ДЕПАРТАМЕНТ ВНУТРЕННЕЙ И КАДРОВОЙ ПОЛИТИКИ БЕЛГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«БЕЛГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИНСТИТУТ ИСКУССТВ И КУЛЬТУРЫ»

О. Я. Жирова

МУЗЫКАЛЬНО-ОБРЯДОВЫЙ ФОЛЬКЛОР БЕЛГОРОДЧИНЫ

Учебное пособие

Белгород

2020

УДК 398. 8 (470.325) (075.8) ББК 82.3(2=411.2)-433я73

Ж 73

Печатается по решению редакционно-издательского совета Белгородского государственного института искусств и культуры

Рецензенты:

Бакланова Т.И. – доктор педагогических наук, профессор, Почетный работник высшего профессионального образования РФ, профессор кафедры социально-культурной деятельности ГАОУ ВО «Московский городской педагогический университет»,

Карачаров И.Н. – кандидат искусствоведения, доцент, Заслуженный работник культуры РФ, доцент кафедры музыкального образования ГБОУ ВО «Белгородский государственный институт искусств и культуры».

Жирова, О. Я.

Ж73 Музыкально-обрядовый фольклор Белгородчины : учебное

пособие / О. Я. Жирова. – Белгород : БГИИК, 2020. – 224 с. – Текст : непосредственный.

Учебное пособие предназначено для реализации дисциплин профессионального цикла по направлениям подготовки 53.03.04 Искусство народного пения и 44.04.01 Педагогическое образование (основная профессиональная образовательная программа «Народно-певческое образование») и содержит авторскую концепцию морфологии жанрововидового состава музыкально-обрядового фольклора Белгородчины в контексте земледельческого календаря, обрядов семейно-бытового назначения; включает большой массив песенных образцов разных жанров, записанных на территории края в 90-х годах ХХ столетия – начале ХХI века.

Пособие будет полезно преподавателям профессионального музыкального образования, специалистам в области фольклора, любителям и почитателям народной музыки.

УДК 398. 8 (470.325) (075.8) ББК 82.3(2=411.2)-433я73

© Жирова О. Я., 2020

© ГБОУ ВО «Белгородский государственный

институт искусств и культуры», 2020

2

2.1.Народный календарь и песенный фольклор осенне-зимнего

периода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25

2.2.Народный календарь и песенный фольклор весенне-

3

ВВЕДЕНИЕ

Проблема освоения, сохранения и развития национального культурного наследия чрезвычайно актуальна в связи с задачами возрождения России, ее экономики, культуры, духовной сферы. Издревле народные традиции определяли и моделировали духовно-нравственные законы бытия в системе «человек – семья – общество – природа», систематизировали, хранили, передавали из поколения в поколение знания и опыт, адаптировали к жизни, формировали общечеловеческие ценности и идеалы.

В реалиях современной кризисной общественной, социальноэкономической и культурной жизни России совершенно очевидна необходимость обращения к духовному наследию прошлого, изучения, освоения культурного фонда народа и его национальных традиций, восстановления их педагогических и социально-культурных функций. Ведь именно они обеспечивали выживание народа в самые трудные периоды в его истории, помогали ему сохранить духовное и физическое здоровье, формировали лучшие общечеловеческие ценности и идеалы, традиционные черты национального менталитета.

Возрождение традиций празднично-обрядовой культуры все осознаннее воспринимается сегодня как важнейшая идейно-нравственная и эстетическая задача современной культурно-образовательной политики государства. К сожалению, реализация этой проблемы затруднена неразработанностью целого ряда вопросов в теории и практике изучения и освоения празднично-обрядовой культуры в аспекте ее генезиса и эволюции, жанровой природы, сущности, содержания, форм бытования, роли и места в современной социокультурной среде. Не достаточно исследована ретроспектива празднично-обрядового комплекса как источника целостного познания народной жизни.

Как видим, объективно существует противоречие между потребностью в освоении и развитии традиций празднично-обрядовой культуры как важнейшей полифункциональной ценностной парадигмы и недостаточной

4

разработанностью теоретических и научно-педагогических основ её реконструкции в современной социокультурной среде.

Все вышеизложенное свидетельствует о необходимости специального рассмотрения этих проблем. Прежде всего, на наш взгляд, это комплектование «свода» банка данных о региональной специфике традиций празднично-обрядовой культуры; обработка и систематизация фольклорноэтнографических материалов; глубокое проникновение в контекст народных праздников и обрядов; профессиональный подход к их освоению, обусловленный спецификой местной традиции и современных форм воплощения; освоение молодыми поколениями лучших традиций духовнонравственных ценностей и идеалов русского народа; инновационный характер деятельности образовательных и социально-культурных учреждений по реконструкции празднично-обрядовой культуры; научнометодическое и кадровое обеспечение содержания общего и непрерывного профессионального этнохудожественного образования на основе традиций празднично-обрядовой культуры.

В этой связи особое значение приобретает подготовка высококвалифицированных специалистов по народной художественной культуре, способных к ведению научно-исследовательской, педагогической и творческой деятельности в культурно-досуговой и образовательной сферах.

Предлагаемое учебное пособие актуализирует разработку теоретических и методических основ этнологической, этнокультурной, этнохудожественной, этнопедагогической подготовки именно таких специалистов.

Осуществленный нами ретроспективный анализ наиболее архаичных традиций празднично-обрядовой культуры позволил дать развернутый этнографический «срез» этого многогранного, целостного, полифункционального, синкретичного этнокультурного явления, представляющего собой совокупность знаний, ценностей, норм и образцов жизнедеятельности народа в ракурсе ряда аспектов:

5

•как своеобразной энциклопедии народной этики и эстетики, народных знаний и представлений об окружающем мире, природе, трудовой деятельности, общественно-бытовом укладе, мировоззрении, духовном мире человека в круговороте времен года;

•как свода знаний о многовековом практическом опыте земледельца, зашифровавшего познания в приметы, присловья, пословицы и поговорки, песни, притчи, легенды, заклятья, приуроченные к тем или иным дням и неделям годового круга;

•как художественного феномена, отражающего органичную взаимосвязь многообразных видов народного творчества: игры, песни, хореографии, инструментальной музыки, народной одежды, декоративноприкладного искусства, обрядовой поэзии, драматического действа;

•как уникального инструмента передачи этнокультурной информации, представления базовых духовных ценностей и идеалов: трудолюбия, добродетели, любви к земле, дому, Родине, благочестия, бескорыстия, взаимовыручки;

•как универсального способа передачи национальных и общечеловеческих традиций, формирующих экологию духа и природы, культуру труда, здорового образа жизни, высокое чувство соборности.

Включение в каждый из разделов пособия авторских фольклорноэтнографических материалов, представленных в виде приложений, поможет более эффективному познанию «кода» празднично-обрядовой культуры края, послужит ключом к разгадке основных видов и форм обрядности, регламентирующих трудовую и социальную жизнь человека в системе «человек – семья – природа – общество».

На наш взгляд, понимание проблемы освоения, сохранения и развития традиций празднично-обрядовой культуры необходимо для каждого, кто работает в сфере образования, культуры, искусства, кто готовится посвятить себя этой благородной профессиональной деятельности.

6

Глава 1. Теоретико-методологические основы исследования проблемы музыкально-обрядового фольклора: история и современность

Сложные социально-политические, экономические и культурные преобразования, происходящие в современном обществе, вносят заметные изменения не только в жизнь и быт россиян, но и в их сознание, систему знаний, духовных ценностей, норм и образцов жизнедеятельности. В этой связи на первый план выступает потребность вернуться к истокам той культуры, которая во все времена была для народа источником гражданского самосознания, школой духовного, нравственного и физического воспитания, помогала человеку «не только определить существующую ценностную систему координат, но и свое место и роль в этой системе» (86, 6 - 7).

Традиционная празднично-обрядовая культура представляет в этом отношении поистине уникальные возможности для ее реализации. Являясь одной из наиболее ярких и самобытных составных частей традиционной художественной культуры и в то же время одним из наиболее сложных и многогранных явлений самого раннего ее типа – фольклора, она представляет собой совокупность «правил жизни» человеческого сообщества, диктуемых социальными, природными и сверхъестественными силами. Согласно мнению А.С. Каргина, то, «что обычно подразумевается под народной традиционной культурой, оказывается наиболее древней культурной системой» (85, 15). Отмечая её общенациональное ценностное значение, учёный трактует народную художественную культуру как целостную, самодостаточную систему духовной жизни народа в контексте его философии, эстетики, психологии, морали, веры и менталитета. Мы разделяем его позицию, ввиду того, что данное им определение полностью согласуется с выводами В.Я. Проппа: «Подходя к делу исторически, мы должны будем сказать, что для доклассовых народов фольклором мы назовем творчество всей совокупности этих народов» (160, 18).

На наш взгляд, именно понимание фольклора не как вида или жанра народного искусства, а как их целостной системы явилось теоретической

7

основой для разработки проблем празднично-обрядовой культуры, начиная с

А. Коринфского, Н. Костомарова, С. Максимова, И. Сахарова, И. Снегирева, Н. Степанова, А.Терещенко, П. Шейна (11; 12; 13; 34; 55; 80; 92; 94; 113; 166; 176; 177; 179; 191; 193; 231) и многих других ученых, этнографов, собирателей не только быт описывались и бытовая культура, нравы и порядки, праздничное поведение русского народа, но и приводились художественные тексты сказок, поверий, разножанровых песен, праздников и обрядов с детальными описаниями и сравнениями, что открывает перспективы всестороннего анализа национальной празднично-обрядовой культуры.

В предисловии к книге «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» М. Забылина находим: «Читая лекцiи отечественной исторiи в нашихъ учебныхъ заведенiяхъ, преподаватели этого предмета мало говорятъ объ обычаях и образе жизни наших предковъ, почему бытовая сторона нашего народа въ своемъ прошломъ почти потеряна для насъ» (166). А ведь во многом именно благодаря бытовому аспекту проблемы мы находим объяснение многогранным явлениям родной старины и образу жизни народа, ибо именно из него и вырастает все остальное. Не случайно М. Фасмер в «Этимологическом словаре русского языка» вслед за словом «быт» ставит в один ряд и такие, как «суть», «существо», «существование», «состояние», «бытие» (205). А В.И. Даль не только поясняет, что «быт» «бытность, род жизни и обыкновения», но и производит от этого такие слова, как «бытописание, былина, быль», утверждая, что «бывальщину слушать лучше сказки», поскольку «бытословие – это рассказ о былом», ключ к разгадке разного рода поверий, обрядов, предрассудков, обычаев, по которым становится понятным сам быт и порядок жизни со всей ее обстановкой и взглядами; «… и для открытiя причинъ откуда все эти поверья и обряды возникли, а вместе с темъ, какими путями проникли на Русь

8

предрассудки, привились и укоренились въ русскомъ народе, а затемъ – къ очищенiю нашей жизни отъ странныхъ обрядностей и устраненiю предразсудковъ» (166).

Любопытную оценку этому явлению дал в своём труде «История государства Российского» Н.М. Карамзин. Указывая на характер языческих верований, писатель-историк заметил: «Грубый ум людей непросвещённых заблуждается во мраке идолопоклонства и творит богов на всяком шагу, чтобы изъяснять действия Природы и в неизвестностях рока успокаивать сердце надеждою на вышнюю помощь» (82). Именно это обстоятельство, на наш взгляд, явилось побудительным мотивом к возникновению работ, не имеющих научного подхода. Нам импонирует позиция Е.В. Аничкова на их появление: «Наука… увлекалась самыми обширными, часто фантастическими гипотезами. В частности, что касается мифологии, то, выстраивая веру «седой старины» она нередко сама вступала на пути мифического творчества» (7). Во второй половине ХIХ века углубленное изучение древних обычаев и верований русского народа отразилось в трудах В.И. Даля «О повериях, суевериях и предрассудках русского народа» (55), А.С. Фаминцына «Божества древних славян» (204).

Первый большой труд, посвященный этому вопросу, «Русские простонародные праздники и суеверные обряды» (184), принадлежит московскому профессору, фольклористу И.М. Снегиреву. Несмотря на то, что работа не отличается ни критичностью, ни систематичностью, его книга о народных праздниках является для нас сводкой фактологических материалов. В ее основу положены собственные наблюдения автора, сведения из устных рассказов и печатных источников. К этому же направлению принадлежал и И.П. Сахаров, археолог, фольклорист, этнографсамоучка (176; 177; 179). В контексте исследования для нас наибольшее значение имеет капитальный труд «Сказания русского народа», включающий и «Народный дневник», в котором дается описание обычаев, примет и праздников, расположенных по дням года, и «Народные праздники и

9

обычаи», где содержится преимущественно описание праздников, не связанных с постоянными днями календаря.

Третий крупный труд, посвященный народным праздникам, «Быт русского народа» А.В. Терещенко охватывает 7 томов, из которых три последние посвящены «простонародным обрядам», на которые мы обязаны смотреть «…не из одного любопытства, а как на историю народного быта, его дух и жизнь и почерпать из них трогательные образцы добродушия, гостеприимства, благоговейной преданности к своей родине, отечеству, православию и самодержавию» (193, 7). Несмотря на то, что никаких сколько-нибудь серьезных попыток собственно научных объяснений в названных трудах нет, эта работа полезна для нас как свод известных в то время материалов. Аналогичный подход отличает «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» историка Н.И.Костомарова, в котором содержатся сведения о родинах, крестинах наших далёких предков, рассказывается об их нравах, обычаях и традициях

(94).

Подлинно научное объяснение происхождения праздников и обрядов началось в середине ХIХ века, что наиболее очевидно зафиксировано в трудах представителей мифологической школы фольклористики: А.Н. Афанасьева, Ф.И. Буслаева, О.Ф. Миллера, А.А. Потебни (11; 12; 13; 33; 153; 154; 155; 156). Главную свою задачу они видели в сборе фольклора, народных сказок, легенд, быличек, обрядов. Исследователи небезосновательно утверждали, что образцы этих жанров восходят к древней мифологии.

Так, А.Н. Афанасьев в труде «Поэтические воззрения славян на природу» (11) кратко касается народных праздников. Согласно своей общей теории происхождения народной поэзии из мифа, он объявляет и некоторые праздники остатками религии поклонения солнца. Для нас весьма ценен принцип подхода учёного к изучаемому предмету. С одной стороны, мифология осмысливается им как система взглядов предков на природу, а с

10

другой – как составная часть славянского мировоззрения. Стремление выявить не только происхождение и характер мифа, но и его бытование в конкретной временной ситуации и определённой местности позволяет считать данный метод научным. Более того, в работе А.Н. Афанасьева «Народные русские сказки» прослеживаются переплетения древних языческих и христианских представлений, связь воззрений славян и других индоевропейских народов. Следует признать, что его научные изыскания по славянской мифологии до настоящего времени остаются одним из самых обширных исследований. Для нас весьма интересно теоретическое наследие Ф.И. Буслаева, создавшего собственную концепцию мифа, которая отличается глубиной мышления и самостоятельностью отдельных выводов. Ученый обращался к фольклору, эпосу, мифам, верованиям в историческом контексте существования предмета знания, что свидетельствует об эволюции его научных взглядов. Важным показателем в этом отношении является попытка учёного установить взаимоотношения и взаимозависимость между языком, мифом и эпосом. Согласно трактовке учёного, язык является хранителем и носителем культурной традиции. По мысли Буслаева, именно благодаря языку мифологическое мышление не только сохраняется, но и постоянно продуцируется. Учёный убедительно доказал наличие в фольклоре «первообразов», имеющих глубинные корни и являющихся для традиционного сознания областью вечных идей и нравственных ценностей. В аспекте данного исследования для нас важно то, что мифология рассматривается Ф.И. Буслаевым и как часть развития первобытной культуры, и как часть совокупной исторической памяти, запечатлённой в народной культуре. Именно поэтому так актуален сегодня тезис учёного о том, что в прошлом народных традиций содержится источник её современного состояния (33).

По нашему убеждению, труды А.А. Потебни также являются серьёзным вкладом в разработку теоретических основ исследования народных поверий и обрядов (153; 154; 156). А работа ученого «Объяснения

11

малорусских и сродных народных песен», посвященная анализу обрядовых песен, их сюжетов, мотивов, значительно расширяет границы наших познаний, так как дает ясную картину состава этих песен (155).

Во второй половине XIX в. господство мифологической школы постепенно сменяется господством так называемой школы заимствования, представителем которой является А.Н.Веселовский. Его работа «Румынские, славянские и греческие колядки» (39) – положительный пример изучения народного творчества вне рамок национальной замкнутости. Однако, как отмечает В.Я. Пропп, «из сходства делается вывод, что русские святки представляют собой не что иное, как римские сатурнами, перешедшие через мимов к скоморохам и переданные через их посредство из Византии к румынам и русским. Советский ученый никак не может признать убедительным утверждение, будто святки были насаждены на Руси скоморохами. Заимствования не исключаются, как не исключается и роль скоморохов в культурном обмене между народами, но не здесь кроются истоки русских аграрных праздников» (159, 12-13). Однако ценно то, что обрядовая культура годового земледельческого круга рассматривается учёным в контексте многослойного образования, в котором отдельные по своему происхождению элементы не сливаются друг с другом, а вступают в сложные диалектические отношения. И в этом заключена новизна его учения.

Последователь А.Н. Веселовского, его ученик Е.В. Аничков, выпустил большой двухтомный труд, посвященный весенней обрядовой песне на Западе и у славян. Исследователь показал несомненное сходство между праздниками у русских и у других народов (6). Однако это сходство ученый объясняет заимствованием русскими своих культов из Западной Европы. В.Я. Пропп справедливо считает, что теория заимствования собственно не является теорией. Анализ работ А.Н. Веселовского даёт и нам основание для такого утверждения. Пытаясь объяснить, откуда появились праздники у русских, исследователь не объясняет ни их происхождения, ни смысла. «По

12

этому вопросу представители школы заимствования либо опирались на работы мифологистов, либо совсем молчали» (159, 13).

Кроме рассмотренных подходов к изучению народной обрядовой культуры существовали и иные. «Возможно, что наука в ближайшем будущем найдет более удовлетворительное объяснение зимних и летних обрядовых действий, чем их простое объяснение с точки зрения солярной теории» (248, 363). И эту позицию известный русский этнограф Д.К. Зеленин убедительно отстаивал в своих исследованиях, анализируя современные ему обряды и верования в контексте ретроспективного взгляда на их древнейшее мифологическое происхождение. Каждый учёный, по мнению Зеленина, должен принимать за исходную точку исследования современные факты и от них переходить к более древним (искомым) формам культуры.

Первостепенное научное значение в этой связи для нас приобретает собрание П.В. Шейна «Великорус в своих песнях, обрядах, верованиях, сказках, легендах и т. п.» (231). Заслуживает внимания опыт изучения обрядовой поэзии не путем сопоставлений с материалами других народов, а в связи с русской историей (А.И. Никифоров); в связи с трудом крестьяниназемледельца (В.И. Чичеров). Так, в его работе «Зимний период русского земледельческого календаря XVI-XIX вв. представлена органическая связь народных верований, календарных обрядов и календарной поэзии с трудовой деятельностью крестьян (221). Однако наряду с этими положительными тенденциями, обозначились и негативные, к числу которых, на наш взгляд, следует отнести:

•изучение праздников изолированно друг от друга;

•исключение метода сопоставления и анализа этнографических материалов одних празднеств с материалами других;

•изучение каждого праздника в отдельности, вне взаимообусловливающих связей. Так, В.Ф. Миллер изучал только

13

Масленицу, А.А. Потебня – только Ивана Купалу, Е.В. Аничков – только весенние праздники (6; 153; 154).

Пример качественно иных подходов к анализу празднично-обрядовой культуры представляет нам Собрание трудов В.Я. Проппа, в частности – «Русские аграрные праздники» (опыт историко-этнографического исследования). Аграрные праздники, по мысли автора, являются своего рода историческими корнями, основанием всей системы обрядовой культуры, что создает предпосылки для ее целостного восприятия и познания (159).

Статьи, рецензии, заметки академика Б.А. Рыбакова – убедительный пример комплексного осмысления языческих верований в контексте исторического фона на основе богатейшего фактологического материала в области языка, фольклора, археологии, религии, искусства, ремёсел. Сопоставительный анализ жанровых образцов фольклора, текстов летописей, архивов, памятников духовной литературы носит объективно критический характер (171 – 175). Своё особое место в этой связи занимают исследования С.А. Токарева (194), Н.И. Толстого (197), В.Н. Топорова (195; 196). Серьёзное начало исследованию обрядовой поэзии положено книгой Н.П. Колпаковой. Определение песни с точки зрения её назначения в крестьянском быту позволило исследователю увидеть в мало дифференцированном материале величальные, игровые, заклинательные песни (91). Работа В.П. Аникина «Календарная и свадебная поэзия» предугадала поиски решения некоторых проблем анализа обрядового и, особенно, свадебного фольклора. Исследователь указал на признаки, по которым можно различать причитания, песни и величания, рассмотрел взаимосвязи поэзии и обряда (2). Теоретическому осмыслению сущности обряда и его взаимосвязей с фольклором посвящена работа К.В. Чистова (220). Проблема взаимодействия обрядовой поэзии с другими видами фольклора, бытования обрядов в современных условиях рассмотрены в

14

свадьбы и свадебной поэзии со свадебными обрядами других народов. Анализу жанрового состава обрядового фольклора посвящены фундаментальные работы Ю.Г. Круглова (98 – 100). Богатый этнографический материал содержит антология «Поэзия крестьянских праздников» И.И. Земцовского (75 – 76).

Отдельные стороны праздников и обрядов исследуемого региона представлены в работах местных этнографов-собирателей (36; 63 – 67; 83; 238; 239). Это даёт возможность сопоставить этнографические материалы, полученные в разные временные периоды, выявить уровень сохранности традиционных форм празднично-обрядовой культуры, степень их востребованности в современной социокультурной среде. Богатейшие сведения о праздниках и обрядах запечатлены в образцах устного поэтического творчества, широко бытующих в сельской среде и передаваемых в устной форме от отца к сыну, от бабушки к внучке. Были и «заветные, колдовские тетради», в которых народные знания и опыт фиксировались письменно. Наряду с ними в русских деревнях существовали так называемые «деревянные» календари, на которых «знатники» специальными нарезками отмечали праздничное и будничное время, начало и конец важнейших сельскохозяйственных работ, дни совершения различных ритуалов и проведения религиозно-магических действий.

