Русская литература и культура 2 (Радищев)

Ср. с распространенной топикой религиозно-учительной традиции:

«Слово» митр. Даниила – «Ты к плотскому и суетному весь склонился; всегда устремляясь к блудницам <…>. И не только это делаешь, но и в дом свой, к жене и к детям приводишь скоморохов, плясунов, сквернословцев, губя и себя, и детей, и жену, и всех в доме»;

«Алфавит духовный» Дм. Ростовского – «Всегдашнее, бессмысленное угождение плотской похоти есть не что иное, как недуг и нездоровье, болезнь и расслабление, скорби и печали. Чем более будешь угождать плоти, тем более потом весь разслабишься и сделаешься весьма непотребным: насколько велико угождение, настолько велики бывают недуги и болезни».

Закономерным в этом контексте оказывается и противопоставление внешней и внутренней красоты – «украшай бессмертную душу; и тогда будеши внутри себя иметь красоту, но истинную и нетленную» (Т. Задонский). Внутренняя красота у Радищева равна естественности крестьянских красавиц, пусть и неприглядных, как кажется, внешне: «Приятности, загрубевшие хотя от зноя и холода, но прелестны без покрова хитрости; красота юности в полном блеске, в устах улыбка или смех сердечной <…>. Посмотрите, как все члены у моих красавиц круглы, рослы, не искривлены, не испорчены. Вам смешно, что у них ступни в пять вершков, а может быть, и в шесть <…>. А ты <…> изволишь издеваться, что у сельской моей русалки брюшко на воле выросло» (глава «Едрово»). Но это и есть природная красота, равная внутренним душевным качествам Анюты и тех, которые «не знают еще притворства, не налагают на себя личины притворныя любви». Им противопоставлена иная красота («городских боярынек» и «валдайских разрумяненных девок»): внешняя, искусственная и искусная, нужная для «притворства», прикрытия неблаговидных поступков и полного отсутствия искренности и души:

«У вас на щеках румяна, на сердце румяна, на совести румяна, на искренности… сажа <…>. А ты, сестрица моя голубушка, с трехчетвертным своим станом в охвате <…>. Дорогой мой затюшка <…> кости из всех твоих платьев повытаскал, да уже поздно. Сросшихся твоих накриво составов тем не спрямит»;

«У которой дочка лицом недурна или только что непорочна, и того уже довольно <…>, не захочется ли видеть дочку в позлащенной карете, в бриллиантах <…>? Я согласен в том с вами, что бы вы обряд и благочиние сохранили и не так легко сдалися, как феатральные девки»;

«Парасковья Денисовна <…> бела и румяна. Зубы как уголь. Брови в нитку, чернее сажи. В компании сидит, потупя глаза, но во весь день от окошка не отходит и пялит глаза на всякого мужчину».

Эти высказывания можно сравнить с идеями религиозно-учительной литературы. Например:

митр. Даниил: «Зачем лицо свое так часто умываешь и натираешь, и делаешь щеки свои красными, красивыми, яркими?» [Красноречие 1987: 276];

Аввакум: «Ох, ох, безумия! не зрит внутрь души своея наготы и срамоты, яко <…> помазан блудной тиною, и вонею зломрадной повит. И бес блудный на шее сидит, кудри бедной расчесывает <…>. А прелюбодеица белилами, румянами умазалася, брови и очи подсурмила <…>, словеса гладки, <…> , взгляды благочинны <…>. Как быть хороша – вторая египтяныня <…>. Посмотри-тко, дурка, на душу свою, какова она красна»;

Дм. Ростовский: «Не уязвляйся в сердце твоем красотою лица тленной плоти <…>. Не прельщайся убранством и станом и прекрасным лицем»;

Тихон Задонский: «Подобно делают тии бесстудные жены, которые лица свои намазывают и белилами и красками украшают их <…>. Самому Богу, Создателю своему, делают обиду и досаждение <…>. Вот куды ведет мазание и украшение женских лиц! <…>. Скажи, скажи пожалуй, ради чего ты с таковою личиною в люди исходиши? Показаться? Подлинно показуеши себя, и, что в сердце твоем крыется, показуеши»;

Г. Сковорода: «Чем злой дух нас привлекает к подкрашенным красотам мира сего? <…>. Ах, ты не видишь, сколько зла скрывается внутри, под красивой внешностью».

