Politicheskiy_islam_v_stranakh_Severnoy_Afriki

сопротивляться, искать средства для выживания. Все это наложило свой отпечаток на политическую жизнь практически во всех арабских странах, независимо от их государственного устройства.

При этом в Королевстве Марокко, которое наделено как чертами конституционной монархии современного типа, так и атрибутами теократии, и по этому признаку вроде бы отвечает представлению о дуализме ислама, мусульманская контрэлита заявила о себе сравнительно поздно, набрав силу в девяностых. Что касается Алжира, где наблюдалось стремление однопартийного режима обручить республику с исламом и интегрировать его в официальную идеологию, о чем свидетельствует, например, текст Национальной хартии АНДР (1976 г.),15 –– то появление оппозиционного властям фундаментализма в этой стране относится к рубежу 1970–1980-х годов16. На десять лет раньше это произошло в Тунисе –– стране, правительство которой уже на заре ее независимости осуществило самые глубокие в арабском мире социально-правовые реформы светской направленности, приступив к ним еще до провозглашения республики и в основном завершив –– до принятия конституции.

Иная картина складывалась в Египте, где первая схватка революционного режима, тогда еще военного, с исламистами произошла

в1953–1954 гг., была проиграна последними, что не привело, однако, к их уничтожению, не помешало им вернуться после 1970 г.

вполитику, а экстремистам –– развернуть террористическую деятельность, эскалация которой наблюдалась на рубеже 1970–1980-х и особенно в первой половине 1990-х годов.

Импульсы, причинно-следственные связи и движущие силы процесса политизации ислама в каждой отдельно взятой стране рассматриваемого нами региона, который сам по себе весьма разнообразен, конечно, были различны. При этом некоторые сходные события происходили синхронно. Не вызывает сомнения тот факт, что подъем фундаменталистских настроений во всем мусульманском мире был подогрет Исламской революцией в Иране 1978–1979 гг., да и сам выход этой революции из стадии теоретических построений и придание ей конкретных политических форм оказали огромное влияние не только на сопредельные страны, но и на удаленный от Ирана североафриканский регион.

15В ее разделе под названием «Ислам и социалистическая революция» сказано: «Ислам, будучи неотъемлемой частью нашей самоидентификации, выступает как одно из могущественных средств борьбы против всех попыток лишить Алжир его самостоятельности».

16Долгов Б. В. Исламистский вызов и алжирское общество. М.: Институт изучения Израиля и Ближнего Востока, Институт востоковедения РАН, 2004. С. 15.

Во многих чертах социально-политической трансформации Ирана, Египта, Алжира и Марокко востоковеды заметили общие закономерности. Так, они обратили внимание на сходство взятых на вооружение иранскими революционерами идеалов эгалитаризма и антизападничества с положениями официальной идеологии АНДР17, равно как и «родство» их «нефтегазовых» экономик18. Кроме того, страны Магриба и Египет объединяли с Ираном социокультурные последствия форсированной модернизации, в том числе бурная урбанизация, которая принесла с собой «окрестьянивание» перенаселенных городов, внедрение сельских представлений и моделей миропонимания в городскую среду, синтетический характер реисламизации общества, в массовом сознании которого «народный ислам» деревни, пронизанный рудиментами язычества, сплетался с более нормативным религиозным мировоззрением старинных городских кланов и семей.

Тем не менее, и Алжиру, и Марокко, и другим странам, расположенным на севере Африки, удалось избежать судьбы шахского Ирана. Их правящие круги сумели удержать господствующие позиции

вобщественных делах и политической жизни своих стран, сохранили курс на развитие если не полноценной демократии, то по крайней мере квазидемократии. Исламисты Египта и Магриба, выступая

вроли оппозиции и принимая участие в антиправительственных действиях, не смогли дестабилизировать существующие режимы и оспорить их легитимность. Как будет показано ниже, в противодействии им власти этих стран применяли различные политические методы –– от курса на «реисламизацию сверху» до жесткого силового подавления исламистов. Причем эти контрмеры как в 1980-е или 1990-е годы, так и в начале XXI в. использовались с различной степенью продуманности и вовлечения населения в религиозно-по- литические маневры правительства.