Однако, обосновывая фундаментальное значение праздничнообрядового комплекса как корневой основы всего «древа» народной художественной культуры, сохраняющей во времени жизненные связи с историей, мифологией, формами общественной жизни, мировоззрением, трудом, бытом, этнической общностью наших предков, следует уточнить ключевые понятия, касающиеся нашей проблемы, поскольку в любой области исследования понятийно-терминологический аспект проблематики является ее базисом.

Необходимость этого уточнения вызвана и упрощенным, подчас произвольным толкованием самой сути понятий «традиция», «обряд»,

15

«праздник», «обычай», «ритуал», которые по отношению к праздничнообрядовой культуре используются как тождественные друг другу. Бесспорно, между ними много общего, так как все они представляют собой особые формы передачи новым поколениям социального и культурного опыта в яркой образной форме с помощью условно-символических действий. Но вместе с тем:

•традиция (от латинского traditio – передача) – более широкое общественное явление, которое отражает исторически сложившиеся, сохраняемые силой общественного мнения и передаваемые из поколения в поколение определенные общественные установления, нормы и правила поведения, ценности, идеи, обычаи, праздники, обряды;

•праздник – временной отрезок, свободный от трудов и повседневных будничных забот, ознаменованный отправлением различных событий личной или общественной жизни, обладающий особой связью со сферой сакрального, предполагающий максимальную причастность к этой сфере всех участвующих и отмечаемый как некое институциализированное действо.

Бытует утверждение, что в праздниках сокрыта душа народа. Действительно, в них есть не только красота и поэзия, отдых и веселье, предания и сказания, но и сокрытая история. Неслучайно профессор И.М. Снегирев писал, что народные праздники со всеми относящимися к ним суеверными обрядами, хороводами, песнями и играми – это сильнейший и обильнейший источник к познанию народной жизни. Если будни осмыслялись как время «для трудов праведных», то праздник понимался как время слияния с божественным и приобщения к сакральным ценностям общины, ее священной истории. В праздник люди должны достигнуть особого психофизиологического состояния полноты жизни, мироощущения, внутреннего единства друг с другом. Такое философское осознание праздника на бытовом уровне закреплялось целым рядом правил, которые должен был усвоить человек русского традиционного общества. Прежде

16

всего, праздник считался обязательным для всех членов деревенской общины, достигших зрелого возраста. «Дети, старики, калеки, старые девы, больные на праздник не допускались, так как одни еще не достигли возраста понимания сакральных ценностей, а другие уже находятся на грани между миром живых и миром мертвых, третьи не исполнили своего предназначения на земле – не вступили в брак» (228, 12). Праздник предполагал полную свободу от всякой повседневной работы, обязывая людей нарядно одеваться, быть веселыми, приветливыми, гостеприимными, ввиду чего воспринимался как день преображения деревни, дома, человека. «Мы целый год трудимся для праздника», – говорили крестьяне.

Как известно, все праздники имеют единую многоступенчатую последовательность, так как справляются из года в год, из века в век в определенном порядке, установленном традицией, и делятся на главные, великие, малые, полупраздники. Следовательно, праздник – это значительный общественный акт, который является очень важной первичной формой человеческой культуры. Ключевыми и определяющими признаками праздника, на наш взгляд, являются ритуальность и сакральность;

•ритуал – порядок совершения обряда, последовательность условно символических действий, выражающих основную идею праздника;

•обряд – совокупность утвердившихся в народе условносимволических традиционных действий, сопровождающих важные моменты личной жизни и производственной деятельности человека, призванных способствовать его преуспеванию. «Первый вывод, к которому пришел человек в процессе трудовой деятельности, сводится к тому, что для достижения желаемого результата он должен действовать точно так же, как это было в тех случаях, когда такой результат был достигнут» (160).

В «Большой советской энциклопедии» «обряд» трактуется как «ритуал, церемония, церемонная совокупность основных традиционных действий, лишенных непосредственной практической целесообразности, но служащих символом определенных социальных отношений, формой их наглядного

17

выражения и закрепления». Это слово близко по смыслу столь же древним славянским словам, таким как «лагодить», «ряд», «порядок», «устройство» и «лад» (отсюда – «лада», «ладный», «милый», «любимый»). По структуре обряд – сложное событие, включающее обычай, ритуал, игровое действо, художественные виды народного творчества. Поэтому слову «обряд» близки по значению слова «церемония» (с лат. «благоволение», «культовый обряд», установленный торжественный порядок проведения культа), «обычай» (с др.- русского – «привычка, поведение по заученным правилам»), «ритуал» (с лат. «обрядовый» – установленный порядок обрядовых действий и порядок проведения культа).

Слово «обряд» (равно как и «обряжаться», «рядиться», «наряжаться») – древнее. Наличие его почти во всех славянских языках – убедительное свидетельство зарождения этого слова задолго до разделения славян на южных, восточных и западных. Произошло оно от слов «ряд», «ряда», обозначавших «порядок», «уговор», «условие». Как видно из значения слова, понятие обряда связано с организацией действа, изначально культового. Последнее обращено к высшим, стоящим над человеком силам (солнцу, небу, огню, воде). Поэтому понятие обряд связано со сложным духовнопрактическим феноменом, не только обеспечивающим связь человека с окружающим его миром, но и преобразующим этот мир через обрядовое действо посредством «договора». «Этот договор определял меру и границу поступков человека, делал «зримыми» поступки мира природы, способствовал их гармоническому взаимодействию. Многократное повторение этого типа отношений со временем вылилось в особую форму действа, где традиционные предписания, как следует поступать и что делать в том или ином случае, стали его сутью» (63, 73).

Народные предписания, как следует поступать в каждом конкретном случае, какой при этом следует совершить обряд и как его совершить, пронизывали весь крестьянский быт. Цикличная повторяемость практических действий и обрядов, способов их сочетания и

18

взаимопроникновения создавала устойчивость обрядовых форм и закрепляла несхожесть их с другими обрядами. Это поведение напоминало спектакль, игру, в которой всё было по правилам. Действия человека были расписаны, каждый участник знал эти правила и мог не только играть, но и импровизировать. Именно это свойство, на наш взгляд, способствовало формированию разнообразия старинных обрядов, органично соединивших в себе магическое (греч. «магея» – «колдовство», «волшебство»), культовое (лат. «культус» – «почитание»), анимистическое (лат. «анима» – «душа»), синкретичное (с греч. «сложное, нерасчленённое»), коллективное.

Обряды считались столь же необходимым компонентом жизни, как и праздники. А потому все более или менее значительные события в жизни людей: будь то рождение ребенка, вступление в брак, смерть, смена времен года, начало и конец сезонных работ – сопровождались исполнением специальных, приуроченных к данному случаю, обрядовых действий. Более того, сознанием людей крестьянского, традиционного общества обряд осмыслялся как действие, фактически создающее событие: свадебный обряд рождает семью; «закликание» весны обеспечивает прилет птиц; похоронные ритуалы способствуют уходу души усопшего. Обряды, знакомые нам по материалам XVIII – XX вв., возникли в глубокой древности и воплощали древние верования. Народная религия, будучи духовным наполнением жизни людей русского традиционного общества, представляла собой сложный синтез языческих верований и православного вероучения. Родинные, свадебные, погребальные обряды, обряды календарно-земледельческого круга включали в себя множество элементов, как восходящих к религиозным представлениям дохристианской Руси, так и элементов явно христианского происхождения. При этом они находились в обряде в целостном единстве и равноправной связи;

• обычай – это прочно установившееся и закрепленное благодаря неоднократному повторению и применению в течение длительного времени правило, регулирующее поведение людей в общественной жизни. Иными

19

словами, обычай есть стереотипный способ поведения, который воспроизводится в определённом обществе или социальной группе и является привычным для их членов.

Согласно «Сравнительному словарю мифологической символики в индоевропейских языках» М.М. Маковского, понятие закона нередко контаминировалось с понятием обычая и сакрального действия, проводимого по определенным канонам, часто основывалось на фаллических представлениях («обычай», «жертвоприношение», «порядок», «гармония», «привычка», «праздничный», «закон»). Слова со значением «обычай» нередко соотносятся с названием первоэлементов Вселенной – воды и огня

(112, 235).

Как видим, все проанализированные нами понятия являются структурными, системообразующими компонентами личной, общественной, бытовой, праздничной, творческой деятельности человека в круге жизненного цикла. Таким образом, разделяя точку зрения Г.П. Блиновой, мы считаем, что празднично-обрядовая культура – это «составная часть культуры, отражающая духовную сущность народа, его мироощущение в различные периоды исторического развития, сложное и многообразное явление, выполняющее функции передачи последующим поколениям опыта, накопленного в борьбе за существование, своеобразная реакция человека на жизненные условия, специфическая форма выражения народных устремлений и чаяний» (28, 14).

Анализ наиболее древних видов празднично-обрядовой культуры, зафиксированных нами в ходе фольклорных экспедиций, позволил дать развернутый этнографический срез этого сложного синкретичного явления, запечатлённого в русской пословице: «Что город – то норов, что деревня – то обычай». До сих пор старинные русские деревни и сёла региона имеют весьма разнообразную драматургию народных праздников, обрядов, обычаев и ритуалов, ибо наши предки знали месяцы, недели, дни, «когда сеять, когда

20

жать, когда скирды метать, когда праздник отправлять, когда свадьбу играть, когда детей крестить, как покойника проводить, когда святого почтить».

Понимание этого сложного комплекса символических, магических, демонстративных и игровых элементов обрядового действия – ключ к разгадке основных видов и форм обрядности, регламентирующих трудовую и социальную жизнь человека в системе «человек – природа – общество». В ней обряд рассматривается нами в аспекте духовно-практического феномена, обеспечивающего связь человека с окружающим миром и преобразующим этот мир через обрядовое действо. Соотнесённость обрядов со временем природного цикла и временем жизни человека породила два основных вида празднично-обрядовой народной культуры, представленных нами на схеме:

ного цикла

Первый вид традиционной празднично-обрядовой культуры сформирован в процессе наблюдения человека за поступательными актами в жизни природы, обусловлен закономерным переходом от одного периода к другому. На этом основании они делятся на осенне-зимние и весенне-летние.

Второй вид праздников и обрядов назван обрядами жизненного цикла, так как связан с семейной обрядностью, то есть с обрядами, повторяющимися в рамках человеческой жизни (родины – крестины –

21

свадьба – рекрутчина – смерть). Нами проанализированы также и соответствующие им формы обрядности.

Кроме календарных и семейных обрядов, в регионе выявлено бытование, так называемых, окказиональных (от лат. occasion – «случай», «особый случай»), способных предотвратить несчастье или прекратить его (засуха, наводнение, эпидемия). Для нас весьма важно «постараться восстановить давно прерванную связь между точным научным знанием, с одной стороны, и непосредственным народным опытом, чуткою наблюдательностью простого сельского люда – с другой» (А.С. Ермолов). Такой подход, на наш взгляд, позволяет рассматривать праздничнообрядовую культуру в аспекте представленных теоретических исследований по другим регионам России и зафиксированных нами этнографических материалов на территории Белгородчины. В контексте данного исследования нам необходимо подойти к пониманию народной празднично-обрядовой культуры не как жанра или вида народного творчества, а как особой области народного искусства, включающей в себя поэзию, песню, танец, инструментальную музыку, театр, игровое действо и их праздничнообрядовые формы. Таким образом, это позволит рассмотреть предмет нашего исследования как целостную систему, включающую народную мудрость, духовный мир, духовную культуру народа, как воплощение его знаний, ценностей, норм и образцов жизнедеятельности в ракурсе двух аспектов:

•«изнутри», то есть жанровую природу, сущность, содержание, формы бытования. Исследованию этой проблемы посвящены два последующих параграфа работы;

•«извне», то есть исследовать как бы со стороны, анализируя как социальное, этнокультурное, этнохудожественное явление с точки зрения роли и места в общей структуре народной художественной культуры.

22

Вопросы для самоконтроля

1.Дайте характеристику понятия «музыкально-обрядовый фольклор».

2.Назовите фундаментальные работы отечественных ученых, этнографов и собирателей, посвященные разработке проблем музыкально-обрядового фольклора.

3.Проанализируйте труды представителей мифологической школы фольклористики.

4.Обоснуйте концепцию мифа, созданную Ф.И. Буслаевым.

5.Назовите представителей школы заимствования.

6.Раскройте содержание работ П.В. Шейна, В.И. Чичерова, А.А. Потебни,

Е.В. Аничкова, В.Я. Проппа, Б.А. Рыбакова, В.П. Аникина, Ю.Г. Круглова, И.И. Земцовского.

7.Дайте определение понятиям: «традиция», «праздник», «ритуал», «обряд», «обычай».

8.Назовите виды традиционного музыкально-обрядового фольклора.

Рекомендуемая литература

1.Аникин, В.П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор / В.П. Аникин. – Москва, 1957.

2.Аничков, Е.В. Язычество и Древняя Русь / Е.В. Аничков. – Санкт-

Петербург, 1914.

3. Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу / А.Н. Афанасьев. – Москва, 1866 – 1869, т.т. 1 – III.

4.Веселовский, А.Н. Румынские, славянские и греческие коляды. Разыскания в области русского духовного стиха, VII / А.Н. Веселовский // Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук. Т.XXXII, № 4, Санкт-Петербург, 1883.

5.Зеленин, Д.К. Восточнославянская этнография / Д.К. Зеленин. – Москва, 1991.

23

6.Земцовский, И.И. Поэзия крестьянских праздников / И.И. Земцовский – Ленинград, 1970.

7.Круглов, Ю.Г. Русские обрядовые песни / Ю.Г. Круглов. – Москва, 1982.

8. Народное музыкальное творчество / Ответственный редактор О.А. Пашина. – Санкт-Петербург : Композитор, 2009.

9.Потебня, А.А. О купальских огнях и сродных с ними представлениях / А.А. Потебня // Археологический вестник, вып. III. – Москва, 1867.

10.Потебня, А.А. О мифологическом значении некоторых обрядов и поверий / А.А. Потебня // Чтения Московского общества истории и археологии России. – 1865. – Вып. 2 и 3.

11.Пропп, В.Я. Русские аграрные праздники / В.Я. Пропп. – Москва, 2000.

12.Рыбаков, Б.А. Ремесло Древней Руси / Б.А. Рыбаков. – Москва, 1948.

13.Чичеров, В.И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI

– XIX веков / В.И. Чичеров. – Москва, 1957.

14.Шейн, П.В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах / П.В. Шейн. – Санкт-Петербург., 1898 – 1900. – Т.1. -

Вып. 1, 2.

24

Глава 2. Традиционные праздники и обряды календарноземледельческого цикла и сопровождающие их песни

2.1. Народный календарь и песенный фольклор осенне-зимнего периода

Проведённый этнографический анализ праздников и обрядов годового земледельческого круга даёт нам основание для такого утверждения. Именно они являются своеобразной энциклопедией народной этики и эстетики, народных знаний и представлений об окружающем мире, сводом многовекового практического опыта земледельца, зашифровавшего познания в приметы, присловья, пословицы и поговорки, песни, притчи, легенды, заклятья, приуроченные к тем или иным дням и неделям годового круга. Празднично-обрядовая культура земледельческого календаря более всего содержит сведений о трудовой деятельности, общественно-бытовом укладе, мировоззрении, духовном мире человека в круговороте времён года.

Поэтому введение в область научного исследования понятия «полифункциональная ценностная парадигма» применительно к предмету анализа, на наш взгляд, вполне обосновано. В словаре иностранных слов парадигма трактуется как «пример», «образец», что не противоречит в этом значении, по нашему мнению, и сути понятия «празднично-обрядовая культура» в её содержательном, функциональном аспекте. Однако оно представляется нам несколько односторонним, не охватывающим всей глубины и полноты исследуемого явления. Для нас более приемлема суть понятия «парадигма» в философском значении этого слова: «строго научная теория, воплощённая в системе понятий, выражающих существенные черты действительности», «исходная концептуальная схема, модель», служащая эталоном научного мышления. Применительно к понятию «полифункциональная ценностная парадигма» в контексте анализа традиционных праздников и обрядов календарно-земледельческого цикла данная трактовка даёт возможность такого её осмысления.

25

Как известно, народный аграрный календарь опирался на смену времен года. Основными его вехами были дни весеннего (22 марта) и осеннего равноденствия (22 сентября), зимний (25 декабря) и летний (22 июня) солнцевороты. Следовательно, народный календарь базируется на четырех основных астрономических датах, связанных с движениями Земли вокруг Солнца. Именно от этих четырех дат ведется отсчет основных праздников и обрядов календарно-земледельческого круга, соответственно подразделяемых на зимние, весенние, летние и осенние.

Преддверием основного цикла осенне-зимних праздников и обрядов в крае целесообразно считать начало сезонных сельскохозяйственных работ. Их функциональное назначение запечатлено в народных приметах, повериях, присловьях, позволяющих расшифровать аграрную суть августа – «припасухи»: «Август мужика работой крушит, да потом всю зиму тешит», «Что соберешь в августе, тем и сыт будешь», «Рожь, пшеницу, да овсы в августе смотри». К этому времени овощные культуры поспевали, а потому «хоть в августе ломота в спине – да разносол весь год на столе». Именно поэтому, во всей вероятности, земледелец пытался заручиться поддержкой добрых сил природы посредством заклинательных и драматических обрядов, ориентированных на землю, небо и их взаимодействие. В основе механизма действия этих обрядов – явление «дарения», акт соединения части и целого. Древние говорили «de ut des» (даю, чтобы дал), то есть соединяюсь с тобой (с тем, кому давалось что-то). В дарении – акт величайшего доверия, так как нет страха, что не примут, не воспользуются подаренной властью над собой. Дарение, на наш взгляд, и есть способ соединения, предполагающий союз, договор друг с другом о правилах, которыми будет ограничиваться свобода поведения. Непорядок там, где случается своеволие, нежелание думать о событиях последующих дней, заботах ближнего. По всей вероятности, именно этот факт способствовал формированию традиции «толоки» или «помочи» (совместное объединение семей для выполнения трудоемких полевых и других работ).

26

Образцы зафиксированных нами песен, сопровождающих такие виды работ («докосим до межи – ляжем, полежим», «дополем до дорожки - раскидаем ручки-ножки») позволяют трактовать сам факт «толоки» не как изнуряющую обузу для «помочан», а как необходимую обязанность, божью благодарность во имя нуждающегося в помощи мирянина. Безусловно, это способствовало единению людей, их сплочению, формированию духовноценностных качеств личности. Свидетельством данного утверждения является до сих пор бытующая в регионе традиция хлебосольных «бесед» (застолий) после завершения таких «помочанских» работ с многообразием песенных величаний торжественного характера («У наших хозяев на столе того-сего много»). Фольклорные материалы по календарным обрядам осеннего периода свидетельствуют об их архаике и в тоже время о наличии в них элементов православной культуры. Практически на один уровень в них ставятся языческие боги и святые христианского пантеона. Эта особенность прослежена нами в жатвенных обрядах. Так, например, приступая к «зажинкам» (начало жатвы), надлежало просить силы и погоды у Бога (перед иконой) и у Солнца, глядя на восток. Первый сноп, именуемый «именинным», рядили ленточками, цветами и ставили под образа. Памятуя, что он «как первенец должен род продолжить», с него затем начинали молотьбу, его зерна добавляли в посевной «материал» озимых, в корм животных, что обеспечивало, по народному поверью, их «сытную зимовку». Обряды, совершаемые с последними колосьями и снопом, именуемым «зимний», также были направлены на обеспечение средствами собранного хлеба будущего урожая. С этой целью на краю поля оставляли «бороду» – несжатый пучок «завитых» (завязанных узлом и пригнутых к земле) колосьев, приговаривая: «Уроди, Боже, на другое лето урожай хороший». Если рассматривать смысл понятия «борода» в индоевропейском значении как «растительность», то становится ясным исконное назначение обряда, направленного на воспроизводство силы земли, зерна, урожая. «Завивание в венок эту силу сохраняет, а пригибание к земле или закапывание имеет

27

целью возвращение земле тех сил, которые из земли ушли в зерно» (159, 79). Отголоски этого мы находим в бытующих в ряде местностей ритуальных действиях. Так, по окончанию уборки сахарной свеклы, картофеля принято по земле «кубарем пройтить», то есть кувыркнуться. Изначальный смысл этого действа по всей вероятности – набраться новой силы для дальнейших осенне-зимних бабьих работ.

Период Успенского Поста (14 – 29 августа) сохранил на Белгородчине добрую традицию «качать» мед нового сбора, потчевать им соседей, родственников; выпекать мучные изделия с маком «на помин душ усопших»; чистить колодцы и родники; угощать первыми плодами яблок всех страждущих. Старики утверждают, что «загадано – то сбудется – не минуется», когда проглатывается кусочек Спасова яблока. Еще в середине 50-х годов минувшего столетия на Спожинки, по окончании жатвы, селяне устраивали «мирскую складчину», для которой варили пиво, пекли пироги из муки нового урожая, резали барана. Ковшик бражки непременно выплескивали на «уряженные» красными лентами косу и грабли, называя это действо «обмыванием». Почетное место на столе отводилось пучку колосьев зерна, украшенному цветами и яркими ленточками. «После пирушки усе на вулицу или выгон выходили, иде танки и ширинки важивали, да песни играли», – свидетельствует Жеронкина О.Г. (1930 г.р.) из села Нижние Пены Ракитянского района.

СУспеньева разговенья начинались по деревням осенние посиделки, беседы, вечорки – своего рода «засидки» девок перед сватаньем. Исстари было принято не засылать сватов раньше, чем через две недели после Спожинок. Однако памятуя, что «Первый сват другим дорогу кажет» – девушки «выказывали» (показывали) свое мастерство в рукоделии, а веселый нрав – в песнях: «Нет такой дородницы, вот Марьюшки да Ивановны» (село Нижние Пены Ракитянского района).

