлюдный край» стимулировали приток на Мурман норвежских и финских семей. Явившись в холодный, безлюдный и «дикий» край и поселившись там, норвежцы и финны своим примером убедительно показали россиянам возможность его освоения. Основными занятиями норвежцев на протяжении всего рассматриваемого периода оставались морские промыслы, скотоводство и торговля деятельность. Их относительно благополучное существование было живым укором русскому национальному самолюбию и тем самым побуждало власти к поддержке и стимулированию русской колонизации Мурмана.

В начале 1860-х гг. Г.А. Мехелин деятельно способствовал распространению на Севере России промысловых судов норвежских типов. Тогда же Н.Я. Данилевский, ранее изучавший по заданию Министерства государственных имуществ состояние северных морских промыслов [13], выступил с инициативой закупки в Норвегии норвежских промысловых судов за казенный счет для бесплатной раздачи их наиболее авторитетным русским промышленникам. Он полагал, что при таком подходе поморы смогут «перенять» их устройство и начнут строить свои суда по образцу норвежских. Николаю Яковлевичу казалось, что норвежские рыболовные суда более совершенны, нежели традиционно используемые поморами на мурманских промыслах шняки, что они «лучше держаться в море при погоде, чем наши шняки и, следовательно, могут дальше отъезжать от берегов». Судя по контексту документов, речь шла о различных типах судов – nordlandsbåt и других. Однако в российских документах того времени они все чаще всего называются ёлами.

Предложение Н.Я. Данилевского было признано полезным. В 1860-х гг. Министерство государственных имуществ провело две кампании, целью которых было вытеснение с промыслов русских шняк и стимулирование строительства в приморских уездах Архангельской губернии судов норвежских типов. Во-первых, десять ёл действительно раздали бесплатно крестьянам Архангельской губернии, имевшим репутацию опытных судохозяев. Во-вторых, были назначены правительственные награды тем, кто самостоятельно построит первые 10 ёл. Министерство государственных имуществ согласилось приобрести 10 ёл; тем крестьянам, которые бы сами захотели построить ёлы по норвежским образцам, официально были обещаны денежные премии и даже медали с надписью «За усердие». В 1864 г. 6 из 10 ёл были доставлены в Россию и поступили в собственность новым хозяевам. Активную роль в организации этого процесса играл и Г.А. Мехелин.

Распространение судов норвежских типов, тем не менее, растянулось на долгие годы; у заинтересованных лиц даже сложилось впечатление, что оно вообще может не состояться. Несколько ёл были закуплены, по согласованию с Министерством государственных имуществ, архангельской администрацией для служебных надобностей. Северные крестьяне поначалу довольно редко решались строить суда «норвежской конструкции», да и то только потому, что, памятуя о льготах 60-х гг., рассчитывали получить на это ссуду. Оправдывая свой консерватизм в судостроении, они утверждали, что норвежские суда будто бы «жидки постройкой и, стоя на обсушке во время отлива, не выдерживают ударов о дно моря». Они полагали, что традиционные поморские суда дешевле, проще в постройке и крепче.

Но постепенно ситуация стала меняться. К 1920-м гг. поморский промысловый флот качественно преобразился. Только один, но показательный пример: в числе 520 российских судов, ведущих промыслы у Мурманского побережья в 1924 году, было 324 ёлы! «Прививание» ел, начатое в середине 1860-х годов Н.Я. Данилевским и Г.А. Мехелиным, представлявшими соответственно российские Министерство государственных имуществ и Министерство иностранных дел, завершилось в первой четверти XX в.

Еще до начала Крымской войны, в письме от 20 марта (1 апреля) 1852 г. Г.А. Мехелин сообщил в Департамент внешней торговли Министерства финансов, о том, что по распоряжению норвежского правительства будет ежегодно осуществляться в марте, апреле и мае между Гаммерфестом и Вардё постоянное пароходное сообщение. Он полагал, что эта информация может быть полезной жителям Архангельской губернии, занимающимся рыболовством и бывающим по торговым делам в Норвегии. Департамент препроводил копию донесения архангельскому военному губернатору. В последующем он вновь и вновь обращал в своих донесениях внимание на необходимость организации пароходного сообщения на Севере и даже материального стимулирования его. При этом он, естественно, ссылался на близкий ему норвежский опыт. Г.А. Мехелин был не одинок в своих взглядах на организацию российского пароходства в Белом и Баренцевом морях. Схожие предложения выдвигали и представители архангельской губернской администрации и патриотически настроенные публицисты. В 1870 г. было образовано субсидируемое государством Товарищество Беломорско-Мурманского срочного пароходства. К 1875 г. оно потеряло в результате крушений большую часть своих судов и обанкротилось. Однако в 1875 г. ему на смену пришло также получающее государственную финансовую поддержку Товарищество Архангельско-Мурманского срочного пароходства. После установления советской власти суда и имущество Товарищества были национализированы в 1918 г. и повторно национализированы после окончания гражданской войны на Севере России в 1920 гг.

По мере возможностей, Г.А. Мехелин содействовал оказание в медицинской помощи российским промышленникам, находящимся в Норвегии. В частности, его активность по устройству временного лазарета в Киберге, не получившая поддержки в 1860-х гг., получила развитие спустя довольно продолжительное время. С 1882 г. по 1913 г. включительно (т.е. на протяжении более чем 30 лет!) российское Общество Красного Креста направляло медицинских работников в Киберг для устройства там временного приемного покоя. Эта деятельность в настоящее время изучается.

В 1868 г. в одном из своих донесений Г.А. Мехелин, обратил внимание на то, что русские, занимающихся рыболовством у берегов норвежского Финмаркена, стали встречать со стороны норвежских властей все больше и больше «затруднений» в своей деятельности, тогда как у российских берегов, наоборот, наблюдается «чрезвычайное развитие» норвежского рыболовства. Не имея «точных сведений относительно рыболовства норвежских подданных у наших берегов», Мехелин запросил их из России. Товарищ министра иностранных дел послал копию донесения Г.А. Мехелина в Министерство государственных имуществ; оттуда ее переслали архангельскому губернатору, который, в свою очередь, отправил ее в Кольское уездное полицейское управление. Наконец, она достигла пристава 5-го стана Кемского уезда Поникаровского. Последний 3 (15) февраля 1869 г. подготовил рапорт, в котором по пунктам ответил на интересующие консула Мехелина вопросы.

Переписка 1868-1869 гг. «о чрезвычайном развитии у наших берегов норвежского рыболовства» начатая по инициативе Г.А. Мехелина, тогда не привела к заметным изменениям в ситуации с российскими и норвежскими рыбными промыслами у Мурманского берега. Но она примечательна потому, что дает общее представление о масштабах норвежских промыслов у Мурмана в конце 1860-х гг.: в конце 1860-х гг.: тысячи подданных шведско-норвежского королевства на сотнях судов занимались рыболовством вблизи Мурманского берега. Она наглядно показывает реально существовавшее тогда и закрепленное в законодательстве неравенство в положении рыбопромышленников сопредельных стран – россиян и норвежцев. Промыслы россиян в Норвегии были ограничены законодательством королевств Швеции и Норвегии; была предусмотрена система наказаний за его нарушение; эта система действовала. Норвежские же промыслы у берегов Мурмана тогда де-юре и де-факто были ничем не ограничены; границы территориальных вод России на Мурмане законодательно не были определены. Эта переписка оказала стимулирующее воздействие на российские власти для поиска решения проблемы изолированности Мурмана и других окраин губернии, омываемых морями Северного Ледовитого океана [11, 14].