Как раз в этот период страны Магриба (Тунис, Алжир) и Египет вступают на путь политических преобразований, выразившихся как в отказе от изжившей себя однопартийной системы, так и в ускоренной динамике развития институтов гражданского общества, в первую очередь правозащитных и других неправительственных организаций (НПО), количество которых на стыке веков заметно возросло. В рассматриваемом регионе исламисты были активными участниками этих процессов, а в Алжире они выступили даже в роли их протагонистов, которые сыграли в основном

17Малашенко А. В. Официальная идеология современного Алжира. М.: Наука, 1983.

18Ланда Р. Г. История Алжира. XX век. М.: ИВ РАН, 1999. С. 241.

деструктивную роль, хотя мнения на сей счет существуют разные, вплоть до диаметрально противоположных.

На сегодняшний день в ряде арабских, да и не только арабских стран, ставших ареной конфликтов на религиозной почве, противоборство адептов исламизма и сторонников секуляризации, кажется, закончилось либо победой последних, либо «вничью». В то же время судьбы политического ислама, темпы и границы его распространения (в рамках отдельно взятой страны или в глобальном масштабе) продолжают оставаться объектом бурных научных дискуссий, темой многочисленных академических трудов и работ публицистического жанра. Многие из них, что понятно, получают названия с многоточием или вопросительным знаком в конце. Последнее в полной мере относится и к исследованиям, посвященным столь актуальной теме, как демократизация в арабском мире.

Еще в конце 1990-х годов политологи высказывали осторожные надежды на то, что этот мир перестает быть «заповедником деспотий» и что хотя бы в отдельных его странах могут быть созданы (на институциональном уровне) предпосылки перехода к демократии благодаря более свободным парламентским выборам, расширению прерогатив законодательной ветви власти, а также развитию общественных ассоциаций и, не в последнюю очередь, либерализации экономической сферы19. Одновременно раздавались и скептические голоса. Они усилились в начале 2000-х, о чем говорят уже сами заглавия ряда книг, изданных в эти годы и принадлежащих перу западных авторов: «Великая иллюзия...», «Авторитарный синдром...», «Либерализация против демократии...»20.

Не меньший скепсис касательно демократизации у себя на родине проявляют и арабские политологи, в 1994 г. проведшие в Ливане конференцию, сборник материалов которой был опубликован под выразительным названием «Демократия без демократов». Тунисская журналистка Сухейр Бельхасен, избранная в апреле 2007 г. председателем Международной федерации лиг за права человека, резюмировала негативные мнения по данному вопросу, сказав, что

19Baaklini A., Denoeux G., Springborg R. Legislative Politics in the Arab World. The Resurgence of Democratic Institutions. Boulder, London: Lynne Rienner Publishers, 1999.

20Kienle E. A Grand Delusion. Democracy and Economic Reform in Egypt. London, New York: Tauris, 2001; Camau M., Geisser V. Le syndrome autoritaire. Politique en Tunisie de Bourguiba a` Ben Ali. Paris: Presses de Sciences PO, 2003; King S. J. Liberalization Against Democracy. The Local Politics of Economic Reform in Tunisia. Bloomington (Ind.): Indiana University Press, 2003.

от нее разными путями. Алжир, которым Франция владела с 1830 г. «по праву завоевания», а потому считала неотъемлемой частью своей территории (состоявшей из заморских префектур и департаментов), добился освобождения ценой ожесточенной семилетней войны 1954–1962 гг., которая унесла около 300 тыс. жизней. Между тем Тунис и Марокко, которые являлись протекторатами, соответственно, с 1881 г. и 1912 г., в силу заключенных ими с Францией договоров добились освобождения сравнительно «малой кровью». Их независимость метрополия признала почти одновременно, с разрывом в несколько дней, в марте 1956 г. Вскоре то же самое сделала Испания в отношении зоны своей ответственности на севере Марокко, которое таким образом смогло осуществить свое территориальное воссоединение, хотя и по сей день неполное2. Что касается Туниса, то на момент обретения им государственного суверенитета он уже пользовался статусом внутренней автономии3, которого давно, еще с середины 1930-х гг., стремились добиться лидеры национального движения этой страны.

Республика, созданная партией,

«демократической в принципе»...

Из тех арабских территорий, что входили в состав Османской империи, Тунис последним сделался ее провинцией (1574 г.), но вассально-сюзеренные отношения между ними ослабевали уже с конца XVI в. Постепенно они стали номинальными, если не считать эпизодического участия тунисских морских эскадр или сухопутных сил (как в Крымскую войну) в османских военных экспедициях. Кроме того, имя султана-халифа первым упоминалось в хутбе, пятничной молитве, а при восшествии на престол

понятие Магриб (от араб. –– запад) тоже получило расширенное значение, особенно после образования в 1989 г. региональной организации Союз Арабского Магриба (САМ), участниками которой являются Алжир, Ливия, Мавритания, Марокко и Тунис.