Спервым днем сентября, месяца, на который приходится празднование памяти св. Симеона-Столпника (Летопроводца), именуемого в народе

28

«Семен-день», «Семин-день», связано немало обычаев, примет и поверий. Бытующее в среде сельского люда выражение: «Батюшка-сентябрь не любит баловать», дает основание для особого почитания его первого дня. Согласно народному поверью, он оказывает влияние на всю осень. Если в этот день ясная погода, не летят скворцы, гуси гуляют стадами, – то и весь последующий период времени погода будет благоприятствовать селянам. По всей вероятности, именно поэтому в этот день совершали «запашки» (опахивание) полей для ограждения «от нечисти». К этому дню приурочивали «стрижки» (постриги) младенцев со всеми сопутствующими ритуалами и новоселья с обязательным обрядом приглашения «старого хозяина»: «Милости просим, дедушка, к нам на новое жилье!»

Согласно полученным данным, на «Уздвиженье» (Воздвижение Креста Господня) «хлеб с поля на гумно уходит, а все живое слетается и сдвигается», готовясь к зиме. Готовился к ней и мирянин, памятуя, что «До Покрова – осень, за Покровом – зима идет!», со всеми ее заботами. Это и заставляло земледельца «жить с оглядкой» на этот день, именуемый в народе Покров, или День Покрова. В Ракитянском районе, например, в этот день «чествовали пожитный сноп». С этой целью зерна с последнего снопа скармливали домашним животным. По погоде этого дня, по тому, как падают последние листья с деревьев, откуда дует ветер, какие птицы улетают на юг, старики определяли характер предстоящей зимы (ветер с востока – к холодной зиме, отлет журавлей раньше этого дня – к ранней зиме). Покров день почитался переходной датой в хозяйственной жизни деревни. К этому времени завершались основные полевые работы, и часть мужчин могла уйти на заработки в город.

Накануне Покрова женщины сжигали в овине свои старые соломенные постели, сжигая с ними все «болезни, горести, печали»; старухи – изношенные за лето лапти, стремясь тем самым обеспечить себе «спорость хода» (скорость ходьбы). Покров день почитался на Белгородчине покровителем свадеб, что подтверждается бытованием приговорок

29

соответствующего содержания: «Покров – Покровушка, покрой мою головушку хоть ганчиркой, быть бы только жинкой» (село Казачья Лисица Борисовского района); «Покров землю снежком покрывает – меня замуж снаряжает» (село Вышние Пены Ракитянского района); «Батюшка Покровушка, покрой удовушкину головушку для теплоты и доброты и избавь от беды» (село Рождествено Валуйского района). Выпавший на Покров снег предвещал много свадеб, а падающий в день венчания - сулил молодым счастье. Стремясь обеспечить желаемое, девушки ставили свечи пред иконою Пресвятой Богородицы, моля «покрыть бедную головушку золотым кокошником» (село Теребрено Краснояружского района). Веря, что «если Покров весело проведешь – скоро милого найдешь», - девушки старались следовать этому стародавнему предписанию.

Акт покровительства праздника над браками отчетливо просматривается в наличии свадебного покрывала (фаты) у невесты и покрова (омофоры) у Пресвятой Богородицы, а также в материальном достатке любого добропорядочного селянина, способного «сыграть» достойную свадьбу:

Ой, да у нашем, да у высоком тереме, Там стоят столы точеные, белыми скатертями разостланы.

Блюда с пирогами расставлены, винные чарочки позванивают, Дубовые столы от закусок качаются, зелено вино плескается На бумажные скатерти, на шелковые утирища

(село Хомутцы Ивнянского района). Нами установлено, что практически все обряды осенне-зимнего периода носили ярко выраженный умилостивительный характер враждебного человеку окружающего мира. С этой целью совершались жертвоприношения, наделенные магическим смыслом условно-символического действия: лешему

– пивное сусло, домовому – хлеб со сметаной, умершим родителям – кутью, блины, овсяный кисель, морозу – обрядовое печево и кашу. Наряду с этим проводились и обрядовые действия предохранительного характера, для чего

30

в косяки окон, дверей, ворот втыкали ветки осины или рябины, окуривали жилища, хозяйственные строения, домашнюю живность ладаном. В народе верили, что сила острого серпа, воткнутого хозяйкой в притолоку, или отточенного топора, вбитого хозяином в порог дома, защитит домочадцев и домашнюю утварь.

В основе таких действий, безусловно, лежало представление о зиме как времени гибели солнца, природы, растительности, всего живого и времени торжества представителей этого иного, злобного мира. Таким образом, мифологическое мироощущение воспринимало этот период как распад привычного мира, следствием которого стали хаос и неупорядоченность хозяйственно-бытового уклада. Как бы в противовес этому, проводившиеся в этот период обряды и празднества должны были создать новый мир и установить гармонию человека с ним, дабы обеспечить себе и ближним жизненное благополучие. На это был направлен, например, ряд ритуальных действ первого зимнего праздника, посвященного памяти святых Косьмы и Дамиана. В народе праздник именуется «Кузьминками», слывет «курьими именинами» и считается девичьим днем. В этот день было принято «ломать кочетов» (рубить домашнюю птицу), устраивать молодежные пирушки, «добывая» мясные припасы для них на чужих дворах ночью; преподносить «жертвенных» живых кур уважаемым в селе хозяевам «под покровительство батюшки – Кузьмы-Демьяна». В свою очередь зажиточные хозяйки, следуя обету святых бессеребренников раздавали деньги, вырученные от продажи своих рукодельных изделий, нищим и убогим, являя тем самым образец милосердия и сострадания к страждущим и обездоленным.

С именем Михаила-архангела, который на реках «мосты мостит» и налагает на дьявола цепи, скованные «божьим кузнецом – КузьмойДамианом», связаны престольные праздники («праздницы») многих населенных пунктов края. Хлебосольные «беседы», сопровождаемые песнями, плясками, игрищами, показывают нам истинное русское гостеприимство, щедрость, доброту и веселый нрав простого люда, готового

31

«с себя что заложить, а гостю угодить». Показателен в этом отношении и праздник «Введенья», с которого начинались зимние торги и «гулянкикатанки» на санях новобрачных. Отъезд и приезд последних сопровождался «столованьем» званых гостей, переходом молодой четы «от беды-напасти» через шубу, «скаканием» дедов:

Повадился козелок с бабушкою во лесок, В лес гуляти, волков видати.

Как стрели козла да серые волки, Один волк – сбритый бок,

Схватил его поперек за каменный животок, Взял его за бошку, вдарил об дорожку

(село Хомутцы Ивнянского района). По всей вероятности, представленный нами образец песни является своего рода «окликаньем» Егория холодного, почитаемого в народе за хранителя домашних животных. Старыми людьми замечено, что именно с этого дня волки начинают подходить за добычей к сельским задворкам, а

потому следует молиться Георгию-Победоносцу: Егорий преподобный, Егорий наш храбрый,

Милостив к нам будь, не гневись, на нас, христиан, оглянись. Скотинушку пожалей и сбереги от стужи холодной и зверя лютого

(село Рождествено Валуйского района). В череде декабрьских праздников, более всего связанных с различными поверьями, обычаями и приметами, нам называли Николу Зимнего («Миколу»), уточняя, что «оба Николы (Зимний и Вешний) погоду устанавливают», а Никола Зимний – еще и цены на сельских базарах и ярмарках. Широко употребим в регионе и термин «николить» (праздновать Николу), воспринимаемый в понятии «пить», «гулять», что подтверждается повсеместно бытующей поговоркой: «На Николу едут мужики с поглядкой, а

после Николы – без шапок» и приуроченными к этому дню песнями: А вы, кумушки, вы, голубушки, упоили вы мене.

32

А упоили, а укормили, чай уподчивали.

Под сосною, под зеленою спать положили вы мене… (село Нижние Пены Ракитянского района).

Последние слова представленной песни мы склонны воспринимать как грядущий предвестник сил света и тепла, которые несет Спиридон Поворот (12/25 декабря). Согласно народному поверью в этот день «солнце поворачивает на лето, а зима – на мороз». И хотя этот поворот, как говорят, прибавляет день «на воробьиный скок», он знаменует собой возрождение солнца к новой жизни. На Руси было принято в честь победы источника света над силами тьмы разжигать «жертвенные» костры по горам и пригоркам (92, 409). Отголоском этого обряда, по всей вероятности, являются зафиксированные нами сведения о кострах, зажигаемых селянами в ночь под Рождество у ворот домов. Содержимое таких костров составляла солома, «навоз» (самодельные брикеты), нередко – бытовой хлам. По утверждению селян, так по обычаю «греют ноги усопших родителей», поминая их таким своеобразным образом. Эти сведения согласуются с исследованиями Д.К. Зеленина, который, воспроизводя рукописи 1852 года, говорит, что «24 декабря на дворах зажигают огни, полагая, что усопшие родители приходят обогреваться и что от этого огня пшеница народится ярая» (71, 256). Мы можем предположить, что скатывание с горы горящего колеса под припевку: «Солнышко ясное, повернись, колесо огненное, покатись!», – являет собой знак поклонения возрождающемуся солнцу, его животворящей стихии (село Рождествено Валуйского района).

Как показывают исследования, с этого момента начинается почти беспрерывная цепь различных обрядовых празднеств, приходящихся на Святки (6 – 19 января). В ряду наиболее значимых, ввиду его сохранности, мы вправе считать обряд «колядования», зафиксированный в крае практически повсеместно. Более того, в ряде местностей он проводился трижды: в канун Рождества, накануне Васильева дня и в Крещенский сочельник, что, на наш взгляд, благотворно сказалось на сохранении и

33

развитии традиций празднично-обрядовой культуры зимних Святок и особенно обрядовых песен: колядок, щедровок, овсеней, подблюдных, виноградий, христославий и игр (Приложение 1.1. – 1.35.).

Из приведенных образцов видно, что главные персонажи почти всех славянских песен – «Коляда» и «Овсень». Однако этимологический анализ слова «коляда», например, показывает, что оно имеет тот же корень, что и латинское слово «calare» – выкликать. В Древнем Риме календами назывались каждые первые 10 дней месяца. Это слово было известно и в Древней Руси, о чем свидетельствует И. Снегирев, приводя правило из кормчей книги по списку 1282 г., присоединяя к нему такое толкование: «Каланды соуть пьрвие в коемьждо месяци дьне, в них же обычаи бе Еллином творить жертвы» (184, II, 3). На наш взгляд, заслуживает внимания и предположение о том, что слово «коляда» происходит от слова «коло» – круг, шар (солнечный), коловорот – и означает конец солнечного круга, его «поворот» на лето («На Коляду прибыло дню на куриную ступню»). Таким образом, учитывая исконное значение слова «calendae» следует воспринимать слово «коляда» как обозначение некоего срока. Понятие слова «овсень» исследователи рассматривают в значении «посева», «света», «злаков» (159, 45). Ни одно из этих толкований не противоречит смыслу овсеневых песен, олицетворяющих чистый, светлый праздник. Следует подчеркнуть, что в ряде мест края колядки поются в основном накануне Рождества, щедровки – в канун Нового года, подблюдные – во время гаданий, христославия – на Рождество.

Основываясь на проведенном анализе бытующих типов колядок, мы вправе утверждать, что все они имеют достаточно строгую адресность и конкретные пожелания: «хозяину – стольный город», «женке – бранкупоневку», «дочке – гарнитуровый платок», «сыну – коня с седлом», «надели вас Господь и житьем, и бытьем, и богатством» (Приложение 1.9.; 1.26.). Для местных святочных песен характерны напевы простейшего склада, построенные на повторности двух-трех музыкальных интонаций или

34

мелодических оборотов, что свидетельствует об архаичности данного фольклорного жанра.

О глубинных корнях регионального обряда «колядования» свидетельствует и разнообразие поэтических сюжетов о приходе Коляды, Овсеня, трех «братцев» (Рождества, Васильева дня, Крещения), девы Марии, святого Ильи. Подтверждение данному предположению находим:

-в традиции «кликать коляду», «кликать овсеня» под окнами изб: «Коляду желаете?» – «Кличьтя!». Как удалось выяснить, в ряде «украинизированных» сел Белгородчины довольно широко бытовал обряд «гукания Мороза», предшествующий семейной «вечере» в канун Рождества. Широко распахнув двери дома, с ложкой кутьи в руках хозяин трижды звал Мороза отведать каши, попросив напоследок «не морозить ни ягнят, ни телят, ни поросят, ни цыплят, ни маленьких ребят, ни росток, ни колосок» (Путивцева А.И., 1923 г.р., с. Мальцевка Корочанского района). В Крещенский сочельник (18 января) аналогичным образом «Мороза провожали»;

-в перевоплощении колядующих по окончании песни-колядки в «наседок»: «Квох, квох, выведу тридцать двох, и чоб ни один ни сдох!» - что, на наш взгляд, напрямую связано с древними магическими заклинаниями, так как содержит в себе образы-символы плодородия;

-в традиции «сеять из рукава» зерна овса, ржи, пшеницы, гречихи в «передний или красный угол» избы под обрядовые песенки: «Со скотом, с животом, со пшеничкой и овсом», «Торох, торох, зароди, Бог, горох. Жичку, пшеничку, ячменец, гречичку», «А дай, бог, тому, кто в этом дому, ему рожь густа, рожь ужиниста» (Приложение 1.17.; 1.26.; 1.27.). Маленьких «сеятелей», в которых видели предвестников «нового хлебушка и нового летушка», чаще всего одаривали деньгами;

-в обилии мотивов, связанных с весенне-летними работами: «за тем плугом сам хозяин ходя», «косу точить, траву косить», «коников седлайте, в поле выезжайте», а также олицетворяющих жизненное довольство и

35

изобилие: «тому полон двор скота», «эй, Овсень, они деньги гребут лопатами», «куда не махнет, все жито растет», «чтоб цыплятки водились, чтоб телятки плодились», «куда конь хвостом, туда жито кустом»

(Приложение 1.3.; 1.17.; 1.18.; 1.20.; 1.25.; 1.32.). Это имитация действительности, которая должна была вызвать изображаемую действительность к жизни. Такую же мыслительную основу мы увидим в следующих обрядах;

-в акте угощения или одаривания колядующих обрядовой пищей (фигурное печенье, кутья), иначе «закрома будут пусты». Ритуальная еда представляла собой акт приобщения всей своей семьи и всех объектов своего хозяйствования к тем силам и тем способностям, которые приписывались ей. Считалось большим грехом не впустить колядовщиков в избу, а дароприношение осмысливалось не просто платой, а своеобразным магическим актом, способным обеспечить удачу, сулило благополучие семье

ихороший достаток семье: «ему с колоса – осьмина, из зерна ему – коврига, из полузерна – пирог!» (Приложение 1.27.);

-в бытовании устойчивого типа колядок, состоящих из введения, величания и требования подарка (Приложение 1.13.), а также всех трех основных видов песен-колядок: величание с пожеланиями богатства («Два донца жита, третий – пшеницы, четвертый и пятый – овса, Коляда – уся! Щедрый вечер!») (Приложение 1.33.). Величание состоит в том, что двор описывается как богатый. Описание богатства трафаретно фольклорное («Иванов двор, закомишнай дом, тын железнай, ворота с замком») (Приложение 1.16.). Более того, величаемые изображаются представителями высоких сословий («А первый сокол – то Иван-господин») (Приложение 1.13.). И хотя все детали величания не имеют непосредственного магического значения, самый акт величания его имеет («На ем шуба соболиная, а шапочка

-куниная») (Приложение 1.28.) Богатство, изображенное в песне, должно было способствовать богатству в жизни. Здесь мы имеем ту же мыслительную основу: «Чем далее в старину, тем обычнее и крепче вера в

36

способность слова одним своим появлением производить то, что им оплачено» (155, II, 59);

- просьбы о подаянии («Коляда, дай ты нам пирога»). Требование подарка – отнюдь не попрошайничество, это властное требование услуги за услугу («Вы не будете дарить, мы не будем Вас хвалить»). Эта заключительная часть пения является самой важной, так как в ней содержится заклятие на урожай, здоровье, довольство («Завроди, Боже, пшаницу на всякую пашницу») (Приложение 1.17.; 1.29.). Если в доме имелись жених или невеста, то колядующие сулили им скорую свадьбу («Там две барышни сидят, христочки шьют, у коробочки кладут») (Приложение 1.4.). Размер подаяния влиял на содержание посула («У скупого мужика родилась рожь высока. Соломкою густа, колоском пуста», «А не дашь пирога, мы корову за рога, а свинью – за хвост, уведем ее под мост») (Приложение 1.8.; 1.11.);

- шуточные песни, построенные в форме вопросов-ответов («Что ты ищешь? – Брусок! Зачем брусок? – Косу точить! Зачем коса? – Траву косить! - Зачем трава? – Коня кормить!») (Приложение 1.18.). Особый интерес, на наш взгляд, представляют мало сохранившиеся даже в северных регионах России образцы песен-колядок с припевом «виноградье красно-зеленое», бытующие в Грайворонском районе. Слово «виноградье» в народной поэзии имеет значение символа плодородия и обилия, любви и брачной жизни (Приложение 1.16.).

Более развернутую словесную форму сопровождения имели так называемые подблюдные песни, сопровождающие гадания девушек. Следует подчеркнуть, что тексты подблюдных песен имеют четкий порядок следования и свою, особую символику. Начинаются со славления хлеба или его аналогов: снопов, одоний ржи, «квашни», теста, каравая. Ответ на гадание давали слова песни, под которые одна из девушек вынимала из блюда украшение с вопросом: «Девки, чья кольцо?» Прибыль и богатство сулят тексты песен, в которых упоминаются казна, домашние животные:

37

«Там живут люди богатые, они деньги гребут лопатою», «Иисус Христос у ворот стоит, со скотинкою, животинкою». Образы песен, предвещающие брак и свадьбу, тесно перекликаются с символикой свадебных песен. К таковым отнесем кольцо, голубя, драгоценные камни: «Катилось кольцо по бархату», «На макушечке два голубочка склонилися, поклонилися». Расставание, несчастливое замужество, брак со стариком предвещают образы песен, которые истолковываются однотипно: «Ой, листья шумят, разлететься хотят», «На печке сижу, заплатки плачу, еще посижу, еще поплачу», «Сидит воробей на колышке, глядит воробей на сторонушку». Как видим, слово в подблюдных гаданиях играло решающую роль, что сближало их с заговорами. Оно закрепляло спетое предсказание устойчивой формулой: «Кому вынется, тому сбудется, не минуется» (Приложение 1.23.).

Стремление заглянуть в будущее и предугадать его породило повсеместно великое множество способов гаданий, осуществляемых чаще всего в Рождественский, Щедрый и Крещенский вечера. По поверьям, именно в эти вечера девушки могут предугадать свою судьбу в замужестве, жены и мужья – судьбу урожая грядущего лета. Таким образом, в святочных гаданиях особенно четко проходят эти две темы в жизни человека: тема личной жизни и брака и тема земли и урожая. Проведенный анализ зафиксированных нами способов гаданий позволяют утверждать, что большинство из них возникло на основе древних религиозных верований и мифологических представлений: истолкование снов, приметы, колдовство, звуковые и цветовые определения. Для гаданий использовались вода, хлеб, зерно, свеча, украшения, домашние животные и птицы, предметы домашнего обихода и земледельческий инвентарь. Магические действа могли совершаться в разных местах и в разные временные периоды суток. Многие из них сопровождались присловьями: «Суженый-ряженый, приди коня напоить и меня, молодую, опоясать»; «Кого я задумала, приди ко мне, утрись моим утиральником» (село Рождествено Валуйского района).

38

В контексте нашего исследования определенный интерес вызывают святочные вечерки, имеющие местное название: «посиделки», «сборни», «беседы», «посидушки», «вечарушки», - которые нередко собирали селян разного возраста и социального положения. И вся инициирующая роль в их организации отводилась парням и девушкам. Основанием для такого предположения являются зафиксированные нами образцы песен, обрядовых и необрядовых игр, основная тема которых - взаимоотношение молодых людей, своего рода «прелюдия» брачных союзов. «Неслучайно именно на таких вечерках звучало множество лирических и свадебных песен, «припевных» величаний, не имеющих прямого отношения к данному обряду, но дающих мощный заряд для последующего после Святок периода сватовства и свадеб» (63, 80). И с этим утверждением исследователяэтнографа трудно не согласиться, ибо тема любви и брака является ключевой во всех образцах фольклора, приуроченных к данной обрядовой форме организации молодежи (Приложение 1.65.- 1.70.). Широкое распространение имели беседные и карагодные песни шуточного характера. Основная их тема

– противопоставление молодости и старости:

…Говорите речь по слову, у кого мужья младые, а деверья холостые. Мой мужик-мужичище, седая бородища, Сам на улицу не ходя, мене младу не пуская…

(село Теребрено Ракитянского района); …Досталась млада старому старику.

Стар ня пустя да на вулицу погулять, А хоть пустя, сам за ею вслед припустя…

(село Круглое Красненского района). Следует подчеркнуть, что веселые шумные святочные игрища,

сопровождаемые жжением костров, «скаканием» под «пищики» (жалейки), катание на санках и «льдянках» органично вплетались в канву ряда обрядовых действий, направленных на защиту хозяйства и семьи от «нечисти» (злых сил). С этой целью «писали» круги и косые крестики на

39

воротах, дверях, матице, на печке, над окнами. Для обеспечения плодовитости домашней живности ее обильно кормили, добавляя в корм зерна с «зимнего» снопа, курам – посыпали кругом, «чтобы круглый год неслись». На заклятие хорошего урожая «под образа» клали горшок с кутьей, пучок сена и сноп зерна.

В отголосках некогда бытовавшего повсеместно при колядовании обряда «ряжения» также зримо просматриваются мифологические корни. Рядились преимущественно парни. Наибольшее распространение имели образы животных: козы, медведя, коня. Более того, в селе Покровка Новооскольского района нами зафиксирован образец комедийной сценки «Коза», в ходе которой она «умирает» и «воскресает». Сейчас трудно восстановить глубинный смысл обряда. По всей вероятности, в этой ритуально-игровой форме передавались древние представления о смерти как конце старого и «воскрешении» нового года, а колядующие некогда представлялись тенями умерших, предками, вышедшими из подземного мира, чтобы принести живущим достаток, благополучие, удачу. Далеко неслучайно поэтому наше представление о козе как о символе плодородия: «Где коза ходит, там жито родит» (Приложение 1.35.). Мыслительная основа представленной песни ясна. Этому животному, начиная с античности, в земледельческих религиях приписывалась особая плодовитость, которую старались передать земле, всему живущему на ней (159, 133).