У Радищева этот образный ряд применен и к самому главному герою: «Я родился и вырос в столице, и, если кто не кудряв и не напудрен, того я ни во что не чту». Ср. у Аввакума: «И ты, кудрявец, чосаная голова! Я отселе вижу вас: гной и червие в душах ваших кипят <…>, о друже, гладкая голова и учесаныя кудри». Важно, что такое понимание истинной красоты как духовной является герою Радищева в пути, в его внутреннем становлении, тогда как общепринято иное видение телесной красоты: «городские боярыньки» прикрывают распутство притворством, украшением тела, сохранением внешнего «благочиния», а целомудренные деревенские девушки «в глазах дворян старых и малых суть твари, созданные на их угождение».

Представление о том, что образ странствующего и познающего себя героя строится в «Путешествии» в ориентации на актуальную для русской традиции концепцию «внутреннего человека», помогает прояснить, например, глава «Клин». Здесь встреча с нищим певцом и новое возвращение к ней, уже после его смерти, стала моментом приобщения героя к нечаянно открывшемуся миру истинных духовных ценностей человека: нищий и слепой старик способствует очередной ступени внутреннего «прозрения» героя. В таком случае и оценка Путешественника, и описанная общность реакции на песню всех слушателей, независимо от звания и возраста, могут быть поняты как духовная общность всех слушающих («никто из предстоящих не остался без зыбления внутрь глубокого»), знающих певца, сочувствующих и искренне помогающих ему, знающих и историю «божиего человека» и переживающих ее как свое, природное, внутреннее, отчетливо противопоставленное европейскому, чужому. Например: «Неискусный хотя его напев, но нежностью изречений сопровождаемый, проницал в сердца его слушателей, лучше природе внемлющих, нежели взращенные во благогласии уши жителей Москвы и Петербурга внемлют кудрявому напеву Габриелли, Маркези или Тоди».

Сопоставление с вышеприведенным текстом Дм. Ростовского, который воспроизводит характерные для русского православия концепции человека, акцентируя при этом внимание на «внутреннем обучении», противопоставленном «внешнему», помогает нам понять, что в произведении Радищева речь также идет о «возрастании в мужа совершенна», о духовном становлении личности.

Превращение в «мужа тверда» – результат духовного воспитания и совершенствования человека. Так, напутствуя своих детей в их дальнейшем пути, крестицкий дворянин говорит им об «отвердении» – «в благом пути отвердеете». Само это слово неоднократно представлено в «Крестьцах» («пребыл тверд», «твердь твоя», «твердость души», «взоры были тверды»), что позволяет нам опознать «мужа тверда» и в герое этого сюжета. Естественно, что он также произносит Слово: слово-проповедь, слово-поучение, откровенно ориентированное на учительную риторику и призванное воздействовать на духовное становление «внутреннего человека». См., например:

«Не бойся ни осмеяния, ни мучения, ни болезни, ни заточения, ниже самой смерти. Пребудь незыблем в душе твоей <…>. Старайтесь паче всего во всех деяниях ваших заслужить собственное свое почтение, дабы, обращая во уединении взоры свои вовнутрь себя, не токмо не могли бы вы раскаяваться о сделанном, но взирали бы на себя со благоговением».