2Остаются нерешенными как болезненный и, кажется, тупиковый вопрос об испанских городах-анклавах Сеута и Мелилья, так и проблема Западной Сахары (бывшая территория Испанская Сахара), из-за которой возник конфликт между Марокко и Алжиром, неоднократно переходивший в вооруженную стадию.

3Соответствующий режим предусматривался на многолетний срок, но действовал всего неполных семь месяцев. Его условия определялись франко-тунисскими конвенциями, которые были ратифицированы французским парламентом 3 июня и вступили в силу 31 августа 1955 г. После подписания 20 марта 1956 г. рамочного протокола о предоставлении Тунису независимости отдельные статьи этих конвенций, касавшиеся экономического, культурного сотрудничества и других вопросов, пересматривались или отменялись.

указ, подтверждавший уже свершившийся факт4. Последнее сопровождалось обменом ценными подарками, среди которых фигурировал кафтан с меховой опушкой, игравший роль регалии, вручаемой новоявленному тунисскому правителю от имени «Султана из султанов... тени Аллаха на земле»5. В остальном беи вели самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику, заключали торговые договоры с европейскими державами и сами же улаживали отношения с соседями: с Алжиром, от агрессий которого Тунису приходилось защищаться, и с Триполитанией, то обретавшей автономию, то переходившей под прямое управление Порты.

В государственном устройстве позднесредневекового Туниса сплелись как типично османские, так и местные традиции, непосредственно восходящие к султанату Хафсидов (1229–1574), власть которых с XIV в. простиралась приблизительно на ту же территорию, что и территория современного Туниса, но к концу их правления –– совершенно раздробленную. Попав в зависимость от испанской короны, последние Хафсиды владели только своей столицей с окрестностями. Другие прибрежные населенные пункты переходили из рук в руки (от испанцев к турецким пиратам и обратно), а во внутренней части страны хозяйничали военно-кочевые союзы. Поэтому новые владетели Туниса, которые, действуя в интересах прочно-оседлого населения, повели борьбу с кочевниками, а затем частично инкорпорировали их в свое войско, выступили в роли «собирателей земель».

Тунисское государство XVII–XIX вв. Эту роль взяла на себя династия Мурадидов, эпоним которой, вольноотпущенник Мурад I (ум. 1631/32) по прозвищу Корсо, т. е. Корсиканец, стал беем (в данном случае –– главным сборщиком налогов) и под конец жизни получил почетный титул «паш´а», означавший, что Стамбул считает его своим представителем в Тунисе. Но подлинным основателем этой династии как правящей явился сын корсиканца Хаммуда (1631–1666), которого хронист-очевидец Ибн Аби Динар напрямую

4Особо примечателен фирман от 1871 г., на первый взгляд странный, о вхождении Туниса в состав Османской империи. Суть же дела в том, что этим фирманом Высокая Порта, не желая совсем потерять свою окраинную, самую западную на тот момент провинцию, официально признала ее автономию. Но она, эта провинция, уже уплывала в другие руки, попав в силки финансовой зависимости от европейских держав.

5Самовеличание султана Сулеймана I (1520–1566) в письме королю Франции (Цит. по.: Nutting A. The Arabs: A Narrative History from Muhammed to the Present, New York, New American Library, 1964. P. 212).

сравнил с Хафсидами их лучших времен и назвал «маликом» («владыкой», «королем»)6 .

Первые Мурадиды, отец и сын, шаг за шагом захватывали бразды правления в стране. За период 1628–1640 гг. они отвоевали у кочевников львиную долю ее внутренних областей, где эти воинственные беи «унизили и рассеяли» крупные племена аулад саид, аби-л-лейл и др., а затем потеснили янычар, или так называемых левантийских турок. Из них состоял столичный гарнизон во главе

свыборным военачальником (деем)7. Эти янычары уже давно, перестав получать жалование из Стамбула, перешли на «самообеспечение», промышляя вместе с местными корсарами морским разбоем, и в общем-то ладили с Хаммудой, но дважды восставали против его сына, бея Мурада II, который в 1673 г. взял приступом столицу и наконец осел и сам, сменив походный шатер на дворцовые покои.