Таким образом, как видим Коляда – праздник чисто языческий, по назначению своему – земледельческий. Но церковь приурочила ко дню солнцеворота праздник Рождения Христа, что сказалось впоследствии на обряде колядования и появлении особого вида песен торжественного характера, именуемых на Белгородчине «христославиями». Они прославляют Рождение Спасителя Мира, воспевают Деву Марию, Илью-пророка, святых угодников («Разметайте дворы, становите столы, сын Божий народился», «По полю, полю Божья Матерь ходит», «Ходит Илья на Василья», «Ангел прилетел, под святые сел» (Приложение 1.21.; 1.31.; 1.32.; 1.33.)). Следует

40

подчеркнуть, что представленные нами образцы христианизированных колядок более всего отмечены в местностях, где превалирует численность украинского населения. Славление, как правило, сопровождалось ношением разукрашенной яркими ленточками и цветами «звезды» и предваряло обряд «колядования».

Упоминание в текстах отдельных «христославий» плуга свидетельствует о бытовании некогда в крае обряда «шествие с плугом» («За тем плугом сын Божий ходит»), что должно было обеспечить успех предстоящих посевных работ. С заклинанием урожая связаны и «засевания», совершаемые в канун старого Нового года и утром следующего дня («Сею, вею, засеваю, на Новый год, на Новое лето» (Приложение 1.29.)). На достижение этих целей, по всей вероятности, направлены и ряд крещенских ритуальных действий, связанных с гаданиями «на здоровье крестиками в «Ердани» (проруби), очищением крещенской водой жилищ, людей и животных, приметами погоды.

Резюмируя вышеизложенное, мы можем утверждать, что «зимние Святки на Белгородчине – это необычайно многогранная совокупность языческих и христианских обрядов, отголоски которых во многих своих проявлениях бытуют и сегодня» (63, 88).

В «народном дневнике» белгородских старожилов почетное место отведено «Устреченью» – Сретенье Господне (2/15 февраля), названному язычниками встречей Зимы и Весны, ввиду того, что в этот день «зима с весной встречаются впервой». Поэтому по погоде этого дня определяли: «На Сретенье перемет (метель) корма подберет», «На Сретенье капелюха капая – скоро весна пожалуя» (села Валуйского и Волоконовского районов). Практические, условно-символические, магические действия, выполняемые в этот день, были направлены, по всей вероятности, на обеспечение победы сил весны. Мужчины целый день «чинили коньи сбруи», женщины «поспешали с прядивом», ребятишки бегали на пригорок (в ряде мест – босиком), чтобы робко «окликнуть»: «Солнушко-ведрушко, выгляни из-за

41

горы, нам тепло принеси» (Борисовский и Грайворонский районы). К сожалению, подобных образцов сохранилось мало.

Наибольшее количество сведений на территории Белгородского района сохранил о себе самый разгульный и любимый в народе праздник Масленица, совпадающий с так называемой «сырною неделею» или «мясопустом». К сожалению, кто был прообразом Масленицы, воплотившей одновременно зиму, смерть и начало весеннего возрождения сегодня установить невозможно. Однако сама матушка-природа, являя пример бескомпромиссной борьбы животворящих сил природы над смертоносной мощью холода и мрака, дает основание предполагать, что этот праздник возник в виде тризны по умершей зиме-стуже и веселых игрищ, забав, танков и карагодов в ознаменование воскресения света и тепла весеннего.

Как известно, «Масленица» семь дней гуляет. Белгородчина – не исключение. Однако, целый ряд обрядовых элементов этого сложного комплексного праздника, бытовавший некогда в крае, доказывает, что ее праздничные действа носили как чисто развлекательный характер, так и ярко выраженный языческий облик.

Развлекательная сторона праздника, на наш взгляд, включала, прежде всего, масленичные утехи и забавы в виде взятия снежных крепостей и кулачных боев. Однако справедливости ради следует уточнить, что «в кулачных боях мы усматриваем воспоминание о древней тризне, которая состояла в состязаниях на могиле умершего («дратися по мертвеци»)». До сих пор сохранилась некоторая связь кулачных боев с поминальными днями, как, например, с масленицей (248, 352). Катание в санях с четверга было обязательным для всех уважающих себя крестьянских семей. Это рассматривалось как своего рода смотрины материального благосостояния хозяина, членов его семьи, ввиду чего для катания одевались праздничные одежды, запрягались лучшие жеребцы. По улице ехали степенно, «взадвперед», время от времени останавливаясь, чтобы переброситься словом с такими же гуляющими селянами. Парни имели возможность прокатить приглянувшихся девушек, для которых масленичная неделя, особенно

42

«заигрыши», была своеобразными смотринами невест. «Платой» за услугу служил поцелуй. Степенные, женатые мужики имели от этого свою корысть:

встрадную летнюю пору девушки отрабатывали свое катание работой в поле. Главными действующими лицами всех масленичных обрядов и увеселений были молодые женатые пары. В доме каждого, кто гулял на их свадьбе (тесть, теща, сваты, дружки), их радушно встречали, потчевали, величали свадебными песнями. А катание молодоженов представляло собой всенародный показ новобрачных, они – в центре, остальные – зрители. Этот обычай носил характер всеобщего признания и одобрения совершившегося союза.

Если молодоженов окружали почтенным вниманием, которое в основе своей, было вниманием заслуженным, то, молодые, которые еще не вступили

вбрак, хотя и пришла их пора, наоборот, подвергались шуточному наказанию. К их ногам привязывали «колодки» (древесные чурки), которые снимали лишь за определенную плату. Дети и подростки в течение всей недели катались на санках с гор: «Ой, Масленица-кривошейка, покатай-ка меня хорошенько», «Ой, Масленица, это я иду, потеряла салазочки, никак не найду» (Приложение 1.40.). Особый колорит обрядовой стороне праздника придавало вождение зимних танков и карагодов на лугу, обильное угощение

вкаждом доме: «Ой, Масляна, иде ты была? У Миколы на заборе водку пила!» (Приложение 1.42.).

И, конечно, глубинную суть этого древнеславянского праздника составляли обычаи, обряды, ритуальные действия аграрного и семейнородового культов, направленные на обеспечение будущего урожая, приплода скота, материального благополучия. Более всего это просматривается:

-в почитании предков блинами, которые, как известно, являются поминальной едой (176; 184; 248). Первый выпеченный блин, как правило, клали на подоконник «за упокой душ родительских». В Прощеное воскресенье перед наступлением поста бытовал обычай просить прощения за все прегрешения перед своими близкими, в первую очередь, младших перед старшими. Это является знаком уважения и благодарности к своему роду-

43

племени. Бытовавший в старину обычай ходить на кладбище в последний день Масленицы в настоящее время чрезвычайно редок. Поддерживается, в основном, старушками довольно преклонного возраста (Валуйский, Волоконовский районы). В Прощеный день надлежало и кума с кумой одарить. Самым знатным подарком было полотенце – куму, «брусок» мыла – куме. Необходимую часть подарка составляли также сладкие пряники;

-в ритуале встречи Масленицы, совершаемом детьми на пригорке, в поле, на огороде с блином в руках: «А мы Масленицу устречали, на горушке побывали», «Ой, Масленица-кривошейка, мы встретим тебя хорошенько, с сыром, маслом, калачом и с печеным яйцом» (Приложение 1.38.; 1.39.);

-в изготовлении соломенного чучела Масленицы, одетого в длинную женскую рубаху, напоминающего о давно забытой славянской богине Маре Моревне (Морене), с которым ходили по улицам. В ряде мест регионы его возили на «ребячьей тройке» (парни сами впрягались в сани), посадив рядом красивую девушку;

-отголоском язычества являются, на наш взгляд, и масленичные костры в первый и последний дни недели, через которые прыгали и водили вокруг хороводы: «Ах, Масляна, душка моя, любят тебя дети, девки, бабы и я» (Приложение 1.41.). В ряду аналогичных ритуалов, по всей вероятности, стояли и действия парней, подбрасывающих вверх горящие свясла, опускающих с гор горящие деревянные колеса (символ «идущего на лето» солнца). В селах Поосколья лучшие пряхи катались на донцах с гор - «для роста конопли». Иной трактовки этого действа нам от селян слышать не приходилось.

А вот смысл сути обряда проводов-похорон чучела Масленицы даже исследователями раскрывается по-разному. Одни считают, что масленичная кукла в древности воспринималась как существо, воплощающее собой растительную силу земли. После ритуального убийства оно должно было воскреснуть в виде полного зерном колоса (212). Скорее всего, что разбрасывание по посевам частей Масленицы должно было обеспечить этим озимым успешный рост. В этом, по всей вероятности, и состоял исконный

44

смысл обряда. Имея в виду, что все интересы крестьянина сосредоточены на земле, что от урожая зависела вся его жизнь, такое объяснение сжигания Масленицы становится вероятным. Ученые-этнографы (В. Пропп, А. Зернова), изучавшие это древнее ритуальное действие, пришли к мнению, что в его основе лежит представление о продуцирующей и очищающей силе огня (77; 159, 142). Масленичные костры, считаем и мы, зажигаются для того, чтобы отогнать от людей зло, неведомую и нечистую силу спутников зимы, очиститься от грехов, снять болезни, порчу, сглаз. В то же время масленичный костер, имитирующий солнце, мог дать, по поверью, то, что давало людям настоящее солнце: тепло, производительную силу земле, урожай хлебов, трав, плодов, умножение скота. Справив все эти предписанные суеверной старинной обряды, народ расходился по домам «прощаться», мыться в бане, памятуя: «Пируй-гуляй, а про пост не забывай!»

Резюмируя вышеизложенное, можно утверждать, что праздничнообрядовый комплекс осенне-зимнего периода Белгородчины (обычаи уборочной страды, жатвы, осеннего отхода земли к зимнему сну, сугубо местные празднества, связанные с древним культом растений, животных, птиц, зимние Святки, Масленица) выстраивался в соответствии с природными ритмами, являясь частью ансамблевости природно-социальной

идуховной среды. В празднично-обрядовой культуре этого цикла поэтическое и глубоко нравственное оформление взаимоотношений человека

иприроды по существу и составляет смысловое «зерно» педагогического решения проблемы духовно-нравственного развития личности в системе «человек – семья – общество - природа». В празднично-обрядовой культуре осенне-зимнего периода до сих пор зримо ощущаются следы древней ритуальности, те добрые традиции, которые формируют экологию духа человека и природы, культуру труда, здорового образа жизни, семейных взаимоотношений, нравственные основы бытия русского сообщества. Безусловно, введение такого материала в современное гуманитарное образование поможет решить множество проблем духовно-нравственного развития личности.

45

Вопросы для самоконтроля

1.Перечислите основные признаки обрядов осенне-зимнего периода Белгородчины.

2.Обоснуйте связь народного календаря с малыми жанрами устной словестности.

3.В чём выражается взаимодействие мифологических и христианских представлений в музыкально-обрядовом фольклоре края?

4.Охарактеризуйте один из обрядов осенне-зимнего цикла Белгородчины.

5.Проиллюстрируйте несколько образцов обрядовых песен осенне-зимнего периода.

Рекомендуемая литература

1.Zelenin, D. Russische (ostslawische) Qolkskunde / D/ Zelenin. – Berl. – Leipz., 1927.

2.Веретенников, И.И. Народное музыкальное творчество Белгородского края / И.И. Веретенников. – Белгород, 2000.

3.Жиров, М.С. Народная художественная культура Белгородчины : учебное пособие / М.С. Жиров. – Белгород, 2000. – 266 с.: ил.

4.Жиров, М.С. Региональная система сохранения и развития традиций народной художественной культуры : учебное пособие / М.С. Жиров. – Белгород, 2003.

5.Жиров, М.С. Фольклорные традиции села Мощёное Яковлевского района

/М.С. Жиров. – Белгород, 1998.

6.Жиров, М.С. Традиции народной художественной культуры Прохоровского района / М.С. Жиров, О.Я. Жирова. – Белгород, 2001.

7.Жиров, М.С. Традиционные народные праздники и обряды Белгородчины

/М.С. Жиров, О.Я. Жирова. – Белгород, 2002.

8.Жирова, О.Я. Музыкальный фольклор Белгородчины : монография /

О.Я. Жирова, М.С. Жиров, О.И. Алексеева, О.В. Гламазда, С.П. Коноваленко, О.Н. Кудымова, Н.Ф. Москвич, Л.П. Сараева. – Белгород : Изд-во БГИИК, 2014. – 130 с.

46

9.Зернова, А.Б. Материалы по сельскохозяйственной магии в Дмитровском уезде / А.Б. Зернова // Советская этнография. – 1932. - № 3.

10.Коринфский, А.А. Народная Русь / А.А. Коринфский. – Москва, 1901.

11.Максимов, С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила / С.В. Максимов. – Санкт-Петербург., 1999.

12.Обряды и обрядовый фольклор. – Москва, 1982.

13.Пропп, В.Я. Русские аграрные праздники / В.Я. Пропп. – Москва, 2000.

14.Снегирев, И.М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды / И.М. Снегирев. Вып. 1 – 4. – Москва, 1837–1839.

15.Фольклорные традиции Валуйского района : учебно-методическое пособие / М.С. Жиров, О.Я. Жирова, О.И. Алексеева, Л.П. Сараева. – Белгород : БГИКИ, 2011. – 445 с.

2.2. Народный календарь и песенный фольклор весенне-летнего периода

Народный календарь придавал непрерывному цикличному природному времени характер ритуальной системы, предусматривающей его деление на большие и малые части (например, весенний период, месяц, день), строгое чередование праздников и будней, периодов поста и мясоедов, а также строгую регламентацию хозяйственной деятельности человека, отсчет которой целесообразно начинать с весны. Это обосновано, на наш взгляд, тем, что славянский год, как правило, начинался 1 марта. «Март – прозвище не русское, занесенное в старину к русскому народу от византийцев». В годы пращуров звался этот месяц на Руси «сухим» и «березозолом» (92, 137), почитался первым месяцем мира, а вплоть до XV века считался началом гражданского года. И, несмотря на то, что в 1492 году новолетие было перенесено на 1 сентября, а позднее – на 1 января, март среди других месяцев по праву стоит в ряду первых, ввиду своей особой животворящей аграрной сути, - с него «пролетье», весна начинается.

47

С «Евдокией-плющихой» (1 марта) связаны ее первые предвестники. Неслучайно потому повсеместно бытующее: «Евдокия весну обряжает», «Евдошка идет – весну несет», «Евдоха снег полоха» (т.е. пугает, подтаивая) (села Новооскольского района). Старики утверждают, что с «Евдошки» снег обретает особую, целительную силу, в силу чего деревенские знахари «собирали» его по пригоркам, используя затем «болящему люду и худобе» (Винокурова Е.В., 1913 г.р., с. Рождествено Валуйского района). Именно по этому дню селяне судили, какова весна будет. Если на Евдокию холодно, то и весна припозднится, а значит домашних животных придется две лишних недели кормить. А если «на Евдокию вода – на Егория трава»; «нежели курица на Евдокию талой воды напьется, то и овечка на Егория травы наестся».

Предвестником наступающей весны почитался в крае и «Герасимграчевник» (4 марта). «Грач на горе – весна на дворе», - утверждают старые люди, а потому примечают, куда прилетевшие птицы «возгнездятся». Если старые, прошлогодние гнезда займут, значит будет весна ранняя и талая вода вся разом сбежит. «Следить грачей» в старину доверялось деревенской ребятне.

На «Сороки» (22 марта) вторая встреча весны выпадает. В этот день, по народному дневнику, зима кончается, весна начинается, день с ночью меряются и… равняются. Отсюда и название – «день весеннего равноденствия». А сорок мучеников, воспоминаемых в этот день Православной церковью, по простонародному присловью, «торят путьдорожку сорока утренникам (морозам), из которых каждый все легче да мягче другого» (92, 140). По народному поверью, в этот день и сорок птиц прилетает. И с этим утверждением селян трудно не согласиться, проанализировав сохранившиеся в их памяти присловья и поговорки: «Увидел скворца – весна у крыльца», «Жаворонок в раю – быть теплу», «Журавли курлыкают, весну-красну кликают», «Перепелушки, летите – тепло летушко несите», «Кулик-самород полетел в огород», «Журавли-

48

тонконоги понашли пути-дороги». Ввиду этого вполне обосновано и бытование «закличек», обращенных к разного рода птицам, прежде всего, жаворонкам, с просьбой «студеную зиму унести, теплу весну принести» (Приложение 1.49.; 1.50.; 1.52.). В селах Ракитянского района нами зафиксированы и образцы закликаний «пичуг, способных обеспечить «девок прядивом и тканьем на будущий год» (Приложение 1.53.).

Как видим, с прилетом птиц связывалось и наступление весны, и весь цикл земледельческих работ, от «милости» которой он зависел. Именно поэтому обряд закликания весны в его целостном виде органично соединил в себе действие как практического, так и условно-символического, магического характера:

-выпечку сорока фигурок «жаворонушков», которые раздавались детям и подросткам, совершающим закликания на пригорках, стогах сена, деревьях, крышах сараев (Приложение 1.48. – 1.61.);

-предусматривалась выпечка фигурок на «богатство» и на «урожай», в которые вкладывалось соответственно зернышко и монетка. Обладатели таких «птичек» наделялись правом первыми бросить в землю горсть посевного зерна. Это сулило хороший урожай и материальное благополучие семье круглый год;

-фигурки «птюшек» укреплялись на длинных шестах, на макушках деревьев, ложились на «одонушки» (стога). Иногда дети подбрасывали «жаворонков» вверх, имитируя их полет: «Жаворонушки, поскорей прилетите, весну-красну, теплое летецо принесите!»;

-обрядовое печево съедалось детьми в течение дня «постепенно», остатки прятались в «копах» (копнах) соломы, бросались в реку, зарывались

вземлю, отдавались домашним животным;

-особым смыслом наполнялись «заклички» весны, исполняемые девушками: «Ты нам принеси, красным девушкам, – по веночку, молодым молодушкам – по серпочку, косу да серпок, золотой снопок, в амбар - зерна

49

по самые края», «Принеси с собой жито спелое, сошку, плужок, колосков мешок, сошку, боронку, да косицу звонку!» (66, 72).

На основании вышеизложенного, вполне очевидно, что региональный обряд встречи весны, превратившийся в XX веке уже в детскую игру, чисто языческий, по значению своему – земледельческий, так как содержащиеся в нем подражательные действия направлены на обеспечение богатого урожая, довольства и обилия.

В череде христианских праздников весеннего периода заслуживает внимания Благовещение (7 апреля), так как он сохранил массу вестейпримет, особых поверий, исконных обычаев весьма интересных в контексте нашего исследования. Это один из двунадесятых праздников, где органичное переплетение языческих представлений и христианских верований дает нам удивительно гармоничный сплав бытового православия, направленного в конечном итоге на обеспечение земного благополучия людей. Не случайно в народе существует поверье, это Богоматерь в этот день засевает все нивы земные с небесной высоты, разбрасывая из золотой кошницы пригоршнями всякое жито и моля Господа о ниспослании благословления на будущий урожай. На достижение этой цели, на наш взгляд, были направлены также обрядовые действа, ритуалы и местные обычаи:

-«пташек Божиих на волю отпускать», что знаменует собой приход весеннего тепла, победившего зимнюю стужу, и одновременно - бескровное жертвоприношение природе;

-в этот день надлежит прыгать через огонь, соломенные лежаки жечь, одежды свои «окуривать», дабы истребить житейские напасти и болезни;

-до сих пор селянки выпекают в этот день из общей муки пресные «просвиры» (просфоры), которые, освятив в церкви, хранят за божницей, употребляя в пищу в самых сложных жизненных ситуациях (болезнь, сглаз, принятие ответственного решения). Нередко дают и заболевшим домашним животным - «для здоровья»;

50

-в этот день возбраняется выполнять любую работу, так как «птица (даже самая злая - ворон) гнезда не вьет, девка косы не плетет, печи не топят, горячего нечего не готовят» (66);

-народные поговорки-присловья утверждают, что «Каково Благовещенье – таково и Христово Воскресенье», «Благовещенское солнышко сулит благую весть об урожае», «На Благовещенье дождь – уродится рожь!».

Как видим, мыслительная основа всех этих ритуальных и обрядовых действ – организация крестьянского быта и «упорядочивание», таким образом, природы, от которой этот быт зависел. Показателен в этом отношении праздник Вербного воскресенья, отмечаемый в последнее воскресенье перед Пасхой и установленный церковью в память въезда Иисуса Христа в Иерусалим «на осляти». Народ по пути шествия бросал ему пальмовые ветви (вайи). На Руси их функции выполняет верба, ибо она первая являет нам признаки весны в виде почек. Появление сережек, когда кругом еще не растаял снег, вызвало у народа представление, будто они являют собой некоторое средоточие особой растительной силы. С этим связано похлестывание веточкой вербы детей: «Верба, секи, велика, (имя), расти», «Верба-хлест, бей на прирост», «Верба-лоз, бей до голос, чтобы выросла сама така кудрява, как верба» (Приложение 1.62.). В ходе исследований нами выявлено немало таких присловий, адресованных ребятишкам (66, 73). По всей вероятности, народ как бы отдавал дань детям, которые празднуют весну своей жизни, а потому должны радоваться, веселиться, жить здоровыми и бодрыми. Похлестыванию подвергались все домочадцы и домашние животные. Обычай этот представляет собой вид контагизной магии (магии сопрокосновения): сила вербы через чувствительное соприкосновение должна была благоверно воздействовать на того, кого ею хлестали. Этот обычай, на наш взгляд, родственен обычаю обсыпания зернами на свадьбах, до настоящего времени отправляемому на Белгородчине. Веточки вербы, освященные в церкви, селяне по сей день

51

почитают целебными, храня за «божницей» и используя как предохранительное средство от порчи и сглаза, злых духов и людей. С этой целью их даже прикрепляют в разных местах дома в полной уверенности, что эти веточки вербы имеют силу охранять жилище и хозяйственные постройки.