Радищев, таким образом, ищет своего «великого мужа» не в сфере исключительного и абстрактного героизма, а в «среде народной толщи», его «прозревшие» герои – люди обыкновенные, даже безымянные или обозначенные условными именами, и Истина зачастую открывается им нечаянно как вдруг свершившееся прозрение. Так случилось, например, и с другом Путешественника – Ч., в главе «Чудово». Показательно использование в этой главе сюжета кораблекрушения. Уподобление «жизнь – море», образ «корабля в бушующем море» – общее место древнерусской поэтики; также традиционна для русского читателя и аллегорическая картина «кораблекрушения» человеческой души. Связь этого сюжета с проблемой нравственного и духовного самосовершенствования человека в ближайшее к Радищеву время представлена, например, в популярной религиозно-мистической книге Я. Коменского «Лабиринт мира и рай сердца», известной русским книжникам уже с XVII века. Плавание с подстерегающими опасностями изображает и Аввакум, рассказывая о своем пути (см. также образный ряд его «Послания Стаду верных или Кораблю Христову»). Аналогичное изображение испытания-кораблекрушения есть у Тихона Задонского (глава «Корабль»). См. также у Г. Сковороды: «Обрати внимание на море сердца твоего, твоих помышлений, и взвесь, какой ветер поднимает волнение, подвергающее опасности кораблик души твоей». В «Путешествии» Радищева кораблекрушение как символическое изображение духовного испытания способствовало внутреннему преображению героя: именно в этот момент он увидел, что человек – это «просто человек», ему явились не замечаемые раньше скрытые («заклепанные») в обычной жизни, «сокровенные доселе внутренние движения».

В конечном итоге духовное самопознание, углубленная саморефлексия превращают и Путешественника в «мужа совершенна»: он обретает свое итоговое качество – способность к Слову Истины, которым и становится написанный им текст, призванный также воздействовать на читателя, преобразить его на пути от сострадания к истинной человечности – «внутренней жизни»:

«Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит, кто ради благой цели не опорочит неудачное изображение мысли, кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей, кто в шествии моем меня подкрепит, – не сугубой ли плод произойдет от подъятого мною труда?» ;

«О! если бы человек, входя почасту во внутренность свою, исповедал бы неукротимому судии своему, совести, свои деяния. Претворенный в столп неподвижный громоподобным ее гласом, не пускался бы он в тайные злодеяния; редки бы тогда стали губительствы, опустошении».

Таким образом, путь героя Радищева может быть понят как своеобразное «вочеловечение» (в традиции так понимал, например, свой путь Аввакум, цитируя «Слово о вочеловечении» Иоанна Златоуста), как обретение человеком своей истинной духовной природы, как своеобразная инициация героя, который в начале пути говорит о своем «смертоподобном состоянии», об утрате себя («Где ты?»), а в итоге, если следовать логике мифопоэтического прочтения такого рода означений, обретает свое человеческое Я. И, закономерно – то видение Истины, которое невозможно во внешнем мире и недоступно внешнему человеку, т. е. своеобразное «умозрительство душевное». Неслучайно у Радищева постоянное соединение семантики «взгляда» и «души»: «Я взглянул <…> – душа моя <…> уязвлена стала. Обратил взоры во внутренность мою – и узрел, что бедствия человека происходят от человека».

Идея «совершенствования» человека у Радищева откровенно связана именно со сферой духовного, что очевидно при расширении уже приведенной цитаты: «Цель его на земли есть совершенствование, та же пребудет целию и по смерти», при этом сама смерть «есть разрушение, превращение, возрождение», поскольку «человек по смерти своей будет жив; тело его разрушится, но душа разрушиться не может», «ибо тот, кто сотворил тебя, тот существу твоему дал закон на последование». Таким образом, в «Путешествии» Радищева присутствует закономерно обусловленная культурной проблематикой конца XVIII века активная ориентация на предшествующую национальную традицию, религиозно-учительное Слово. Катастрофичности самоощущения человека XVIII столетия, которая состояла в разрыве духа и тела, внутреннего и внешнего, духовного и мирского, Радищев противопоставил идею самопознания, то есть «возвращения к себе», к утраченным национальным духовным ценностям, которые теперь в пределах новой секулярной культуры могли обеспечить «собирание» русского человека, его целостность и способность быть личностью. А потому «Путешествие из Петербурга в Москву» в художественной интерпретации Радищева и есть путь к внутреннему самопознанию русской личности.

1 Святоотеческая литературная традиция – это литература, созданная святыми отцами церкви.

15