Многие представители военно-феодального сословия, сформировавшегося в ту эпоху, вели свою родословную от османов, которые появились в Тунисе либо в момент его завоевания в составе янычарского корпуса, либо позже как служилые люди, и зачастую попадали сюда неведомыми путями. Однако турки-османы (в подавляющем большинстве это были принявшие ислам корсиканцы, провансальцы, итальянцы, греки и др.) не составляли в Тунисе обособленную касту, как в Алжире. Они интенсивно смешивались

сместным населением, занимались кто земледелием, кто торговлей и ремеслом, хотя и пользовались некоторыми привилегиями, если состояли в войске или числились в его резерве. Такие привилегии, включая денежный пенсион, распространялись и на их детей от смешанных браков, кулугли. При этом еще в XVII в. турецкий язык был вытеснен из сферы государственной администрации арабским, что ускорило процесс ассимиляции чужеземцев.

Как правило, тунисские «турки», являлись таковыми лишь по своему сословно-социальному статусу; большинство из них турецким языком не владели, и в конечном итоге их потомство стало

6Cherif M. H. Pouvoir & societ´e´ dans la Tunisie de Husayn bin Ali (1705–1740). T. 1. Tunis, Publ. de l’Universite´ de Tunis, 1984. P. 93.

7Дей избирался пожизненно и с 1591 г. был главным лицом в Тунисе. При первых Мурадидах имело место двоевластие деев и беев, которое едва не возродилось в начале XVIII в. и отражало разобщенность между столицей и провинцией. Между тем в Алжире выборная монархия деев просуществовала до 1830 г. При этом он делился на «страну турок» (г. Алжир и долина Митиджа) и три бейлика во главе с беями, которые здесь были наместниками, но довольно самостоятельными. Их отношения с «центром» ограничивались весенней и осенней выплатой дани, отчисляемой из тех податей, что они собрали с тяглового населения.

отличаться от простых обывателей Туниса лишь принадлежностью к ханифитскому мазхабу8.

Следует отметить и тот факт, что в основной своей массе население этой страны, которую ее географическое положение сделало «широким бульваром» Средиземноморья, а прихоть истории –– «слоеным пирогом цивилизаций», на редкость однородно как

вэтническом, так и в конфессиональном отношениях. Подавляющее большинство тунисцев –– арабоязычные мусульмане-сунниты, придерживающиеся маликитского мазхаба, издавна превалирующего в Магрибе. Этническая группа берберов, которая компактно проживает в горах Матмата, образующих естественный порог между

полуаридной степью и сахарскими пустынями, насчитывала к концу XIX в. всего 15 тыс. человек, составляя менее 1 % населения9; остальное было давно арабизировано, хотя в народной культуре Туниса сохранилось множество следов древних берберских традиций. Единственное относительно крупное этнорелигиозное меньшинство здесь составляли евреи, автохтонные тванса и пришлые грана, жившие в некоторых городах и на острове Джерба.

Вместе с тем «горизонтально-сегментарная» родоплеменная структура местного населения, об отсутствии которой в позапрошлом веке говорить не приходится, все же подверглась в османскую эпоху сильной эрозии, во всяком случае этот процесс зашел в Тунисе явно дальше, чем в Алжире и Дальнем Магрибе (Марокко) или

вбудущей Ливии.

Все это вместе взятое создало благоприятные предпосылки для формирования национального самосознания тунисцев. Судя по анналам, относящимся ко второй половине XVIII и особенно к XIX веку, уже тогда в образованных кругах общества наряду с представлением о принадлежности Туниса к мусульманской умме (здесь: религиозной общине) и к османской державе10 созревало и представление о некой «особости» страны и ее жителей –– подданных

8Привнесенный османским завоеванием, этот мазхаб получил распространение только в местах расселения «турок» и их потомков, которые посещали ханифитские мечети.

9Относительно берберов –– оценочные данные французских колониальных властей на 1885 г. Таковы же и тогдашние сведения об общей численности «туземного» населения Туниса (максимум 1,5 млн человек в 80-е годы XIX в.), которое стало объектом демографических переписей лишь с 1921 г. Однако и по современным данным, берберы составляют около 1 % тунисцев против приблизительно 40 % алжирцев.

10Арабское слово умма лишь сравнительно недавно обрело второе значение «нация», сохранив и прежнее: «община, созданная Пророком, правоверные, мусульмане». Между тем выражение «османская умма» встречается у тунисских авторов XIX в. Его можно перевести, но очень приблизительно, как «османский