В контексте нашего исследования мы не можем обойти вниманием «праздник праздников» - Пасху, ввиду глубинности ее корней, уходящих во времена жизнедеятельности скотоводческих и земледельческих племен. Основанием для такого утверждения является анализ народных поверий, обычаев, ритуалов, обрядов, совершаемых как в преддверии этого праздника, так и в день его. Это:

-обычай «очищения» водой (купание) в Великий четверг, до восхода солнца всех членов семьи; окропление ею домашних животных «для здоровья»; уборка жилищ, хозяйственных помещений, дворов, прилегающих территорий («грех не обиходить к Велику дню»); выполнение тех видов работ, которыми заниматься предпочтительнее и желательнее в течение всего года («непременно сбудется»);

-приготовление ритуальной пищи: киселя (кроту, «чтобы не ходил в огород»), сдобного пшеничного хлеба круглой формы, куличей, реже - пасхи, крашеных яиц. Следует подчеркнуть, что с пасхальным яйцом связано много народных примет, обычаев и суеверий, бытующих и чтимых не только в сельской местности Белгородчины. Более того, сущность и назначение отдельных из них люди преклонного возраста объясняют вполне убедительно, подходя близко к истине. Это касается цвета яйца. Традиционно красный связывается с символом жизни, плодородия, миром, обагренным кровью Христа и посредством ее возрождающегося для новой жизни, с тем, что саму Пасху именуют «красной», равно как и колокольный звон, повествующий о торжестве жизни над смертью. Как утверждают, в этот день «солнце играет, небеса раскрываются», являя нам пример радости общения и примирения человека с миром природы;

52

-одаривание друг друга крашеными яйцами, «лобызания», символизируюшие знак почтения, уважения, выражение любви и примирения. Само яйцо воспринимается многими как символ воссоздания новой жизни, ее продолжения в круговороте «жизнь – смерть - жизнь», которым живет природа и который нужен земледельцу. Вот почему почитающий традиции предков христианин не выбросит скорлупу освященного яйца в мусор. Ее надлежит закопать в землю - «для роста посевов».

Все эти поверья, как видим, объясняются древними, еще дохристианскими представлениями о яйце как символе, знаке и средстве воскресения и обновления жизни. До сих пор люди искренне верят, что при помощи пасхального яйца души умерших могут получить облегчение на том свете. Этим и обусловлен повсеместно бытующий обычай катать яйца на могилах умерших «крестом», раскрошить их потом с тем, чтобы «скормить птице вольной», которая в благодарность за это «помянет усопших» и будет просить за них Бога;

-обрядовая трапеза начинается с яиц, причем, первое яйцо делилось поровну на количество членов семьи. Совместная еда одного яйца, по всей вероятности, являлась символом единства семьи, ее крепости и прочности.

Со Светлого Христова Воскресенья начинались праздничные гуляния с хороводами, танками, играми, «ширинками» (хороводы с рушниками), несущими брачную радость молодым: «Король по городу ходя, король девок выбирая», «Ходя ли барень по карагоду, иша ли барень ласкову тешу, приветну нявесту» (Приложение 1.66.; 1.69.). Считалось, что сделанный в этот день выбор наиболее удачен: «На Красной Горке сойдемся, посчитаемся, золотым венцом повенчаемся!» Неслучайно, что и по сей день не только в сельских местностях, но даже в поселках и городах области русские люди стараются приурочить свадьбу к периоду Красной Горки. Сохранившаяся в ряде мест традиция сбора селян всех возрастов и социальных статусов на увеселения в самых красивых по местоположению

53

местах отдает должное молодоженам («вьюнцу и вьюнице»), что характеризуется тематикой приуроченных к этому моменту песен: «Ходя павень, ходя павень, да и с павушкою…» (Прохоровский район), и чествованием новобрачных: «А чтоб табе пилось, да на пуп лилось, на здоровье, на многое лето!» (село Подсереднее Алексеевского района).

Важнейшей аграрной датой на Белгородчине исстари почитался Егорьев день, отмечаемый как праздник первой пахоты, сева, первого выгона скота на пастбище после зимы. Автору посчастливилось в детстве не раз наблюдать за действиями бабушки и мамы, провожающих «скотинку за ворота». Выход сопровождался кроплением святой водой двора, живности, похлестыванием ее веточкой освященной вербы, «кликанием» Егория, потому как «хоть все глаза прогляди, а без Егория за стадом не усмотришь». Ввиду этого хозяйки выполняли ряд «охранительных» ритуалов: животные проходили по «покромке» (поясу). Согласно поверью, они будут здоровы весь год, если не заденут ее (Красногвардейский район). В селах Грайворонского района в воротах замок замыкали, «чтобы зверь пасть не открывал».

Детская память сохранила и воспоминания об уважительном отношении селян к пастуху, которого и нанимали, и кормили «всем миром» по очереди, вынося за ворота молоко, яйца, блины. В первый день хозяйки выносили пастуху печенье в виде фигурок домашних животных, что являло собой магический обряд сохранения и приумножение скота. О бытовавшей традиции оповещения селян о выгоне и пригоне скота особыми наигрышами на рожке свидетельствуют образцы инструментального фольклора с необычайно поэтическими формулами: «Солнце всходит – пастух с ума сходит» (утренняя); «Солнце садится – пастух веселится» (вечерняя).

До сей поры помнят в белгородских деревнях и при необходимости используют заговоры на «здоровье животных» (от сглаза, порчи, хвори, испуга, укуса, вздутия живота). Поведали нам старики и ряд примет и поверий, связанных с Егорием: «На Егория роса – не надо лошадям овса»,

54

«Егорий с теплом – Микола с кормом», «Не хвались на Егорьев день посевом, а хвались на Миколин травой», что означало, «работу в поле по погоде надо начинать» (села Новооскольского района).

В этой связи, на наш взгляд, особую значимость приобретали календарные ритуалы, связанные с весенним посевом, когда и как надо «сетево подымать». Готовность земли проверяли руками «на ощупь». Однако, как сказывают, нередко использовали испытанный «дедовский» способ. Сняв портки, садились на борозду, телом проверяя, насколько земля прогрелась, чтобы принять зерно: «Сей неделю после Егорья, да другую после Иеремии», «Раннее яровое сей в золу, да в пору, а овес – в грязь», «Яровой хлеб сей с одышкой и поглядкой», подтверждая суть ее присловьем: «Где хозяин ходя, там рожь родя» (села Валуйского района).

Встав на краю поля, мужчины молились на все три стороны, кроме северной, бросали на каждую с низким поклоном по горсти жита и начинали засевать. Следует подчеркнуть, что в старину на Белгородчине хлеб-жито сеяли только мужчины, «чтобы сильным удался», а вот посадка овощных культур «требовала ласковой бабьей руки». Сажая рассаду капусты, женщины приговаривали: «Уродись, капустушка, пузаста да головаста». Дальновидные хозяйки не приступали к сажанию бобов, предварительно не замочивши их в «озимой» воде, которую брали в крутых оврагах и ярах, где долго лежит снег, а сажая, приговаривали: «Уродись бобы и крупны, и велики, чтоб хватило на старых и малых» (села Вейделевского раона).

Желанными веселыми и улыбчивыми гостями в череде трудовых будней входили в жизнь белгородских поселений семицко-троицкие праздники и обряды, любовно именуемые «семиковой неделей», «зеленой неделей». Отмечаются они на седьмой неделе после Пасхи и включают Семик, поминальную родительскую субботу, Троицу, Духов день. На наш взгляд, этот празднично-обрядовый комплекс напрямую связан с древним культом растений, духов растительности, умерших предков. Основанием для такого предположения являются материалы, полученные нами в

55

исследуемом регионе, вполне согласуемые с выводами известных ученыхэтнографов XIX и XX столетий (Афанасьева, Калинского, Проппа, Снегирева).

Семицко-троицкий обрядовый комплекс Белгородчины по разнообразию и сложности входивших в него компонентов сродни, пожалуй, только святочному и масленичному. Он знаменует собой проводы весны, встречу лета, прославляет буйную растительность земли-матушки, выражает надежды на ее милость, предваряет христианский двунадесятый праздник – Вознесение Господне, отмечаемый в четверг через сорок дней после Пасхи «в знак возвращения Иисуса Христа на небеса после завершения его миссии Спасителя на земле».

На Белгородчине этот праздник в народе называется «Вшествием», «Ушествием». К нему приурочивается выпечка символических лесенок, продолговатых лепешек удлиненной формы из сборного теста, с поперечными украшениями в виде перекладинок, чтобы «облегчить Спасителю восхождение на небеса». Однако крестьянство переиначило это церковное учение на свой, земледельческий лад, используя его как магический прием для успешного произрастания и поднятия ввысь злаков. С этой целью девушки в поле соединяли выпеченные лесенки вместе, приговаривая: «Дай, нам, Боже, много тоже ржи, пшаницы, конопицы!». Было принято еще «всякому у своей нивки похлопотать», для чего «мужики, бабы, девки шли на свои ржи, где, помолясь на все четыре стороны, подкидывали верх лесенки со словами: «Расти, рожь, большая, вот такая!» После этого обрядовое печево съедалось, а в ряде мест – хранилось в святом углу до сбора урожая. В этот день во м ногих деревнях края селяне обходили посевы, совершая на полях обрядовую трапезу (яйца, блины, лестнички), катались по траве, приговаривая: «Расти, травка, к лесу, а моя рожь – в овину» (66, 56). Как видим, эти ритуальные действия, имевшие характер карпогонической магии, были направлены на стимулирование земли, для того, чтобы вырастить хороший урожай.

56

Основной праздник, посвященный культу растений, - Семик, именуемый в народе «честным», отмечается на седьмой неделе после Пасхи, ввиду чего и получил такое название. Следует подчеркнуть, что Семик – один из немногих праздников, сохранивший до наших дней обычай украшать жилища, хозяйственные помещения, дворы «клечаньем» (ветки деревьев), свежескошенными пахучими травами (чабрец, мята, душица, зверобой).

Как следует из материалов наших исследований, предпочтенье повсеместно отдается березе, иногда – липе. Подтверждение этому факту находим в текстах семицко-троицких песен, записанных на территории края в последние пять десятилетий прошлого столетия (И. Веретенников, М. Жиров, И. Карачаров, В. Щуров). Очерк И.М. Снегирева свидетельствует в пользу наших выводов: «Семицкая песня «Под липкою стол стоит» намекает на какой-то жертвенный обряд – вероятно совершавшийся в тот праздник, в который липа и береза составляют главную принадлежность и повторяются в семиковых песнях» (184, 113).

Наиболее «разлапистые» ветки этих деревьев укрепляли в местах входа человека и «души» (ворота, двери, окна), а также за «божницу». Согласно народному поверью, верхушки деревьев и ветки считаются средоточием особой силы роста и эту силу надо использовать. Такова, на наш взгляд, простейшая мыслительная основа, приводящая к различным обрядам, связанным с этими деревьями. Более того, раньше празднование это имело двоякую форму. Помимо того, что ветки использовались для убранства жилищ, в лесу выбиралось одно деревцо (береза, липа, клен), которое украшали и торжественно вносили в селение. Сегодня в регионе широко бытует традиция освящать ветки березы и липы в церкви, и им, как вербам, освященным в Вербное воскресенье, приписывалась особая целебная и оберегающая сила. Нами установлено, что освящались не только ветки деревьев, но и цветы, травы, которые впоследствии хранились за «божницей», на комине печи и использовались «при хворобе».

57

Более сложное явление, на наш взгляд, представляют собой обряды, связанные с выбором деревца. В состав данного комплекса входят выбор и зарубка деревца, его украшение, совместная трапеза под ним, завивание венков, кумление, срубание деревца, торжественное внесение его в деревню, хороводные игры и песни под ним, гадание на венках. Как установлено, все эти элементы имели место в общем комплексе семицко-троицкой обрядности в крае. Ввиду этого каждый из них требует изучения и анализа в различных и многосторонних связях друг с другом. Остановимся на наиболее ключевых.

Основным действом данного комплекса на Белгородчине, по нашему мнению, были следующие обряды: «завивание» концов веток дерева в кольца-венки; связывание верхушек двух рядом растущих деревьев так, что получалась своеобразная арка; украшение избранного деревца разноцветными ленточками, нитками, лоскутками, бусами, венками из цветов и трав. Исходя из предположения, что сила роста, по представлениям народа, находится в верхушках и концах веток, откуда идет рост, становится понятным исконный смысл обряда «завивания», который «можно рассматривать как способ уловления и сохранения этой силы» (159, 73).

Пожилые селянки утверждают, что в пору своей юности они прибегали к «завиванию», чтобы «крепко-накрепко связать себя с полюбившимся парнем». На завитом деревце-венке они гадали о своем будущем, здоровье родителей. Именно в эти дни, по поверью, целительная и предсказательная сила березовых веток возрастала, а потому по ним судили: если завитые венки не завяли до Троицы, все задуманное обязательно свершится. Неслучайно, в основе празднования Семика в большинстве сел края также лежал обряд «завивания» девушками березки под многообразные варианты песен о ней: «Завивайся, березка, завивайся, кудрява» (село Масловка Валуйского района).

«Завив» на березке большой венок, девушки кумились: «Кума, кума, давай покумимси, по три раза посалуимси», «Покумимся, кумушка, покумимся, голубушка», «Кума, кума, покумись, и на ранее не бранись»

58

(Приложение 1.76.). «Кумление» заключалось в троекратном поцелуе, обмене венками, нательными крестиками, украшениями, яйцами. Здесь же, под деревцом, совершалась обрядовая трапеза, похороны «кукушки», а в ряде мест – и Костромушки, которую «катали» по траве, а затем бросали в воду.

По всей вероятности, этот обряд связан с культом дождя и растительности. Исключительная роль березы в семицко-троицких празднествах объяснялась тем, что в мифологических представлениях древности она осмыслялась как дерево жизни – образ, воплощавший у всех народов универсальную концепцию мира. Обряд же «кумления» рассматривается как древний ритуал признания девушек брачного возраста полноправными членами общины. Несмотря на то, что семицко-троицкие обряды почитаются чисто девичьими, в ряде регионов нами отмечена инициирующая роль юношей в кумлении с девушками (Яковлевский, Валуйский, Алексеевский районы).

В ряду наиболее значимых ритуальных действ семицко-троицкой недели в крае значится обряд «крещения и похорон кукушки», включающий изготовление чучела ее. Для этих целей использовался любой подручный материал: веточка любого дерева (чаще - плодового), листья лопуха, клочок сена, «куга» (камышовая трава). «Обряжали» кукушку повсеместно в девичий наряд, идентичный бытующему в данной местности. А вот «крещение» и «похороны» кукушки совершались в разные дни: на «Вшествие», в день жен-мироносиц, на Семик или на Троицу, нередко параллельно с обрядом «кумления». Примечательно то, что в Валуйском районе, например, было принято делать и чучело «кукуя», и оставлять его рядом с «кукушкой» на плодовом дереве до Троицы.

Хоронили «кукушку» на Троицу в садах, лесных полянках, с плачем и причитаниями: «Кукушечка наша милая, и зачем же ты так рано от нас улетаешь, и зачем же ты так рано нас покидаешь?», - которые по окончанию ритуала сменялись карагодной или плясовой песней. Характерно то, что

59

полученные нами сведения по данному факту отмечены в исследованиях А.А. Максимова, Р.Е. Кедриной по другим регионам России (113).

В ритуалах «родительской субботы», которая предшествует Троице, празднуемой через два дня после Семика, отчетливо просматриваются черты старинной обрядности. В ней гармонично соединилась память об усопших (посещение кладбищ, отправление молебнов, жжение поминальных костров) и праздничный гимн кормилице-земле и всему, что живет и растет на ней (Приложение 1.72. – 1.80.).

На Белгородчине Троица впитала в себя те обычаи и обряды, которые характерны в ряде своих черт и для Семика: украшение святых храмов и жилищ древесными ветвями, цветами и травами, «развивание» венков и березок, гадания. Отпустив в воду венки, девки гадали о брачном союзе, о жизни и смерти, о счастье и несчастье. Неслучайно «венок почитается залогом бессмертия, знамением перерождения души и союза мертвых с живыми… Без сомнения, и гадание на воде есть остаток от древнего языческого обряда славяно-русов, которые, по свидетельству наших летописцев, обожали реки и озера, чтили деревья и дуплины, приносили им жертвы (требы) на кладбище и делали гадания» (184). «В семике, - замечает также Н.М. Карамзин, - соединяются стихи и символы древнеязыческого богослужения славяно-русов: ношения древесных ветвей, завивание и развитие венков, гадание в рощах и на водах; посему с достоверностью заключить можно о языческом происхождении этого празднества». Для него характерна и древнейшая, на наш взгляд, традиция межсельских игрищ, вождения танков и карагодов «на гранях» (территория, разделяющая соседствующие территории), широко распространенных на Белгородчине.

Праздник Ивана Купалы – «Бога плодов зеленых» - в контексте нашего исследования интересен как праздник «Ивана-травника, купальщика, колдовщика, карагодника, игруна». Он выпадает на разгар лета, на период летнего солнцеворота, время буйного роста и цветения растительности. Считается, что солнце в этот день действует с особой живительной силой, а

60

при восходе играет всеми цветами радуги, купаясь в воде, ввиду чего и ей приписывается чудодейственная сила.

Так как земля теперь достигла полного развития своих сил, то помогать ей уже не надо. Соответственно, некоторые из обычаев и обрядов теперь носят иной характер, чем предыдущие праздники: земле не помогают, от нее в этот день, наооборот, стараются взять все, что она может дать: целебные травы, цветы, коренья («Иванов день пришел, народ траву собирать пошел»):

-жгучая крапива ревматизм лечит;

-заячья капуста применяется при ожогах;

-мать-и-мачеха, душица от простуды помогают;

-чистотел, купальница, медвежье ушко – верное средство при кожных заболеваниях;

-плакун-трава прогоняет злых духов. Знахари ищут разрыв-траву, против которой, говорят, не устоит ни один замок. В муравьиных кучах добывают жгучее масло «от всех недугов». А чтобы целебные травы не потеряли своей чудодейственной силы, вполголоса приговаривают: «Матиземелюшка, благослови меня травы брати, коренья копати» (Ровеньской район).

Однако это собирание уже не имело прямого аграрного характера, ибо не ставило цели воздействовать на урожай. С этого дня «усяк, кто дорос – идя на покос»: «Косарики молодые сено покосили, водицы попили» (село Кустовое Яковлевского района).

Купальская роса также наделялась целебной силой, ввиду чего ею умывались, собирая в «посудину» и используя затем «от хвори и недуга». Не случайно и ритуальное купание «от мала до велика» на зорьке, и обливание водой друг друга.

Главная особенность купальской ночи – очищающие костры. Разводили их, как правило, на берегу водоемов, нередко спуская в них с пригорков горящие колеса, играли песни: «Только вот наша карагодница ноченьку не спала» (Ракитянский район). Когда огонь костра набирал силу,

61

через него прыгали «и мал, и стар». Первые – для предсказания будущего, вторые - для очищения «от болезней и всякой скверы». В ряде мест было принято прыгать через заросли высокой крапивы, водить вокруг карагоды: «Трава моя, травушка, кострыка стрятучая» (село Рождествено Валуйского района).

С Ильиным днем (2 августа) селяне связывают окончание сенокоса и начало жатвы. Ввиду этого становится понятным смысл святочных колядок, щедровок, а также заговоров, в которых Илья-пророк - податель всяких благ и милостей. Вместе с тем, в народных поверьях Илья выступает как грозный вестник гнева Божьего, ревниво заботящийся о своем почитании. Карательная функция Ильи («громом сразит за дурные дела») тесно связана с очистительной («умываться Ильинским дождиком»; «До Ильи мужик купается, а с Ильи с водой прощается»). С этого дня, по поверью, «Ильяпророк с неба холодную воду в реки льет, а потому купаться возбраняется». В ряде мест региона, прощаясь с летом, было принято обливать друг друга водой (Новооскольский район). По народному выражению, «пророк Илья лето кончает – жито зажинает».

Как видим, праздники и обряды весенне-летнего цикла - это своя особая гармония жизни, сложнейшая система взаимоотношений, где будничное и праздничное, обыденное и возвышенное переплетены воедино, образуя сплав уникальной художественной традиции региона.

Резюмируя вышеизложенное, мы можем утверждать, что традиционные праздники и обряды календарно-земледельческого цикла посвоему организовывали и упорядочивали и крестьянский быт, и природу, от которой этот быт зависел. Представленные нами этнографические материалы отличаются архаичностью, что дает возможность проследить происхождение этих праздников и обрядов, их бытовые формы, исконный смысл и назначение. Проведенный анализ показал, что праздники эти типично аграрные, земледельческие, теснейшим образом связанные с

62

земледельческими интересами и стремлениями крестьян, их религиозными и мифологическими представлениями.

Нами выявлено, что между основными праздниками, при всех их отличиях, имеется ясно ощутимое сходство, значение которого образуются из одинаковых слагаемых, иногда различно оформленных, а иногда просто тождественных (поминовение усопших во время Святок, на Масленицу, на Троицу, в Радуницу; изготовление и употребление обрядовой пищи на Святки, в Егорьев день, Семик; сожжение и уничтожение чучела на Масленицу, на Ивана Купалу, Петров день и другие праздники; традиция межсельских игрищ «на гранях», вождения танков и карагодов во время всех праздников и обрядов календарно-земледельческого круга). Кроме того, историко-этнографическое изучение календарной обрядности Белгородчины создает базисную основу для глубокого понимания духовного мира ее носителей и продолжателей.

Исходя из вышеизложенного, мы вправе рассматривать праздничнообрядовый фольклор Белгородчины в качестве уникального инструмента передачи этнокультурной информации и ценностной основы русской культуры. Именно в ее недрах формировались, оттачивались и передавались из поколения в поколения базовые духовные ценности и идеалы русского народа: добродетель, соборность, благочестие, бескорыстие, совестливость, трудолюбие, любовь к земле, дому, Родине. Обилие негласных народных «поучений», «слов», «кодексов сведений», воплощенных в праздничнообрядовой культуре, наставляло наших предков сообразно традиции вести себя в быту, в семье, в крестьянской общине: «… почитай отца своего… жену свою любите… леность – всему мать, что кто умеет, то забудет, а что не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленись ни на что хорошее… не лукавь… будь честен… плати добро за добро…».

Важнейшими нравственными заповедями, воплощенными в празднично-обрядовой культуре, являлись трудолюбие и равенство между людьми, а также требование любить, воспитывать, учить ремеслу и

63

рукоделию: матери – дочерей, отцу – сыновей, «кто, в чем способен, какие кому Бог возможности дает». Ценностное отношение к человеку, семье, матери, материнству, дому, родной природе, земле, производительному труду, здоровому образу жизни раскрывается в многообразии праздничнообрядового комплекса, включающего важнейшие этапы жизни человека: от «первого вздоха до последнего».

Вопросы для самоконтроля

1.Перечислите основные признаки музыкально-обрядового фольклора Белгородчины весенне-летнего периода.

2.Обоснуйте связь народного календаря края с малыми жанрами устной словесности.

3.В чём проявляется архаичность обрядов весенне-летнего цикла?

4.Проиллюстрируйте несколько образцов обрядовых песен весенне-летнего периода.

5.Охарактеризуйте музыкальную стилистику обрядовых песен Белгородчины весенне-летнего периода.

Рекомендуемая литература

1.Zelenin, D. Russische (ostslawische) Qolkskunde / D. Zelenin. Berl. – Leipz., 1927.

2.Веретенников, И.И. Народное музыкальное творчество Белгородского края / И.И. Веретенников. – Белгород, 2000.

3.Жиров, М.С. Народная художественная культура Белгородчины : учебное пособие / М.С. Жиров. – Белгород, 2000. – 266 с.: ил.

4.Жиров, М.С. Региональная система сохранения и развития традиций народной художественной культуры : учебное пособие / М.С. Жиров. – Белгород, 2003.

5.Жиров, М.С. Фольклорные традиции села Мощёное Яковлевского района / М.С. Жиров. – Белгород, 1998.

64

6.Жиров, М.С. Традиции народной художественной культуры Прохоровского района / М.С. Жиров, О.Я. Жирова. – Белгород, 2001.

7.Жиров, М.С., Жирова О.Я. Традиционные народные праздники и обряды Белгородчины / М.С. Жиров, О.Я. Жирова. – Белгород, 2002.

8.Жирова, О.Я. Музыкальный фольклор Белгородчины : монография /

О.Я. Жирова, М.С. Жиров, О.И. Алексеева, О.В. Гламазда, С.П. Коноваленко, О.Н. Кудымова, Н.Ф. Москвич, Л.П. Сараева. – Белгород : Изд-во БГИИК, 2014. – 130 с.

9.Зернова, А.Б. Материалы по сельскохозяйственной магии в Дмитровском уезде / А.Б. Зернова // Советская этнография. – 1932. - № 3.

10.Коринфский, А.А. Народная Русь / А.А. Коринфский. – Москва, 1901.

11.Максимов, С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила / С.В. Максимов. – Санкт-Петербург, 1999.

12.Обряды и обрядовый фольклор. – Москва, 1982.

13.Пропп, В.Я. Русские аграрные праздники / В.Я. Пропп. – Москва, 2000.

14.Снегирев, И.М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды / И.М. Снегирев. Вып. 1 – 4. – Москва, 1837-1839.

15.Фольклорные традиции Валуйского района : учебно-методическое пособие / М.С. Жиров, О.Я. Жирова, О.И. Алексеева, Л.П. Сараева. – Белгород : БГИКИ, 2011. – 445 с.

65

Приложение 1 Земледельческий календарь: фольклорно-этнографическая палитра

края

1.1.Приходила Коляда наперед Рождества, На поля принесла снегу беленького.

Как по этой по пороше гуси-лебеди летели, Колядовшечки-недоросточки.

Пришла Коляда накануне Рождества, Мы ходили, мы искали святую Коляду. Мы нашли Коляду, во Петровом двору.

1.2.Коляда, Коляда, Пошла по дорожке, нашла железку.

Пошла в кузню, сковала топорик. Пошла в лесочек, срубила дубочек, Смостила мосточек.

По том, по мосточку шли братца: Первый братец – Рождество Христово, Второй братец – Василь Косарецкий, Третий братец – Крещенье Христово

(село Верхопенье Ивнянского района).

1.3.Пришла Коляда накануне Рождества, Кто даст пирога, тому полон двор скота. Овин с овсом, жеребца с хвостом.

Не дадите пирога - мы корову за рога. Не дадите пышку - свинью за лодыжку. Не дадите хлеба - стащим с печки деда!

(село Лески Прохоровского района).

1.4.Коляда, Коляда, Рождество принесла. Как на улице шатер соломкою замечен. Там две барышни сидят, Христочки куют, у коробочки кладут.

Подкрался Макар, все христочки покрал.

66

Они его догонять, они его умолять.

Не дадите пирога – стянем быка за рога.

Не дадите пышку – стянем свинью под мышки. Кто рубль, кто пятак, не уйдем с хаты так

(село Боровое Новооскольского района). 1.5. Коляда, Коляда по дорожке шла,

Копеечку нашла, к вам зашла. Здравствуй, хозяин с хозяйкой.

Хозяюшка, не ленись, да в карманчик попнись. Хоть рубль, хоть пятак, не пойду из хаты так

(село Хомутцы Ивнянского района). 1.6. Колядик, Колядин, я у бабушки один.

Как овечий котяшок, дай, бабка, пирожок,

Ане дашь пирожок - мы корову за рожок.

Алошадю за чуприну, поведем на могилу.

Ас могилы, да в кабак, пропьем за пятак.

Свинку - за спинку, козу - за бородку, хозяина - за глотку. В погребе щетка, привязана хвостко.

Крутится - пятится, хозяин жадится.

1.7.Ваня - мальчик повалил стаканчик,

Астаканчик - на бочок, давай, дядя, пятачок.

Ане дашь пятачок, будешь, дядя, дурачок. Пятачка мало, дай кусок сала.

1.8.У скупого мужика родилась рожь высока. Соломкою густа, колоском пуста

(село Прудки Красногвардейского района).

1.9.Коляда, Коляда, ходила-блудила. По темным лесам, по широким лугам. Приблудила ко двору, ко Иванову.

Иванушка, господин, ты повыйди-ка сюда. Мы тебе подарим стольным городом. Твоей жене бранку – поневку.

67

Твоей дочке – гарнитуровый платок. Твоему сыну – коня с седлом

(село Круглое Красненского района). 1.10. Коляда, Коляда, дед с печки выгляда.

Абабка с печурки доставая чурки.

Анам чурки ни к чему, давай сала ко столу

(село Большое Городище Прохоровского района).

1.11.Коляда, Коляда, дай ты нам пирога.

Ане дашь пирога, мы корову - за рога,

Асвинью - за хвост, уведем ее под мост.

Акобылу - за чупыло, отведем ее в могилу. Из могилы – у кабак, продадим за пятак.

1.12.Коляд, коляд, колядица, Добра с медом поляница.

Абез меда не така, выносите пирога! Не вынесете пирога – мы корову за рога!

Не вынесете пышку - выведем корову за лодыжку! (село Большебыково Красногвардейского района).

1.13.Колёда, колядица, я христова девица.

Ая зорю зоревала, и цветочки собирала.

Вас с праздничком поздравляю! Коляда! А чей это дом?

Ворота с венцом, злаченые верия.

Ана этих на вереях два соколика сидят.

Апервый сокол - то Иван – господин,

Авторая соколина - то Настасья - господина. Вы не будете дарить, мы не будем вас хвалить.

Авы будете дарить, и мы будем вас хвалить. Коляда!

(село Долгое Вейделевского района).

68

1.14. Каледа-перепелка. Каледа – чистокрылка. Каледа, не летай далеко, Там тебя поймают. Каледа, шить заставят, Каледа, прясть заставят, Каледа, скалки мотать

(село Нежеголь Шебекинского района). 1.15. Колядица – холодится, рой с медом поляница.

Не дашь с медом поляницы, возьму вола за рогицы. Кобылицу за чупину поведу на погост.

На погосте кабак, пропью за пятак (село Беломестное Белгородского района).

1.16.Колядовшечки ходють – бродють, Виноградье красно-зеленое! Они ишут двора да Иванового, Виноградье красно-зеленое!

Иванов двор, закомишнай дом, тын железнай, Виноградье красно-зеленое!

Тын железнай, ворота с замком, Виноградье красно-зеленое! Иванушка по двору ходя, стрялу нося, Виноградье красно-зеленое! Иванушка, не бори ж ты мине, Одари ж ты мине золотым рублем. Виноградье красно-зеленое!

(село Доброе Грайворонского района).

1.17.Сею, вею, посеваю, с Рождеством вас поздравляю.

Со скотом, с животом, со пшеничкой и овсом. Не дашь пышку – курицу под мышку.

Не дашь пирога, мы корову за рога.

69

Квох-квох, чтоб цыплятки водились. Му-му, чтоб телятки плодились.

Угощайте нас варениками, выгоняйте нас вениками (село Никольское Белгородского района).

1.18.Овсенюшка сиг-прыг по бабушкиной клетке. Что ты ищешь? – Брусок!

Зачем брусок? – Косу точить! Зачем коса? – Траву косить! Зачем трава? – Коня кормить!

Зачем кормить? – В Камышинку ехать! К празднику ехать!

Там люди богатые, гребут деньги лопатой. И нам по копеечке дадут

(село Камызино Красненского района).

1.19.Овсень Коляду поборол на ляду. Уставай, Коляда, под тобою вода.

1.20.Эй, Овсень, за рекою, Эй, Овсень, за быстрою,

Эй, Овсень, там люди живут. Эй, Овсень, богатые.

Эй, Овсень, они деньги гребут, Эй, Овсень, лопатами.

Эй, Овсень, по копеечке, Эй, Овсень, по семишничку. Эй, Овсень, стояла пава, Эй, Овсень, перья роняла.

Эй, Овсень, кому перья поднимать? Эй, Овсень, вот Вареньке, Эй, Овсень, ей замуж идти

(село Большое Городище Шебекинского района).

70

1.21. Разметайте дворы, становите столы. Радуйся, радуйся, Боже, освятите землю. Сын Божий народился.

1.22.А пеките калачи с ярой пшеницы, с ключевой водицы.

Унас нынче да три гостюника.

Акак первый гостенек – то Христово Рождество.

Адругой гостенек – то Василь – косорез на новое лето.

Авот третий гостенек – то Хрещеньеце.

(поселок Красная Яруга).

1.23.Сею, засеваю, по закоулочкам, по проулочкам. Кому песню спою, тому сбудется.

Кому сбудется, не минуется. Выходи, хозяйка, выходи, хозяин. Принимайте гостей со всех волостей

(село Верхопенье Ивнянского района).

1.24.Щедровочка щедровала, под оконушком стояла. Что ты, бабка, наварила, что ты, бабка, напекла, Выноси нам со двора.

Мисочку вареников мы поедим,

А мисочку назад отдадим (село Анновка Корочанского района).

1.25.Сею, вею, засеваю, с Новым годом поздравляю. Куда конь хвостом, туда жито кустом.

Гляну на скамеечку, дайте копеечку. Гляну на куток, дайте сала кусок. Гляну на поличку, дайте лепешечку. Гляну на порог, дайте пирог.

Гляну под стол, дайте гусака с хвостом (село Хомутцы Ивнянского района).

71

1.26.Торох, торох, зароди, Бог, горох. Жичку, пшеничку, ячменец, гречичку.

Сею, вею, посеваю, с Новым годом поздравляю. Надели вас Господь и житьем, и бытьем, и богатством

(село Теребрено Краснояружского района).

1.27.А дай, Бог, тому, кто в этом дому,

Ему рожь густа, рожь ужиниста. Ему с колоса - осьмина, Из зерна ему - коврига, Из полузерна – пирог!

1.28.Шандруй вечер, добрый вечер, Добрым людям на весь вечер!

-Кто есть дома?

-Сам хозяин!

-Где ен сидит?

-По конец стола!

-На ем шуба соболиная, А шапочка куниная,

На поясочке – три ширяжочка, Усем братцам - по пирожочку

(село Казачья Лисица Грайворонского района).

1.29.Щедрый вечер, добрый вечер, Добрым людям на здоровье. На Новый год, на новое лето. Завроди, Боже, пшаницу, На всякую пашницу.

Где Божья мать ходила – Там рожь уродила!

Где Иисус Христос ходил – Там овес уродил!

Здравствуйте, хозяин с хозяйкой! С Новым годом, с Новым счастьем!

72

1.30.Васильева мати на престоле стояла, Христа дожидала.

Радуйтесь, люди, Христос с вами будя. Зародит он жито, пшеницу, Всякую пашницу.

Тах - тарарох, зароди, Боже, горох!

(Бросают в святой угол зерно) С Новым годом, праздником! Квох, квох, квох!

(Приседают и «квохчут».)

1.31.По полю, полю Божья Матерь ходит. Куда сын идет – там рожь растет, Рожь и пшаница, горох, чечевица!

1.32.Ходит Илья на Василья, Носит пугу житняную,

Куда ни махнет, все жито растет. Зароди, Боже, жито, пшаницу, Всякую пашницу!

1.33.Ой, светлищенки – невелищенки, Святый вещер!

Ангел прилетел, под святыми сел, Святый вещер!

Под святыми сел, коляду запел, Святый вещер!

Ой, Татьянушка, тебе Бог клича, Святый вещер!

Тебе Бог клича, даровать хоща, Святый вещер!

Два донца жита, третий – пшеницы, Святый вещер!

Четвёртай и пятай – овса, Коляда – уся! Святый вещер!

(села Борисовского и Грайворонского районов).

73

1.34.На проулочке, две голубочки, Выкупаются, вымуваются.

Кому выймется – скоро сбудется, Скоро сбудется, не минуется

(село Пороз Грайворонского района).

1.35.Добрый вечер вам, люди добрые. Мы к вам идем, козу ведем. Дозвольте козе у вас поскакать. Козе поскакать, а нам поспевать. Где коза ходит, там жито родит. Где коза не ходит, там жито не родит. Ходила коза под Михайловку.

Ав Михайловке все люди стрельцы.

Ая тех стрельцов не боюся.

Только боюся одного деда. У того деда борода сера.

Как ударил дед козу в правое ушко, А с левого ушка потекла юшка. Как пала коза да на роженьки, Как задрала коза к верху ноженьки. Говорком: Бе-бе-бе!

-Что тебе, коза, сена?

-Не-а!

-Что тебе, коза, овса?

-Не-а!

-Что тебе, коза, водицы?

-Не-а!

-Что тебе, коза, винца?

-Да-а!

(село Покровка Новооскольского района).

74

1.36.Эх, уж ты зимушка – зима, День курила, ночь мела. Э, ой, люли, да люли, День курила, ночь мела.

День курила, ночь мела, непогожая была. Непогожая была, все дорожки замела. Все дорожки замела до Настасьина двора.

Все дорожки, все пути негде Ванюшке пройти (село Макешкино Новооскольского района).

1.37.Ой, да Масленица во двор въезжает,

Широкая на двор въезжает. А мы, девушки, её встречаем.

Ой, да Масленица, погостюй недельку, Широкая, погостюй другую.

1.38.Ой, Масленица - кривошейка, Мы встретим тебя хорошенько.

С сыром, маслом, калачом И с печёным яйцом

(село Лески Прохоровского района).

1.39.А мы Масленицу устречали, Устречали, лёли, устречали.

На горушке, лёли, побывали. Блином гору, лёли, устилали. Сыром гору, лёли, набивали. Маслом гору, лёли, поливали. Как от сыра гора, лёли, крута. Как от масла гора, лёли, ясна.

На горушке снеги, лёли, сыплют.

Анас мамы домой, лёли, кличут.

Анам домой, лёли, не хотится. Ещё раз бы, лёли, прокатиться

(село Шараповка Новооскольского района).

75

1.40.Ой, Масленица - кривошейка, Покатай–ка меня хорошенько. Ой, Масленица, это я иду,

Потеряла салазочки, никак не найду. Ой, Масленица, какая была, Если б тебе шесть недель, а посту – одна. Ой, Масленица – полизуха,

Полизала блинцы, яйца, каравайцы

(село Макешкино Новооскольского района). 1.41. Масляна – кривошейка,

Скати меня с горушки хорошенько. Ой, Масляна – гологузка, Добралася до города Курска.

Ах, Масляна, душка моя, Любят тебя девки, бабы и я.

1.42.Ой, Маслена – чекотуха, Чекотела, чекотела, полетела.

-Ой, Маслена, где ты была?

-У Миколы на заборе.

-Водку пила?

-Я не водку, я наливку,

Любили меня, девушку Катеринку!

1.43.Ох, на горе, горе, на крутой горе. На крутой горе, горе каменной. Да горе каменной, государевой.

Ой, да протёк ручей, позолоченый. Ох, как во том ручью стар коня поил. Коня воронова, сивогривого.

Ох, сивогривого, да белокопытного (село Бубново Корочанского района).

76

1.44.А свёкор сидит, да косо глядит,

А я его не боюся, за делишко не беруся.

Хоть возьмуся за делишко, за новое веретенишко, А за новое, за кленовое, напряду я тонёшенько, Напряду я тоненечко, вытку гладенечко.

Вытку гладенько, убелю белененько (село Нижние Пены Ракитянского района).

1.45.Ой, куры, вы куры, кочаты вы молодые. Ой, лёли, да лёли, али, ой, лёли, лёли. Кочаты вы молодые, не пойте вы рано. Не пойте вы рано, не будите моего зятя.

Он три ночки ночуя, по три чары выпивая. По три чары выпивая, четвёртую дожидая. Вареничков в обмочку, дочку - в проволочку

(село Теребрено Краснояружского района).

1.46.А были мы, были, в большом селе.

Ладу, ладу, в большом селе.

Вбольшом селе – Новосёловке, душель моё,

Вбольшом селе, в большом святом.

Ладу, ладу, в большом селе.

В большом святом, душель моё. Да блины ели, ещё хотели. Ладу, ладу, блины ели.

Аблины ели, ещё хотели,

Аблины ели, ещё хотели, душель моё

(село Богородское Новооскольского района).

1.47.Ой, Маслена, Маслена, что ж ты мала, Было б тебя семь недель, а поста – одна. Я на Маслену катался, трое саней изломал.

Ворона коня замучал, девку – красну покатал. Не цалуй меня на улице, цалуй меня в сенях. Не цалуй меня в сенях, цалуй на Маслену в санях

(село Осколец Губкинского района).

77

1.48. Уходи, зима холодная, приходи, летечко красное. Приведи солнышко ясное, сошку, плужок, колосков мешок

(село Береговое Прохоровского района).

1.49.Жаворонки, прилетите, Студёную зиму унесите, Тёплу весну принесите.

1.50.Жаворонок молодой, он на Сороки печён, Закорючил хвост, на Великий пост

(село Шараповка Новооскольского района).

1.51.Весна – красна, на чём пришла?

На ситечке, на веточке.

Зима всё повыскребла, всё повымела, А весна пришла, ясно летечко принесла

(село Призначное Прохоровского района).

1.52.Жаворонушки, жаворонушки, поскорей прилетите. Весну – красну принесите, а зиму злую прогоните. Зима бела всё поела, а весна пришла – тепло принесла

(село Большое Городище Шебекинского района).

1.53.Ой, галки, вы, галки,

Принесите нам прялки. Голубочки - по клубочку. Кукушки по катушке. Синицы – по спице!

1.54.Весна - красна! Приходи ты к нам. Приноси, весна, Косу да серпок, Золотой снопок!

1.55.Весна – красна!

На чем пришла?

- На сохе, на бороне, На железной ноге. Ке-ге, ке-ге, ке-ге!

78

1.56.Весна – красна! Ты к нам приди, Ты нам принеси:

Красным девушкам – По веночку,

Молодым молодушкам – По серпочку.

1.57. Мужички, мужички, Тяните сошнички. Скоро пашенку пахать.

1.58.Жаворонки, жаворонки, Дайте нам лето, А мы вам зиму,

Унас корма нету!

1.59.Жаворонок – дуда, Прилети скорей сюда. Нам зима–то надоела, Сено, хлебушек поела. Руки, ноги ознобила. Скотинушку поморила!

1.60.Пригревай, солнышко, Пригревай, ясное. Наш двор, нашу хатку. Нашу скотинку, Нашу животинку.

1.61.Журавлики курлыкают, Тепло лето кликают: На густое жито, На яру пшеницу, На зелены конопли!

(сёла Меловое, Вышние и Нижние Пены Ракитянского района).

79

1.62.Верба – хлёст, бей до слёз. Не я бью, верба бьёт. Вставай умывайся, Красным коком разговляйся

(село Рождествено Валуйского района).

1.63.Ой, у нас на улице, ой, у нас на широкой. Лёли, лёли, лёли, али лей лёли, лёли. Ой, у нас на широкой, ой, много хороших. Ой, много хороших, ой, много пригожих.

Ой, много пригожих, лучше нет у нас молодца.

Да молодца Иванушки, а девушки – вот Марьюшки. Вот Марьюшка игралива, а на улицу выходила.

А на улицу выходила, карагоды заводила.

Карагоды заводила, Иванушку полюбила. Иванушку полюбила, ширинкою одарила.

Аширинкой одарила, а он её полтиночкой.

Ашириночка льняная, а полтинна - золотая

(село Верхопенье Ивнянского района).

1.64.У батюшки у ворот, у родимого у новых. Ой, лёли, ой, лёли, ой, лёли, лёли, лёли. У родимого, у новых полно озеро воды. Полно озеро воды, под крутые береги.

Под крутые береги, всё под жёлтые пески. Всё под жёлтые пески, под дубовые доски. Под дубовые доски, молодец коника понял. Молодец коника понял, он молитовку читал. Он молитовку читал, ой, Господи, Господи. Ой, Господи, благослови, ворона коня напои. Ворона коня напои, коня вороного.

Коня вороного, кругом кованого.

80

1.65.У одной печи огонь горит, у другой печи жар, жар. У другой печи жар, жар, а мне дружка жаль, жаль. А мне дружка жаль, жаль, сердечного жалко.

Мне сердечного жалко, не могу с ним расстаться. Не могу с ним расстаться, не могу разлучиться

(село Нижние Пены Ракитянского района).

1.66.Король по городу ходя. Король девок выбирая. Король, зайди к царю в гости. Король, поклонись низенько. Король, поскачь хорошенько. Король, которую любишь. Король, ту и поцалуешь

(село Доброе Грайворонского района).

1.67.Селезень утку загонял, Молодой серу загонял. Ступай, утица, домой, Ступай, серая, домой.

В тебя семеро детей, Восьмой селезень, А девятая – сама, Поцелуй разок меня.

1.68.Вот тебе, заюшка, сени-колени, И упал заюшка ко мне на колени.

Ая за ним скоком – боком Через мой высок терем.

Ты назад обернись, на дивчину подивись. Та дивчина красная, а зорюшка ясная. Как у нас города семиренские, Как у нас замки сотворенские.

81

Да некуды заюшке повыскакати, Да некуды серому повыстрепати. Против девки – поклон, Против красной – поклон.

Сею, вею надо мной, Над дивчиной молодой.

1.69.Ходя ли барень по карагоду, Иша ли барень ласкову тешу, Приветну нявесту.

-Хорош, пригож, пойдешь за меня замуж?

-Нет, не пойду! У тебя лапти - осметья и онучи - отрепья. Горя мне, горя, горя - гореванья.

Ходя ли барень по карагоду, Иша ли барень ласкову тешу, Приветну нявесту.

-Хорош, пригож, пойдешь за меня замуж?

-Нет, не пойду! У тебя рубаха небеленая.

Горя мне, горя, горя - гореванья. Ходя ли барень по карагоду, Иша ли барень ласкову тешу, Приветну нявесту.

-Хорош, пригож, пойдешь за меня замуж?

-Пойду!

Добраи люди, жалуйтя на свадьбу, Хлеб-соль кушать, радости послушать.

Молодых посмотреть и дарами одарить, и спать положить (село Большебыково Красногвардейского района).

1.70.А горюн, горюн воробей, да горюн, шельма молодой. Ой, лели, ой, лели, алилей, лели, ой, лели.

Отлетная пташечка, да рябая кукушечка,

Акуда летишь, машешься,

82

Ачто болит, не скажешься?

Ав нашего горюна заболела голова. Разломилась спинушка со надышнего пивушка. Капитан пива наварил, зеленого накурил.

Авсем девкам подносил, про одну девку забыл. Он сам себя погубил, не ту девку полюбил. Было б любить игруху, карагодницу – плясуху

(село Нижние Пены Ракитянского района).

1.71.Как я молода завдалая была,

Стрех горстей я веревку свила.

Ой, лели, ай, лели, Ой, лели, лели, лели.

Пряжку взяла, в посиделки пошла, Пряжку на тын, сама сиг через тын. Сиг через тын, да на игрища.

Куры запели – заря занялась. Третьи запели – домой собралась.

Прихожу ко двору, ко широкому к своему. Дверью стук, дубовою гряк.

Старый муж просыпаться стал. Седа борода поворачиваться. Стал с молодою спрашиваться:

«Где ж ты, барыня – сударыня, была, Где ж ты, шельма, погуливала?» Бреде, бреде старый муж, Бреде, бреде седа борода.

Зле тебе всю ночь проспала, К стенке личиком, к тебе ребрушком, Ребрушком, перевертушком

(село Верхопенье Ивнянского района).

83

1.72.Трава моя, травушка, трава моя шелковая. Ой, лели, ой, лели, ой, лели, лели, лели. Трава моя шелковая, а вся трава в луг улегла Шелковою стеною, обливалася росою.

Уколодца водица, умывалася девица. Молодец коника поил, девке речи говорил: «Ой, ты девка красная, головушка ясная, Не быть тебе за младым, а быть тебе за старым». О том, девка, не тужу, я старому догожу.

Я старому догожу, постель мягкую постелю.

Утри ряда полыны, четвертый ряд крапивы.

А в голова - дергуна, одеялице – борона. Лежи, мой муж, не дрожь, одеялице не свали

(село Кочетовка Ивнянского района).

1.73.Ой, травушка, да травушка зеленая. Ох, лели, лели, алиляй, лели, лели.

Ой, травушка зеленая, да крапива стрятучая. Крапива стрятучая, во травушке - колодезь. Во травушке - колодезь, водица холодная.

Во колодезе - водица, там мылася девица (село Подгорское Красногвардейского района).

1.74.Улица, улица, да улица широкая.

Ой, лели, ой, лели, да лели, лели, ой, лели. Травушка, травушка, да травушка шелковая. Мурава, мурава, да мурава зеленая.

Кто топтал, кто ломал у ворот траву шелковую? Топтали, ломали красные девки танками. Промеж тех девушек красная вот Ольгушка

(село Кустовое Яковлевского района).

84

1.75.Ой, да на покосе ветер вея, На закате солнце грея На мой зелен сад.

Ой, в том садочке девка гуляла, Красавица цветы рвала, Ох, себе на венок.

Ой, камыш-травка колосится, Зелен кустичек кустится, Девка рядится кумиться

(село Подгорское Красногвардейского района).

1.76.Покумимся, кумушка, покумимся, голубушка. Кума, кума, покумись и на рани не бранись

(село Осколец Губкинского района).

1.77.Да что ж ты, селезнюшка, Да что ж ты, касатенький, Смутен, невесел?

Смутен, невесел, Да еще касатенький, Не дюжа весялен.

Да как мне веселому быть? Вчера ж была вутица моя, Сегодня она подстреленная.

Да не жалко было бы, Если б далеко,

А то в лугове, шелковой траве (поселок Красная Яруга).

1.78.А в огороде мята, да вся приломата. Ой, лей, лели, лели, алилей, лели, лели. Да вся приломата, в пучки повязата. В пучки повязата, под тын покидата.

85

Под тын покидата, поповы ребята. Поповы ребята горох молотили. Горох молотили, ярую пшеницу. Ярая пшеница с людьми говорила: «Ой, люди, вы, люди, ближние соседи.

Ближние соседи, вы хоть меня жните. Вы хоть меня жните, а хоть подкосите. А хоть подкосити, не могу стоять я»

(село Теребрено Краснояружского района).

1.79.Как во поле при дороге ячмень уродился. Ой, лели, да лелешеньки, ячмень уродился. Ячмень, ячмень уродился, ядрен колосистый. Ядрен, ядрен, колосистый, еще и лесистый.

Еще, еще и лесистый, на восход наклонился.

На восход солнца наклонился, к земле привалился. К земле, земле привалился, всем нам пригодился

(село Щетиновка Белгородского района).

1.80.Ой, и слава Богу, что жито пожали. И в копы собрали, в гумно прибрали. На поле стогами, в амбар закромами, А на стол – пирогами!

(село Чуево Губкинского района).

86

Глава 3. Семейно-бытовые обряды и сопровождающие их песни

Старшее поколение жителей Белгородчины прекрасно помнит и бережно хранит свои обычаи, обряды, предания, легенды, поверья и молитвы, связанные с главными вехами жизненного пути человека: рождением, свадьбой, похоронами. Отсюда выстраивается цепочка родильной, свадебной, похоронной обрядности и фольклор, который непосредственно сопровождает данные обряды.

Материалы музыкально-этнографических экспедиций ряда последних лет дают нам основание для такого утверждения и обоснования ряда предпосылок по поводу устойчивого бытования в регионе семейно-бытовой обрядности, отражающей жизнь человека от рождения до смерти. Не случайно жизненный путь человека люди преклонного возраста до сих пор рассматривают как своего рода длинную и трудную дорогу, по которой он идет от момента рождения до момента смерти. Причем, согласно их трактовке, начало и конец этого пути смыкаются в одной точке: «Родится человек на смерть, а умрет на живот (жизнь)». Бог выпустил человека из своего лона «на белый свет, в божий мир», как утверждают старики, для того, чтобы он достойно прожил отведенное ему земное время, пахал и засевал землю, любил и защищал свою «отчину» от врага, вырастил сильных и добрых детей, а затем спокойно вернулся в тот мир, из которого вышел, веря, что с его смертью жизнь на земле не кончается: «Жили люди до нас, будут жить и после нас».

Жизненная дорога, обозначавшаяся словом «век», состояла, по мнению русского народа, из трех этапов: детства, взрослости и старости. Взрослость считалась временем расцвета, когда человек ставит перед собой множество трудовых, семейных и родительских задач и, решая их, выполняет свое предназначение на земле. Детство – это период движения к вершине жизни, время роста, подготовки к выполнению своих жизненных задач, а старость –

87

спуск с вершины, время передачи социальных ролей более молодым людям и период подготовки к уходу в иной мир.

Переход из одной стадии жизни в другую отличался специальными ритуальными действиями, названными этнографами «переходными обрядами». Так, появление малыша на свет обставлялось родинными обрядами, переход в биосоциовозрастную группу взрослых людей – инициациями, то есть обрядами, подтверждающими готовность человека к взрослой жизни, смерть – погребальными обрядами.

Следует подчеркнуть, что представители каждой возрастной группы имели свое обозначение: «дети»; «девушки, девицы, молодицы, девки, парни»; «молодки, молодайки, молодицы, бабы, мужики»; «старики, старухи». Вступление в новую фазу жизни сопровождалось изменением имени – от полуимени в детском возрасте, к примеру, «Ванька»; до полного – «Иван» или даже с отчеством – в зрелый период; и только по отчеству – в преклонном возрасте.

Таким образом, переход из одной возрастной группы в другую, как видим, влек за собой не только изменение внешнего облика, манеры поведения, одежды человека, но и его социально–общественного статуса и рассматривался как нечто незыблемое, вечное и обязательное: «Не нами установлено, не нами и переставится». Ввиду этого чрезвычайно современна актуализация морфологии празднично-обрядового комплекса семейнобытового назначения, включающего региональные традиции круга земного бытия народа от родин до поминок.

3.1. Традиционные обряды и песни рождения и детства

Анализ обширных материалов этнографических экспедиций позволил нам выявить наиболее характерные особенности обрядов рождения и детства, бытовавших на территории края еще в середине ХХ века, корни которых, по всей вероятности, уходят в эпоху древней и средневековой Руси.

88

К сожалению, на данный момент немало из функционального и даже словесного сопровождения родинной обрядности уже утрачено, однако, благодаря цепкой памяти белгородских старожилов (прежде всего – селян) реконструировано и восстановлено нами в наиболее значимых ее элементах. К числу таковых, на наш взгляд, следует отнести период вынашивания ребенка, очищение роженицы, новорожденного и бабки-повитухи, гармонизацию новорожденного и роженицы с окружающим миром, крестильную обрядность, обряды младенчества и детства.

Несмотря на то, что каждый из выше обозначенных периодов имеет свое определенное назначение и функции, главный смысл всего этого комплекса – забота о рождении и воспитании полноценного продолжателя рода («кто красен дочерьми да сынами в почете – тот и в благодати»), а также сохранение жизни и здоровья матери. Эти два начала, на наш взгляд, обусловили формирование родинной празднично-обрядовой культуры, органично соединившей в себе черты славяно-русского и православного культов.

Испокон веку многочадие (многодетность) составляло основное богатство семьи, а материнство считалось главной ценностью женщины, смыслом и содержанием ее жизни. Неслучайно местное свадебное пожелание: «Дай Вам Бог, Иван Иванович, год от году богатеть, а Вам, Анастасия Ивановна, – спереди горбатеть!» – воспринималось как самое желанное. Актуальность народной мудрости находим в высказывании русского просветителя XVII века Симеона Полоцкого: «Это счастье больше, чем владеть золотом мира сего, ибо отец, оставляющий после себя детей, если и расстанется с этим веком, не умирает, потому что живет в своих детях и его слово не погибает с шумом, так как цветет в сыновьях и дочерях.

Бездетный же, если будет обладателем и бесчисленных богатств, когда умрет, не останется жить в мире, потому что у него не осталось потомства; богатства же его переходят во владения чужим, а иногда и его врагам; он

89

трудился, а недруги входят в его труды; и слава проходит, как ветер, проходит мимо, как тень» (8, 343).

Благочестивая старина сохранила до наших дней массу народных изречений, пословиц и поговорок о детях, появление в семье которых воспринималось «милостью Божьей», своего рода благословением семейного счастья и продолжения рода: «Счастлив отец в сыновьях, а мать – в дочерях!», «Первый сын – Богу, второй – людям, третий – себе на старость!», «Дал Бог детей народить, даст и прокормить!» Рождение детей воспринималось и как дарованная Богом милость, и как тяжелая работа, которой он наказал женщину за грехи прародителей Адама и Евы. А потому беременную по сей день старики называют «тяжелой», «непраздной» (занятой делом). В миру беременность считалась естественным состоянием женщины и мало что меняла в ее повседневной жизни. До самых родов она выполняла большую часть лежащих на ней хозяйственно-бытовых обязанностей, остерегаясь лишь чрезмерных физических перегрузок и ушибов, памятуя, однако, «как дите в утробе носишь, так его и родишь».

Вмировоззренческом, философском же смысле беременность женщин представлялась как событие космического порядка, ввиду чего связывалась с идеей плодородия и животворящей силы земли. Подтверждением выдвинутого предположения является ряд зафиксированных нами примет, согласно которым:

• урожай будет выше ожидаемого, если беременная женщина в первый день сева или посадки пройдет по пашне;

• купленная корова будет хорошо доиться и давать здоровый приплод, если во двор ее введет беременная женщина;

• засуха может прекратиться, если беременная женщина позволит облить себя водой или бросит в колодец горсть мака.

Вто же время беременность считалась состоянием опасным как для самой женщины, так и для окружающих ее людей. Очевидно, это было связано с присутствием в ней двух душ и ее близостью к границе жизни и

90

смерти: «С брюхом ходить – на вороту смерть носить». Вера в то, что женщина в период беременности – существо особое, находящееся на границе между «нашим миром» и «иным миром» (потусторонним), привела к появлению «двухсторонних» правил, регламентирующих:

•с одной стороны, отношения деревенского сообщества с беременной;

•с другой стороны, правила поведения и образа жизни самой

женщины.

Соединение практических навыков, мифологических представлений древности и христианских традиций сформировало, в конечном итоге, «свод» жизнедеятельности беременной женщины в этот период, который условно можно разграничить на:

•социально-бытовой;

•временно-пространственный.

Анализ этнографических материалов в аспекте социально-бытовой сферы жизни беременной женщины дает основание утверждать, что народный этикет требовал заботливого, внимательного и уважительного к ней отношения. Ни в коем случае нельзя было отказывать ей в еде, ведь «просит не она – младенец». В ее присутствии возбранялось кричать, ссориться, сквернословить – «испугаешь ребенка».

Наряду с этим беременной женщине также надлежало жить с окружающими в ладу и согласии: не ругаться, не сплетничать, не кривляться, быть спокойной и радостной, смотреть только на хорошее и приятное.

Ей запрещалось крестить младенцев; быть свахой на свадьбе; принимать участие в гуляниях, провожать покойника до кладбища, целовать его, прощаясь; присутствовать на поминках даже по близкому человеку, иначе ребенок унаследует долю покойника, «умрет или будет болеть». Беременной грешно присутствовать при забое домашних животных, пинать ногами кошек и собак, в противном случае младенец получит болезнь «собачья старость» или «щетинка».

91

Беременной женщине возбранялось употреблять острое, горькое, спиртное («ребенок будет злым и жестоким»), принимать в пищу рыбу («дитя долго не будет говорить»), есть со сковороды и горшка («у младенца будут на теле черные пятна»), запрещалось долго смотреть на воду («у малыша косоглазие будет») и на огонь («у ребенка будет родимое пятно»).

Женщине «на сносях» запрещалось наступать на кривые предметы (дугу, коромысло, хомут, кочергу) - «малыш горбуном родится»; переступать через веревку («задушит пуповина»), через веник, грабли, вилы, жердь, топор, оглобли («роды трудные будут»).

Временно-пространственный аспект «свода» жизнедеятельности беременной женщины вводил жесткие ограничения на посещение «нечистых мест» в «нечистое время». Согласно этому суеверному предписанию, она не должна была выходить из дома после захода солнца, стоять и сидеть на пороге, полене, подходить к строящемуся дому, находиться на перекрестке дорог и на кладбище, то есть в местах, в народном представлении, пограничных миру живых и миру мертвых.

Вместе с тем существовало мнение, что «непраздная» женщина больше, чем другие люди, подвержена воздействию злых сил. К таковым селянки относят, прежде всего, «дурной глаз», который способен «порезать пуще ножа». Ввиду этого во многих местностях роженицу никому не показывали, боясь «сглаза», что с точки зрения христианства уже грех: «Хрещеная не должна бояться, ибо ее спасает святой дух». Более того, к беременной, испрашивающей прощение у родных: «За все, чем обидела и в чем нагрубила» (языческий элемент), – приводили батюшку «для отпущения грехов» (христианский элемент). И все же для защиты от нечистой силы беременная женщина всегда имела при себе предметы – «обереги»: нагрудные украшения, «подпояску» (пояс), ленточки, красные шерстяные нити, иголку, булавку, соль, кусочек кирпича от печи.

С периодом вынашивания ребенка связано также множество примет по определению его пола. Значимость последнего была очевидной ввиду того,

92

что «сын – домашний гость, а дочь – в люди пройдет», «работные сыны – отцу с матерью – хлебы». Это означало, что рождение в семье мальчика являло собой впоследствии появление помощника и кормильца, а девочки – работницы в чужом доме.

Согласно доводам белгородских селянок, на рождение ребенка мужского пола указывает высокий, острый живот «тычком», шевеление в первый раз в л евом боку, черные соски груди и пятна вокруг них, хорошее самочувствие беременной в первые три месяца; отсутствие «косички» на шее у предыдущего ребенка. Появление на свет девочки предваряет широкий, «разлапый» живот беременной, чистый цвет ее лица в этот период, чрезмерная тяга к сладкой пище.

Следующий этап родинной обрядности включает обряды очищения роженицы, новорожденного и бабки-повитухи. Согласно проведенному анализу, именно этот период органично соединил в себе наибольшее количество элементов двух культур. С одной стороны, бабка-повитуха, читающая заговор, с другой – роженица, стоящая на коленях до последнего момента, читающая «Отче наш» (если прежде рождались мертвые дети).

Согласно материалам исследований, роды в старину происходили вне жилого помещения, что объясняется распространенным представлением о сакральной нечистоте родов, роженицы и новорожденного. «Женщина и ребенок считались источником «скверны» и казались опасными для окружающих. Оскверненными были и помогавшие при родах, и помещение, в котором женщина рожала. В основе этих поверий лежало мифологическое понимание акта рождения, который связывался с «иным миром», из него новорожденный приходит в наш мир, неся с собой нечистоту и враждебность «того света». Такая языческая, по своей сути, позиция была поддержана православной религией, утверждавшей греховность человеческой жизни и, следовательно, греховность зачатия и родов» (228, 17).

Согласно полученным данным, практическая помощь роженицы всегда сопровождалась различного рода магическими действиями, совершаемыми

93

по принципу подражательной магии, казалось бы, внешне помогающими биологическому акту родов: расплетение косы, распускание волос, ослабление узлов на одежде. Кроме того, распускание, снятие, расслабление

– все это связано с магическими культами гармонизации верхнего и нижнего начал в человеке, а пояс, элементы одежды, стягивающие тело, – элементы из магического круга явлений, чаще всего связанных с силами земли. Памятуя, что «всякая замкнутость мешает быстроте родов», в доме раскрывали двери, ворота, поднимали крышки ларей, сундуков, отмыкали замки. Следует подчеркнуть, что символ замка – один из древнейших не только в славянской культуре.

Иногда роженице давали в рот конец ее косы. И это действо, наряду с практической акцией (вызывало рвоту, тем самым, облегчая схватки), имело и магический характер, ввиду того, что волосы и все, связанное с ними, – всегда в народной культуре акт ритуальный, напрямую связанный с магической силой неба. Для облегчения родов повитуха поила роженицу водой, настоянной на угольках, выскочивших из печи, прикладывала на живот мазь из заячьей желчи, сока пырея, козьего жира, приговаривая: «Распростай, Господи, одну душу грешную, а другую безгрешную. Отпусти, Господи, душу на покаяние, а младенца на крест». Дабы обеспечить рождение красивого малыша, роженице давали съесть два кусочка корня белой лилии. Достаточно часто в своих молитвах повитуха обращалась к святой Соломонии (св. Соломониде), которая согласно апокрифическому Евангелию, принимала роды у самой Богородицы: «Бабушка Соломонида, приложи рученьки рабе Божьей (имя роженицы)». На наш взгляд, все последующие магические ритуальные действа повитухи, роженицы, ее близких и родных, крестьянской общины органично соединили в себе как языческие, так и христианские основы. К первым мы относим:

• обрезание пуповины (на топоре или колуне – мальчику, «чтобы хозяином был добрым»; на веретене или прялке – девочке, «чтобы хозяйкой домовитой была»); перевязывание пуповины конопляной ниткой, сплетенной

94

с волосами матери и отца, «чтобы любил и почитал родителей»; осенение бабкой-повитухой младенца крестным знамением, «чтобы домовой принял и полюбил» (домовой – элемент языческой культуры, а крестное знамение – христианской);

•прятание пуповины за божницу; захоронение «последа» (плаценты) в сакральном месте: под печью, под порогом, под святым углом избы, что не позволит силам «иного» мира забрать пришедшего в «этот» мир ребенка назад. Родившегося «в рубашке» повсеместно считали счастливым. Ее высушивали и, зашив в ладанку, носили вместе с крестом на шнурке;

•обтирание и обмывание новорожденного, что обеспечивало смывание природного, всего, что ребенок принес с собой из потустороннего мира, а также символизировало его приобщение к новому миру, благоденственной силе воды. В воду клали череду, чтобы кожа была чистой. Роженицу после родов также вели в баню (древний языческий культ очищения водой). Более того, ее еще несколько дней кряду «сажали в травяную баню»;

•заворачивание младенца в чистую мягкую холстинку из старой отцовской рубахи, «чтобы отец любил и жалел»; в полотенце, «чтобы был пригож и людям приятен»; свивание новорожденного длинным тканым пояском – «свивальником», выполнявшим функцию «оберега»; укладывание малыша справа от матери в головах на шубу, «чтоб ни в чем не знал нужды»;

•использование специальных заговоров, целебных настоев из трав из кореньев, следование приметам и поверьям. Так, рожденные в новолуние наделялись крепким здоровьем и долголетием. Верили, что лучше всего рожать после полуночи, когда все спят («ребенок будет спокойным»). Солнечный день за окном в день родов обещал малышу счастливую жизнь (элемент из солнечно-лунной обрядности), севшая на забор ворона – тяжелую судьбу, влетевшая в окно ласточка – скорую смерть. Рождение в понедельник или пятницу рассматривалось как знак трудной судьбы, в воскресный день – благоприятной жизненной дороги. Ничего хорошего для

95

здоровья малыша не предвещала ямка на голове. Более того, если младенец появился лицом вниз, считалось, что он не жилец на этом свете. Волосы на голове новорожденного свидетельствовали о том, что в жизни это будет скромный человек, две макушки – два раза женится. Девочка, сразу же открывшая глаза, обещала быть хорошей хозяйкой, мальчик – плутоватым. О ребенке – левше говорили: «Левша – неправедная душа» (понятие «левое» связано в народном представлении с нечистой силой). Есть в этой части родильного обряда ещё некоторые древние элементы: если после родов в дом роженицы заходил мужчина, это считалось добрым знаком как для неё, так и для младенца. Приход женщины сулил несчастье.

Практически повсеместно в крае бытовал обряд «размывания рук», обусловленный необходимостью послеродового очищения роженицы и повитухи ввиду характера их деятельности. Стоя под матицей, под «святыми» или на пороге избы, они просили друг у друга прощения, троекратно полив воду на руки. Вода для размывания рук должна быть «непочатой» (т. е. взятой из колодца до восхода солнца). Более того, согласно воспоминаниям самых пожилых селянок края, есть основание утверждать, что в ряде регионов Белгородчины в воду добавляли еще и освященную, «крещенскую»; клали серебряную монету, зерна злаков, чтобы «очистительная сила» принесла «дальнейшую плодовитость роженице». Этот период завершался одариванием повитухи («грех не отблагодарить»), чаще всего это было полотенце или кусок домотканины.

Согласно полученным данным, основы христианских верований также широко нашли свое отражение в родинной обрядности:

•в окроплении святой водой, окуривании ладаном жилища или помещения, где происходили роды. Зажигались лампады, венчальные свечи, читались молитвы, обращенные к Господу и святым;

•в ритуальном очищении от послеродовой скверны помещения священником, который читал специальную молитву «Во внегда родите жене отроча»;

96

•в приметах, связанных с рождением младенца в дни годовых праздников («Божье благословление»); в дни памяти святых мучеников («на роду муки написаны»);

•в обряде крещения, который, согласно вере, снимал с ребенка первородный грех, ставил его под защиту и покровительство Бога, в конечном итоге – преобразовывал пришельца из «иного» мира в дитя земного мира, так как по обряду ребенок получал имя. «С именем Иван – без имени болван», – утверждают старики, полагая, что имя малыша – важная часть человеческой личности.

Подтверждение тому, что имя является одной из важных составляющих народного духа, всегда преисполнено глубокого смысла, так как несет в себе определенную информацию и служит своего рода оберегом человека, находим в философских исканиях А.Ф. Лосева: «То, что имя есть жизнь, что только в слове мы общаемся с природой, что только в имени обоснована вся глубочайшая природа социальности во всех бесконечных формах ее проявления, это все отвергать – значит впадать не только в антисоциальное одиночество, но и вообще в античеловеческое, в антиразумное одиночество». Ввиду этого, чаще всего имя нарекали по названию святого, память которого случалась в день крещения, а иногда – в честь очень уважаемого и почитаемого в роду человека. Утверждают, что в стародавние времена у каждого кроме христианского имени, было ещё

прозвище и некрещёное имя «от сглаза лихих людей». По мнению П.А. Флоренского: «Имя – тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность… Поэзия, письменная и изустная, держится на именах… Имена распределяются в народном сознании на группы. Если священник дает крещаемому имя преподобного, это обещает ему счастливую жизнь. А если имя мученика – и жизнь сойдет за одно сплошное мучение…»

(209, 70).

Обряды, направленные на гармонизацию отношений роженицы и новорождённого с окружающим миром, также имели рудименты двоеверия.

97

Так, например, чтобы облегчить роды жене, муж ослаблял свой пояс, а то и вовсе распоясывался, ибо «муж и жена – одно целое». С одной стороны, младенца очищала бабка-повитуха, а с другой – ребёнка вводили в социум через церковное крещение.

Особое место в гармонизации ребёнка и матери занимала бабкаповитуха, выполняющая роль их физического и духовного врачевателя, ввиду чего в ряде мест ей было «больше веры», чем даже священнику. Без услуг повитухи не обходилась ни одна крестьянская семья. Она не только принимала роды, но и выполняла все ритуальные действия, связанные с ними: перевязывала пуповину, «хоронила» послед, у родившегося «в рубашке» снимала плёночку и сушила её, очищала словом и водой роженицу и младенца.

Согласно полученным данным, и первое пеленание новорожденного совершала повитуха, «вправив» все его физические недостатки. С этой целью она притягивала правую ручку младенца к левому колену (и наоборот), приговаривая: «Матушка породила – бабка отходила». Повитуха также принимала участие в первом купании малыша, сопровождая его словами: «Ручки, растите, ножки, ходите, да своё тело носите». Вынимая новорожденного из воды, она трижды целовала его ручки, ножки и головку. Мать в бане проводила языком крест по спинке младенца, а затем плевала в «купель» (баня – языческое, крест – христианское), произнося заклинание: «Дай, Господи, моему дитятке здоровья, и в ручки, и в ножки, и в головку, и в животик немножко».

Анализ этнографических материалов даёт основание утверждать, что повивальная бабка пользовалась в крестьянской общине непререкаемым авторитетом. Объяснения подобному факту находим у Д.К. Зеленина: «Бабушка-повитуха в «кою пору» поправит вам и надсаду (пупок), и вывих, и грыжу у ребёнка вылечит мигом какой-нибудь киноварью. Умение «править» в случаях надсады или вывиха у некоторых деревенских повитух доведено до совершенства» (48). Вместе с тем, община предъявляла строгие требования к

98

социально-личностному статусу повитухи. Она должна была быть набожной и доброй, чистоплотной в нравственном отношении, счастливой в семейной жизни, иметь здоровых детей и возраст, перешедший детородный.

Немаловажное значение в этот период придавалось предохранению ребёнка и матери от «сглаза», «наговора», «нечистой силы». Чаще всего для этого использовалось крестное знамение, святая вода, крещенская свеча, четверговая соль, заговоры типа: «Соль тебе в глаз, козьи рога тебе в нос».

Наряду с этим и родильница должна была следовать определённым предписаниям. Так, в течение девяти дней ей не разрешалось выходить из дома, в последующие дни – только с молитвами и крестясь. Первый раз «на люди» младенца выносили до захода солнца по истечению девяти дней после рождения. В ряде мест это ограничение достигало двух-трёх недель, но чаще всего, лишь когда малыш мог держать головку и водить глазами.

Охранительными мерами обустраивалась «люлька-качка» младенца. Чаще всего для её изготовления в регионе использовали дощечки осины, но бытовали и плетёные из лозы или ивы. Постельку готовили из мягкой сухой травы, добавив туда клок собачьей шерсти, пучок полыни и сон-травы. С целью оберега ребёнка от дурного глаза на люльку привешивали крестик и прикрепляли «железку». Эту же функцию выполнял и полог над колыбелью из тёмного холста в виде занавеса, края которого плотно стягивались, или в виде треугольного чехла с отверстием вверху. Да и сам обычай подвешивать колыбель к матице (потолочной балке) обусловлен, по мнению учёных, не только стремлением к рациональному размещению большого количества людей на довольно маленьком пространстве избы, но и мифологическими представлениями. Считалось, что «младенец, уложенный в люльку, подвешенную над полом, как бы отрезан от «иного мира», из которого он прибыл в «наш мир». Если новорождённого положить в кроватку, стоящую на полу или на земле, то нечистая сила может забрать его» (228, 33).

Когда все предосторожности были соблюдены, лавки и пол в избе вымывались, что являлось знаком для посещения роженицы и младенца

99

роднёй. Последние несли с собой подарки (рубашонки, куски домотканины и, как правило, пироги, пышки, блины, хлеб). О новорожденном разговоров не вели, смотреть на него также до крестин не полагалось.

Крестили новорожденного на восьмой или чаще всего на сороковой день, но бывали и исключения из правил, связанные со слабым здоровьем малыша. В таком случае, обряд проводился сразу после родов на дому либо священником, либо бабкой-повитухой, которая окунала младенца в миску с разведенной святой водой или просто окропляла ею ребенка три раза святой водой со словами: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь» – и давала имя. Объяснение такому факту находим в боязни родителей, что умерший некрещеный младенец не сможет попасть в мир предков – «родителей» и будет вечно скитаться около дома, вымаливая у домочадцев крещения.

По имеющимся у нас данным, в сельской местности Белгородчины институту восприемничества (выбору крестных родителей) до сих пор придается большое значение. Не случайно на эту роль приглашаются, как правило, только родственники или очень близкие друзья, которые оказывают крестнику всяческую помощь на протяжении всей его жизни. Более того, деревенская этика требовала от крестных взять на воспитание крестника в случае смерти его родителей. В свою очередь, крестник должен заботиться о старых и больных крестных родителях. И, конечно же, кровные узы восприемников и крестника являются более надежной гарантией для реализации таких народных предписаний. Безусловно, лучшими для ребенка духовными родителями считаются здоровые, сильные, молодые, желательно обеспеченные, способные, по поверью, передать ему свои хорошие качества.

Наряду с этим в регионе и по сей день при выборе крёстных родителей придерживаются ряда социально-возрастных ограничений. Так, в кумовья не берут мужа и жену; по возрасту они не могут быть старше родителей малыша; первым крестником у девушки должен быть только мальчик, у юноши – только девочка. В противном случае у каждого из них «наперекосяк своя жизнь пойдёт». Если в семьях случались смерти новорожденных или

100

малолетних детей, в кумовья брали первого встречного, именуемого «божьим кумом».

Ко дню крестин младенца обязательно готовилось «приданое»: орнаментированная «крестьбинная» распашонка, в которой впоследствии крестили всех детей в семье; «торговая» (из покупной нитки) пеленка, чаще – холстинная, сшитая из венчальной рубахи отца, также орнаментированная вышивкой и кружевами; стеганное руками одеяло с атласной серединой, отороченное по краям «брыжжами» из дымки и лент.

Родители в церковь не допускались, ибо считались после акта рождения ребенка «нечистыми». Роженице же вообще не полагалось сорок дней после родов посещать храм. «Нате вам некрещеное, принесите нам крещеное», – так обычно говорил отец кумовьям, провожая их в церковь. Крестный отец покупает крестик для малыша, оплачивает «услуги» священника. Крестная мать представляет «ризки» (кусок ткани), полотенце священнику «утереть руки». В церковной купели мы находим отголоски славянского обряда представления младенца Богу Неба, Солнца, Земли.

Крестильный обед завершал христианскую часть обряда. «К младенцу на хлеб-соль и кашу» приглашались, как правило, родные и соседи. Угощение делали «на три стола»: сначала подавалось холодное (в постный день – селёдка и квас с кислой капустой, а в скоромный – студень и квас с яйцами и мясом). Затем следовали блюда: в постный день – борщ, заправленный конопляным маслом, и лапша; в скоромный день – борщ с мясом или суп из потрохов, лапша с курятиной или свининой, густой кисель из «узвара» (сухофруктов). Ритуальное блюдо крестильного обеда – пшенная или гречневая каша, для приготовления которой не жалелось молока, масла, яиц, ввиду чего в ряде мест её называли «богатой». Обряды с «бабиной кашей» обязательно включали её «продажу» гостям, включая и отца, взамен на подарки младенцу и деньги повитухе «на зубок». Кашу было принято съедать до конца, иначе ребёнку грозила опасность стать рябым. На наш взгляд, в этом обряде заключён более глубинный смысл, раскрывающий

101

единство родинно-крестильного и аграрного циклов. Гости пили за здоровье новорожденного, желая родителям «вспоить, вскормить и на коня посадить» сына, «вспоить, вскормить, рукоделием наделить, к венцу проводить» дочь. Как видим, исполнявшиеся приговоры имели различные варианты, но всегда сохранялся их смысл.

В селах Ракитянского района нам удалось зафиксировать величальную песню, приуроченную к этому моменту:

… А вызвалась вот Марьюшка кумою Да прибрала Иванушку с собою. Ох, тота да у нас весела беседа, Вот беседа да беседушка – веселье.

Таким образом, мифологический смысл крестильного обеда можно трактовать как ритуал включения новорожденного в человеческое общество и как ритуал перераспределения запасов жизненной силы, обладателем которой, по народным представлениям, является родственный коллектив, а также ритуал выделения ее части новорожденному.

В ходе этнографических экспедиций нам удалось со слов старожилов белгородских деревень восстановить ряд ритуальных действ, обычаев, примет, приговоров, способствующих здоровью малыша, его воспитанию, приобщению к труду. Так, повсеместно новорожденного заворачивали в три пеленки («изголовник», «подгузник», «простынка»), которые закреплялись «свивальником» – тканая широкая лента более трех метров длины. Завязанный таким образом младенец, по мнению селянок, доставляет мало хлопот матери. Более того, такой способ пеленания, по их утверждению, дает возможность «сделать ребенка ровненьким». Вместе с тем, мамы находили возможность как можно чаще развязывать малышей, чтобы заняться с ними «потягушками» (своего рода физические упражнения), посредством которых дети познавали себя и окружающий мир: «Ручки – растите, ножки – ходите, язычок – говори, Ванюшкину головку корми» (село Осколец Губкинского района).

102

Пеленки и одежду младенцев всегда шили из старой одежды родителей. И дело здесь не в скупости или бедности, хотя и это не лишено оснований: выношенная мягкая ткань более удобна для нежной кожи малыша, а хозяйственная основательность крестьян не позволяла им ничего выбрасывать. И все же основной секрет – в священной силе биополя родительской одежды, способной защитить и уберечь неокрепшего маленького человека от злых сил, передать необходимые ему человеческие качества, родительскую любовь и ласку. А потому хорошо сохранившиеся рубахи выстирывались, отбеливались и перекраивались «под дитя».

В обряде купания детей также усматриваются ритуальные действия, способствующие здоровью. Так, первое купание бабка-повитуха производила в теплой воде, настоянной на травах: череде, мяте, васильке, душице, руте, любистоке, сенной трухе, «чтоб красивым и чистым был», – сопровождая словами: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!». В воду клали также серебряные монеты, обеспечивавшие, по мнению наших предков, «жизнь в богатстве»; соль – «для отвердения косточек»; добавляли освященную воду, чтобы «избавить от бед и болезней». Такое ритуальное купание проводилось в течение первых трех дней, в последующие сорок дней купали ежедневно «в череде» и парили.

Первое кормление грудью обставлялось не менее торжественно. Грудь омывали святой водой, осеняли крестом мать и младенца, благословляли их. Чтобы ребенок не был левшой, надлежало первый раз дать ему правую грудь. Материнским молоком кормили от года до полутора лет, иногда – два и даже три года, «чтоб не шло на рубашку». Прикармливать начинали только тогда, когда ребёнок научится есть «пятернёй». Отлучение от груди осмысливалось женщинами как прекращение органичной связи с ребенком, своего рода «прощание» с ним. А поэтому приурочивалось к сакральным дням (чистый четверг на страстной неделе, воскресенье перед масленицей), или в дни, «когда нет святого мученика». Бытовали специальные приговоры: «Господи, возьми мое дитя на свои хлеба!» Как правило, мать давала малышу краюшку

103

хлеба, посыпанную солью, и говорила: «Дай, Боже, ( имя) от груди отстать, а к хлебушку пристать!»

Следует подчеркнуть, что все действия с ребёнком в первые месяцы его жизни были насыщены специальными ритуалами и «оберегами», способствующими его физическому и духовному развитию. Например, пустую люльку качать было запрещено, иначе младенец «не будет спать». Во избежание этого же до года нельзя было подносить малыша к зеркалу. Целование ребёнка в губы вело «к плохой речи», в головку и лоб – «к уму». Во избежание сглаза на спящего младенца смотреть разрешалось лишь матери. Если ребёнок долго не ходил, у него на ногах «перерезали путы» - между ножками «писали» крест. Первый выпавший зуб бросали в печку или на чердак, трижды проговорив: «Бабка – бабка, на тебе костяной зуб, а Ванюшке дай железный». Распространённым средством от сглаза считалась «свячёная вода» от бессонницы, хлебный мякишь с маком.

«На постриг» малыша в год приглашались кумовья и ближайшие родственники. Крестная мать и крестный отец состригали с головы ребенка прядку волос, чаще всего «крестиком», дарили ему денежку, рубашку и поясок. Затем устраивалась праздничная трапеза, которая как бы итожила вход ребенка «в первый разум». Этому процессу, на наш взгляд, в немалой степени способствовали «пестушки», «потешки», «байки», игры, приговоры, забавные слова, образные сюжеты, четкий ритм, легко запоминающиеся мелодии которых несли немалую духовно-нравственную нагрузку, формировали душу и характер ребенка, человеческое начало в нем. Материнская поэзия пестования – удивительно тонкий и гибкий инструмент народной педагогики, который давал детям эстетическое наслаждение и определённый объём жизненно необходимой информации. Вызванные к жизни едва ли не исключительно педагогическими надобностями, может быть, именно поэтому произведения материнской поэзии, как правило, являются высокохудожественными поэтическими творениями. Основой народного воспитания, как показали многочисленные опросы старожилов,

104

считалась родительская любовь, атмосфера добра, внимания и заботы, однако это не означало изнеженность и потакание детским капризам.

Как показывают исследования, взрослые признавали естественность и неизбежность детской «глупости» и неразумности, но до определенного возраста, разумеется. «Люби ребенка так, чтобы он этого не знал, а то с малых лет приучишь себя за бороду таскать и сам не рад будешь, когда подрастет он» (217, 204). Гуманизм народного воспитания проявляется в стремлении взрослых как можно меньше наказывать детей. Их поведение регулировалось сказками, пословицами, приметами, поговорками, содержащими педагогически ненавязчивые советы и рекомендации, что позволяло разумно сочетать «полную волю» детей и родительскую власть над ними.

Крестьяне ненавязчиво приучали ребенка к мысли о том, что ему придется в жизни много трудиться. «Этот основной постулат крестьянской жизни закладывался в душу ребенка через своеобразную игру «в труд» взрослых с детьми, а также поощрением любого желания малыша включаться в работу» (228, 41). Вершиной родительской любви считалось мастерство или «рукоделие», выучить которому надлежало «матери – дочерей, отцу – сыновей, кто в чём способен, какие кому Бог возможности даёт». Вот почему отец с удовольствием брал сына на охоту, рыбалку, в ночное, в поле, давая ему посильную работу, не забывая потом, за обеденным столом уважительно подытоживать: «Вдвоем и батьку бить хорошо!» (т.е. любую работу легче выполнить). Выгоняя животных со двора, мать непременно давала прутик и дочке. Видя, что та играет с куклами, не забывала напомнить: «А не пора ли им обед готовить и кормить?»

По данным, ранние дозированные трудовые задания, выполняемые на основе активной мотивации, формировали психологическую готовность к выполнению многообразных крестьянских обязанностей. Исследователи отмечали, что русские крестьянские дети только по дому были заняты в 85 видах работы. И это не считая общего труда в поле, огороде, саду, к

105

которому они приучались с 5-6 лет (40; 62; 64; 81; 92; 216; 237). Было подмечено, что взрослые не очень и нуждались в помощи детей и могли обойтись без неё. Однако они сознательно привлекали ребят к труду, хорошо понимая его воспитывающую роль. К примеру, первой обязанностью пятисемилетней девочки было «пестунье» младших братьев и сестер, которые именовали ее «няней». В этом возрасте девочка уже имела определенные обязанности по дому и хозяйству. Она подметала пол, присматривала за домашней птицей и мелкими животными, загоняла корову с пастбища во двор, подбирала колоски по жнивью, помогала в посадке и сборе картофеля и овощей. Сызмальства матери приучали своих дочек шить и прясть. По утверждению селян, девочка пяти-семи лет от роду была в состоянии выпрясть свою первую нить, которую, кстати, затем мать использовала как оберег для дочери в канун ее замужества. Следует сказать, что практически все приданое (одежда, белье), дары для жениховой родни невеста готовила собственноручно. Да и в последующем ей предстояло одевать всю семью: «Руце своя простирает на полезная, локти свои утверждает на веретено…» (похвала трудолюбивой домохозяйке из летописи ХII века). Неслучайно в этой связи и бытование на Белгородчине народной мудрости: «Какова пряха, такова на ней и рубаха». А девушки, собравшись на вечерки, никогда не сидели праздно: игры, пляски, «лелешные» песни начинались лишь после того, как было выполнено рукоделие, дабы не услышать осуждения старших: «Ткать не взумея, а играть, плясать пошла!».

Согласно полученным сведениям, девочка десяти–одиннадцати лет уже вязала снопы за матерью–жницей, ухаживала за коровой, помогала готовить еду для всей семьи. В двенадцать-тринадцать лет умела жать, полоть, шевелить и сгребать сено, доить коров, стряпать, стирать, вышивать. К пятнадцати годам приобретала все знания, необходимые крестьянской женщине, будущей хозяйке дома.

Полученные нами сведения полностью согласуются с наблюдениями известных русских и российских ученых–фольклористов, этнографов–

106

собирателей: Н.С. Кохановской, А.В. Рудневой, В.М. Щурова, отмечавших эту раннюю, с их точки зрения, готовность деревенских девочек к выполнению обязанностей взрослых женщин (64; 164; 189; 237).

Подготовка мальчиков к трудовой деятельности была более длительной, так как требовала большего физического напряжения. Начиналась она в семь-восемь лет со знакомства с лошадью и отцовским ремеслом. Однако уже в десять лет практически любой деревенский подросток хорошо управлял лошадью, самостоятельно ездил в ночное, помогал отцу в полевых работах, при заготовке дров и сена, зимой – в подготовке сельскохозяйственного инвентаря и изготовлении лаптей. В тринадцать лет мальчик приучался к пахоте и впервые брал в руки косу. И все же возможность косить на хороших лугах вместе со взрослыми мужчинами получал только в шестнадцать лет, когда «входил в силу». Сев, как самую трудную и ответственную работу, осваивал, как правило, в восемнадцать лет. Параллельно с этим шло и обучение серьезному ремеслу на дому у мастера в течение двух-трех зим.

Воспитание подростка заключалось не только в передаче ему трудовых знаний и навыков, но и в освоении основных понятий и ценностей человеческой жизни, своеобразного кодекса «жития русского человека», в котором ведущими являются любовь к земле, родному дому, уважительное отношение к родителям и старым людям, забота о маленьких, слабых и больных, милосердие, соборность, доброта, справедливость, честь, достоинство. Яркий пример формирования такого сознания, мышления и познания давала вся жизнь русского крестьянского сообщества: хозяйственно-бытовой уклад, система общественных отношений и духовнонравственных ценностей, сформированных «дедовским» наследием.

107